Секулярные игры

Марк сжимает в кулаке кристалл всю дорогу до дома.

Он решает пойти длинным путем, огибая главные улицы – мимо уходящих ввысь акведуков, у самой кромки купола. Аллея кленов тянется почти до его дома, и Марк любил этот путь с первых классов университета – близкий к внешней поверхности, подходящий к задним воротам виллы.

Он больше не ребенок, и кристалл в руке не дает забыть об этом, даже не имея тяжести.

Марк идет между рядами заботливо высаженных деревьев – каждый росток сокровище на марсианской почве, и их темно-бурые листья зеркалом отражают цвета холмов за стенами купола – вросшие в его землю, вжившиеся вместе с человечеством. За прозрачными стенами купола тянется бугристая рыжая пустыня, и песок низко стелется у холмов.

В обычный день их округ бы только начинал просыпаться, но дни давно не бывают обычными, и слишком многие встречают дни с рассветами, отсчитывая каждый день до Игр - заполняя улицы поселения. Марк не хочет встречать знакомых и не хочет обсуждать свой жребий. Решение давно принято, продуман каждый шаг, и, всё же – Марк даже малодушно думает выкинуть кристалл и подобрать вместо него кусок железа – скорее абсурдной шуткой, и лишь безумец стал бы отказываться от Игр. Величайшей чести для любых намерений – и Марк сжимает кулак так, что, кажется, навсегда грани кристалла отпечатаются в ладони. Ему всегда было спокойнее у подножия колонн акведуков, у пьющих их воду деревьев – как, говорят, далеким их предкам на Теллус было уютнее при виде огня; то, во что сложно поверить спустя многие столетия, и, может быть, когда-нибудь его потомках будет неуютно при виде листвы.

Буря занимается за толщей купола, и песчинки делают небо клубящимся, мутным и красным.

 

Марк возвращается к обеду, и едва минуя ворота знает - каждый в доме ждет его жребия.

Ждет каждый из слуг, приветственно кивая, не решаясь спросить - и Марк не говорит им, то, что и так они узнают совсем скоро. Родители сидят в столовой, за накрытым столом – отличными гражданами, не отменяя правил даже в самые особые дни, но и не притронувшиеся к пище.

Марк выкладывает камень на стол - небольшой кристалл кремнезёма, и его мутные стенки вдруг кажутся самым дорогим, что только было в их доме. Марк вытянул светлый камень, и мама закрывает рот ладонями, а потом смеется – довольно и счастливо, как должны матери тех, кто избран для Игр; поразительным совпадением с идеальной картинкой – она действительно рада.

- Слава Марсу. Тебя выбрали, - говорит мама. – Ты будешь участвовать в Секулярных Играх.

Отец сжимает губы в жесткую линию, вздыхает, и всегда был против Игр - неверной реакцией верного гражданина. Он не может изменить жребий, и слишком разумен для того, чтобы не играть в игры Консула – для любой фамилии честь отправить детей на Игры. Честь ведет к величию, величие ведет к власти, власть ведет к процветанию – а к чему еще должен стремиться человек.

- Это хорошо, - наконец, произносит отец.

Они все ждут его слов – и мама облегченно смеется снова, встает из-за стола, забывая об обеде, и подходит к Марку. Он уже выше неё, и мама смотрит с гордостью, снизу вверх, сияя улыбкой. Слуги начинают перешептываться, не сдержавшись, прямо при них – достаточно тихо, чтобы нельзя было разобрать слов. Почему-то Марк надеялся, что отец скажет иначе – смешно, как угодно иначе, но он умеет не удивлять. Марк смотрит на него, долго, с вопросом, и отец отводит взгляд.

- Так и должно было быть. Ты лучший пилот в выпуске. Лучший навигатор. Я знала, я всегда знала! – мама берет руки Марка в свои, сжимая. – Первые Секулярные Игры нового века. Ты прославишь нашу фамилию. Мы должны принести самые щедрые жертвы богам. Марсу, конечно же Марсу, Урану, Нептуну, почтим Плутона в честь предков, позовем соседей, они будут вне себя от зависти!

- Ну не самые щедрые, - добавляет отец со сварливой шуткой. - Богам достанется и на Играх.

Прославит, даже если не так, как представляет мама, и Марк неловко улыбается в ответ. Они считают его скромным, старательным, упрямым ребенком – каким он был когда-то, каким он был удобным, хотя у них достаточно причин считать иначе. Мама подобрала бы ему лучший наряд, если бы форма для Секулярных Игр еще не была одобрена самим Консулом. Древним ритуалом, впервые восстановленным в новом веке – первые Секулярные Игры в честь богов и не только богов.

Игры покажут, сколь велик Марс. Игры дадут ему силы.

Мама начинает подготовку к празднику тут же, забыв об обеде – утягивая слуг в украшение залов и приглашения гостей, вторя игре в празднество, вопреки перебоям воды и слухам о голоде в плебейских округах - в неудачное или наоборот,

Как раз удачное время.

---

Отец кивком зовет его за собой из главного зала.

Праздник завершен, мама принимает вечернюю ванну, и слуги тихо гремят, прибирая посуду и украшения. В бокале отца еще парит несколько пальцев дистиллята, он кажется мягче, но Марк уже знает – обманчивым ощущением. Они выходят на балкон, и воздух снаружи чуть менее полон запахами, чем воздух дома, и так же спокоен. Уличное освещение приглушено, и небо темное и блеклое за сводами купола. Глаз теряет толщину пластика, и, кажется – если подпрыгнуть, можно легко оказаться за пределами их сектора, на пустынной ржавой равнине.

Кажется, будто стена между ними и поверхностью планеты иллюзорна, не имеет веса – чувством свободы, как если бы Марк мог прожить там хоть час. Отец ловит его взгляд и его мысли – потому что знает его даже дольше, чем сам Марк помнит. Он отпивает маленький глоток и говорит - как говорил бы с почти взрослым, но – с еще ребенком, на самом деле.

- Колонии перекрыли поставки воды. Теперь официально.

Марк кивает, ничуть не удивленный – новость уже разошлась по округам патрициев. Завтра об этом узнают и плебеи. Главная новость дня – не такая уж новость, на самом деле, и он старается отвечать с беспокойством – как, наверное, ждет от него отец; как должен бы хороший сын Марса.

