Ошибки планетарного масштаба
Ты можешь быть бесконечно умён, но ты никогда не застрахован от ошибок. Вацлав Золь, эколог с Земли, халатностью губит одну колонию, но гениальностью возрождает несколько других. Череда ошибок приводит к верному решению, но в планетарной экологии всё слишком непредсказуемо — особенно когда в дело вмешивается женщина.
— Объём кислорода зависит от степени вины. Вацлав Золь, бывший эколог планеты Нептуния, приговаривается к суткам.
Ноги вдруг перестали слушаться, и я упал бы, если бы не конвой.
Сутки. Значит, у меня будет двадцать четыре часа в космосе, чтобы осознать вину. Только после этого я начну умирать — в десяти-двенадцати льё от Нептунии, в тысяче парсек от Земли. Говорят, на суперкрейсере «Виктория» можно преодолеть это расстояние за двадцать часов.
В колонии такого быстрого транспорта нет. Лучшее, чем может похвастать планета, — расхлябанные кометки, которые дважды в неделю возят тех, кто побогаче, на спутники. Воздух там чище, и нептунианцы используют любую возможность, чтобы вывезти детей туда, где не нужно использовать дыхательную смесь.
...После слов судьи слегка зазвенело в ушах; перед глазами плыло — должно быть, от слабости. А вместо зала заседаний я почему-то увидел наше крыльцо — в лучшем районе столицы, вдалеке от узловых труб и совсем рядом со станицей.
— ...совсем рядом со станцией, тебе понравится. Не голодная? Я могу позвонить, к нашему приходу как раз разогреют ужин.
Я ухаживал за ней почти год, но сегодня почему-то вновь чувствовал себя скованно — как в самом начале. Но Ирма как будто не замечала ни раздражения, ни стеснения. Я не любил её — но определённо любил её практичность, интуицию и способность угадывать моё настроение. Для моей цели этого было более чем достаточно.
— Так что? Голодная?
Она кивнула, складывая зонтик. Я придержал её руку:
— Не убирай, ещё накрапывает. Ты же знаешь, тяжёлая вода. Соли цинката...
Ирма глянула с усмешкой.
— Профдеформация?
— Вроде того.
К тому времени, как мы добрались, нас ждали тушёное мясо и яблочный кофе, который обожали оба. Кофе был редкостью: его раз в квартал доставляли с Земли. Я вдруг подумал, что это может стать ещё одной причиной её согласия: в конце концов, вряд ли ей удастся пить его каждый день где-то в другом месте.
Ирма отдала плащ подошедшей прислуге. Я скинул мокрые ботинки, сбросил пиджак и прошёл в просторную кухню. Наверное, следовало самому забрать её плащ и предложить аперитив, но в затылке зарождалась горячая головная боль, а сегодня я был обязан быть в трезвом уме.
— Рад, что ты пришла, — глотая таблетку, пробормотал я. Протянул Ирме руку, приглашая к столу, подождал, пока она сядет, аккуратно устроив складки пышного платья, и уже открыл было рот, как зазвонил её приёмник.
Виновато улыбнувшись, она ответила на вызов. Я воспользовался заминкой и велел прислуге зажечь свечи. Прислуга поняла верно: кроме свечей на столе появилась ваза, полная искусственных пионов, а свет в столовой приглушили.
К тому времени, как Ирма закончила разговор, таблетка подействовала. Я почувствовал себя гораздо лучше и твёрдо решил: откладывать бессмысленно. Всё висело на волоске; мне оставались месяцы, может быть, недели. Я должен переправить сбережения на Землю как можно скорее. В Швейцарию, в Геттингем, в Британский банк...
— Ирма.
— Да?..
Она вовсе не была красивой — маленькая, веснушчатая, белобровая, — но умела держаться и гордо носить все эти соломенные шляпки, замшевые платья и плотные тёмные очки.
Как всегда в минуту волнения, у меня обмякли ноги. И всё же я сумел выговорить — на этот раз достаточно чётко:
— Ирма, я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Она выставила на стол локти (чего не делала никогда прежде) и опёрлась подбородком на кулаки. Было в этой позе что-то беззащитно-девичье и вместе с тем — озорное. Я поклялся про себя: если она согласится — расскажу ей сразу всё. А когда она попадёт на Землю, то никогда больше не втяну её ни в какие игры.
Ирма молчала долго. Какой-то частью своего существа я уже хотел, чтобы она отказалась. Но она вскинула на меня свои глаза — серые стеклянные бусины — и тряхнула разлетающимися светло-рыжими волосами.
«Значит, решено», — подумал я, и отчего-то упало сердце.
— Вацлав Золь, вам понятен приговор? Он будет приведён в исполнение спустя сутки после заседания суда.
...Наш с Ирмой приговор мы приводили в исполнение гораздо дольше — с того разговора прошло не меньше месяца, прежде чем, уже будучи моей женой, она оформила билет на Землю. Сам я был невыездным — главному экологу выезд разрешают не раньше, чем через двадцать лет после заселения планеты. Нептунии было пять — и все пять ситуация только ухудшалась. К моменту отъезда Ирмы нам пришлось накрыть сад плёнкой анильдина — без неё завезённым в колонию растениям было уже не выжить.
Провожая жену, я надеялся, что сохранил сад не зря — это была единственная неподконтрольная бюро территория для экспериментов. В душе я радовался, что ещё в самом начале, когда на планете шла делёжка новостроек для руководства, выбил себе квартиру с садом...
Ирма махала с открытой палубы. До отправления оставалось девять минут, но пассажиры уже забрались в каюты — никто не желал дышать стылым, вонючим воздухом дольше необходимого. Но Ирма держала марку: жена главного эколога должна подавать пример и демонстрировать людям, что всё в порядке. Совсем как я. Только, в отличие от неё, мне это удавалось с трудом — день ото дня всё большим.
