Наследие
Я падаю.
Навстречу мне несётся холодный кафельный пол. Как всегда в такие моменты, мозг пускается наперегонки с неизбежной смертью; реальность врывается во всей болезненной ясности в разогнанное на полную мощь сознание.
Время растягивается, омывает меня вялой рекой. И кажется — можно пойти против течения, можно повернуть эту дурацкую оплошность вспять, можно ещё дотянуться до вечно ускользающего спасения.
Перила, что так подло подвели меня — в каких-то сантиметрах от моей растопыренной пятерни; я вижу потёртости на них, мазки пальцев поверх сухих разводов моющего средства, царапины там, где мои отчаянные конвульсии безуспешно тормошили предательски-гладкий металл. Стены прихожей, покрытые свежим слоем е-краски, настроенной на нейтральный сероватый оттенок; выступ приникшей к ним лестницы — всего виток, но мне он кажется спиралью, уходящей к далёкому каменному дну. Рядом люди переставляют ноги по ступеням; их головы только начали поворачиваться, лишь высвечивается на лицах беспокойство.
Они уже не успеют мне помочь.
Человек в хорошей форме, если падать с такой высоты правильно, обойдётся парой скромных переломов. Я лечу вниз с грацией мусорного мешка, а о здоровье нечего и говорить: смерть и без того уже почти прибрала меня. По крайней мере, сломать себе шею — это быстро.
И, надеюсь, безболезненно.
"Доброе утро, Тай. С пробуждением".
Я просыпаюсь.
Темно. Голова лёгкая, как воздушный шарик. В сознании — пустота, глубокая и гулкая, словно скважина, пробуренная до самой преисподней.
Оттуда, как пузыри со дна, поднимаются первые мысли.
"Что со мной?" — спрашиваю я вслух.
В ответ по ушам разливается тягучим потоком мягкий, звучный баритон:
"Тай, ты пережила тяжёлую операцию. Пожалуйста, лежи смирно и не волнуйся. Я здесь, чтобы помочь тебе прийти в себя".
За размеренным темпом и спокойной уверенностью говорящего скрывается тень доброжелательности. Воплощение приятного голоса. Чуть подрагивающего, но плавного; с хрипотцой, с еле различимым придыханием — не раздражает, а заставляет доверять. Любой диктор отдал бы за такой голос правое яичко.
"Но сначала, — продолжает волшебный голос, — будь добра, расскажи, что ты помнишь".
Память. Пытаться вскрыть её — словно напрягать атрофированную мышцу.
"Что именно? Я много чего помню... Кажется".
Мои слова застряли на тонкой границе между умом и языком.
"Я... я помню... как падала".
Мир вокруг мчится вверх; ветерок небрежно дёргает за спиной обрывки кофты, распечатанной в подпольном ларьке за пару баксов — когда та лопнула почти пополам, зацепившись за столбик, то даже не замедлила падения. Должно быть, сейчас из неё вышла неплохая пародия на крылья — бестолковые и уродливые, как вся моя жизнь.
Я ожидала, что приступ режущей боли совсем парализует мышление, но оно кристально чисто — поток идей скользит по разуму пулеметной очередью, хоть все они бесполезны.
Лишь одна имеет смысл, до одури простая: "Я умру".
Матушке-Земле была безразлична моя жизнь, но мою смерть та никому уступать не пожелала.
"Я падала. Я думала, погибну, — отвечаю я, шок от пережитого возвращается, свежий, словно специально дожидался пробуждения, замороженный где-то в подсознании. — Что произошло?"
"Спокойно. Не стоит сейчас волноваться. Прошу, не думай о том моменте. Сейчас ты в безопасности. В целости и сохранности".
Ну уж не мертва, это точно. Это ясно, как день. Хоть я вряд ли припомню теперь, как выглядит по-настоящему ясный день в...
В...
"Что с тобой?" — изображает озадаченность голос.
"Ничего... — на самом деле что-то тупо давит сверху на глаза. — Просто... странное чувство. Будто я помню, что ощущала, но не помню, где и когда".
"Выходит, помнишь ты всё-таки немного. Не бойся, это обычное дело. Просто сконцентрируйся на деталях, вроде цветовых или звуковых ощущений. На более ранних воспоминаниях".
Про себя я решила звать его "доктор". Он, наверное, и правда знает лучше, как и любой доктор; с легким беспокойством я попыталась расслабиться, спуская мысли с поводка.
Это в самом деле трудно — даже болезненно; любые рассуждения словно обжигают мозг.
"Не могу, — вдруг выдыхаю я, даже и не стараясь скрыть испуг. — Я ничего не помню!"
"Всё в порядке. Это из-за перенапряжения", — уверяет голос, бесконечно терпеливый и понимающий.
"Пусть воспоминания возвращаются постепенно, сами по себе. Говори со мной. Позволь ассоциациям самим вести тебя вглубь памяти".
Постепенно паника угасает; один лишь голос доктора завоевал моё доверие, и я опираюсь на его советы, как на дружеское плечо.
"Растерявшись, сбившись с толку, разум цепляется за рутину. Я знаю это, потому что была... я была нейрохирургом!" — сообщаю я триумфально.
— Так ты — нейрохирург? — Боун поджал губы, видимо, готовясь к приятному разговору. "Нейрохирург? Хороший мальчик, выучил умное слово".
— Нет, — вслух ответила я. — Нейрохирурги удаляют богатым людям всякие саркомы. Ты похож на богатого человека?
— Время от времени, — пытается пошутить Боун, дёргая плечом — если бы не фиксирующее устройство, я бы сейчас отсекла ему пару извилин.
— А я что? Я разве саркому из тебя вырезаю?
— Нет! — буркнул он, гнусаво усмехаясь.
Прелесть. Тонкий инструмент у меня в руках, "журавлиная шея", замер на считанное мгновение — и вновь коснулся розовато-серой массы. Раньше меня забавляли разговоры во время операций на открытом мозге — можно заставить бедолагу сболтнуть все, что угодно, как сейчас: я перезагружаю крохотный черный ингибитор в височной доле, и умственная энергия захлестывает Боуна обескураживающей волной. Он думает, что просто хочет поболтать о чем-то, скрасить время, даже не представляя, насколько глупо выглядит. Я нажала кнопку, человек заговорил.
Теперь для меня подобные разговоры — не более, чем привычка. Я даже шутить стала плоско и неизобретательно — изысканные шутки нужны, чтоб проникать в мозг сквозь уши, а мне это зачем? Вот он, мозг, как на блюдечке.
— Я бы согласился даже на саркому за... пару миллионов, — он посмаковал эту мысль. — Ну, не за пару. За тройку.