- Игры должны испугать их. Вся военная мощь Марса, направленная на спутники... Вода вернется.

- Страх худший союзник мира, - вздыхает отец, и умеет говорить красиво, как истинный патриций.

- Спутникам не выжить без нашего железа и наших овощей. Говорят, запасов Реи хватит на несколько наших месяцев. Говорят, Ганимед и Европа только и ждут повода, чтобы пойти на уступки.

Даже дети знают об истинной цели игр – прекрасной донесенной позицией метрополии, и Марк повторяет каждое слово и не верит ничему из того, что говорит. Марс прекратил поставки железа и кремния около года назад. Овощей – уже как несколько месяцев, вот только спутникам есть, чем ответить, и многие столетия прошли с тех пор, как слово Марса было единственным в системе.

- Всё так, - соглашается отец, неохотно, словно есть что-то кроме позиции метрополии.

В округах плебеев ходят совсем другие слухи. Говорят, всё что угодно может скрываться под слоем льда Энцелада - куда большее, чем несколько портов и станций по опреснению. Говорят, у спутников уже могут быть собственные поля с собственными овощами – кто знает, на что способны генетики перед лицом голода. Говорят, спутникам найдется, чем ответить железу. Отец допивает дистиллят долгим глотком, морщится – и небрежно выпускает стакан. Тот опускается на пол плавно, с тихим глухим стуком, отчетливо слышным в их неловком молчании.

- Думаешь, будешь война? – спрашивает Марк.

- Консул не хочет войны, и у него есть еще шесть лет от срока.

Отец верит в Августа – всегда верил, наперекор всей остальной фамилии, и они могли бы быть куда более влиятельными членами фамилии без его веры; и, всё же – этой веры недостаточно, чтобы отец ответил «нет». Отец еще не ошибался, и Марк не чувствует удивления, скорее усталость.

- Есть вероятность, что Секст попытается... - отец обрывает фразу, не договаривая, и всё ещё считает Марка ребенком, с которым нужно подбирать слова в серьезных вещах. – Попытается воспользоваться Секулярными Играми, чтобы что-нибудь предпринять.

Ему не нужно договаривать, чтобы Марк понимал – «что-нибудь» ёмкое слово.

- Что делать мне?

- Ничего. Не примыкай к его легионам. Не сражайся с ними. Скройся, если сможешь.

Отца зовут Мудрым, прижившимся третьим именем, и мудрость частое имя их рода. Марк кивает, и легко умеет соглашаться – приобретенным навыком там, где он никогда не сможет переубедить. Первая репетиция Игр назначена на ранее утро, блеклое солнце уже скрывается за горизонтом, и Марк вздыхает и идет к своей комнате – прилежным сыном, чтобы обернуться в проеме балкона.

- Марк, - окликает его отец, но мягко, - словно зная, что он все равно не послушает. - Выбирай своего покровителя Игр осторожнее. Марс лучше всего. Ни в коем случае не Юпитер.

У глаз отца начинают собираться первые морщины – предвестником старости, и у него нет другого сына. Марк говорит ему то, что он хочет услышать – крошечной уступкой и большей, что он может предложить.

- Хорошо, пап.

---

Игры проведут у подножия Олимпа.

На тренировки их вывозят вместе, от университета, и автобус медленно едет по холмистой пустыне. До Олимпа не проведено дорог, и новый купол не строят даже ради Секулярных Игр – не на грани войны, не на грани голода, не в этот раз, и, может, когда-нибудь к Олимпу будут вести дороги всей системы, а на Играх будут выступать и дети колоний спутников. Наверняка, чего-то подобного хотел бы Консул. Марк сомневается в таких мечтах, и большинству его сверстников плевать на проблемы Энцелада. Большинство его сверстников не считает выходцев со спутников достойными даже заходить в округа патрициев, проголосовали бы против новой миграционной политики и не считают нужным инвестировать больше минимума в их университеты. Большинство его сверстников говорят словами своих отцов, а плебеям достаточно собственных бед.

Они переодеваются в костюмы в автобусе – для внешней среды, и Марк, как многие, в последней раз выходил за пределы купола года в четыре, на экскурсиях на младших курсах университета. Их десять – десять избранных, вытянувших светлые кристаллы кремнезема; детей достойных фамилий, которые представят для всей системы Марс, и Марк еще неделю назад сидел с ними за одними партами и слушал одних учителей. Лучшие выпускники – те, кто должен быть лучшими, кому исполнилось десять, только-только преодолевшие рубеж совершеннолетия, и, спроси кто Марка – он бы согласился, они еще слишком дети, чтобы думать о Марсе всерьез.

Из автобуса они вываливаются неуклюже, подпрыгивая на внешнем грунте. Костюмы непривычно сковывают движения, и под шлемами не разобрать лиц – различая только по именам на костюмах. Земля под куполами поселений совсем иная, ровная и стерильная, и Марк плетется позади, осматриваясь. Марс вокруг кажется диким, бескрайним – не такой уж большой, не такой уж далекий, всегда находящийся за прозрачными стенами купола и – совсем иной ожившим.

Олимп огромен – уходящей вверх глыбой, железо и камень, величием настоящих богов, и мелкий песок мягко льнет к пластику шлемов. Говорят, первые поселенцы с Теллус мечтали когда-нибудь вдохнуть его воздух, пройтись без защитных костюмов по его земле и вырастить на его ржавой почве семена с Теллус, и Марк никогда не мог понять этой мечты - абстрактной, лишенной смысла.

Куратор делает жест, и группа идет за ним – неловко передвигаясь по извилистым холмам, туда, где будет возведена арена. Устаревшие роботы сооружают трибуны и медленно тащат экраны для трансляции Игр – на всю систему, до колоний спутников – главных зрителей Марса. Они прокладывают провода, поднимают солнечные батареи, и давно не строили ничего столь большого на Марсе. Игры изменят многое, очень многое с войной или без.

 

Очевидно, зачем нужны репетиции – чего-то, что ни разу не было в этом веке, и в наушниках шлема они слышат голос распорядителя Игр. Куратор показывает лазерной указкой на левую сторону будущего стадиона – туда, где двое ржавеющих роботов медленно и беззвучно тащат металлический лист по неровному склону холма. Лист кажется волосинкой в тени Олимпа.

