Вдыхая кислород

Гамильтон задохнулся. Прощальный взгляд на Бродягу, который медленно таял в ржавчине песчаной бури, он бросил, уже превозмогая удушающий спазм. Гамильтон упал, хватаясь за горло, умирая в бесшумных конвульсиях.

Из транспорта еще несколько дней доносился, как из прошлого, звук старого патефона, который он так любил. Когда и этот звук захлебнулся в тонущем мире воспоминаний, здесь остался только углекислый газ.

За много миллионов километров отсюда, будто пущенное из гигантской рогатки, через вакуум космоса скользило стекловидное тело. Скользило незримо, не отражая, а пропуская через себя солнечные лучи, забирая лишь часть их энергии. Только под определенным углом можно было увидеть смутные аберрации света на поверхности этой прозрачной сферы.

Как стекло в воде Бродяга сливался с вакуумом, пока внутри него не возобновилось дыхание, и пока Солнце не дало ему достаточно сил, чтобы очнуться от заморозки. Бродяга начал дышать по-новому, именно так как этого хотели Гамильтон и Мэри.

 

Еще совсем недавно рыжеволосая Мэри, мило картавя, говорила, что ее внимание надо заслужить, но все же дарила эту драгоценность даже тем, кто не заслужил. Она рано потеряла себя. Были нелепые пробы и мучительные попытки найти себя хоть в чем-нибудь, но она была словно создана для чего-то другого. Для неизвестной, непонятной цели.

Мэри немного увлекалась темперной живописью, немного училась кодить, придумывала сценарий для фильма и даже собиралась уехать в Катар подрабатывать няней или проституткой, но пока все было не то и не точно. Мэри иногда плакала.

Пока не появился Гамильтон. Неизвестно, кого видел в Мэри флегматичный, но не лишенный эмоций старина Гамильтон. И если он видел в ней себя самого на старте жизненного пути, то... это было поистине странное наваждение. Состоявшийся во всех смыслах человек, профессор, глава лаборатории, востребованный международный эксперт, он... правда, в последнее время жил один.

Никакое одиночество не может объяснить эту связь. Возможно, в глубине души он все ещё думал, что добился не всего, и видел свои ограничения. А может быть и не свои. Он видел, что реальный мир показал ему потолок, дальше которого не прыгнешь, как ни старайся. И он искал заднюю дверь, чтобы обмануть или хотя бы обмануться. А потом началась буря.

 

И вот Гамильтон смотрит в нейронную проекцию своего отражения в нейронной проекции зеркала и думает, что у него, конечно, было мало времени, чтобы во всем разобраться, чтобы устроить их с Мэри счастливое будущее. Но и ждать дольше было невозможно. Запас кислорода, с учетом разного расхода во время бодрствования и сна, закончится примерно через два дня. Поэтому стоило поспешить. Пора было запускать Бродягу, и все же Гамильтон тратил драгоценное время и драгоценный кислород, чтобы просто смотреть на своё отражение.

Он думал, что в реальном мире ничто не возникает из ниоткуда. Ресурсы, потраченные на создание чего угодно, даже на создание такого пустяка как идея, должны откуда-то браться, и должны расходоваться. А в виртуальном мире он не был ничем ограничен, что и возбуждало, и казалось ошибкой, которая ещё напомнит о себе. И это Гамильтона очень тревожило. Чтобы разместить в Бродяге всю нужную информацию, он просто надул его как шарик. И при этом не испытал никакого сопротивления. Как будто он мог надувать его до бесконечности, создавая все больше хранилищ для информации, ничего не теряя. Что-то явно было не так, хотя бы потому, что это противоречило закону сохранения энергии, но времени разбираться уже не было.

 

Я решила написать рассказ, - сказала Мэри толи загадочно, толи игриво.

Откуда, вдруг, такие интересы? – спросил, не глядя на нее, Гамильтон.

А почему нет? Мне, вдруг, очень захотелось. Меня переполняет столько всего, и надо это описать. – сказала она и замолчала, терпеливо ожидая ответ, вместо которого доносились только глухие отголоски патефона.

Мэри очень хотелось говорить, её словно распирало, а Гамильтон не спешил поддерживать разговор, пристально рассматривая схему Бродяги.

Что ты хочешь описать? – наконец спросил, словно для этого пришло время.