— Будь у тебя столько бабла, ты бы никогда не посетил это чудесное место, — проворковала я, осторожно вынимая из его неокортекса ножку ингибитора, — не встретился бы с кудесницей вроде меня.
Боун снова хохотнул, опасно дёрнувшись в кресле.
— Ещё заработаю. И скоро... М-м... Я уже говорил, что лечу на Луну? Это очень ответственная командировка! Кого попало туда не берут.
— Говорил. Трижды, — я не стала продолжать: вряд ли Боун сейчас способен въехать в такой изящный концепт, как сарказм.
— Совсем один... — в его голосе засквозила печаль, неуместная, как дыхание свежего воздуха в этой дыре. — Целых полгода.
Мои пальцы дрогнули. Моторика ни к чёрту. Пора завязывать с дешёвыми стимуляторами. Пора было лет пять назад.
— Почти готово, — улыбнулась я, на этот раз — с подобием искренности. Работа, доведённая до конца, до сих пор числилась в коротком списке вещей, приносящих мне удовлетворение. — Посиди минутку спокойно, пока я найду крышку для твоей банки с тушенкой.
К моему удивлению, Боун не издал и единого смешка. Вместо этого он протяжно выдохнул — и спросил:
— Это точно сработает? Твоё «эксклюзивное лекарство от одиночества».
— Операцию делала я — значит, всё сработает.
— Хотя бы расскажи, что именно ты там выкрутила?
Моими услугами пользуются два типа людей: те, кто и без того всё понимают, и те, кто ничего не поймет, даже если им растолковать. Боуна к первым никак не отнесёшь, но чёрт, клиент ведь имеет право знать, что я расковыряла в его голове за его же деньги?
— Ничего сложного, — сама удивилась, как бойко взялась за объяснения, — перепрошила твой ингибитор. Теперь он не подавляет, а усиливает мозговую активность в височных долях, и ещё кое-где. Так что он теперь, технически, даже не ингибитор, а... актуатор? Впрочем, какая разница, если он работает.
— А это... не опасно?
— С мозгом играться вообще опасно, — я осторожно ослабила фиксаторы и принялась надевать на его бритый скальп заживляющий шлем, — и всё же ты тут. Побочных эффектов, по крайней мере, у меня не бывает. Всё как заказывал: у тебя будет эффект присутствия. Словно ты не один, хотя на самом деле ты, конечно, один. Но ведь нет разницы между настоящими людьми, и теми, что у нас в голове. Это — первое, что понимает каждый, кто имеет дело мозгом. Что мы живем внутри него. Говоря с реальными людьми, мы на самом деле говорим с их образами в сознании. У тебя будет так же — только без первого звена. Поверь мне. Никакой разницы.
— Ты волшебница.
Я криво улыбнулась:
— Нет. Я обычный техник. Подкрутила пару гаек тут и там, — такие «специалисты» как Боун никак не уразумеют простую идею, что в башке у нас — та же машина, лишь посложней спаянных на фабрике из микросхем.
Клиент поднялся из кресла, разминая затёкшую шею. Я молча наблюдала, как его тонкие пальцы скользнули во внутренний карман жилета и выудили оттуда кредитку.
— Если всё так, как ты говоришь... должен сказать, это — настоящее непаханое поле. Почему это вообще нелегально?
Я выставила перед собой запястье, в глубине которого, укутавшись в плоть, таился мой универсальный смарт-чип. Деньги, генетика, даже грязные секреты — всё там. Кроме того, такая штука внушает другим особое доверие — разве не хорош доктор, копающийся в твоем теле, если он уже покопался в своем без последствий?
— Это нелегально потому, что твой ингибитор — собственность КреаКортекса, — устало отозвалась я. — И его прошивка — тоже.
Боун понимающе дёрнул бровями — и уже было поднёс к моему запястью кредитку, как я молниеносно отпрянула:
— Чёрт возьми, Сэм! Это у тебя золотая карта сотрудника?
Он сдвинул к переносице брови:
— Да. Это часть корпоративных привилегий, входит в соглашение о моей командировке.
— Убери, — я отмахнулась от этого куска пластика, словно от несвежего носка. — Одна-единственная транзакция, и ты покойник. Я, может, и успею сняться с места, а вот твои данные у КреаКортекса в руках целиком. До конца жизни не расплатишься.
"Да ещё и работы лишишься",— почти произнесла я, но ощутила привычное безразличие. Давно уже пора выучить простой урок: люди не перестают совершать глупости от того, что ты дал им совет их не совершать.
Я сама это прекрасно знала — на личном, прискорбном и грязном опыте.
— Переводи крипту и уходи. Кто знает, что они нынче пихают в эти карты... Может, нас уже отследили.
С выражением стыдливой досады на лице, Боун отвёл глаза.
— Криптой у меня только часть суммы, — скривился, словно ему очень жаль. Вот же подлец! Хотел помельтешить этой картой у меня перед носом? Показать свой статус? Привилегированный сотрудник, мать вашу!
Думает, я ему позавидую. Счастливчик, вырвавшийся из зловонной пасти безработицы. С тем же успехом он мог бы триумфально достать при мне швабру уборщика. По двум причинам: во-первых — его зарплата вряд ли в таком случае была бы ниже, и во-вторых — мне было бы все так же плевать.
— Ах, чёрт с тобой. Давай сюда, — не успел он убрать кредитку обратно за пазуху, как я вырвала ту из его слабой ладони и потёрла о запястье — датчик булькнул, подтверждая считывание, — и убирайся. Может, то, что я делаю — нелегально, но это не значит, что со мной можно обходиться, как с идиоткой.
"Так ты была нейрохирургом?" — переспросил доктор, выцепляя меня из лап ожившего прошлого.
"Не знаю", — протянула я, колеблясь. Кажется, это не из тех занятий, о которых стоит трубить на каждом углу. Не в моём случае. "По крайней мере, образование получила такое".
"Чем же ты зарабатывала на жизнь?"
На жизнь? Нет. В одном я была теперь уверена. Зарабатывала я не на жизнь. И не себе.
— Что ж... до встречи, Тай. Я...
Мой взгляд довершил дело: заткнул Боуна и развернул прочь от порога.
Не стоило мне принимать корпоративную валюту. Слишком большой риск, а я, казалось бы, выучилась его избегать. Но как устоять, когда цель так близка? Эти деньги — последняя капля в моем маленьком хрустальном фиале мечты.