- Претор Секст авторизовал свои легионы для наблюдения за играми. Но не волнуйтесь, будет достаточно полиции, чтобы сохранить порядок. Арену оцепят. Вы будете под особым наблюдением.

У них есть всего неделя, чтобы выучить каждый жест, каждую фразу возрожденного ритуала, и Марк уже получил инструкции, разложил по секундам и прокрутил в голове с тысячу раз, но – ловит каждый жест и каждое слово распорядителя и куратора. Холмистая пустыня должна превратиться в арену, вспыхнуть и гореть. Куратор говорит им о Сексте – и только о нём. Они идут за куратором, до центра того, что должно стать ареной, и мелкий песок Марса течет по их ногам.

- Здесь алтарь, - добавляет голос. – Подходите к нему, объявляете своих покровителей Игр. Потом ритуальный бой. Потом речь, говорить будут Консул и Претор.

В точности как в инструкции, и алтарь еще накрыт плотной пленкой, темной прямоугольной глыбой выделяясь в бурых холмах. Марку впервые интересно – кого выбрали распорядителем, кто стоит за голосом, знает ли он его, знает ли его отец, схожи ли их позиции; направил бы он на них полицию, военных или велел не атаковать – и он гонит от себя эти мысли, не имеющие значения. Выбор сделан, и нет ничего, что может его изменить – единственно правильный.

 

Куратор раздает им оружие – железные гладии, и рукояти их легкой тяжестью ложатся в перчатки костюмов. Самое древнее и самое современное - предки не знали других орудий, и спустя тысячелетия только гладии берегут в боях обшивки космических кораблей. Они встают кругом, отлично знающие правила – и Марк впервые вдруг чувствует их целым.

- Победителей будет трое. После боя они встают у алтаря, на нем расположат кнопки запуска. Нажимаете кнопки. Несколько ударов, во славу Марса. Сам Консул одобрил все траектории, координаты уже введены, будут заблокированы. Не бойтесь, - добавляет распорядитель, и голос сбивается, отличая его от машины. - Просто учения, несколько ударов рядом со спутниками. Устрашение, никаких жертв. Приказ Консула. Празднество, Секулярные Игры.

Никаких жертв – эхом отдается в голове Марка, оседает под языком, и вопреки словам никто не двигается с места, тишиной давя всё, что могло бы быть праздником.

- Надеюсь, не надо говорить, что информация конфиденциальна.

Говорить не надо, и кристаллы кремнезема амулетами пришиты к груди каждого их костюма. Каких бессчётное множество, щедрые дары Марса, ставшие вдруг особенными. Марк не может видеть лиц избранных, не может видеть глаз – отличая только по символам на костюмах, но он странно чувствует их – абсурдной близостью с теми, с кем перебросился всего несколькими словами; общей тайной, общим волнением, общим страхом и общей безвестность, как если бы вместе они стояли на грани обрыва, на секунду до того, как упасть - и, не видя глаз – они ловят взгляды друг друга, узнавая своих в этом круге; тех, кто толкнет остальных - и обмениваются кивками.

---

У Дианы Марселий еще нет третьего имени – нет того, которое произносят в глаза, и любой назвал бы её Заносчивой – дочь Проконсула не может такой не быть. Не может не быть избрана для Игр, и она владеет гладием и щитом слишком хорошо для той, кто, как и прочие, за неделю узнала о бое.

Арена растет вокруг них, под движениями кажущихся неспешными роботов, и к концу третьего дня репетиций их уже окружают трибуны и выключенные еще экраны-трансляторы - удивительной функциональностью так давно не выбиравшихся за пределы складов машин. Несколько техников приезжают с ними в первые два дня, лично проверяя конструкции – и только. Каждое утро на место для Секулярных Игр выезжают избранные и куратор, чтобы тренировать ритуальный бой.

Они кружат по выровненной арене до самого заката, уже куда более ловкие в костюмах для внешней среды, и ржавая пыль Марса всплывает и следует за их ногами. Обычно занятия с гладием заканчивают на младших курсах университета – не более чем данью традиции, детским увлечением, и давно никто не знал настоящей войны. Не знал, и вкус её близости с усталостью оседает на деснах.

Гладии их, должно быть, звенят – звуком не слышным за шлемом костюма.

Парад оружия, пота, усталости - богатства Марса, и Марк владеет гладием лучше большинства в своем выпуске – тем самым детским увлечением, которое пригождается раз в сотню лет. Из десяти избранных он точно может победить пятерых – даже если они все оставшиеся дни и ночи посветят тренировкам, и это льстит, но Марк легко одергивает себя – потому что скорее верит в то, что после Игр искусство войны будет иметь даже большее значение, чем на арене. Марку вполне может быть плевать на то, кто выиграет бой – совсем другими целями, уже полученным светлым кристаллом, но – ему всё равно по-мальчишески хочется выиграть, стать одним из тех, кто подойдет к алтарю.

Избранным из избранных, достойным приносить жертвы Марса. Он уверен – Диана Марселлий обязательно станет одной из троих, и он всегда сталкивается с ней в одном из финальных боев. Железо бьется о железо – славя бога войны, в самой чистой и самой древней форме славы.

Она побеждает чаще, чем он - раз за разом опрокидывая на каменистую землю арены; приставляя острие гладия к горлу – выученным показательным выступлением, и легкой разгерметизации костюма достаточно, чтобы убить. Смертельной внешней средой, и спустя тысячи лет и сотни тысяч километров оружие не менее смертоносно. Диана ни разу не подает ему руки, помогая подняться, и Марк каждый раз, не видя, легко может представить её самодовольную усмешку за пластиком шлема. Он не должен дрогнуть, когда она будет рядом с ним стоять у алтаря.

 

В автобусе на обратном пути Диана подходит к нему сама, небрежно сжимая шлем в руке, и её волосы собраны в тугой хвост, рыжие как плоть их бога. Она смотрит ему прямо в глаза, с вызовом, и во взгляде её пляшут смешинки азарта - такая, какой и должна быть дочь Марса, и Марк невольно садится ровнее, когда она опускается рядом.

- Ты племянник Секста, верно? Марк Римий?

- Да, я.

Сложные дела фамилии, которые не всегда стоит объяснять, и Марк кивает, пожимая плечами. О Сексте слышал каждый на Марсе, и Марк вспоминает тяжесть гладия в ладони и отворачивается к окну. Она последняя, на кого Марку стоит смотреть.