В деле о проржавевшем оборудовании газового завода я сумел перевести стрелки на инженеров — коррозия труб отчасти действительно произошла по их вине. Химикаты в городском озере, которое снабжало водой всю столицу, объяснили поломкой очистных сооружений. Чрезмерную влажность почвы — отсутствием ливневой канализации. Но я-то знал настоящую причину этих вещей — этих и многих других. Думаю, в последнее время о ней догадывалось и правительство Нептунии...
...Семь лет назад, рассчитывая экологию колонии, я включил в газовую оболочку планеты избыток цинката. Крошечный перебор привёл к обогащению вод тяжёлыми металлами и к повышенной влажности воздуха и почвы, сделал климат ветреным и дождливым, добавил в атмосферу серый пигмент и несильный, но неприятный, прелый запах — словно где-то в воздухе постоянно кипятили старую тряпку.
По протоколам такой проект должен быть заморожен ещё до запуска. Но в «Нептунию-IX» вложили слишком много ресурсов. Поэтому, даже если бы я признался, что рассчитанная мной атмосфера нестабильна, руководство закрыло бы на это глаза, но не закрыло планету. Те, кто решил эмигрировать с Земли, уже заплатили за эмиграцию и были вычеркнуты из ресурсных планов — их следовало куда-то деть, а колоний со свободным въездом давно не осталось. Так что моё признание не изменило бы хода вещей — а без него у меня осталась возможность хоть как-то контролировать ситуацию и искать выход.
И я нашёл! В моём саду под анильдиновой плёнкой вызревали суккуленты, способные связывать цинкат. Но селекционировать их здесь было слишком дорого — мешали дымная атмосфера и недостаток чистой воды. А чтобы доказать их эффективность в суде, требовалась огромная партия...
...В том, что суд будет — после того, как я явлюсь с результатами и с повинной, — я не сомневался. Но он состоялся гораздо раньше.
— Вацлав Золь, у вас есть вопросы?
— Да, — вышло хрипло; в горле сильно царапало. — Как вы узнали?.. Что это моя вина?..
Судья посмотрел на меня поверх широких очков — такие на Нептунии носили все, несмотря на нехватку солнца: плотно прилегавшие стёкла защищали глаза от летучих производных цинката.
— Администрация планеты уже несколько месяцев следит за подозреваемыми. Семнадцать недель назад в бюро поступил доклад от агента И. По поручениею следствия агент вошёл в круг ваших доверенных лиц, и подозрения укрепились. А вскоре в руках правосудия появились неопровержимые доказательства — ваше признание в ходе частной беседы с агентом.
— Я могу узнать его имя?..
— Меня зовут Ирма, — представилась светло-рыжая конопатая девушка, которую прислали взамен вышедшей в декрет секретарши. — Я изучила материалы и готова приступить к работе.
Неделю спустя я уже пригласил её в одно из немногих кафе столицы. Мы выпили настоящего кофе, поговорили о кино и скоростных крейсерах, выяснили, что оба родом из Чехии, и договорились провести вместе следующие выходные — при условии, что Ирма вовремя справится со всей входящей корреспонденцией, а я завершу проект по пароотведению в районе горячих рудников.
...К тому времени, как я сделал предложение, мы были знакомы месяц. Но я ни разу не заподозрил ничего и раскрылся ей спустя какие-то часы...
— Ирма, — незаметно вытирая о брючины вспотевшие ладони, пробормотал я. — Я хочу, чтобы ты улетела на Землю.
Она подняла белёсые брови, не открываясь от распаковки свадебных подарков.
— Так быстро? Я подозревала, Цлава, но...
Сердце заколотилось. Подозревала? Что подозревала?
— Что ты подозревала?
— Что ты захочешь растить детей вдали отсюда. Ты ведь главный эколог, ты, как никто, понимаешь, какие проблемы здесь существуют...
— Я... да... — от облегчения руки у меня повисли, как плети. — Так ты согласна?..
Ирма пожала плечами и улыбнулась.
— Ну да. Только давай немного повременим, чтобы люди не думали, что я вышла за тебя, только чтобы разжиться деньгами и уехать.
— Нет, Ирма. Уезжай сейчас же! Каждый день на Нептунии — вред для лёгких, для сердца... Это так. Но это не главное. Главное — ты должна увезти на Землю кое-что... мои сбережения... Это очень важно, пожалуйста, верь мне...
— Зачем? — Жена наконец отложила в сторону серебряный столовый набор и посмотрела мне в глаза. — В чём дело, Вацлав?
— В том... в том... — я провёл ладонью по залысине и выплюнул: — Я ошибся! Когда рассчитывал атмосферу. Этого было не исправить... Я невыездной, ты знаешь. Но сбережения у меня есть... Я боюсь расправы, Ирма. Если они узнают раньше времени, мне не спастись...
Я не стал говорить о том, что придумал, как исправить ошибку. Я был уверен — она мало что поймёт из этого бреда...
Но главное Ирма выловила сразу. Задумчиво спросила:
— Так ты женился за этим?
Я кивнул.
Некоторое время она сидела молча — совсем как когда я предложил ей стать моей женой. Потом подняла голову, встряхнулась.
— Ты просчитался, рассчитывая атмосферу, а теперь хочешь переправить сбережения на Землю на случай разоблачения? И хочешь, чтобы их отвезла я? Чтобы это не вызвало подозрений?
Я снова кивнул, застыв, боясь пошевелиться.
— Я тебе хоть немножечко нравлюсь?
Я закусил губу и кивнул в третий раз.