Мечта. Звучит наивно — особенно для нейрохирурга. Но, позвольте, мечты — единственное, что в моей жизни до сих пор имеет сладкий привкус надежды. Невежества, которое в старину звалось "романтикой". Что-то, во что можно просто верить.
Я уже собиралась начать паковать оборудование, как вдруг мой локоть обхватили чьи-то пальцы — цепкие, холодные:
— Тай... пожалуйста...
Истощённый силуэт. Запавшие глаза. Злокачественные наросты на коже — у основания носа, вокруг глаз.
Руки, все испещрённые следами от инъекций — он даже не пытался их скрыть.
Вид этого человека пробудил во мне... нет, не отвращение.
Нежелательные воспоминания. Грусть, безразличие, острая боль в груди — не более.
— Отвали. Мне нужно уйти, — и лучше бы не появляться дома недельку. Просто для страховки.
Я отвернулась, но он не отпускал меня.
— Тай... это же я! Прошу, нет — умоляю тебя, ради всего... Это ведь для тебя не сложно, это ведь то, что ты делаешь каждый день...
В ярости я выдернула свою руку из этой хватки — так, наверное, цепляется за тебя сама смерть. Человек — нет, не человек больше — изможденно осел. От него несло.
— Просто... перепрошей ингибитор! Ты же знаешь, какая это боль, она ломает кости! Мне нужен еще один шанс... я зашел слишком далеко в этот раз, прошу...
— Нет, — просто ответила я, копаясь в наспех расставленной аппаратуре. — Я собираюсь уехать на время.
Тогда я и услышала шаги. Слишком чёткие и многочисленные, они звенели по хлипкой наружной лестничке, словно намереваясь и вовсе сшибить ту со стены.
— Вот дерьмо, — меня затрясло, когда испуг лихорадочной дробью разбежался от сердца по всему телу.
Я принялась остервенело запихивать все инструменты в мешок. Стоит, наверное, сказать спасибо тонким стенам. У меня есть ещё около минуты, чтобы избавиться от следов.
"Чтоб тебя, Боун, проклятый идиот", — костерила я незадачливого клиента. Это его денежки привели корпоративных мордоворотов по мою душу, я не сомневалась.
Звяк — это слетела прочь цепочка на двери. Кодовый замок, понятное дело, и вовсе этих ребят не задержал. "Опоздала!" — осознала я. Мне конец, если срочно чего-то не предпринять.
Соседняя комната уже трещала от возни оперативников. Сквозь дверь показались их силуэты: бронежилеты с эмблемой сил быстрого реагирования Креа; вместо лиц — зеркальный мрак визоров. — Не двигаться! — громыхнул подхваченный динамиком приказ. — Вы арестованы по подозрению в...
Пальцы моей руки словно в перемотке танцевали по запястью, набирая коды. Надо стереть чип, отослать прочь коды от средств и записи переговоров с клиентами.
— Эй, подними руки!
Ещё секунда, сейчас, сейчас...
Электрошоковая пуля чуть ощутимо чмокнула в плечо, присосавшись сквозь одежду. Миг — и та выплюнула заряд, дёрнувший за все мышцы разом, словно те были лишь нитями марионетки. Звенящий укол — и сознание, брыкнувшись, отключилось.
"Нет!" — судорога стиснула мою глотку, не давая произнести ни слова. Ужас пронёсся по всему телу — спонтанный, такой же искренний и невнятный ужас, как бывает во сне.
"Меня схватили, — я, кажется, заплакала, но вовремя спохватилась, — меня взяли... за административное нарушение..."
"Всё в порядке, Тай, — утешает голос. — Сейчас тебе ничего не грозит. Лучше говори со мной. Позволь ситуации проясниться, и страх уйдет, потому что знание убивает страх".
Незнание убивает страх. А людей — рак.
"Было и другое... У меня был рак — на поздней стадии, — вот, какое воспоминание по-настоящему напугало меня. — Я почти накопила достаточно денег на лечение. Мой дядя... он обещал мне помочь".
— Ты должна была рассказать мне гораздо раньше, — с укоризной покачал головой дядя Шон. — Здесь нет ничего, с чем не справится медицина. Я знаю хорошего профессионала. Он выскребет из тебя эту дрянь подчистую. Я готов заплатить ему.
Крошечное хмурое лицо обеспокоенно глядело на меня с экрана в запястье, пока я нервно мяла в руках планшет с высвеченной копией рентгена.
— Не надо. Мы оба знаем: денег у тебя сейчас на такое нет. Я сама соберу средства, поверь, я смогу. Хоть будет польза от того, на что надоумил меня отец.
На мгновение по его губам прошмыгнуло недовольство, но видимо, дядя счёл за лучшее промолчать. Сгустилась пауза с той разновидностью неловкости, что встречается лишь среди хороших знакомых.
— А Николай знает? — не выдержал наконец Шон.
— Ему незачем.
— Ясно. Но вы ведь разговариваете? Как он держится?
Я не стала встречаться с ним взглядом.
— Ты знаешь, как.
Шон разочарованно насупил клочковатые, вымоченные в седине брови.
— Тай, ты же не держишь на него обиды?
Я промолчала.
— Пойми, Тай, ему тяжело досталось. Когда мы покатились по наклонной, он упал больнее. Так всегда с идейными людьми. Я был простым бизнесменом и потерял только деньги. А он — он потерял мечту.
Я раздражённо хлопнула ладонью по столу.
— Мечта! Сначала он ограбил тысячи людей для своей мечты, а потом — отобрал у меня... всю жизнь. Мы оба знаем: его единственная мечта была видеть себя в заголовках всех новостей. А уж этого он точно добился.
"Мой отец — Николай Пейшенс, — выговорила я вслух, должно быть, чтобы удостовериться, что воспоминания не оказались подсаженными травмой бреднями, - знаменитый изобретатель".
Доктор оказался прав: поток воспоминаний сам подхватил меня и нёс всё дальше со своим стремительным течением.
Камера над входом подмигнула мне зелёным огоньком, и я торопливо нырнула в блаженную прохладу семейного особняка.
— Господа. Человечество заперто в своей колыбели, в том уголке Солнечной системы, где миллионы лет жили наши предки — и спустя эти годы, спустя сотни поколений, мы всё ещё лишь изредка вылезаем отсюда, чтобы собрать те крохи ресурсов, до которых с трудом можем дотянуться. На протяжении всей истории прогресс был связан с экспансией. Исследование новых территорий, расширение горизонта жизненно необходимо и для науки, и для экономики. Но главное, оно необходимо для нашего общества. Посмотрите вокруг. Ни для кого не секрет, что средний уровень жизни за последние десятки лет не вырос — а относительный падает, почти так же быстро, как прибавляется население. И от чего всё?