---

Отец пришел бы в ужас, узнай, где бывает Марк – и еще больший, узнай, что он делает.

Он одет в плебейскую одежду, но не говорит и не выглядит как плебей – тем, что невозможно скрыть ни дешевым пластиком, ни длинным капюшоном. Кожа его светлее – более прочным куполом округа патрициев, почти не пропускающим радиацию; волосы гуще, целы все зубы – достаточно для того, чтобы опознать, но недостаточно для того, чтобы не сказать, что он пытался.

Марк отправляется вечерним поездом, вместе с той частью прислуги, которая спешит вернуться в свои дома - и, к счастью, в их доме все предпочитают жить с фамилией. Поезд идет по темнеющей равнине, и железная дорога сетью соединяет округа. Мимо акведуков, добывающих установок, накрытых куполами плантаций; сегодня – к третьему плебейскому округу.

Вечер уже скрывает его черты, когда Марк выходит из поезда – быстрым закатом, и освещение куда скромнее на улицах плебеев. Он точно знает, куда идти – вызубренной картой места, где он окажется впервые, и он старается не привлекать внимания - но, всё же – он спешит. Заметный меньше, чем если дать как следует себя рассмотреть, и сеть улочек доводит его до самых окраин – туда, где точно не должен оказаться никто из высших патрициев. Вход отмечен еле различимым знаком у двери, кругом со спицами, выведенным на бетоне – почти забытым символом, о котором пора напомнить.

Охраны нет, и никто не задает вопросов, когда Марк входит внутрь. Помещение небольшое, подсобное, с сдвинутой к стенам мебелью, несколькими столами и стульями - уже заполненное людьми. Их немного - не много, но достаточно, и Марк узнает нескольких, но не никто не заводит разговора. Они ждут. Луций Домиций появляется спустя получаса, так же как все входя в основную дверь. Он проходит спокойно, без приветствий, и перед ним расступаются – безмолвно и готово, ожидая своей очереди. Прорвавшимся волнением, и с приходом Луция Домиция помещение наполняет гул – как если бы его появление оживляло замершие фигуры. Так и есть, истиной - движением гораздо большим, чем просто сегодняшний вечер.

Луций Домиций немногим старше Марка; из плебеев – из тех плебеев, что дали бы фору большинству патрициев и в биологии, и в физике, и в инженерии, и в самом главном – в том, что никогда не понять другим. Кожа его загорела от тонких куполов плебейских округов, а глаза смотрят цепко – подмечая, как если бы он научился видеть яснее через более тонкий пластик – яснее, четче и дальше, гораздо дальше, чем блеклое марсианское небо. Луций подходит к каждому из них, заводя разговор, и Марк терпеливо ждет своей очереди, не вслушиваясь в чужие слова. Чужие слова не имеют значения, чужие миссии и действия, как бессмысленно разглядывать разбитые черепки – зная целое, в которое они должны превратиться. Луций Домиций знает каждого из них – знает по-настоящему, как не знают родные, как не знали они себя сами до встречи с ним.

К Марку он подходит неспешно, кивает и встает рядом, у стены – как если бы они встретились почти случайно, удивительным совпадением для не такой огромной планеты. Он протягивает Марку небольшой сверток – тот берет его, принимая, и только потом смотрит с вопросом.

- Передашь это служителям Теллус в своем округе. Они сами тебя найдут.

- Служителям Теллус?

Марк хмурится, не понимая, и Луций Домиций объясняет - не требуя слепого подчинения, но и не говоря больше, чем нужно – оставляя Марку право знать или не знать больше.

- Они думают, что используют нас. На самом деле, мы используем их.

Луций Домиций не врет, самым опасным обманом – не пытается скрыть правды, отдавая её нагой. Словно он не считает их детьми, словно нет ничего неотъемлемей права выбора, и выбор этот единственно верный – выбор этот жизнь. Марк хочет знать - и Луций Домиций продолжает.

- Они взорвут куполы. Проделают бреши над несколькими поселениями. Равно в округах патрициев и округах плебеев. Не над всеми, чтобы люди успели спастись. Не все люди. Они разольют основные акведуки, уничтожая запасы воды. У Марса останется несколько месяцев.

Невозможным планом – уничтожением всего, что дает им жизнь. Хуже, чем судьбой матери-Теллус, осознанным безумием, и Луций Домиций смотрит спокойно и прямо, не отводя взгляд. Взгляд его ловит, захватывая ловушкой – и Марк хотел бы отдернуться, но не двигается с места.

- Как служители Теллус могли согласиться на это?

- Они думают, мы хотим возродить Теллус. Думают, мы направим ресурсы к планете-матери.

Правда звучит омерзительно, и Марк долго молчит, принимая её – горькой, предательской, пока она не утихает в груди. Он кивает, решаясь, и оставляет небольшой сверток – один из многих, которые доставят до округов. Их гораздо меньше, чем служителей Теллус – и использовать их план прекрасный и дикий, безумием перебивая безумие – отрывая человечество от почвы.

Марк не поверил бы сам, и новое знание кружит голову, делая мысли четкими и холодными.

- Тихе ждет нас.

- Тихе ждет нас, - повторяет Луций Домиций, но остается с ним рядом.

С каждым из последователей он столько, сколько необходимо – пока сомнения не стираются, оставляя лишь горький привкус у цели. Луций указывает взглядом на человека у противоположной стены – плебея с усталыми глазами, уже тронутого сединой, и тот сияет, ловя его взгляд.

- Видишь того мужчину? Его тоже зовут Марк, без фамильного имени. Ему улыбнулась удача. Он пожертвует свою кровь для Секулярных Игр. Жесткий отбор, сотни желающих. Но судьба выбрала его, и теперь у его семьи было бы много лет сытой жизни. У нас будет жертва, чтобы славить Марса.

Слова его звучат так, словно должны вызвать укол совести – но не вызывают, и Марк знает – то, что говорит Луций Домиций гораздо сложнее, чем может казаться.

- Он знает об Играх? Знает, что не будет у его семьи многих лет сытой жизни?

- Какая же это жертва иначе, - улыбается Луций, и Марк вдруг чувствует себя совсем ребенком.

- Мы не взлетим без жертвы богам, - произносит Марк, понимая.

Луций кивает, и наклоняется к нему – ближе – переполняя ощущением тайны.