— Меня укачивает на анамезоновых кораблях. Если оплатишь билет на «Викторию» — смогу выехать через неделю.
Она не спросила больше ничего — ни сколько денег нужно отвезти на Землю, ни что делать после. Почему, почему это меня не насторожило?!
Тогда я почувствовал только облегчение.
...Я чувствовал только облегчение — когда остался без носового платка и записной книжки, когда надзиратели срезали пуговицы на моём мундире и забрали удостоверение и те крохи наличных, что остались после отъезда жены. Видимо, дело было в блодинге — я сильно распсиховался в зале суда, когда назвали имя выдавшего меня агента. Кажется, попытался напасть на конвой — плохо помню; были медики в белом и укол иглы. Потом темнота.
А теперь я чувствовал только облегчение. Но оно ушло, как только рассеялся светлый блодинговый туман. А через минуту меня вновь пригнуло грузом вины и страха....
...Значит, космос. Сутки в закрытом скафандре. А потом смерть. Сколько я протяну без кислорода?
Ах, Ирма.
Я не любил её, но она мне определённо нравилась... В какой миг она укрепилась в своих подозрениях, доложила начальству? Когда я путано объяснял, почему нужно везти на Землю все мои сбережения? Когда бормотал во сне? Когда выболтал ей что-то, выпив на свадьбе?..
Ах, Ирма...
Я оглядел бесшовные стальные стены. В которой из них спрятана дверь? Сколько часов осталось до того, как меня выведут отсюда?
Шаг, шаг и ещё шаг. Что-то трепыхалось в кармане рубашки — может быть, сердце? Я запустил руку в мягкий сатин и рассмеялся. Внутри был карандашик, выпавший из записной книжки. Не смогли даже как следует обыскать...
Я разломил карандаш и спрятал огрызок под стелькой ботинка. Оставшуюся часть пристроил поудобнее в одеревеневших пальцах и подошёл к стене.
Оказывается, карандаш пишет по стали.
Когда где-то за стеной раздались шаги, я закончил три четверти.
— Вацлав Золь? На выход.
— Могу я задержаться ещё на минут...
— Выходите сейчас же!
— Одну минуту! Пожалуйста! Это очень важно!
— На выход! Ну!
— Это инструкции по селекции! Пришлите сюда экологов из Бюро! Сделайте хотя бы фото!
— Заключённый Золь, я буду вынужден применить дисциплинарные меры!
— Да как же вы не понимаете... Это спасение планеты!
— Спасение? — в голосе конвоира впервые прорезалось что-то вроде усмешки. — Кажется, вы погубили планету ещё до рождения. О каком спасении может идти речь?
...Я очнулся уже в скафандре. Скосил глаза вправо и увидел датчик воздуха. Как жаль — оказывается, целых четыре из отведённых двадцати четырёх я провёл в беспамятстве...
Вокруг не было ни созвездий, ни огней планет. Я даже не знал, в какой стороне осталась Нептуния. Это — конец?.. Что ж, выходит, я остался главным злодеем. Может быть, сейчас обо мне говорят со всех экранов окрестных колоний. Может быть, даже с Земли.
...Приёмник Ирмы работал на полную громкость — с некоторых пор она не терпела тишины. Когда с экрана заговорили о Вацлаве, она удивилась только тому, как оперативно сработала правоохрана Нептунии. Позавчера утром она представила доклад, вчера состоялось судебное заседание, а сегодня новость об этом уже транслируют на экраны окрестных колоний — и даже на Землю.
Она бросила взгляд на экран — и задержалась, балансируя с чашкой кофе.
Серая стена, исчерченная формулами. При чём тут Вацлав?
Вслушалась в чёткие фразы.
— Открытие Вацлава Золь способно исправить климат «Нептунии-IX» и возродить к жизни ряд других колоний. Суд заочно оправдал экс-главного эколога Нептунии по части пунктов обвинения. Однако приговор — казнь в открытом космосе — на данный момент находится в процессе исполнения. На розыск гражданина потребуются колоссальные средства. В связи с плачевным состоянием Нептунии это мероприятие признано нецелесообразным. Активисты уже предлагают воздвигнуть монумент в честь бывшего главного эколога планеты, но, поскольку с Золь не сняты обвинения в халатности, в рамках судебной системы он остаётся преступником. Полный пересмотр дела будет назначен после изучения благотворного эффекта селекционированных им растений, способных связывать цинкат...
Ирма села перед экраном. Оставив кружку, вскрыла посланный Вацлавом конверт — разорвала поперёк надписи «До особых распоряжений». Развернула листы — в глаза бросились схемы и столбики цифр. Отмотала новостную передачу до первого увиденного кадра с серой стеной формул.
Агент И. не слишком разбиралась в селекции и экологии, но не увидеть сходства между тем, что было в конверте, и тем, что застыло на экране, было нельзя.
Ирма посмотрела на циферблат. Если приговор был приведён в исполнение через сутки после заседания суда, значит, у Вацлава осталось девятнадцать-двадцать часов воздуха.
Она так резко разорвала второй конверт с деньгами, что столкнула со стола кружку с кофе. Сдувая с кожи горячие капли, судорожно пересчитала купюры. Затем набрала номер.
— Слушаю вас, — произнёс диспетчер.
— Я арендую крейсер «Виктория». Срочно!
Я скосил глаза на индикатор воздуха. Оставалось двадцать три секунды. И ещё три минуты до того, как начнёт умирать мозг.
Предостерегающе запищал датчик кислорода. Издёвка — ставить такие датчики в скафандрах смертников; писк ввинчивался в мозг, не давая сосредоточиться на последних секундах жизни.