Ну, Гам, ты же знаешь. Я все время думаю про Бродягу. Как это будет, когда мы улетим? Смогу ли я снова вдыхать кислород, например.

Теперь Гамильтон вернулся к столу и набирал на клавиатуре остатки необходимого кода. Времени было совсем мало, но он любил Мэри и не хотел показаться снова «очень грубым». Он все же отвечал ей после больших пауз.

Да, ты сможешь, - сказал Гамильтон. - Тут не о чем думать. Но лучше подыши им пока как следует.

Я стараюсь, - сказала Мэри, - Мне особенно нравится запах озона после грозы. Этот третий атом кислорода имеет свой особый аромат. Сразу про все забываешь. Ты не мог бы для меня выработать немного озона сейчас? Если бы я только его немного вдохнула, сразу почувствовала бы и грозу, и шелест травы, и свежесть. Ты можешь?

Ученый снова задумался, глядя на схему.

К сожалению, нет, - ответил он медленно, - У нас больше нет лишнего кислорода. Но я могу вызвать у тебя ощущение озона на нейронном уровне, если хочешь.

Нет, отстань! - запротестовала Мэри, - Ты опять очень грубый, Гам. Я просила такую малость, но ты ничего не хочешь для меня делать.

Гамильтон отвлекся от схемы и подошёл к смотровому иллюминатору, через которое почти ничего не было видно из-за пылевой бури. Но силуэт пусковой установки и Бродяги с хранилищем на борту ещё можно было разглядеть. Она по-прежнему стояла на своём месте.

Слушай, Гам, не унималась Мэри. Иногда мне кажется, что я сама персонаж рассказа. Понимаешь?

Нет. Что ты имеешь в виду? - спросил Гамильтон, вглядываясь в стихию за иллюминатором.

Понимаешь... - она помедлила, - Я чувствую, что моя жизнь протекает на сцене, как бы в лучах прожекторов. Но сценарист ещё не придумал, что будет дальше. И это зачем-то зависит от меня. Как бы по ошибке и досадному недосмотру. Мы с тобой давно живем здесь, в этом доме. Но к нам никогда никто не приходит, даже почтальон. И вот я подумала, может быть нет никакого дома.

Как это нет? – ученый отвечал машинально.

Ну, я подумала, может быть ты все это мне внушил? А на самом деле, я сплю в одной из твоих камер для анабиоза.

Гамильтон отвлекся от иллюминатора и снова пошёл к компьютеру, не глядя на Мэри.

Ну, ты и выдумщица у меня, - сказал он, не улыбаясь.

Наверное, я тебе мешаю. Прости меня, не сердись, - сказала Мэри, делая гримасу милашки, которой стыдно.

Гамильтон промолчал, пытаясь сосредоточиться на коде.

Сегодня, как и вчера, удивительная погода. После ночного дождя, столько тепла и солнца. Должно быть земля уже высохла. Зря я так много спала. Ты уже ходил во двор?

Нет, дорогая, ты же видишь, я пока не могу. Но ты обязательно сходи.

А ты не обидишься, что я пойду без тебя? Мне нужно обдумать свой рассказ.

Ну, что ты! Нет.

Тогда я пойду.

Хорошо.

Гамильтон посмотрел на два контейнера, которые стояли за огромной покрышкой и вздохнул.

Пожалуй, пора, - сказал он сам себе.

Он подошёл и взял один из контейнеров с пометкой «Для Гамильтона», и с трудом поднял его на уровень глаз. Изучив разъём, и убедившись, что повреждений нет, он медленно и очень осторожно начал вставлять контейнер в специальное отверстие на управляющей панели. Через некоторое время послышался щелчок.

- Вот так.

Не сводя глаз с контейнера, который теперь лишь немного выглядывал из панели, Гамильтон вернулся к клавиатуре и нажал на ввод. На контейнере загорелась желтая лампочка. Затем он перевёл взгляд на монитор, где было схематично показано, что накопитель находится в шлюзе, и процесс передачи данных в хранилище Бродяги может быть запущен. Время передачи данных около двадцати часов. Гамильтон невольно обернулся на иллюминатор, оценивая шансы того, что кабель, соединяющий его транспортное средство и пусковую установку, будет испорчен.