- Я сын Сатурна, - говорит он шепотом, отчетливо слышным даже в гуле небольшой комнаты.

Ходят слухи о детях богов – полукровках, которым предначертано величие, и будь правдой хоть что-то из того, во что они верят – Луций Домиций обязан быть сыном бога. Марк вглядывается в него – в надеждой, и спрашивает - как спрашивал бы у самого божества.

- Почему так? – глупым детским вопросом, который важнее любого другого. - Почему воды не хватает на всех, ведь её могло бы быть достаточно? Почему мы должны лететь?

Луций не смеется – странно не смеется, а смотрит на него пристально – рассматривая, как если бы вопрос Марка был сложным, а не смешным, и говорит – как сказал бы всего лишь человек.

- Я не знаю. Скажи мне, если узнаешь ответ.

Марк не чувствует жалость – дело не в жалости, в чем-то большем, чем недостаток ресурсов, большем сложностей общественности и политиков - волей жестоких богов. Плебеев в тысячи раз больше патрициев, у них есть школы, университеты, среди них находят талантливых ученых – и только вопрос времени, когда они сами это поймут. Им не нужны патриции, замыкая круг, чтобы начать его снова – но и это не имеет значения. Время летит стремительней с недостатком воды.

Говорят, когда-то их древние предки оторвались от матери-Теллус, так же ища спасения – но спасения нет, и куполы стоят, ограждая их от ядовитого неба. Марк окидывает взглядом помещение, собравшихся – и Луций Домиций исчезает, теряясь среди них.

Они должны полететь.

---

- Долой водяной беспредел! Мы не позволим спутникам выкручивать нам руки!

Секст владеет толпой полно, властно, безоговорочно, не сравнимый с Консулом Августом – напором харизмы против гармонии, живой жаждой против доводов разума, которых не знает никто лучше отца. Он горит – горит так, словно ему не плевать на каждое сказанное слово, умением прирожденных политиков, и отец многое говорил о Сексте Римии – раньше, до того, как перестал говорить о нем совсем. Секст Римий хочет войны.

- Наши колонии, наши ресурсы. То, что хотят отнять у нас. Те, кто был отправлен славить великого бога. Кто хочет лишить его жизни. Опустошить кровь воды в его венах. Разве может сдаться без боя наш бог? Покажем им истинную мощь Марса. Да возродятся Секулярные Игры!

Отец не может запретить ему, а Марк не может разочаровать его больше, чем правдой - но, всё же – он стоит в стороне, избегая попадания в камеры трансляций. Допущенный до публичных дебатов, как взрослый патриций – он сам не мог бы сказать наверняка, зачем пришел слушать Секста – как если бы у него были сомнения, как если бы было хоть что-то, что могло заставить его усомниться. Как если бы выбор был больше, чем между словом Домиция, словом отца, отсутствием слов – и он слушает каждое, убеждаясь - нет таких слов.

Марк выходит после официального завершения, но до того, как начнут расходится репортеры – спеша засыпать вопросами претора. Он покидает зал дебатов скорее с облегчением, и тишина после речи Секста кажется звучной, наполненной волнением. Марк задерживается во внутренних садах - словно отец, как в детстве, легко может увидеть в его глазах всё, где был он и что слышал – не такой уж тайной, или – словно ему нужно самому стереть из памяти услышанные слова. Зал дебатов украшение их округа, его дворы расходятся длинными рядами колонн, и многие плебеи никогда не видели столько растений, сколько есть в его садах. Марк долго ходит между высоких арок, и – мимолетной, не имеющей значения слабостью – ему жаль ржавых листьев растений, которые скоро погибнут, впитывая ядовитый воздух их бога. Щедрой жертвой, и Марк остается в садах - пока слова Секста Римия не перестают иметь значение.

 

- Марк! Марк, верно? – слышит он, и замирает, оборачиваясь.

Секст Римий зовет его – один, не окруженный репортерами и помощниками, и вблизи, вне камер, кажется гораздо мягче и старше, чем на экранах. Волосы его совсем седы, он держится раскованнее, а говорит тише – так, что невозможно его не услышать. Марк не часто виделся с дядей – не общие ничем, кроме очень далекого детства и родового имени, но Секст знает его имя и узнает его лицо.

- Говорят, ты избран для участия в Играх?

- Так и есть, - соглашается Марк, и даже это Секст Римий знает тоже.

У него нет своих детей - жертвой карьере политика, и его фамильное имя среди победителей Секулярных Игр стало бы настоящим украшением каждой его речи. «Что-нибудь предпринять» сказал отец, и Марк легко верит – Секст Римий собственной игрой готов к Играм. Главное успеть первыми, и Марк давит ком в горле, отводя взгляд – легко объяснимой реакцией мальчишки – объяснимой любой из причин. Секст кивает, указывая на дорожку между низких бурых кустов. Они вместе идут между уходящих вверх колонн зала дебатов, и голос его крадется, вновь обволакивая мысли.

- Я знаю, твой отец поддерживает консула Августа. Но мир меняется. Ты и сам видишь это. Ты бываешь в плебейских округах, - Марк вздрагивает, но Секст только улыбается, опуская руку на его плечо. – Не бойся, твоя тайна со мной в безопасности.

«Тайна» звучит совсем не страшно, как если бы Марк занимался чем-то запретным, но очень понятным, и многое говорят о том, что можно делать в плебейских районах. Марк молчит, выжидая, и Секст продолжает – обманывая или подтверждая, как многое он может не знать.

- Я понимаю, молодое сердце бывает мягко. Понимаю, о чем ты думаешь. У колоний достаточно ресурсов на несколько наших планет. С милостью богов мы могли бы растить достаточно пищи. Милостью, войной и наукой, нужно только вернуть власть Марса над всей системой. Тогда мы сможем накормить всех голодных плебеев.

Марку нечего ответить, и – талантом – слова Секста Римия оседают на грани сознания.

- Ты ведь этого хочешь? Спасти всех?

Все мальчишки хотят одного и того же, легкой загадкой для любого, кто когда-либо им был.

Марк хочет, хочет этого – но и гораздо большего.

- Да.

