Надежда

В этот тихий вечер он, наконец, решился. Город мешал сердцу любить, глазам видеть, а ушам слышать. Высотки опьяняли мнимой высотой, а автобусные остановки мешали сосредоточиться. Гарси мгновенно собрал вещи, в ту же ночь договорился о продаже квартиры, купил маленький дом у реки, вдали от цивилизации и снялся в путь. Всё ради одного: тихого созерцания своей музы - Луны.

Все знакомые отговаривали его по голосовой почте, он перестал её просматривать после пятого подобного письма. Всё-таки мнение горожан - это то, чем точно можно пренебречь. Рассчитывая больше не встретиться с людьми, Гарси расселся на поляне перед домом и взглянул на порядком потемневшее небо. Его охватило восхищение, из глаз полились ливнем слёзы - наконец наедине с Галактикой и Луной! Счастью не было предела и каждую ночь он выходил на крыльцо любоваться Белоснежной красавицей, а она отвечала взаимностью, даря ему истории со звёзд, что приходили отражённым светом. И Гарси писал, писал о таких чудесах, которые нам не снились в самых страшных снах, о ярких вспышках звёзд, об их смерти, о том, что мы самые настоящие "Звёздные отродья". Его сборники стихов моментально расходились с прилавков, но его уже не волновали какие-то бумажки. МакЛайон стал образцовым отшельником, день посвящал своему хозяйству, а ночь проводил, глядя на возлюбленную красавицу-Луну. Не было человека счастливей его.

Но человечеству надоело тесниться и оно поползло дикой амёбой, делясь, поглощая само себя и окружающую природу. Города стали мегаполисами, деревни - городами, а мегаполисы - Агломерациями. Экспансия продолжалась, а Гарси убегал, покуда оставался ещё незастроенный клочок леса. Но через десять лет погони Город дышал Гарси в спину. Он окружил его, запер на последнем островке зелени. Бежать некуда! - думали завистники поэта.

Говорят, прожить жизнь красиво - это тоже своего рода искусство, для этого нужен талант. У МакЛайона был талант: что на бумаге, что на деле. Гарси понимал, куда оно всё идёт, поэтому подготовился заранее к наихудшему исходу. Он взлетел, но не на железной болванке - ракете, а на элегантном, сияющем стариной дирижабле. Огромные сбережения и жизнь отшельника позволили ему совершить эту шалость, о которой он мечтал ещё в детстве. Дирижабль назывался "Надежда". Внутри него располагался музей ушедшей эпохи, который Гарси собирал, ещё не будучи отшельником, множество залов с первыми телефонами, печатными машинками и реконструированными газетами.

План поэта был до смешного прост - двадцать пять дней летать, три дня садиться в городе, благо Город теперь везде, - любил усмехаться Гарси, - проводить экскурсии - поговорить он любил и умел, заправляться и опять взлетать. Смотреть поверх засветки на Луну - вот главная идея его проекта. Всё прошло без сучка и без задоринки. Команда из трёх инженеров, повара и одной уборщицы прелестно справлялись с обслуживанием дирижабля. Было лишь одно "Но" - на корабль присылали военного, который поддерживал порядок на судне, как они сами выражались. Сам же Гарси думал, что они тут чтобы за ним следить - мало ли что выкинет экцентричный чудик!

На двадцатый день первого лунного месяца полёта Гарси увидел нечто, потрясшее его до глубины души. Стояло новолуние, но его взгляд находил этот тёмный диск почти мгновенно, далеко не первый год он смотрел за Луной. Но вдруг на тёмном диске загорелась звёздочка. Гарси подозвал повара и спросил, видит ли он ту же светящуюся точку?

-Сэр, это свет первого Лунного города - Кавенадус! По радио передавали церемонию открытия!

Все жилы Маклайона напряглись, кисти сжали подлокотники кресла, словно пытаясь задушить кого-то. Оскал превратился в яростную и кровожадную улыбку. Глаза горели. Повар ушёл быстрым шагом, оглядываясь на свирепую фигуру хозяина, так не сказав ни слова. Неужели первый человеческий город впился в девственно белую кожу его неземной подруги? И правда ведь, от него отходят маленькие светящиеся лучики - улицы и спальные районы. Щупальца амёбы извиваются, вкапываясь в песочную белизну, просачиваясь глубже - в плодоносные вены. А хозяйка его сердца не могла сопротивляться паразитам.

21 Ноября 2479 года люди прорыли первую буровую шахту на Луне и проткнули насквозь сердце поэта, оставив в нём рваную рану. Вот вторая и третья, вот ещё один город. По поверхности его возлюбленной бегали паразиты, кишмя кишели, пытаясь извлечь максимальную прибыль из её сокровенных недр. Из Луны выкачивали все соки. Из Гарси тоже будто бы по капле уходила жизнь.