Я так надеялся, что умру раньше, чем кончится воздух. Но скафандр не оставлял шансов на самоубийство. Я пытался раскрыть шлюз, но герметичный лючок не поддавался. Я отчаянно жал на кнопки, назначения которых даже не знал. Изо всех сил дёргал ногами и руками, надеясь нагреть скафандр до той температуры, когда шлюз должен будет открыться автоматически.
Но всё это были жалкие попытки, барахтанье жучка в космосе... В последние часы меня одолела безмятежность смертника — я плыл, расслабившись, туда, куда несли невидимые космические волны. Я был бы рад увидеть на прощание Нептунию, но вокруг была лишь кромешная тьма... Тьма, которая в последние минуты заискрилась густым удушливым страхом. Он выталкивал из груди сердце, выжимал пот и высасывал из тела последние крохи кислорода. Датчик заходился в истерике, и скафандр сжимался, стремясь сохранить воздух. Сдавливало пальцы, безжалостный космический вакуум сквозь слои ткани и металла давил в затылок, лицо прижимало к шлему, расплющивало по стеклу...
Когда стекло запотело от последнего дыхания, мне на миг привиделся силуэт Ирмы — моей жены-убийцы, из-за которой я висел в космосе, в мгновении от смерти...
И всё-таки я думал о ней все последние секунды — о её модных платьях и ароматном масле для волос, о длинных белых пальцах, шляпках и платках... Напоследок вспыхнули её глаза — всегда серые, как камни в дождь, они вдруг полыхнули алым, янтарным, золотым, как огни сказочного сверхзвукового крейсера «Виктория». А затем тьма, милосердная тьма поглотила трусливого эколога, погубившего целую планету.
— Цлава... Цлавочка, — шептала моя призрачная жена в серебряном забытьи. — Цлава!
Звонили колокола. В глаза бил мощный индиго. Мне пришлось зажмуриться, на ощупь прижав к себе её руки. Я не мог говорить, зато её голос раздваивался и размножался, дробился, отдаваясь эхом, словно надо мной стояло целое полчище Ирм — худых, бледных, белокуро-рыжих сильфид-предательниц.
— Ты сказала им... а ведь я тебе верил, — едва ворочая языком, пробормотал я. От этого усилия меня вновь охватила тьма — но в этот раз она была не так милосердна, оставив тяжесть в голове и боль в теле, мысли и страх...
Сердце пропустило удар. Я вспомнил. Я умирал в космосе. Но не умер! А Ирма — только что была рядом. Что случилось?!
Усилием воли разорвав серебряную мглу, я вернулся к ней.
— Что произошло?!
— Тебя догнали, Вацлав, но из-за кислородного голодания функции мозга нарушены... Мы летим на Землю.
— Господин Золь, вы оправданы по четырём из шести пунктов обвинения. Новая мера пресечения — невыезд с Земли с лимитом продовольствия и запретом на занятия научной деятельностью. Вам понятен оправдательный приговор?
Я кивнул. Не скажу, что был сильно расстроен — по сравнению с медленной смертью в космосе невыезд с Земли был раем. А лимитированный продукты... Всю жизнь до тридцати пяти лет я провёл на Земле и питался по талонам с самого рождения. Так что — ничего нового, господин судья...
С жильём проблем не будет — въеду в свою старую квартиру в Праге. С работой тоже как-нибудь разберусь. Оставалось решить вопрос с Ирмой.
— Если ты готова продолжать жить со мной, — морщась, обратился к ней я, — я имею в виду, если ты по-прежнему хочешь остаться моей женой... Я не буду против.
— Не уверена, что у нас получится. — Она не смотрела на меня; нервно перебирала оборку на манжете. — Ты ведь считаешь меня предательницей. Из-за меня ты попал под этот страшный приговор. И все твои сбережения тоже потратила я.
— Ты потратила их, чтобы спасти меня. А эксперименты и внедрение суккулентов в конце концов оплатило государство. Мне даже обещали какую-то награду. Можно сказать, мы остались в выигрыше...
— В выигрыше? — Ирма нервно хрустнула пальцами. — Ты едва не погиб. Если бы не удалось арендовать крейсер... Если бы он задержался ещё хоть на минуту...
— Но ведь всё позади, правда?
У меня слегка дрогнул голос, но я взял её за руку и повторил:
— Я бы хотел, чтобы ты осталась моей женой, Ирма.
Она кивнула, и я заметил, как в уголках глаз у неё собрались мелкие прозрачные слёзы.
— Но всё не будет как прежде. Ты же понимаешь, Цлава?..
Конечно, всё не будет как прежде — она погубила меня и она меня спасла. Она предала меня и поверила в меня, она рискнула и вытащила меня из лап космической смерти.
— А знаешь... У меня есть условие.
Я не сдержал смешок, перешедший в кашель. Что бы ни сделала эта женщина прежде, она спасла меня, и я был перед ней в неоплатном долгу.
— Я хочу ребёнка. Но растить его мы будем на Земле.
— А где же ещё? Мне теперь больше никуда и нельзя...
— Опять невыездной? — сквозь слёзы рассмеялась она. Встала, обошла меня и положила руки мне на плечи. — Видно, такая твоя звезда, Цлава. Так что, согласен?
Я повернул голову и снизу вверх посмотрел на жену.
— Но я хочу троих.
Ирма поскучнела и тихо ответила:
— У меня не будет троих. Только один и только с первого раза. Аборт делать нельзя.
— Почему?
— Так сказали врачи.
— С тобой что-то не так?..
— Со мной всё в порядке. Что-то не так с атмосферой Нептунии.
У меня ёкнуло сердце.