---

Марк передает посылку на окраине своего округа – лучшего округа патрициев, куда, оказывается, не так уж сложно попасть не только патрициям и их слугам, а внести и вынести не только парочку безделушек или семян растений – выработанным отсутствием чувства опасности там, где значение имеют больше, чем отдельные жизни. Хрупкой инфраструктурой поселений – единственной возможностью общего их существования, как, говорят, заключали перемирие древние во время долгих засух. Пока засуха не стала вечной, привычной, перемирие – устоявшимся; чтобы снова трещать по швам – неостановимым цикличным движением, как ходят вокруг солнца боги.

Так говорит Луций Домиций, и Марк как законам физики сердцем верит его словам.

Они встречаются у самого купола, когда фонари уже слабо освещают вечерние улицы, но еще не настолько темно, чтобы странным было находиться вне стен домов. Марк выбирается через окно, спрыгивая со второго этажа, и сверток в его руках тянет к земле тяжестью больше, чем просто весом. Он не знает имени того, с кем встречается – и не должен знать, не имеющими значения мелочами большего дела; того, которое сложится в целое, расцветая взрывами – но узнает его сразу, несказанным, очевидным больше, чем внешними различиями.

Служитель Теллус кивает, тоже узнав его, и произносит паролем:

- Да славится Теллус.

- Да славится Теллус, - отзывается Марк, и рот вяжет от этих слов.

Вежливостью не запрещенной, но фальшивой – служитель Теллус может верить во что угодно, и Марк не спешит его разубеждать. Их вера скоро перестанет иметь значение – в системе на пороге войны, гораздо большей, чем могут понять фанатики и политики. Они не обмениваются больше словами, прощаясь кивками – казавшееся столь тяжелым дело занимает не больше минуты, и Марк чувствует странную легкость – свершенного, того, что всё равно уже нельзя изменить.

Возвращается Марк избегая главных дорог – мимо акведуков и аллеи кленов, где всегда чувствовал себя спокойнее, собирая разбегающиеся мысли. Он думает о том, как идет трещинами пластик купола – кроша небо, и как сыпется оно на их головы, чтобы пустить живительный яд внешней среды. Видения эти должны успокаивать, а не внушать ужас, и Марк повторяет одну за другой картинки перед глазами, пока не перестает чувствовать ничего.

 

Диана спрыгивает рядом с ним в одной улице от дома, легко приземляясь на тропинке.

Марк заметил её на предпоследнем повороте - заметил слишком поздно, чтобы пытаться скрыться, и ждет её вопроса – лучшим вариантом, чем тот, где она уходит, не спросив.

- Кто это был? – Диана спрашивает, и дочь Проконсула увы не глупа.

Она следила за ним, и Марк давит первый порыв страха и старается отвечать спокойно;

Как ответил бы Луций.

- Служитель Теллус.

- Чего они хотят?

- То же, что хотят всегда. Возродить великую богиню-прародительницу. Жить вне поселений, под открытым небом, пить воду прямо из земли, - Марк цитирует их постулаты, и Диана невольно улыбается, узнавая нелепые слова фанатиков. – Дядя Секст передал им семена.

Марк умеет говорить на одном языке с патрициями, мудростью своего отца и жесткостью Луция Домиция, и ответ дается ему легко - объясняющий, почему Марк видится со служителем Теллус втайне. Мало кто может разобраться в сложных играх Претора, но и мало кто может усомниться в том, что понимает, что делает Секст. Это и объясняет, почему согласился Марк – жадными амбициями юности прибиваясь к звездам ярче стареющего Консула Августа и поддерживающего его отца. Объясняет для тех, кто мыслит подобно, жаждет подобно, и дочь Проконсула смотрит на него, внимательно щуря глаза. Может, она куда глупее, чем хотелось бы думать Марку, или, может – ей действительно хочется ему верить.

Диана вскидывает подбородок, и волосы её не ржавчиной – бурой плотью отдают в темноте.

Она смотрит на Марка и спрашивает Марка не о дяде и не об отце, самым метким ударом.

- Что же ты сам думаешь по этому поводу?

- Я думаю, Теллус мертва.

---

Марк видит её следующей же ночью, совпадением, которое не может быть случайным – и дом Проконсула стоит у самого края купола, в нескольких улицах от его дома. Последняя ночь перед Играми, всем им стоит спать и Марк уверен – ни один из избранных не может уснуть, больше, чем волнением – предчувствием того, что больше никогда не будет прежним.

Он дожидается, когда уснет фамилия, привычно выбирается из окна – и с последним оставшимся до Игр днем чувствует каждую оставшуюся под куполом деталь четче, пронзительнее – ставшим вдруг хрупким миром на грани катастрофы. Марк хочет запомнить это – жадно, то, что собирается потерять – каждую тропинку, каждое дерево в кленовой аллее, дом и камень в колоннах и под ногами. Он проходится вдоль стены купола, той дорогой, которую знает с первых классов университета – от задних ворот виллы, между рядами заботливо высаженных деревьев аллеи - и ему нужно выше, нужно увидеть всё – сразу, чтобы запомнить навсегда. В несколько длинных, высоких прыжков Марк идет по техническим ступеням колонн, забираясь на верхний уровень акведука – на узкую тропинку рядом с драгоценностью воды, текущей под самым куполом неба.

Там он находит Диану.

Она сидит на краю, свесив ноги – опасностью даже при низкой их гравитации, и за её спиной, за мутноватым пластиком купола видны блеклые звезды. Диана не удивляется, увидев Марка – как будто заранее была уверена, что его встретит. Её рыжие волосы ловят приглушенный ночью свет фонарей - благословением Марса, ржавчиной его равнин и спекающейся кровью алтарей.

- Кого ты выберешь покровителем Игр? – спрашивает Марк, опускаясь с ней рядом.

Вместо всех остальных вопросов.

- Я бы хотела Каллисто, - пожимает Диана плечами и тут же мотает головой, прогоняя морщинку между бровей. – Но ты знаешь, им нельзя поклоняться из-за всей этой ерунды с водой. Лучше всего Марс, ни в коем случае не Юпитер.

- Знаю, - кивает Марк, общим больше, чем может видеться со стороны – она тоже знает слова отца.