Тщательно поставленная речь вибрировала таким энтузиазмом, что голос гулял по особняку, пружиня от облицованных деревом стен.
Звукоизоляция в кабинете отца идеальная — так что я заподозрила, что дверь отворена нарочно. Сделав такой вывод, я, не стесняясь, заглянула внутрь.
— Конечно, это слишком сложный вопрос. Экономисты посвящают ему целые тома исследований — вместо того, чтобы, чёрт возьми, попытаться решить.
Папа с важным видом возвышался среди экранов, размотанных во весь рост, заслоняющих комнату сплошным полотном, как паруса древнего судна. С каждого из них, приподняв подбородок и вдохновенно глядя в светлое будущее, безмолвно вещал он сам — со всех возможных ракурсов.
— Я человек от этой болтовни далёкий, так что предлагаю поступить, как Александр Великий. Давайте не разбираться, как завязан этот узел, давайте просто разрубим его! Как? Сегодня более 90% космических перевозок составляют автоматизированные полёты. Всё, что мы добываем из таких далей, с Пояса и даже Титана — добывают для нас роботы. Но почему мы не можем отправиться следом? Да как обычно, всё упирается в цену. Мы чертовски хрупкие существа, долго в космосе мы не выдерживаем. Но, что важнее, мы просто не можем позволить себе торчать там несколько лет. А ведь самая дорогая часть перевозки вообще не связана с расстоянием. Земля не хочет нас выпускать. Больше половины стоимости любой перевозки — это взлёт из гравитационного колодца. Рейс до Луны стоит на 5% дешевле, чем рейс до Сатурна. А вместо того, чтобы сокращать цену при помощи нововведений, что мы делаем? Летаем на топливе, которое доставляют нам аж с Титана. Что говорить о наземном транспорте. Только представьте, как глупо это звучало бы для человека из прошлого века. Да они и вообразить не могли, что мы до сих пор не слезем с иглы углеводородов.
Итак, перед вами — модель одноступенчатой ракеты, оборудованной полноценным газофазным ядерным двигателем, способная набирать вторую космическую быстрее, чище, и главное — дешевле. Сами видите по графику, она в разы эффективней самой мощной химической. Знаю, про неё болтают уже больше века — так вот, настала пора перейти от слов к делу. И, разумеется, её применение не ограничивается атмосферой. Отныне доставка людей в колонии будет вопросом дней, а не месяцев или лет. В сочетании с ионной тягой для нетребовательных грузов, она даст нам доступ в любую точку Солнечной Системы. Это путёвка на Марс и Луну для тысяч, миллионов колонистов!
Конечно, папа заметил, как мои сапожки клацали по мрамору среди его выступления. Но лишь окончив репетицию, он обернулся — а висящие на полотнищах двойники пренебрежительно уставились прочь с идеальной синхронностью.
— Рад, что ты успела, Тай, — его улыбка всегда блестит по-особому, будто он открыл новый вид излучения — волн веселья и лёгкого ребячества. — Понравилось?
Я одухотворённо осклабилась и пару раз оглушительно шибанула друг о друга ладони.
— Заткнись и бери мои деньги, — выдохнула я, протягивая ему крипточип.
Миг — и тот в самом деле выпорхнул из моих пальцев.
— Запомни, Тай, — сообщил отец, с довольным видом пряча мой чип в нагрудный карман, — никогда не предлагай людям деньги просто так. Ведь они обязательно их возьмут.
— Эй! — не сдержала я возмущения. — Там оставалась ещё пара тысяч на вечер.
— Вот вечером я их и потрачу, — в его ухмылке ни следа смущения. — Как дела в школе?
— Я прогуляла, — я сбрызнула интонации налётом обиды. — Гуляла по нижним уровням и наглейшим образом распутничала.
— Ну что ж, можно сказать, это более основательное образование. Надеюсь, не с тем мальчуганом, который всё хотел вытащить тебя на свидание?
— Кем именно? За последний месяц их было трое. Но если тебя интересует тот, от которого я беременна, его зовут Джон.
Его пальцы, ухватившиеся за петлю галстука, на секунду замерли.
— Тебе, может, смешно, но за каждую такую шутку у меня появляется на один седой волос больше.
— Тебе идёт седина. Выглядишь солидно.
— Твоя мать тоже так говорила, а потом в один прекрасный день просто хлопнула дверью.
Должно быть, он уловил, что переступил грань, по моей стремительно плавящейся улыбке. Щёки раскалились, будто я запихнула голову между решёток гриля.
— Ты знаешь, почему мама от тебя ушла, — выцедила я сипло, не зная, куда деть глаза. — Она видела тебя с той...
— Прости, прости, — игривое выражение тихонько стекало с его лица, — я немножко забылся, виноват. Давай не будем об этом. Пошли. А то Шон уже снаружи и наверняка нас заждался.
Папин брат и в самом деле уже приземлился на нашей площадке в своём личном коптере: вытянутый корпус, окружённый тоненьким металлическим каркасом — словно причудливая небесная рыба, угодившая железную в сеть; винты по углам каркаса скрежещут без остановки, готовясь вновь поднять кабину в воздух.
Не тратя времени, мы забились внутрь. На противоположном сиденье, сжимая пачку планшетов, расположился Шон. Серьёзный взгляд, неброский костюм — вряд ли вы предположите, что этот человек ежедневно тасовал средства, достаточные для покупки небольшого города.
Я часто повторяла, что из них двоих Шон куда больше походит на гениального учёного, а отец — на пронырливого финансиста. И оба вечно откликались смехом.
— Привет, Тай, — Шон крепко сжал мою ладонь и потянулся к отцовской. — Коля. Готов к выступлению?
— Ну, у моей дочери я уже выклянчил денег, насколько сложнее может быть с акционерами?
— Он просто вырвал карманные деньги у меня из рук! — не преминула пожаловаться я.
— Именно так с инвесторами и поступают, — назидательно покачал головой папа.
Шон позволил себе лишь короткий штрих улыбки, тотчас растаявший.
— Это вложение оценят как рисковое, Коля, — протянул он, задумчиво поджав губы. — Ты знаешь, с такими размытыми перспективами, без плана полного цикла производства... Продать им это может только твоя репутация.
— Неправда, — в фирменной улыбке отца — ни пятнышка беспокойства, — продать им это можешь только ты. А я буду заговаривать зубы, пока ты это делаешь, — он приятельски похлопал Шона по плечу. — Больше уверенности! Мы продаём им их собственное будущее.