— Только не надо взваливать на себя и это, — словно прочитав мои мысли, с нотой раздражения попросила Ирма. — Ты сам знаешь, введение лимитов рождаемости на Нептунии — вопрос нескольких лет.
Я зажмурился, на миг пожелав вернуться в пустой космос, где следующим шагом была смерть без ответственности и печали.
...Через три месяца, проведённых на Земле, мой кашель перешёл в хрип. Всё чаще давала знать о себе гипоксия.
— Темно, сыро, холодно — чего ещё ты ждёшь? — проворчала жена как-то вечером, когда я, вернувшись из поликлиники, изучал медкарту.
— В следующий раз запрусь в кухне, чтоб тебе не мешать, — резко ответил я.
Ирма шлёпнула по рычажку чайника:
— Договорились. Но тогда заодно не жалуйся на боли! И не проси покупать тебе психотропы и спорамин!
— Ты же знаешь, мне не продадут, — сквозь зубы пробормотал я. — Кто даст психотропы бывшему заключённому?
— Никто. Тебе они и не нужны. Тебе нужно нормально спать, нормально есть и перестать кваситься в этом подвале!
— Я работаю, Ирма! Я — работаю! — отчеканил я, тщательно собирая крохи самообладания.
— Так, может, расскажешь, над чем? — опасно высоко спросила она, швыряя на стол чашки. — Может быть, наконец, расскажешь?
Я молча собрал справки и карты и вышел из кухни. Стоял на балконе, разглядывая вечереющее небо, и пытался сдержать кашель. Наверное, я должен был думать о жене — что оскорбил её, что надо вернуться и извиниться. Но вместо этого в голове роились формулы, которыми я занимался до похода к врачу.
Я почти закончил; остались какие-то дни.
Я был одержим мыслью сделать что-то, что перевесило бы нанесённый мной вред. Суккуленты, связывающие цинкаты, возродили Нептунию и ещё три заброшенные колонии. Но этого было мало. Я искал нечто, что не просто перевесит вред, но даст если не прибыль, то хотя бы пользу.
Этим «нечто» стали грибы рода igznatys. Звучит почти как «изгнанник», да? Очень созвучно с моим собственным настроением. После краха на Нептунии разработки, маркированные фамилией Золь, не принимали в исследовательских институтах, отказывались тестировать в лабораториях, игнорировали на симпозиумах и съездах.
Когда-то я был тем, кого называют научной элитой. Теперь у меня остался только подвал под домом (как когда-то сад на Нептунии) и старый микроскоп. Всё остальное я добывал незаконно, но что бы ни делал, протестировать «изгнанников» самостоятельно был не в силах.
...Жена всё ещё злилась. Но мне было не до того.
— Ирма, мне нужна лаборатория. Настоящая лаборатория.
— Опять?..
— Я прошу тебя, Ирма. Ты знаешь, мне закрыты все дороги. Я могу рассчитывать только на тебя. Пожалуйста, не ёрничай. Мне нужна лаборатория!
— Зачем?
Она вздёрнула подбородок и уставилась на меня презрительно и иронично.
— Споры грибов, способные высушивать почву без всяких удобрений, вне зависимости от погоды и без участия человека.
— И где могут пригодиться такие грибы?
— Ты была на Нептунии до начала официального заселения?
Она пожала плечами, поджала губы... и вскрикнула.
— Новые колонии!
— Именно.
Мелкие планеты Системы, которые активно заселяли последние полвека, были почти идентичны по климатическим условиям. Почвы — всюду влажные, богатые нежелательной «мокрой» органикой, измученные бесконечными дождями, лишённые солей, минералов, скрепляющего слоя и прочих вещей, необходимых, чтобы строить на земле дома, выращивать хлеб и пасти скот. Чтобы решить эту проблему, правительство ставило над каждой планетой полупроницаемый купол, защищающий от дождя. За пять-шесть лет почва становилась относительно пригодной для внесения минеральных удобрений и скрепляющих веществ. Ещё через три года на ней можно было высевать самые простые, жилистые и выносливые культуры с цепкими длинными корнями. Только после этого почва начинала отдалённо напоминать земную, и планета была готова принять первых экологов и строителей.
На все эти процедуры правительство тратило десятки лет и миллиарды денег. Мои «изганники» были готовы справиться с задачей куда быстрей и дешевле. Зрачки у Ирмы расширились, и она смотрела на меня, зажав рот рукой.
— Мне нужно лаборатория, — повторил я. — И кроме тебя мне больше не к кому обратиться.
Она сглотнула, кивнула и сжала моё плечо.
— Я люблю тебя, Ирма, — словно проглотив что-то вязкое и горячее, произнёс я.
Она ещё раз кивнула и вышла из комнаты.
— Плутония, — выдохнула она, запирая дверь и бросая чёрную сумочку на банкетку. — Тебе подойдёт лаборатория на Плутонии?
Я вскочил с кресла.
— Как ты это сделала?!
— Агентурные связи, — усмехнулась она, опускаясь на стул. Я встал перед ней на колени и поцеловал руку.
— Ты — богиня, Ирма. И всё-таки — как? Кто дал разрешение? Когда я могу ехать?
— Путёвка на конец февраля. Виза — на месяц. На тебя и на меня. Мы едем в санаторий Плутонии — ты поправляешь здоровье, я сопровождаю. Лабораторию обеспечит мой старый друг. Имей в виду, у тебя будет не больше часа в день на протяжении марта... Затем возвращаемся на Землю.
Я смотрел на неё невидящими глазами, слыша словно издалека, лихорадочно просчитывая и строя планы.
— Цлава? Всё в порядке? — Её слова отдавались эхом; жена обхватила ладонями моё лицо и тревожно повторила: — Цлава? Тебе хватит этого времени?