Что он мог сделать? Обречённый лишь наблюдать кончину белоснежной красавицы, прикованный к постели МакЛайон, пытался лишь умереть с ней в один день. Но к сожалению, признание к нему пришло, облачённое в белые стерильные халаты и с кожанным чемоданчиком с лекарствами - каждый гражданин планеты Земля считал Гарси настолько ценным, что непосредственно следил за его болезнью и выздоровлением. А болезнь неминуемо уходила, под напором консилиума лучших врачей, несмотря на все попытки последнего романтика умереть. В это время состоялся диалог, вошедший в сборник МакЛайона -"Последний день":

-Что же это такое? - не открывая глаз в бреду, спросил Гарси.

-Прогресс, товарищ Поэт. Мы выходим в космос, мы будущее Вселенной! МакЛайон усмехнулся, - Если Вы будущее Вселенной, - вы он произнес с нажимом, очень скрипучим голосом, губы скривились в страшное подобие усмешки, а глаза широко открылись, - то я предпочту не иметь с таким будущим ничего общего.

После он опять провалился в бессвязный бред.

В Июле 2480 года он поднялся с постели, осознавая, что полностью здоров. Потянувшись, он взглянул в окно. Стояла тихая безлунная ночь. Но странное сияние от месяца расползалось по небу - то было лунное гало. Колонисты начали бурить нестабильную шахту и она взорвалась. Перед взором Гарси стоял обглоданный труп, а он сам не мог понять почему не умер вместе с нею. "Видимо, время ещё не пришло" - подумал МакЛайон.

А через двадцать лет я взошёл на борт "Надежды". Моё имя пока не имеет значения. Меня призвали в войска космообороны, но по состоянию здоровья отправили служить не в космические дали, а на маленький дирижабль. Я тогда немного дулся, но рассудил, что работа будет непыльная, отслужу срок, потом как нибудь устроюсь на Земле, и жизнь в армии не будет обременять меня адскими историями о разгерметизациях и прочих приключениях в космосе. Как же я тогда ошибался...

Как и многим подросткам, мне МакЛайон был абсолютно непонятен. То как он живёт, его прошлое, мысли, доходили до нас обрывочно в пересказах. Всё же никто из нас не помнил ни лесов, ни рек в том первозданном смысле, что всё ещё существовали на страницах его стихов. По большей части каждый чувствовал некое смущение, когда читал его. Будто бы упустил ещё до рождения некую связующую нить, нечто очень важное. И вот об этом самом важном читаешь, но не понимаешь что же это такое. В итоге злость накрывает волной, бушующей миллионом голосов: "Зачем меня этого лишили?", "Почему же его нет?"...

Тяжёлые для восприятия чувства заставили меня разозлиться на МакЛайона. Он был чем-то инородным, настолько отличавшимся от меня, что бросало в дрожь. Но злость ушла быстро, как и многие столь резкие порывы в молодости. Осталась лишь пустота там, где должно быть некое естество. Отчасти я надеялся понять его, пока сам нахожусь на "Надежде".

Однажды, день на деннадцатый ночь была настолько безоблачной, а свет звёзд столь упорно не давал спать, что я решил прогуляться по палубе. Там меня будто бы поджидал Гарси. Сам он мерно покачивался в кресле, устремив свою голову к звёздам. Некоторое время мы молча глядели на ночной небосвод. Когда смотришь в бесконечность, есть о чём помолчать. Но раскуроченный диск Луны постепенно выплывал из-за горизонта. МакЛайон лишь мельком взглянул на неё, как один из друзей смотрит на давно ушедшего в иной мир. Когда Луна была почти в зените, освещая наши лица белёсым светом, Гарси спросил меня: "Ты застал Луну без нынешнего сарафана?" - Нет, сэр. Я родился через месяц после того как Гало приняло такую форму.

-Хочешь послушать о прежней белоснежной красавице, сынок?

-С удовольствием, сэр!

Позвольте не передавать последующий разговор дословно, это слишком личное. Для меня воскресла Луна, я будто вновь видел образование кратеров, безатмосферную пустоту и тот невероятно живой образ, радовавший поэтов и писателей, хотя с точки зрения науки это был лишь огромный кусок камня.

Вернувшись в каюту, я взглянул в окно. Я ожидал увидеть старую чёткую Луну с её морями, а не этот ужас, который сотворили с ней. Слёзы стекали по моим глазам. Я нашёл врага. Как его находил Гарси.

Мы с ним регулярно болтали ночью, о Луне, о лесе, о жизни в конце концов. Постепенно он сам начал проникаться ко мне. И вот одним тихим вечером он сказал мне, что хотел бы побывать в шахте рядом с Кавенадусом. Я слегка оторопел, но Гарси сказал, что это что-то вроде посещения могилы друга. Глядя на старика я не мог отказать. Конечно, полёт - это достаточно рискованная затея для человека столь почтенного возраста, но на все мои увещевания он отвечал тем, что возможно он так не успеет проститься.