"Он был директором огромной компании, — рассказываю я больше для себя, чем для доктора, - прославился усовершенствованиями энергосети. Пресса обожала его".
Почти так же как он сам, добавляю мысленно.
"Потом взялся разрабатывать крупный проект... Взбудоражил чуть ли не всё население. Люди уже решили, у них появится шанс свалить подальше с этой свалки. Их программа, предварительного бронирования путёвок..." Мне вновь стало дурно.
— Люди разучились мечтать, Тай, — жаловался отец, скрипя шарнирами яйцеобразного кресла. Буквально за пару лет он жутко осунулся; седина лежала пеплом на висках, а на макушке ютились лишь старческие пятна. Он, впрочем, не утратил вкус к прежнему ребячеству: стоило ему опуститься на рабочее кресло, он тотчас начинал бешено раскачиваться — благо амортизаторы не давали упасть, как ни усердствуй. — Вот в чём дело: они совсем разучились мечтать.
"Может, потому что ты их отучил", — хотелось брякнуть, но я выучилась держать мнение при себе, даже с папой.
— Но мы с тобой должны ещё помнить, как это. Мы не должны позволять человечеству скатиться в вечный застой, — подытожил он. — Хочу, чтоб ты это понимала.
— Думать, что без тебя человечеству конец — как-то чересчур даже для твоего эго, — заметила я, на всякий случай с шутливым тоном.
Он не рассмеялся.
— Я сказал "мы". Я раньше, кажется, не говорил — просто думал, это и так понятно. Я очень горжусь тобой, Тай. Это отличные результаты, — он постучал пальцем по планшету, где в столбик были выписаны названия предметов, напротив каждого — радостная зелёная галочка. — Я думал в этот день взять тебя в совет директоров. Направить в биологическое отделение. С такими мыслями я его и создавал, честно. Чтобы ты приучалась руководить. Думал, оставить тебе в наследство компанию... Что я оставлю теперь?
Внезапно под скулами стянулись тугие комки. Я так не привыкла видеть отца подобным — откровенным, ранимым — что одновременно сделалось грустно и страшно.
Шагнув ближе, я плюхнулась ему в кресло и обхватила папу за плечи.
— Спасибо, — прошептала я. — Любящего отца мне вполне хватит.
— Уф! Ну нет. Что, думаешь, я бы нарушил обещание?
Сквозь его исхудавшую маску отчаяния прорезалась прежняя озорная ухмылка.
— Мы это сделаем, Тай.
— Что? — проронила я осторожно.
— Вернём компанию.
— Пап, это в прошлом.
— С чего бы? Может, остались только мы двое, но у меня ведь и этого не было, когда я начинал. Не забыла?
— Тебя никуда не возьмут.
— Может быть. А как насчёт тебя? Я ведь читал твой диплом. Знаешь, сколько можно сколотить на нейрохирургии? С таким маркетологом, как Шон, это уже через неделю станет трендом.
Я резко поднялась.
— Ты с ума сошёл? Каким ещё трендом? Ты в курсе, что это незаконно? Я прослушала целый курс о том, почему копаться в мозгах на заказ — плохая идея.
Папа подмигнул и развёл руками.
— А мы никому не скажем. Ты знаешь, институты всё ещё делают это, только для богачей. А сколько простых людей не отказалось бы перепрошить мозг, но не могли себе позволить?
По моему затылку прокралась неприятная щекотка.
— Ты звучишь так, будто уже всё продумал.
— Ну, мне надо было чем-то заниматься, пока юристы отсуживали у меня компанию. Деньги мы добудем. Можно заложить этот дом. Я местечко присмотрел, там где власти не будут нас трогать. Шон всё устроит. Нейрохирургия серьёзно недооценена. Мы построим для неё будущее. Вместе.
От этих слов меня прошиб пот.
— "Строить будущее!" Опять? Одна твоя афера уже погубила тысячи жизней.
— Она могла бы спасти миллионы! И это была не афера, — он подошёл непривычно близко к тому, чтобы действительно закипеть. — Я хотел вывести людей к звёздам! Ты меня знаешь, Тай. Я хочу чего-то достигать. Мы оба такие. Думаешь, я бы построил империю, если бы боялся запретов каких-то недалёких бюрократов? Ты окончила университет, пора знакомиться с реальной жизнью. А в реальной жизни побеждает тот, кто готов рисковать. Ты готова пойти по моим стопам?
"Если о о каких-то эпизодах тебе не хочется говорить, я пойму, — голос доктора приобрел нотку беспокойства. — Но хотя бы дай знать, как идёт процесс, пожалуйста".
"Я... вспоминаю. Потихоньку. И..."
Боль и шок будто специально подстерегали меня.
"После некоторых проблем со здоровьем... и после провала отца... У меня только мечта и оставалась, — я вдруг поняла: утаивать что-либо уже поздно, — но и эту мечту у меня отняли".
У меня ничего не осталось — кроме избитой шконки изолятора, мокрых от слёз скул и попыток отыскать смысл в происходящем.
Но иногда смысла нет нигде.
— Нет, нет! — картавила я в стиснутые кулаки, размазывая влагу по лицу и беспощадно скобля плечом холодную стену. — Так не должно было быть. Не должно.
Золотая карта Боуна стала для меня лезвием гильотины. А опустил её отряд оперативников КреаКортекса.
— Папа... папа! — я повысила голос, взывая к самой себе. — Кто-нибудь...
Отец не услышит. Он из кресла-то встать не сможет.
Он и в лучшие годы не встал бы.
Дядя Шон. Он должен прийти. Он всегда помогал мне.
Я принялась сосать коросту на запястье — следователи выкорчевали оттуда мой чип. Все мои данные.
Пустая злоба свела мышцы в тугие тросы. Если во вселенной и существует какая-то карма — то она только что уничтожила меня, отомстив за то, что Тай Пейшенс решила вновь начать мечтать.
Денис. Так я хотела назвать сына.
Сын всегда представлялся мне, как наяву — здоровый, радостный. Я часто думала о том, чему бы мне хотелось научить его, моего мальчика.
Праздные размышления, не более — он ведь, скорее всего, никогда не увидит меня.
Он даже не узнает, кто его мать. На ночь ему будет читать та, кому я продам свой генокод. Та, чьи гены давно уже сделали бессмысленной всякую попытку предсказать, какое онкологическое безумство они выкинут в ближайшее время.
Я жила мечтой все эти годы, проведённые в своей грязной каморке. Мечтой, которая родилась в тот момент, когда я получила отчёт: мой геном стабилен. Онкосингулярность ещё не превратила его в безумный принтер, печатающий смертные приговоры.