— Да. Хватит, — зажмурившись, ответил я. Под закрытыми веками мелькали стеклянные чашки с препаратами, щёлкал перекидной календарь. — Должно хватить, Ирма. Ирма... Если существует на свете жена, идеальная для такого, как я, — это ты...
Она устало рассмеялась.
— Принеси воды, будь добр. Страшно хочется пить. Пришлось много разговаривать и убеждать...
Я смотрел, как она жадно пьёт подслащенную воду, как снимает с пальцев массивные кольца и складывает их в деревянную шкатулку. Думал: как мне повезло. Или не повезло — как посмотреть...
...Когда мы вошли в тесную двухместную каюту космического парома «И-станция», я вздрогнул: круглый запотевший иллюминатор вызвал неприятное дежавю. Пока Ирма раскладывала по полкам сумки и убирала в шкаф шерстяное платье, я боролся с тошнотой. Наконец она зажигала мягкие светильники под потолком. От света космос за окном словно погас; мне стало чуть легче.
— Что заказать на обед, Цлава?
— Слава? — растерянно переспросил я.
Жена расхохоталась.
— Может быть, и слава. Но позже. А пока обед. Я могу выбрать за тебя сама.
— Да, пожалуйста, — попросил я, откидываясь на спинку кровати. Жена вернулась пару минут спустя.
— Пюре из спирулины и кофе. Подойдёт?
— Отлично. — Я рассеянно обвёл глазами каюту. — Слушай! Оказывается, так хочется есть!
— Это нормально. Ты всё ещё человек, Цлава.
— Я всё ещё человек...
Пассажиры столпились на крытой разгрузочной палубе ещё до прилёта — каждый хотел пройти эко-контроль вперёд остальных. Было ужасно душно, Ирма обмахивалась брошюркой, которую кто-то забыл в каюте. Я сосредоточился на том, чтобы устоять в качке и не уронить сумок. Особенно беспокоился за обёрнутый непроницаемой плёнкой бокс с препаратами.
Ирма прошла рамку контроля без всяких проблем. Один за другим я подал ей чемоданы, рюкзак и её сумку. Последней поднял коробку с грибами. Но не успела жена взять её в руки, как по палубе рассыпался писклявый звон.
— Гражданин! — инспектор схватил меня за руку, намереваясь забрать коробку. — Гражданин! Что в этом ящике?
— Лабораторные препараты.
— Покажите!
Чувствуя, как сосёт под ложечкой, я вынул из коробки четыре плоских стеклянных шайбы. В питательном растворе плавали густо-синие звёздочки спор. Инспектор забрал одну шайбу и отошёл. Вернулся довольно скоро:
— Гражданин, несогласованный ввоз на Плутонию любых живых существ запрещён.
— Это не живые существа. Это всего лишь зародыши... грибы...
— Сожалею. Вы должны оставить их здесь.
— Нет!
— Тогда вам придётся купить обратный билет и вернуться на Луну. Мы не можем пропустить вас на Плутонию с таким грузом.
— Да как вы не понима...
— Цлава!
Ирма скрючилась, прижимая руки к лицу.
— Ирма! Ирма!
Грибы вылетели у меня из головы. Ирму колотила крупная дрожь, лицо было совершенно белым.
— Что с тобой! Врача!!
— Воды... — бормотала она, чуть не плача.
Я бросил все наши сумки и поволок её к уборным.
— Вещи, Цлава! — настойчиво бормотала она. — Наши вещи!
— Никуда не денутся вещи! Ирма! Смотри на меня! Сейчас... воды...
— Вещи! Забери! — стонала она. Я беспомощно оглянулся, но кто-то из инспекторов уже тащил следом все наши чемоданы, в том числе и коробку с препаратами.
Нас оставили в покое только в выложенной синим кафелем туалетной комнате. Ирма, сделав несколько больших глотков, перестала дрожать, на щёки вернулся румянец, но в глазах по-прежнему был лихорадочный блеск.
— Это, наверное, от духоты, — гладя её по волосам, прошептал я. — Потерпи немного...
Жена резко вывернулась из моих рук и бросилась к дверям. Щёлкнула замком.
— Ты видел, кто-то ещё заходил?
— Всё вышли... Мы одни. В чём дело? Как ты?
— Как думаешь, на что сработали рамки?
— На питательный раствор. Споры пока слишком малы, чтобы активировать эко-контроль.
— Хорошо. Доставай препараты, — потребовала она, расстёгивая на груди платье. — Ну! Быстро!
— Ирма! Ч-что ты делаешь?!
— Доставай!
Я подчинился и подал плоскую стеклянную шайбу. Она аккуратно раскрыла её над раковиной.
— В остальных образцы те же?
— Да...
— Зачем так много?
— На всякий случай. Если какие-то не переживут транспортировку.
— Ясно. Ладно. Ничего не поделаешь... Дай мне ещё один, а остальные выливай.
— Ирма!
Она тряхнула раскрытой шайбой, и вся жидкость с синим звёздочками спор вылилась на внутреннюю сторону её платья. Шерсть быстро впитала влагу, споры потемнели и слились с серебристо-серыми нитями.
— Если повезёт, доберёмся до лаборатории часа через полтора. Споры выживут?
— Да... — прошептал я. — Ирма... Ты гений.
— Пошли! Быстро!
Мы схватили чемоданы. Перед выходом из туалета она вернула на лицо растерянное выражение. Я подхватил её под руку, и мы поспешили к рамкам...
— Как вы, мадам? — встревоженно спросил инспектор.
— Гораздо лучше... Здесь просто так душно, — слабо ответила она. — Цлава, оставь ты эти препараты... Я хочу поскорее попасть в отель.