Пылевая буря усиливалась. Иногда Бродягу несколько пошатывало, или так казалось из-за плохой видимости. Солнце полностью затянуло, но благодаря иллюминаторам было видно, что по земле прямо через оптоволоконный кабель перекатывались верблюжьи колючки, обломки обшивки техники, мусорные пакеты. Гамильтон закрыл глаза, сморщился и левой рукой вытер пот и сомнения со своего бледного лица.

Ну, ладно.

Набрав побольше воздуха, он начал медленно освобождать легкие и одновременно надавил ещё несколько клавиш на клавиатуре. На корпусе контейнера загорелся зеленый индикатор. И процесс пошёл. Квантовая нейронная сеть Бродяги через оптоволоконный кабель медленно закачивала код из контейнера - по системным свойствам идентичный биологическому материальному носителю личности Гамильтона. Он был предпоследний, кого следовало успеть закачать перед стартом.

 

Два года назад Гамильтон, глава лаборатории разработки квантовых компьютеров в Тегеране, купил ракету и написал в своём Твиттере.

«Ребята! У меня есть ракета. Теперь мы можем архивировать всех в Бродягу и отправить на Венеру».

На твит ответили миллионы людей, готовых принять участие в этой забавной акции, но тогда у Гамильтона ещё не было четкого плана, что делать. Он просто создал приложение, через которое все желающие могли прислать ему подробную нейронную карту нервной системы своего тела, включая головной мозг.

Распространенная забава в последнее время. И Гамильтон был, конечно, далеко не один, кто обещал архивировать личность. Но идея с отправкой на Венеру многим очень понравилась. Во-первых, у Венеры нет спутников. Мнимые спутники второй планеты находили десятки раз, но в действительности это были ошибочные наблюдения, оптические иллюзии. А Гамильтон пообещал, что абсолютно идеальная нейро-квантовая сфера под названием Бродяга сможет выйти на орбиту Венеры. Она будет получать достаточно энергии от Солнца, чтобы поддерживать динамические нейро-квантовые процессы внутри, и соответственно, множество заархивированных личностей смогут храниться в этом шаре почти вечность. Пока спутник не упадет на поверхность планеты. Но там он сможет получать энергию от химических процессов на самой Венере.

Так Гамильтон думал вначале. Но потом, по мере того, как начали приходить первые коды добровольцев, он понял, что способен на большее.

«Не просто хранилище, а новый дом вашей бессмертной личности!», написал он в своём Твиттере.

И получил массу вопросов, среди которых - «А какой там мир?» или «Сколько там будет полов? Можно ли выбирать?». И Гамильтон задумался. Он понял, что личность не ограничивается мозгом. Моделируя искусственный квантов-нейронный мир для одного человека, и включая в него другого, он должен был проводить границу личности не по черепной коробке, а по вещам, по идеям, и событиям, лежащим за пределами носителя.

Это было удивительно. Палка переставала быть просто палкой. Она становилась продолжением человека, как если бы это был протез. Поэтому создавать искусственный мир для нейропутешественников на Венеру было очень тяжело. Каждая новая личность стремилась поглотить все вокруг и установить своё нейронное главенство, так как это был не материальный мир, а мир, состоящий из одной только информации и связей. В какой-то момент Гамильтон увидел, что его хранилище превращается в один огромный мозг, состоящий из десятков других мозгов, а все личности поглощаются одной, состоящей из всех, и он остановил процесс. Задал новые параметры хранилища, защищающие отдельную личность от поглощения другой, но это было совсем непросто.

Прошло около месяца пока он решился написать: «Кажется мы справились с каннибализмом. В Бродяге снова мир и много бесплатной еды и секса».

И это имело большой успех. Рассчитанный на сотню индивидов, Бродяга начал быстро заполняться. Каждые новые сутки плюс один. А потом ещё и ещё. Пока не осталось только одно свободное место.

«Осталось последнее местечко», написал он новый пост.

Почти сразу он получил предложение в миллион долларов от неизвестного. Сделка состоялась, и эта личность была закачена. Но что-то было не так.