Я отступил. Таким людям как Гарси запретить что-либо абсолютно невозможно, тем более, когда они так говорят. МакЛайон попросил меня разобраться с бумагами и оформить билеты на ракету. "Надежду" он собирался оставить у космопорта, открыв для посещений. Как и положено, я привёл его к нотариусу для составления завещания. Всё-таки полёт на Луну - дело рискованное. После всех формальностей мы наконец двинулись к гейту номер семь. В памяти проплывают лишь мгновения перед полётом, невозможно собрать воспоминания воедино. Помню лишь то, что путешествие мы пережили нормально, хоть и слегка сумбурно.

Приземлились так же без особых происшествий. Лишь когда проходили через лунное гало, Гарси прослезился. Грусть захватила и меня, лишь то, что я формально находился при исполнении, помешало мне выразить чувства открыто. Наконец мы остановились в самой просторной из трёх гостиниц. Из-за наплыва поклонников нам пришлось сразу же её покинуть. Уже инкогнито. Гарси хотел спуститься в самую глубокую шахту, чтобы услышать уставшее биение лунного сердца. Путь к копи лежит через море Лета. На сколько хватает взгляда вокруг лишь один серый туман, порождённый буровыми работами. Всем выезжавшим за город выдавали передатчики для связи. Мы ехали на мелком вездеходе, смахивающем на багги. Путь прокладывали только по навигатору, благо здешние карты точнее земных.

Поездка прошла без сучка без задоринки. Мы были на месте через полчаса после того, как покинули отель. Перед нами предстала лунная шахта. Абсолютно неприглядное зрелище. Маленькая дверца возвышалась над землёй, бетонный каркас, давно покрытый сотней слоёв пыли, - вот что из себя представляла шахта снаружи. Интерьер же составляли бетонные подпорки и лунный камень.Спуститься вниз можно было по лестнице, выдолбленной в лунной породе. Иногда унылые проёмы перемежались с комнатами для персонала, но Гарси это совершенно не интересовало. С каждой ступенькой, он входил в гроб, с каждым метром вглубь - ближе к ещё живому и пульсирующему сердцу. Руки старика дрожали, лихорадочное биение его сердца ощущалось мной как собственное.

Наконец мы спустились к передовому рубежу - шахтёры терзали лунную породу лазерами и электрическими кирками. Гарси не смог долго на это смотреть. Каждый удар отзывался в нём острой болью. Он еле стоял на ногах. Мы убедили его отвернуться и уйти из шахты. Старик был не в том состоянии, чтобы сопротивляться.

Но когда мы преодолели треть пути до поверхности, ступеньки стало немного потряхивать. Сначала мы не обратили на это внимания, а через пять секунд в наушниках раздался вопль - "Лунотрясение! Чёрт его дери! Всем покинуть шахту!"

А потом паника поглотила умы шахтёров. В наушниках слышался шум перекликающихся голосов, беготня. сдавленное дыхание. Всё перемешалось, и мне пришлось отключить наушник. Казалось, что на это ушло мгновение, но я потерял из виду Гарси. Лихорадочно оглядываясь, я пытался понять, где же он. Единственным разумным способом было включить связь заново и продраться через вой рабочих.

Как же меня поразила тишина, что я услышал. Все шахтёры, видно, тоже не выдержали этой какофонии. Скоро они, должно быть, будут на том же этаже, где и мы. Когда эта мысль пронеслась в моём мозгу, я услышал треск передачи в наушниках. Это был голос Гарси.

-Извини, я оступился и упал. Кажется, у меня сломан позвоночник, честно сказать, я удивлён, что ещё могу говорить.

-Подождите секунду, я вас вытащу!

-Иди ты к чёрту, сынок, тебе меня с земли не поднять, не поломав меня полностью, а никакой врач не полезет в середине лунотрясения. Беги, чёрт тебя дери. - Теперь шофёр тащил меня к выходу. А Гарси продолжал. -Спасибо тебе за то, что был моим последним настоящим слушателем. Даже в моей молодости мало было людей, способных меня выслушать и понять. Теперь и умирать не страшно, -прокашлявшись, он продолжил, - Послушай, в завещании ты указан пожизненным владельцем "Надежды", уж постарайся за ней присматривать. Останавливайся в маленьких городах почаще в больших пореже. И не забудь каждые два месяца чистить мои печатные машинки. Знаешь, умереть в объятиях своей музы и даже одновременно с ней - это честь.

Шофёр уже вытащил меня на поверхность. Шахта рушилась в полном безмолвии. Единственным звуком был утихающий голос Гарси

- И помни, ты найдёшь ещё свою музу, сынок. Прощай. Мне было приятно быть тебе другом.

Это последние слова МакЛайона, что я слышал. И это было последнее лунотрясение, - на следующий месяц люди добрались до ядра и обезвредили его. Тело Гарси так и не нашли под обломками. Так умер последний поэт, воспевавший Лунный свет. Человечество твёрдой поступью вошло в космическую эру, но благодаря Гарси романтики ещё живут на белом свете, и с упоением смотрят в космическую тьму, чтобы узреть тайную красоту Вселенной.