Вода течет совсем рядом с ними – прикрытая прозрачными поверхностями труб. То, что назвали бы жизнью - осязаемым сокровищем их богов; оскудевшим даже в лучшем округе патрициев. Иногда Марк понимает служителей Теллус – безумцев, раз за разом пересматривающих нарисованные фильмы, полные зелени и синевы. Только иногда, и, говорят, на Теллус вода шелестела, как ткань, а кожи касался ветер. Марк отводит взгляд от Дианы и смотрит в небо – выискивая звезды, которые нельзя различить. Где-то там его ждет Тихе – невидимая, первая на границе облака Оорта – планета или ошибка расчетов, шансом, который нужно пытаться схватить; нужно – необъяснимой зовущей тоской, которая может быть, а может не быть – волей случая далекой богини.

Он надеется только, что её волосы так же будут отдавать ржавчиной и железом.

- Может, это будет Венера, - говорит Диана, и подмигивает, склоняя голову набок.

Марку нестерпимо хочется рассказать ей, и рот его запечатан.

---

Кровь несут к алтарю медленно, торжественно, и влага её легко парит у краев ритуальной чаши.

Марк вспоминает Марка, плебея без фамильного имени, у семьи которого не будет многих лет сытой жизни, и кровь его кажется черной, густой и сладкой до тошноты. Алтарь раскрыт – обнаженный для ритуала, древний артефакт, который мог быть чем угодно, пока не стал алтарем. Деревянный прямоугольник с гладкими боками – абсурдной тратой самой жизни, драгоценнейшего материала; он как раз с взрослого человека размером, и, может, как раз этим лучше всего подходит для алтаря.

Арена окружает их – выстроенная старательными устаревшими машинами, и огромные мониторы транслируют каждый шаг, каждое движение избранных – тех, кому выпала честь биться во славу Секулярных игр. Трибуны полны. Облаченные в костюмы для внешней среды сидят патриции и те некоторые плебеи, которые могут себе их позволить, и уж точно каждый на Марсе смотрит их на экранах в своих домах – каждый на Марсе, каждый в Солнечной системе и только в ней. Претор Секст сидит по правую руку в ложе Консула, и где-то в рядах патрициев смотрят за Марком его мать и его отец, и Марк не поворачивает головы, выискивая их взглядом – не сейчас, уже никогда, и он не попрощался с ними утром – обманом, так, словно прощаться нет необходимости.

Луций Домиций тоже сидит там.

Избранные подходят к алтарю торжественно, в точности повторяя движения репетиций - один за другим, склоняя голову во славу богов. Чаша стоит посреди алтаря – свершившейся первой жертвой; настоящей, и Марк окунает пальцы перчатки в темную вязкую кровь. Каждый из них должен объявить своего покровителя игр, Марк идет седьмым, и еще не видел, но знает – трое перед ним уже должны быть отмечены знаком Тихе. Темными пальцами он выводит на груди символ – поверх костюма внешней среды, колесо с древними спицами, случаем – не запрещенной, неведомой богиней, и в микрофоне его шлема тихо, как тихо за стенками шлема – и он встает в ряд избранных в тишине.

В тишине сидят трибуны, комментариями, слышимыми только внутри их наушников – далекими, чужими, и движения Марка отточены репетициями, механические и безразличные – вдруг наступившим спокойствием после сомнений. Он берет гладий, щит, и тяжесть легко и мягко ложится в руку. Распорядитель отдает приказ – и первая пара выходит в центр арены.

Забытым жестоким ритуалом древности – лучшим способом прославить их кровавого бога, и Марк чувствует, как подаются вперед трибуны, завороженные боем – беззвучными ударами гладиев, поднимающейся пылью и теми движениями, которые могли бы убивать. Они дерутся до победы – беззубой победы без единого повреждения костюма, щадя детей Марса, и, конечно – это малость по сравнению с тем, что действительно бы хотел их кровавый бог. После первого боя шлем взрывается изнутри торжествующей музыкой, криками, и Марк морщится, уменьшая громкость. Он выходит в центр арены, и видит только её поверхность и белесый круг солнца у горизонта.

 

Марк легко побеждает пятерых, как и рассчитывал на тренировках – кружа, нанося и отражая удары. Гораздо более умело, чем мог бы подумать отец, вот только не тем умением, которым бы гордился Мудрый, и каждый раз, отступая, Марк запрещает себе об этом вспоминать. Он доходит до финала, как дошел на каждой из тренировок, кроме двух первых. Диана бьется, как сама богиня охоты – яростно, иступлено, всерьез – дочь Проконсула не может не победить, истиной, вбитой в дочь Марса, и Марк сбивается, один за другим пропуская удары. Иным смыслом жизни - она роняет его на песок арены и прижимает лезвие к шлему так крепко, что Марк почти слышит треск. Диана встает под аплодисменты, раскидывая в стороны руки, и Марк легко может представить её улыбку под шлемом костюма и прикрытые глаза - в наконец наступившем облегчении.

Меньшего и не ждал от неё Марк.

 

Они становятся победителями втроем - она, Марк и третий, отмеченный знаком Тихе слева на груди.

К алтарю они встают ровно так, как учили на репетиции – до контрольных точек повторяя движения; самыми старательными, лучшими учениками – победителями, и Марка все еще нелепо и невовремя греет азарт победы. Железо Марса от плоти Марса – звоном войны отдается в его ушах вместе со словами распорядителя Игр. Речь Консула Марк слышит словно издалека, глухую, далекую и не имеющую смысла – ничего из того, что говорит он о будущем и о мире.

На алтаре действительно расположены кнопки запуска – три по числу победителей, насыщенного алого цвета, отражающие цвет крови в чаше ярче, чем могла бы она быть в венах. Несколько ударов, во славу Марса. Сам Консул одобрил все траектории, уже введены заблокированные координаты. Просто учения, несколько ударов рядом со спутниками. Устрашение, никаких жертв. Празднество, Секулярные Игры. После речи Консула должна идти речь Претора – речь о войне после речи о мире, и легионеры Секста стоят ровными рядами у левого края трибун.

Марк видит, как поднимается на трибуне дядя, слышит комментарии распорядителя и первые слова Претора, быстро утрачивая суть – потому что идут в наступление его легионеры. «Что-нибудь предпринять», и полиция готово выставляет перед ними ряды щитов, преграждая путь к арене – а легионеры готово ударяют в них слаженными фалангами. Начинается потасовка, вскакивают взволнованно ближайшие ряды трибун, замолкает распорядитель в наушниках – и видно, как размахивает руками Консул рядом с Претором – в беззвучном крике. Марк не разгадывал планов Секста, не знает, хочет ли он ударить по спутникам или спасти, и не знает, успеют ли легионеры прорваться через полицейские ограждения, смогут ли, но знает, что больше они не могут ждать.