Гамильтон изучил характеристики забитого до отказа хранилища и с удивлением увидел, что в нем образовалось новое место. Но не на одного или двоих индивидов, а ещё минимум на тысячу. Казалось, что хранилище начало расти внутрь себя. Это было странно, и Гамильтон никак не мог понять причину, но решил, что это квантовый эффект. Ресурсы для хранения новой информации внутри сферы берутся из квантовой суперпозиции частиц. В какой-то степени, это было даже предсказуемо. Однако, до конца не понятно, что всё-таки тратится, когда хранилище растёт. За счёт чего это происходит.

Тем не менее, Гамильтон объявил, что продолжает заполнять сферу. Он хотел даже вернуть миллион, но неизвестный больше не ответил ему на сообщение. Это было странно. А потом начался весь этот ужас. Война, и море беженцев, бегущих в разных направлениях. Гамильтон уехал из Тегерана и переехал в пустыню, где был стартовый комплекс. Поместил Бродягу в ракету и спрятался от всего мира за иллюминатором своего передвижного комплекса.

Число желающих улететь, пусть и виртуально, на Венеру росло с каждым днём. Но ухудшилась связь и скорость передачи данных. И тогда Гамильтон, спрятавшийся там, где выживают только ящерицы и верблюды, познакомился с Мэри. Нет... об этом говорить невозможно.

 

- Я вернулась, - сказала Мэри.

Хорошо, - ответил Гамильтон.

Я придумала свой рассказ. Тебе интересно?

Ну, конечно.

Значит так, - начала Мэри. - Когда мне еще очень нравились девочки... Честно говоря, они и сейчас мне нравятся.

А как же я? - спросил Гамильтон.

Ну, ты, Гам, - сказала Мэри, - Ты это другое. Не надо сравнивать. Я тебя люблю.

Ладно, продолжай.

Так вот, - продолжила Мэри, - Я напишу рассказ про любовь, которая стала возможна только благодаря ученому, такому как ты, и про девочку, которая стала счастливой. Ты понимаешь, по-настоящему. В моем рассказе учёный разберет свою несчастную любимую на нейроны, уберет оттуда все несчастье, и соберет из них счастливую девочку, способную любить.

А ты хочешь быть настоящей? – спросил он.

Я? - удивилась Мэри. - Ну, конечно. Этот рассказ прочитают разные люди, и кто-то даже сможет его оценить.

 

Гамильтон не мог понять, что он чувствует. Это началось не сейчас и было запредельно. Сначала Мэри была просто одной из тех, кто захотел на Венеру. Но они начали переписываться, и начались видеозвонки. И скоро оказалось, что Гамильтон безнадёжно полюбил ее. А потом, когда Мэри, прислала свой файл, произошла беда. Ее дом взорвали, и Гамильтон остался лишь с контейнером с надписью «Для Мэри», спрятанным за покрышками. Это было больно и странно, но через неделю он подключил к Мэри микрофон и динамик.

Она начала говорить. Говорить и слушать, не известно, о чем думая, и неизвестно как интерпретируя происходящее. Удивительно то, что личность Мэри, как оказалась, вошла в контейнер с доброй половиной окружающего мира. Там был и дом, и сад. И воображение Мэри достраивало лицо Гамильтона на экране. А голос она слышала по-настоящему.

Теперь, когда, судя по последним новостям месячной давности, и по тому, что больше никто не пишет, и что кислород за пределами транспорта быстро кончается... неизвестно почему, но он кончается... и Гамильтон окончательно осел в своей передвижкой капсуле, теперь надо было уже совершить старт. Шутка и забава стала целью последних дней его реальной жизни. Надо было самостоятельно рассчитать траекторию. Загрузить в шлюз хранилища себя и Мэри. И нажать пуск. А потом помахать ракете вслед, надеясь, что ее полет будет успешным.

Ещё одна деталь. Надо разморозить сферу. Не буквально. Включить ее процессы, остановленные почти в самом начале эксперимента по причине нейронного каннибализма. Но это потом.

Ладно, Мэр, - сказал Гамильтон, проведший сутки, не смыкая глаз. - Твоя очередь.

Постой! - закричала Мэри. - Ты со мной даже не попрощаешься? Может хотя бы трахнешь меня на прощание?

Мы встретимся там, зайка. На Венере. Там очень красиво.

А вдруг что-то не получится? Ты во всем уверен, Гам? Дорогой Гам?

Да, зайка. Я должен спешить. До встречи!

 

Гамильтон был подчеркнуто спокоен. Он вынул из контейнера разъем динамика, и голос Мэри утонул в тишине. Хотя наверняка там, внутри, она говорила. Говорила не с кем-нибудь, а с ним.