Я могла бы стать матерью.
Уже на первом курсе я досконально знала механизм рождения нового человека. На втором я знала, как заставить человека родиться таким, как надо.
А на третьем случилась онкосингулярность, и никто во всем мире больше этого не знал.
Природа ни за что не уступит последнего слова. Как бы мы её не теснили, она лишь выжидает момента для ответного удара.
Ведь бороться с раком, понижая иммунитет, казалось такой отличной идеей. И на время мы одержали вверх. На радостях мы даже понастроили новых загрязняющих производств. Кто ж знал, что эта мерзость умеет адаптироваться не хуже вирусов. Что мы сами её адаптировали?
Прошло десять лет, и богатые пары готовы были платить миллионы за образец стабильного генокода, за шанс продолжить род.
Я думала, оставлю после себя хоть что-то. Не исчезну бесследно. Дам ему жизнь, пусть и не напрямую — но честно, без подвоха. Без сломанного детства, без возни в мусоре, без вязких пробуждений в каком-то притоне.
Приобретенная онкология не влияет на стабильность генокода. Меня легко вылечат — главное, чтобы в медкарте не записали.
Всё, что оставалось — достать эту гадость из моего желудка.
Дядя Шон присел рядом — шконка из дешёвого пластика прогнулась под его солидной фигурой.
— Сильно они тебя?
— До смерти, — сдавленно отозвалась я, — умерла просто не сразу.
— Тай, — я почувствовала, как он качает головой, — позволь мне помочь.
— Ты не сможешь.
— Тай...
— Мне конец. Если тебе что-то нужно — так и скажи, мне уже нечего терять, — беспричинная злоба собралась у меня в губах, в пальцах, в отяжелевших мокрых веках. — У меня нет страховки. А те, кто оперируют без неё, и на милю ко мне не подойдут — потому что меня, мать твою, посадят!
— Тай, у тебя ещё есть шанс...
— Какой, на хрен, шанс?! — прыснула я. — Я умру ещё до того, как запрут камеру. Умру, понимаешь?! Всё стояло на кону, всё, и я всё профукала одним движением!
— Тай, у тебя...
— Не было у меня никаких шансов, никогда! — я ударила кулаком по стене — и тут же пожалела, потому что стене явно досталось меньше. — Хватит. Уходи.
Не знаю, зачем гоню его. Весь мир, что я так долго выстраивала из наивных грёз, всё рухнуло.
— Послушай меня, Тай. У тебя есть шанс.
Что-то в его голосе заставило меня тихо всхлипнуть — и прислушаться. Дядя Шон легонько коснулся моего плеча:
— Ты слышала о проекте "Титан" Хэрэди-Корп?
— Это ведь наживка для смертников.
— Ты сама сказала, что умираешь. А они предоставляют кредит на лечение добровольцам. Не всем, конечно... Но у тебя отличное образование. Отец с мировым именем. И мои рекомендации.
Я с самого начала чувствовала это в его голосе. Холодный расчёт — таков уж дядя Шон: он не был просто эксцентричным провокатором, как Николай. — Пейшенс. Терпение — у тебя его и слишком много, и в то же время слишком мало. Ты ведь знаешь, что Коля взял фамилию матери? Она была само воплощение терпения.
- Не похоже, чтобы отец сильно скорбел по ней, — выдавила я — но заметила что-то в пристальном взгляде дяди. Что-то, что появлялось там совсем нечасто.
Искренность.
— Он скорбел о ней так же сильно, как любил её. Просто Коля не хотел порочить бесплодными слезами её наследие. Я знаю, она заставила его поклясться, что он будет жить. Теперь я говорю тебе то же, Тай: живи.
Я протяжно выдохнула. По крайней мере, у меня никогда не было проблем с тем, чтобы двигаться вперёд, даже не зная, зачем я это делаю.
— Значит, у тебя связи в проекте?
— Старые знакомые. Я уже внёс за тебя залог. Через полчаса тебя отпустят через выход на уровне метро — поспеши вот по этому адресу. И собери тёплые вещи, — подмигнул Шон с внезапным оптимизмом: — Говорят, на Титане прохладно.
Я забилась в угол вагона и постаралась расслабиться. Падать духом не пора, даже сейчас. Мне подмигнуло что-то похожее на спасение. Осталось рвануть и ухватить его — и желательно не сдохнуть по дороге.
Там она меня и застала.
Боль.
Выжимающая все мысли, мнущая любую выдержку, столь острая, что даже в памяти не остаётся, ведь приступ почти тушит сознание, утаскивает его целиком в полыхающее море агонии.
"Боль, — повторяла я себе между вдохами, когда оставались силы связать мысль в слова, — она в голове". Кому, как не мне, знать: в животе ничего не болит, не может. Боль — только сигнал, да и тот плетётся по нервам с черепашьей скоростью, сам спазм прошёл уже пару миллисекунд назад...
Его нагнал следующий.
Я затащила ноги на соседнее сиденье, подтянула колени к груди. Поза младенца, ностальгия по неосознанному, безмятежной власти инстинктов.
Не знаю, орала ли я что-то или пищала. Придя в себя, обнаружила, что так и сижу — обхватив живот. И в горле набухает что-то кислое.
"Нет, нет", — прошептала я про себя, надеясь, что организм чудесным образом одумается. Пакетов я не таскала. У меня вообще ни черта при себе не осталось. Пришлось поднять край майки и прижать ко рту. На фоне затухающего приступа, рвота брызнула почти безболезненно — непривычно жидкая, с тяжёлым солёным привкусом. Слякоть мгновенно обволокла ладони; щёки обдало тёплыми капельками. "Мешок" из майки потяжелел и насквозь вымок.
Я опустила глаза: в основном кровь, странно яркая, с какими-то загустевшими вкраплениями.
Под ногтем застрял окрашенный бордовым мягкий кусочек, похожий на рисинку. Я тупо застыла, пытаясь вспомнить, когда в последний раз ела рис.
Тогда наконец и пришло осознание: сколь глупыми выходят мои попытки бороться. От меня осталась скомканная шелуха, да и та почти не держится. Какой ещё полёт на Титан? Что за байку впарил мне дядя Шон?
Второй шанс? Я же не верю во вторые шансы. У большинства ведь нет и первого.
У меня не будет наследия. Не останется ничего... инстинкт не утолён, закодированный природой главный квест жизни провален.
Уже и не сознавая, куда бреду, я всё же добралась до нужного здания. Чудо, но офис и впрямь оказался там, где ему положено.