Я послушно оставил коробку с пустыми шайбами перед рамкой.
— Они будут утилизированы, — предупредил инспектор. Я кивнул, судорожно прижимая к себе жену, чтобы скрыть едва уловимый острый запах, исходящий от её платья.
К счастью, больше нас не задерживали. По гибкому, плохо пахнущему шлюзу мы перешли в космопорт Плутонии и сели в вагон наземного монорельса. В шумном составе, перекрывая грохот, она заговорила мне в ухо:
— Ты уверен? Всё ещё можно остановить... Один раз твой эксперимент уже привёл к ошибке планетарного масштаба...
Я молча смотрел на неё. Внешние раздражители словно отключились. Я видел только лицо жены в окружении бледных расплывчатых пятен.
— Но ведь ты не отказалась от меня. Значит, ты не считаешь это ошибкой.
— Я считаю, что честь учёному делает смелый эксперимент, а не скептическое разочарование, — ответила она, уже не таясь, и поцеловала меня в щёку впервые за всё время нашего супружества.
Я ожидал увидеть подсобку с минимумом оборудования и камерой мерцающего освещения для выращивания реагентов. Но лаборатория друга Ирмы оказалась шикарным комплексом, какого я не встречал и на Земле, не говоря о Нептунии. Оказывается, я успел соскучиться по этому особому запаху биолабораторий — стерильных ламп, нагретого металла, растворителя и озона...
— Вы от агента И? — окликнул взъерошенный парень в халате поверх футболки и джинсов.
— Д-да, — пробормотал я, вынимая стерильный пакет с шерстяным платьем Ирмы. Сама Ирма, в белой блузке и длинной зелёной юбке, вошла следом.
— Иринка! — воскликнул парень, вскакивая с вертящегося стула и бросаясь к моей жене. — Сколько лет!
— Тёма!
Они обнялись, и я испытал укол неведомого доселе неприятного чувства.
— Вот так сюрприз! Не думал, что ты прилетишь сама!
— Так уж вышло, — рассмеялась Ирма. — Знакомься, Тём. Мой муж, Вацлав Золь, эколог.
— Артём Ихонов, лаборант.
Мы пожали руки.
— Тёма, я тебе говорила, работа большая. И говорить о ней — никому. Вообще. Пока не станут известны результаты.
— А образцы, значит, на ткани? Оригинально... — пробормотал Артём, раскладывая платье на лабораторном столе. В помещении сразу запахло влажной шерстью и тем самым острым ароматом, который я ощутил ещё на пароме. — Вацлав, вы хотите сами участвовать в тестировании?
— Разумеется, — ответила за меня жена. — Но только в вечерние часы, Тёма. Днём и ночью придётся делать вид, что мы отдыхаем в санатории.
— Да-да, — кивнул Артём, вынимая из шкафа пинцеты, колбы и стеклянные чашки. — Давайте, скажем... в восемь вечера? Подойдёт? Где ваш санаторий?
— Площадь Плутоний-Икс.
— Ага, с транспортом проблем не будет. Если не будете опаздывать, сможете возвращаться туда к половине десятого.
— Прекрасно. Спасибо, Артём. — Мне почему-то очень хотелось скорее увести Ирму из этого места. — Мы пойдём, наверно. Ещё даже вещи не забрали у носильщиков. К тому же Ирма перенесла дорогу неважно...
Жена посмотрела на меня с удивлением. Я ещё раз рывком пожал руку Артёма и направился к выходу. Ирма, тепло попрощавшись, выбежала следом.
— Вацлав! — воскликнула она. — И это вся благодарность? Артём ради тебя рискует карьерой, если не жизнью!
— Я рискую большим, — проворчал я, не желая вступать в беседу. — Ирма, я устал. Поедем в номер.
Она взяла меня под руку, но демонстративно молчала всю дорогу до санатория.
...«Изгнанники» произвели фурор. Крохотные грибы позволили снизить затраты на колонизацию новых планет до такой степени, что экономика Системы переживала невиданный подъём. Репортёры кричали — это расцвет, пик благоденствия! Может, так оно и было — для Системы. Но не для меня.
Артём Ихонов присвоил моё открытие. А я не мог просто пойти и всё рассказать — иначе выяснилось бы, что я занимался тем, чем заниматься после суда мне было категорически запрещено.
За утренним чаем я узнал — Ихонов летит на Землю, чтобы предстать перед симпозиумом и получить заслуженную награду.
— Цлава, я должна встретиться с ним.
— Да хоть с чёртом.
— Тёмка... Ты восхитителен.
— Ты не считаешь, что я поступил бесчестно?
— Я считаю, честь учёному делает смелый эксперимент, а не скептическое разочарование.
— Но то, что я присвоил открытие твоего мужа...
— Бывшего мужа.
— Я... я боюсь как-то не так тебя понять, Ирка... Что ты хочешь сказать?..
— Я хочу быть с тобой.
Ирма задумчиво смотрела на старого друга прозрачными серебряными глазами. Потом полезла в сумку, достала приёмник и поставила на пол у дивана.
— Вдруг кто-то позвонит, а я не услышу.
Артём взял её руку:
— Ты серьёзно? Про... про нас?
— Да.
— Ира... Я очень ждал этих слов. С тех пор, как мы учились в Пражской Химшколе.
— О да, я помню! Ты ел этот отвратительный батон с томатами...
— А ты пила дешёвый аналог кофе.
— Ну, кофе я не разлюбила.
— А я не разлюбил тебя. Ира... Ты уверена, что сможешь быть рядом с человеком, присвоившим чужую славу?
— Это мучит тебя?
— Ужасно. Мне за тридцать, у меня уже нет времени достичь признания самому. А твой Золь — это был такой шанс... Я мучусь... Но я не жалею, Ира...