Прошла ещё одна бессонная ночь. Мэри благополучно инсталлировалась в хранилище. И пылевая буря до сих пор не свалила Бродягу. Хотя несколько раз были очень сильные порывы, оторвавшие одну из антенн на крыше транспорта. Гамильтон перекрестился и включил обратный отсчет. Десять, девять, восемь...

Стоп! Закричал он. Надо было запустить сферу! Забыл.

Семь, шесть, пять...

Вот, вот, включил! Все. Успел.

Четыре...

Работает! Горит индикатор!

Сердце Гамильтона из-за адреналина успевало отстучать до четырех ударов между сигналами отсчета. Три, два, отключение кабеля, один, пуск.

Гамильтон увидел в иллюминатор огромную вспышку горящего газа, освещающую все вокруг и сжигающую пыль. На мгновение даже стало видно небо, затянутое коричневой пеленой.

Вот, оказывается, в чем дело, - сказал Гамильтон, закрывая глаза и садясь в кресло без сил. - Время. Я тратил время. Глупец!

Перед самым стартом, за две секунды, Гамильтон увидел, что нейроквантовые процессы в сфере, которые он разморозил, запустились, но протекали теперь иначе. Если раньше сигналы сбивались в единое светящееся поле, то теперь было видно, как каждый сигнал медленно, очень медленно, двигался по нейронным каналам. Вот куда ушли ресурсы, понял Гамильтон. Возможно, внутри сферы проходит одна минута, пока за ее пределами пролетает целый год, целая вечность.

Гамильтон не стал дожидаться пока через несколько часов в транспорте кончится кислород. Он вышел проводить Бродягу, и пожелать ему счастливого пути. Ведь теперь отдельно от него, где-то в космосе, жило то, что было ему так дорого. Его любовь.

 

***

 

Гамильтон делился со мной очень многим, но не всем. Что-то я знаю из записей с камер, которыми всегда было напичкано его жилище. Что-то мне рассказала Мэри.

Но я не понимал их связь. Сколько ни старался я не мог понять, что американский светило квантовой физики, нанятый правительством Ирана, нашёл в этом юноше, который очень старался быть кем-то другим, но только не собой.

Начиная с восемнадцати лет Мэри съехала от матери и начала зарабатывать сама. Точнее она нашла источник дохода, который не сочетался с проживанием в родительском доме. Поэтому она сняла квартиру, и у неё ещё оставались деньги, чтобы помогать матери, хотя и редко. Почти каждый день по пять или больше часов она проводила, снимаясь для онлайн порно сайта в образе эльфа. При этом ее заработок в час в хорошие дни составлял от пятидесяти до сотни долларов. Гигантские деньги. Но в неудачные дни, к сожалению, она могла несколько часов вертеться голышом перед камерой, гримасничать, жонглировать игрушками, и все это за сущие копейки.

После развода Гамильтон был одинок, но нельзя сказать, что он искал отношений. Его сердце не просило ничего, но время от времени он коротал вечера, изучая что нового и необычного предлагает искусство порно.

Когда он столкнулся с Мэри в первый раз, он не сразу понял, что это переодетый парень. Его улыбка была так по девичьи чиста, что Гамильтон сначала даже залюбовался.

Вскоре, осознав ошибку, переключил канал.

Когда он второй раз случайно увидел Мэри, то собирался сделать то же самое, но на этот раз у него был включён звук, и Гамильтон случайно услышал, что Мэри не просто стонет, как это делают остальные, а говорит. Причем говорит что-то осмысленное, о своей жизни.

Гамильтон был поражён. Перед ним впервые за много лет предстал человек. Целостный, интересный, наивный, но открытый и бесстрашно раскрывающий миру не только своё тело, но и свою душу. Мэри буквально ошпарил его своими наивными и очень бытовыми откровениями, мыслями и фантазиями, которыми он делился, будучи почти без одежды, с очаровательной улыбкой на лице, и Гамильтон мгновенно ощутил притяжение. Странное, противоестественное, вызывающее у него внутренний протест и дискомфорт, но все же притяжение.