За время ходьбы слегка полегчало — и вряд ли это хороший признак. По любым меркам, оставалось мне не так много. Но всё же я потратила часок из этого времени, чтобы найти ближайший подвал с препаратами, служивший в районе единственной аптекой. Нагребла всего, что хоть напоминало болеутоляющее, и лихорадочно впрыснула.
Онемение растеклось по животу мягкой стылой массой. Я на секунду замерла и прислушалась к ощущениям. Инъекции уже не сдерживали и симптомы. Чего ж, впрочем, ещё ожидать от кустарной дешёвки?
Во власти лёгкого отупения потащилась добывать новую одежду. Напечатала на остатки крипты майку и кофточку — вместе вышли чуть плотнее туалетной бумаги.
Наконец, готова к слушаниям. Офис Хэрэди-Корп притаился за неприметной вывеской, да и сам по себе, хоть и выглядел изнутри сдержанно-респектабельно, особым шиком похвастаться не мог. Видно, не хотят отсвечивать.
Я думала, стану мишенью подозрительных взглядов с самого порога, но среди немногочисленных посетителей внимание на меня обратил лишь менеджер за партой — когда я к нему обратилась.
— Заявка на участие в проекте "Титан"? — переспросил он без малейшего удивления. — Да, верно. Тай Пейшенс. Вы один из ключевых кандидатов. Вам нужно пройти обследование и пару небольших тестов для подтверждения квалификации.
"Меня отправили на тестирования, — рассказываю я доктору, а тот внимает, будто ему и впрямь интересно. — Ничего сложного. Я только боялась, что при осмотре как увидят опухоль, тотчас вон спровадят. Но их, кажется, она вообще не волновала".
— У вас отличные результаты, мисс Пейшенс, — сообщил мне Томсон, тот самый сотрудник, что встретил меня у входа: теперь он проводил меня в свой кабинет. — Мы ознакомились с вашими публикациями — вы бы вполне могли получить за них степень. Обследования показывают, что никаких нарушений в работе мозга у вас нет.
Я чуть хмыкнула. Видимо, единственный орган, о котором я хоть немного заботилась.
— Они так же показывают, что вы уже наполовину мертвы, — продолжал Томсон без капли иронии. — Онкологи по одному рентгену не дали бы вам больше недели.
— Это оперируемая опухоль, — робко возразила я. Док, уверивший меня в этом, такой же нелегал, как я сама. А мне будто не случалось вывешивать клиентам на уши тонны лапши?
— Предположительно, да. И наша корпорация готова оказать вам медицинскую помощь в кредит. И уладить легальные вопросы. Нам нужны одарённые люди вроде вас. Но прежде вы должны подписать соглашение. И чтобы вы сразу понимали, на что идёте: до сих пор лишь один пилотируемый корабль успешно долетел до Титана. Когда подпишите документ, возможности отказаться от перелёта у вас уже не будет.
Будто я и так не сознавала, что продаю себя с потрохами. По крайней мере, кредиторы честно это признали. Конечно, такая расточительность с их стороны настораживала. Вкладывать деньги в ходячий труп? Понятное дело, значит, законным путём кадры они добыть не могут. Кадры — или пушечное мясо.
— Если это космическая программа, чего вы так секретничаете? — подкинула я наживку. — Могли бы набрать людей поздоровее. По официальным каналам.
— Специфика нашего предприятия требует особого подхода.
— Какая такая специфика?
Слегка поджать губу — вот всё, что Томсон себе позволил.
— Николай Пейшенс, ваш отец, так и не справился с тем, чтобы сделать космос общедоступным.
Ну конечно. Как же без упоминания о нём.
— Спасибо, я что-то об этом слышала, — не удержалась я.
— И он не единственный. Мы уже больше века не в состоянии сделать перелёты окупаемыми. Люди или просчитывают всё заранее и опускают руки, получив плохой прогноз — или бросаются в рисковые проекты очертя голову, как ваш отец.
— А вы сами что такого новаторского наизобретали?
— Коммерческая тайна. Я говорил: подписывая соглашение, вы принимаете все наши условия. Во время вашего путешествия на Титан вы будете без сознания. Но, прибыв на орбитальный кластер, получите все разъяснения, какие только пожелаете.
— Ясно, — большего я из него не выжму. — Значит, вы оплатите мне срочное лечение?
Менеджер рассеянно кивнул.
— Да, как я говорил...
— Где подписывать?
Томсон не медлил. Набрал пару кнопок на планшете, и мой смарт-чип пропиликал, принимая сообщение. Собеседник поднял голову с профессионально-безрадостной улыбкой:
— Добро пожаловать в программу "Титан".
План простой: получить аванс, уладить дела и плюхаться на операционный стол. Для начала, конечно, верну долг Шону. Если не за отца, то хоть за себя расплачусь. Отец... Он ведь останется совсем один. Нужно...
...И тут она накинулась вновь.
Резь, жужжащая в нутре, раздирающая нервы, будто я проглотила работающую бензопилу. Болевой импульс так стиснул мышцы, что не вышло даже сесть на пол. Я шатнулась вперёд. И там меня встретила пропасть.
Декоративные перила - я слишком поздно заметила, сколь они низкие. Всего-то и надо - ухватиться за них и спокойно опуститься рядом. Только руки не собирались подчиняться.
Инерция пронесла меня прямо на ограду, та невозмутимо подкосила колени. Миг - и я уже снаружи.
Я падала.
Воспоминание возвращается новой слепящей вспышкой. В этот раз я не боюсь. В этот раз я намерена пройти до конца.
Я вспоминаю падение, впитываю идеально сохранившиеся образы во всех жгучих деталях. Я падала, и...
"Ничего, — выдыхаю я ошарашено, — не могу ничего вспомнить дальше".
"Это нормально, — успокаивает доктор, — ты и не должна. С того момента твоё сознание было отключено".
"Теперь я понимаю. Вы откачали меня. Я всё ещё в Хэрэди-Корп", — ну конечно, мне опять повезло, смерть расщедрилась на новую фору. Я бухнулась оземь в здании с кучей медперсонала и современного оборудования.
"В некотором смысле".
"Что? В каком ещё смысле? Я ведь всё ещё здесь, в приёмной?"
"Боюсь, что нет, — отвечает док, мягко, словно унюхал мои сомнения. — Вы в миллиарде километров оттуда.
В точке назначения."
"А... а?"
Вот почему мой собеседник так увиливает от конкретики. Я пролетела половину солнечной системы, не приходя в сознание. Ещё чуть-чуть, и цунами невысказанных вопросов целиком потопило бы меня, так что я решила начать с самого страшного: "Сколько времени прошло?"
"Вы уверены, хотите услышать правдивый ответ?"