По плану они должны запустить ракеты вместе со взрывами Марса – ровно после речи Претора, но ничего никогда не идет по плану, а Луций Домиций сказал бы, что выбрать может каждый из них. У каждого из тех, кто отмечен знаком Тихе, есть коды взлома. Марк переглядывается с номером три и кивает. Они стоят по краям алтаря, в центре стоит Диана, и номер три вынимает тонкую пластину, прикладывая к гладкому боку алтаря - переводя в боевой режим орудия и меняя траектории ракет.

Недостаточно разрушить куполы Марса. Нужно спасти всех.

Редкие безумцы поклоняются Тихе, так потом скажут о них те, кто выживет – так хочет Марк верить.

 

Диана ловит движение третьего, и дергается было остановить его – но Марк кидается, перехватывая её руки. Они сражаются несколько быстрых секунд, пока подействуют коды взлома, и Марк лучше собственного сердцебиения знает эти секунды. Взрывы гремят почти сразу – зеркаля взлеты ракет у горизонта. Они не могут слышать взрывов, но могут видеть и могут почувствовать – ударной волной, колотящей плоть бога. Он выпускает Диану, утратившей значение борьбой, на груди её выведен символ Венеры, и Марк рад, что не может рассмотреть её взгляд.

Паника охватывает трибуны, пробивается шумом в наушниках шлема, и правый край трибун крошится и опадает от второй ударной волны. Марк видит, как по полю арены бегут к ним и полиция, и легионы Секста, забыв о своих сложных политических планах - бегут, преодолевая расстояние огромными, плавными прыжкам – взлетая над землей, и всё равно опоздав. Взрывы гремят один за другим, и небо их мира крошится и опадает огромными мутными пластами.

 

«Идиот», - орет отец в его голове, единственным звуком, оглушая, или просто орет – без слов, срывая голос, разрывая, наконец, тишину, как рвут небо взрывы. В его крике рушатся трибуны, разбегаются люди, спасаясь, и Марк думает вдруг об абсурдности этой картины – о полном отсутствии звука при оглушающем крике. Родители сидели на третьем ряду трибун, и не смотреть, сейчас главное не смотреть, не выискивать их взглядом. Дианы больше нет рядом, и Марк встает в стойку, сжимая гладий и прикрываясь щитом. Отмеченные знаком Тихе встают к нему полукругом, готовясь к удару - окружая алтарь – то, что уже нет смысла защищать, и даже кровь плебея Марка на нём разлилась, жертвой человека растекаясь по жертве дерева – настоящей жатвой для кровавых богов.

Простите, служители Теллус, мы не летим к богине-матери. Простите, дети Марса, мы не остаемся.

Мы не сразимся со спутниками за ресурсы, не проиграем и не победим.

Теперь у нас нет выбора.

Тихе ждет нас.

 

Они должны погибнуть в бою – все еще детьми Марса, открывая другим дорогу, лучшим планом из возможных, и Марк готов биться до конца – пока выстрелы или лезвия не раскроют ткань костюма, впуская внешнюю среду – чтобы разъела она его кожу, лишила его кислорода, сожгла легкие, облегчающей свободой, и он ловит несколько ударов щитом, бьет гладием и наконец чувствует боль.

Боль впивается в руку, ожогом заставляя выронить щит, и краем глаза Марк видит, как падает слева от него третий – за вдох до того, как упасть сам. Его валят с ног, осыпая ударами, и сквозь трещины пластика шлема он впервые в жизни чувствует воздух Марса. Вдыхает его – дергано, стремясь заполнить им тело, успеть – и через удары, мешанину тел и дубинок видит, как сам Марс спускается с вершины Олимпа. Исполинский великан, не прикрытый костюмом для внешней среды – бог, в точности такой, каким представляют его дети. Он идет, сотрясая собственную плоть, и земля дрожит от каждого его шага. Острие его копья распарывает небо, заставляя его сыпаться осколками, раскрывая, как кожу, и кровь вместе с осколками течет на головы его детям.

Доспехи его ослепляют, и щит в огромной руке ловит солнце.

---

---

---

- Тебя отправят в колонию на Титане.

Отец говорит это тихо, ровно, и больше, чем его словам, чем первой новости за долгие дни, которые он разучился считать, Марк рад самому звуку его голоса. Волей милостивой Тихе - его отец жив.

- Люди летят к Тихе? Хоть кто-нибудь? – спрашивает он единственное, имеющее значение.

- Замолчи.

- Я прав, - говорит Марк, уперто, как если бы было важно что-то объяснить, убедить, доказать; важно и поздно. – Даже если война с провинциями спутников не разразится сейчас, она разразится позже. Ресурсы истощаются. Плебеев больше патрициев, и они знают это.

Темная камера скрадывает движения, выражения лиц и глаз – все, кроме звука голоса.

Голос его отца устал, и свет единственной лампы резкими тенями выхватывает из тьмы лицо.

- И что же? Уничтожить то, что есть? Выжечь на корню?

Марк подается вперед, срываясь, упрямо – всё ещё пытаясь объяснить в самый последний раз, потому что другого раза не будет.

- Другие планеты ждут нас. Другие системы. Купол должен быть сломан. Люди вновь должны лететь к звездам. Мы костенеем здесь. Мы грыземся за ресурсы. Ради власти. Ради победы. Мы ничем не отличаемся от древних предков. Время под куполом замерло. Время под куполом мертво. Мы должны оживить время, мы должны вдохнуть в его легкие вкус открытого космоса.

- Такое мог придумать только ребенок, - говорит отец горько, и в полумраке Марк различает, как он успел поседеть. - В такое поверить мог только ребенок. Ребенок или безумец или и тот, и другой.

- Только это есть жизнь.

Отец замолкает и долго смотрит на него в блеклом свете лампы - как смотрит на мальчишку, такого умного и такого глупого, которого уже не сможет ни отпустить, ни спасти. Взглядом, который не изменился, и вдруг обнимает – обнимает так сильно, так крепло, что песок Марса засыпает глаза.

Большим, чем может он выразить, чем может сказать на любом из наречий, и говорит:

- Ты прав. Вот только какое это имеет значение.