...Глубокой ночью, сидя в просторном пустом кафе, Ирма слушала, перематывала и вновь слушала записанное признание. Однажды она уже продала мужа. Чего больше это принесло ему, ей, Системе? Что ближе — благополучие далёких планет или конкретного человека?
Однажды она уже совершила эту ошибку планетарного масштаба. К счастью, её удалось искупить. А теперь?..
Если она огласит это признание, Артёма и Вацлава ждёт суд. Все проекты, связанные с «изгнанниками», будут заморожены, — после инцидента с Нептунией перед внедрением новых разработок подноготную авторов тщательно проверяют...
Заморозка проектов будет означать консервацию трёх десятков новых планет, где уже идёт процесс осушения почв. Это означает дестабилизацию экономики. Скорее всего, вернутся лимиты — на Земле уж точно. На продовольствие и на рождаемость... А ведь у неё только земное гражданство. Чтобы сделать другое, понадобится больше года...
За пластиковыми окнами кафе светало. Ирма набрала вызов, сжала и разжала кулаки, чтобы унять дрожь.
— Цлава? Еду домой. Скоро буду, только загляну по пути в банк.
Жена смотрела на меня покрасневшими, решительными глазами.
— У меня получилось.
— Его признание? Ирма! Дай, дай мне!
— Я спрятала запись в сейфе, — напряжённо ответила она. Даже не разулась — мы так и стояли в коридоре.
— Почему?!
— Цлава... Ты думал, к чему это приведёт? Если мы его опубликуем?
— Да. Думал! — раздражённо крикнул я. — В какой банк ты поместила запись? Едем сейчас же!
— Цлава, — прошептала Ирма. — Я прошу тебя... Я понимаю, у тебя украдена колоссальная слава... В тот раз ты остался в опале, в этот раз — в тени. Но...
— Пусть будет кризис во всей Системе! Пусть заморозят все планеты с грибами и проверяют сколько хотят! Да, это будет долго, но в конце концов они не найдут причин отклонить мой проект! Пусть судят и меня, и это твоего Ихонова, но я хочу, хочу, чтобы моё имя осталось в веках! Разве я этого не заслужил?!
Она тихо произнесла:
— Но тогда на Земле вернутся лимиты... Лет на десять, как минимум...
— Ну и пусть!
Ирма смотрела на меня, как будто на что-то решаясь. Наконец закусила губу и выплюнула:
— Ладно. После обеда я заберу запись из сейфа. А пока...
Я не дал ей договорить.
Чувствуя, как усиливается тошнота, Агент И доехала до отделения банка. Пройдя идентификацию, получила контейнер с записью и отчётливо поняла, что ей не добежать до кабинки. Её стошнило прямо в комнате, где стоял сейф.
...Оставалось в лучшем случае семь месяцев. Ей не успеть оформить другого гражданства. На Земле заставят сделать аборт.
Ирма как будто издалека услышала свой собственный голос — фразу, сказанную Вацлаву, кажется, тысячу лет назад:
— У меня не будет троих. Только один и только с первого раза. Аборт делать нельзя.
Она купила дешёвую синюю зажигалку и вернулась в кафе, в котором провела всю ночь. В тесной вонючей кабинке разломила чип с записью признания пополам. Огонёк лизнул место разлома, пластик занялся быстро; металл плавился чуть дольше.
Обжигаясь, она кончиками пальцев держала чип над унитазом. Застывая на лету, золотистые капли звонко шлёпались в фарфоровую чашу. Когда от записи остались только хлопья пепла, Ирма спустила воду.
...Мы назвали сына Петром. К пяти годам он всё ещё не дотягивал до нормальной массы. С Петькой на руках Ирма стояла у панорамного стекла в холле съёмной квартиры на Сатуре.
Всюду, сколько хватало глаз, расстилались колонии грибов. Шевелящаяся искристая масса покрыла рыбную ферму и металлический завод, плантации и продуктовые склады. Мальчик смеялся, глядя на густые синие звёзды, стелющиеся по земле. К западу от города солдаты сражались с грибами за воздуховоды — следовало удерживать их до тех пор, пока эвакуация с планеты не завершится полностью.
Мы улетали в числе последних. Ждать корабль оставалось несколько часов.
Я коснулся её плеча.
— Надо подняться выше. Они могут захватить наш этаж раньше, чем прилетит эвакуатор.
Жена кивнула. Мы поднялись на самую крышу, где уже толпились те немногие, кто ещё остался в доме. Соседи обсуждали последние сводки.
— Племяшка с Марсеи написал — их ещё вчера эвакуировали. Говорит, там уже живого места не осталось, всюду кишат грибы.
— Ладно хоть на Земле их нет...
— Мне больше интересно, куда Земля денет столько мигрантов?
— Я бы сюда этого Ихонова забросил! На прокорм грибам! Это ж постараться надо — в одиночку завалить пол-Системы!
Я беспомощно посмотрел на жену. Ирма — с некоторых пор она не терпела тишины — протянула наушник, настроив приёмник на какую-то классическую волну. Я знаю, она хотела отвлечь меня от чужих фраз. Но «Оду к радости» прервал выпуск новостей, всегда транслировавшийся по всем частотам. Диктор бесстрастно чеканил:
— За последние сутки грибы-иссушители, известные под названием «изгнанники», заполнили площадь в триста миллиардов квадратных километров. Власти ищут способ остановить размножение. По прогнозам экологов, ни одну колонию, на которой высажены «изгнанники», сохранить не удастся. Плутонийца Артёма Ихонова, который вывел данный сорт грибов, СМИ уже окрестили учёным, совершившим ошибку планетарного масштаба...