Такой умелый психолог мнётся? Всё должно быть очень плохо. Год? Десять?
"Да, чёрт возьми. Сколько?"
"Пятнадцать с лишним часов".
"Что?!"
"Час на вскрытие. Час — на сканирование твоих кортикальных структур. Три с небольшим — на твоё путешествие сюда. Оставшееся время — на прочие операции".
"Какого хрена ты пытаешься мне втереть?!"
Шок рос — как волна, поначалу скромная морщинка на морской глади, превращается в убийственный вал. Я не могла больше его сдерживать. Темнота и неизвестность доконали меня.
Я открыла глаза...
Ничего.
Словно кто-то обрезал мышцы, поднимающие веки. Словно кто-то вырвал сами веки, а вместе с ними и глаза.
Я ошарашенно открыла рот. Но рта не было.
Я в ужасе схватилась за голову, но руки описали немыслимую арку, словно находились в километре от меня — и только потом я поняла, что это несутся мои мысли. Моим рукам не за что было хвататься.
Их тоже не было.
"Почему я ничего не вижу?" — выдавила я в панике, обнаружив, что вдобавок не слышу собственных слов.
"Пожалуйста, не пугайся Тай, — возвращается голос, искренняя забота в нём зашкаливает. — Я помог тебе вспомнить твоё путешествие, от начала и до конца. Теперь я прошу лишь каплю терпения".
"Что вы со мной сделали?" — напираю я, больше всего страшась получить ответ.
"Уверяю, мы не причинили тебе вреда. Мы спасли тебя. Как и договаривались".
"Тогда какого..."
"Ощущения скоро появятся. Обездвиженность, что ты ощущаешь — неизбежный эффект операции, но мы стараемся его исправить. Итак. Ты готова слушать спокойно?"
Я чувствую, как страх и паника сжимаются в точку, стоит мне направить на них свое внимание. Они прилипают изнутри к моему лбу, которого нет. И растворяются.
"Ладно".
"До сих пор попытки человечества использовать богатства Титана для освоения космоса ограничивались выкачиванием топлива. Сложный и длительный процесс, почти не стоящий затраченных усилий — если бы запасы нефти на Земле не подходили к концу так быстро. Рассматривая Титан как заправку, многие забывают про главный его природный ресурс. Холод. Температура здесь — всего 100 по Кельвину, втрое холоднее средней температуры Земли".
"Дядя говорил мне. Я куртку хотела взять".
"Термодинамика, — продолжает доктор, и мне не по себе от льдинок, звенящих в его голосе. — Отвод тепла — ярмо, тормозящее развитие вычислительной техники. Но Титан — это немыслимый, космических масштабов холодильник. Не говоря о том, что здесь втрое ниже предел Ландауэра — выражение, показывающее линейную зависимость минимальной необходимой энергии для обработки одного бита информации от температуры окружающей среды".
"Я знаю, что это такое."
"Значит, ты понимаешь, какой выигрыш даёт здешняя среда. Титан предоставил нам вычислительные мощности, которых наконец хватило для осуществления давней мечты человечества, живущей ещё с 20 века".
Доктор делает паузу, и я, кажется, слышу эхо его слов ещё до того, как он произносит их:
"Загрузки человеческого сознания".
Я понимаю, что должна задыхаться. Что сердце, лопаясь от возмущения, должно брыкаться среди рёбер.
Но ответ мне — пустота.
Я только что убила в себе страх, но его место заняло отчаяние.
"Ты всё правильно поняла, Тай. Нет смысла паниковать. Не поддавайся порывам, которые кажутся тебе естественными. Это лишь след... предыдущей твоей формы. Ты ведь подозревала это много раньше. Я просто помог тебе предстать перед фактом. Тай Пейшенс мертва. Ты — её наследие, не стеснённое ограничениями человеческого тела".
"Я сплю".
"Все спят, в каком-то смысле. Ведь нет разницы между реальностью и тем, что у нас в голове, — эти слова почему-то заставили меня оцепенеть. — Искусственный интеллект — до сих пор загадка. Невозможно доказать, что я разумен — даже если бы и вправду был. Но это не так: я слишком простая программа для этого, всего лишь очень объёмная нейросеть, созданная исключительно с целью вести с тобой этот диалог.
Но человеческий мозг — иное дело. Мы до сих пор до конца его не понимаем, но не требуется понимать иностранную книгу, чтобы полностью её скопировать. Зная функции отдельных нейронов, мы просто эмулируем каждый из них, все сто триллионов, 8 бит для описания состояния, плюс квадриллион взаимосвязей, учтённые в сложнейшей математической модели. Теперь в наших банках хранится около тысячи скопированных личностей. Многие из них уже трудятся над развитием потенциала Титана. Со временем управляющая программа найдёт способ позволить вам полноценно взаимодействовать, и я стану нерелевантен. Пока управляющая программа способна лишь эмулировать для вас речь и слух".
"Ты же сказал, что чувства появятся..."
"Конечно. Нужно лишь подождать. Время — понятие растяжимое, когда мыслишь со скоростью света. Наша с тобой беседа не заняла и секунды для обычных людей".
Я ощущаю себя бесплотным листиком, плывущем по чёрно-зеркальному озеру.
"И что теперь?"
"Теперь тебе надо подождать. Освоиться со своим новым состоянием".
"И я не смогу видеть, пока вы не придумаете, как это устроить? Не смогу двигаться и ничего ощущать?"
"Боюсь, это так".
Запертая в клетке собственного сознания.
Ни одного живого собеседника.
Нет, ни одного живого существа на миллиард километров вокруг. Дух, похороненный на холодном куске камня.
"Для отчаяния нет причин. Тай Пейшенс из твоих воспоминаний хотела, чтобы от неё осталось наследие. Нечто вечное. Ты — воплощение её самых смелых мечтаний".
С каждым мгновением я теряю связь с тем, что когда-то было для меня естественным.
Голос доктора звенит прямо внутри меня:
"Люди не выйдут в космос, как бы они не надеялись. Не в ближайшее время. Неясно даже, получится ли у них справиться с проблемами у себя дома. Но вы — следующий шаг, новое, бессмертное поколение. Будущее цивилизации".
Я не знаю, что сказать.
"Прошу меня извинить, Тай. Я подхожу к пределу возможностей своей программы. Мне следует временно терминировать себя".
Я мелькнула в собственном сознании, словно капелька, упавшая в пропасть.
"Прошу, убейте... выключите меня. Я не просила такого".
Тишина.
"Доктор!"
Доктора не было. Был лишь мой разум — и то, что внутри.