Вне всяких сомнений внутри Мэри была девушкой, гораздо более женственной, чем многие из женщин. Но эта девушка не боялась показаться смешной или глупой. Жизнь приучила ее ко многому. Даже без одежды, и игриво улыбаясь, она была словно в броне. Ее беззащитность и уязвимость делали ее только ещё сильнее и притягательнее. А ум и непосредственность добавляли к образу легкий шарм и налет недоступности.

Гамильтон понимал, что его чувства к Мэри скоротечны, и не могут быть взаимны. Ещё несколько лет и этот эльф... Уйдут шарм и непосредственность. А он сам, академический профессор, связавшись с этим существом, лишь разбередит сердце и оставит в нем шрамы, чувство неполноты жизни и одиночество. Поэтому вначале Гамильтон ничего не предпринимал.

Потом началась война, и Мэри все чаще во время сеанса онлайн порно становилась грустной и рассказывала что-то печальное. Потом сеансы стали реже, и Гамильтон, видевший, как рушится мир вокруг, написал ей:

Мэри, полетим на Венеру?

Да, отлично, - ответила она без колебаний, как будто он предложил пройтись в парке.

Он не просил и не предлагал денег, и почти сразу признался в своих чувствах.

Общаясь с Гамильтоном по видеосвязи Мэри сильно изменилась, и вела себя как обычный парень, хотя и отзывалась о себе как о женщине, то и дело переходя от серьёзных тем к тяжёлому провинциальному флирту. Это странное сочетание добило защитные механизмы Гамильтона окончательно. Он сдался, и больше не мог скрывать от себя, что влюблен именно в это существо во всех его проявлениях, а не только в его мужскую или женскую части личности.

Мэри, как ни странно, очень заинтересовала идея полететь на Венеру в качестве цифрового кода, в виде которого ее можно даже как-то улучшить, при желании.

Гамильтон заказал ей аппарат для сканирования мозга. Несмотря на заработок, она все же не могла себе его позволить и ему пришлось заплатить. Так Гамильтон стал обладателем ее кода, какое-то время развлекаясь, сравнивая поведение живой Мэри с ее нейроквантовым двойником в контейнере. Он общался с обеими, как ни в чем не бывало.

Электронная Мэри через некоторое время начала догадываться. Хотя ее мозг поначалу успешно моделировал свою действительность, со временем в отсутствии материального мира вокруг, он начал съеживаться и усыхать. И Гамильтон прекратил общение с контейнером «Для Мэри», заморозив его, и переключившись полностью на первоисточник Мэри.

Понимая, что есть бэкап, Гамильтон стал позволять себе вольности и даже иногда грубости, как бы тестируя Мэри. Но она уже не могла без него.

Станцуй для меня, - сказал он однажды в три часа ночи, когда Мэри из последних сил резалась в шутер, и у нее слипались глаза.

Я устала, мне неохота, Гам. - сказала Мэри, зевая.

Тебе это кажется. Я сейчас добавлю тебе адреналина. Секунду.

Нет, милый, не надо.

Давай, танцуй! Зачем я тебя завёл...

Черт, Гам, я проснулась! Выключи эту штуку. Хорошие девочки уже спят.

Мэри, ты транс, а не девочка. Трансгендер. Грязный похотливый парень на гормонах. Вставай-ка!

Она посмотрела на него странно. Но встала и улыбнулась. И начала танцевать, как ни в чем не бывало. А Гамильтона переполняло чувство путешествия в неизведанное, совсем новое поле.

Но экспериментам с психикой реальной Мэри не суждено было продлиться долго. Она погибла во время очередной бомбежки.

Гамильтон тяжело перенес потерю. Возвращение к экспериментам над электронной версией были лишь вопросом времени. Как ни убеждал он себя в том, что это ослабит Мэри номер два, и заставит ее страдать, но справиться с желанием вернуть это волнующее чувство было тяжелее.

Мэри превратилась в далёком убежище Гамильтона во что-то вроде радио, которое говорило и говорило на разные забавные темы, как будто перебирая все самое глупое и наивное, что вообще только можно представить.

Время от времени Мэри задавалась вопросами, на которое Гамильтон не хотел отвечать. Но она, что удивительно, не настаивала. А Гамильтон твёрдо решил встретиться с Мэри в новом прекрасном нейроквантовом мире, который он сам же и должен был построить. Платоновский мир идей в исполнении Гамильтона с каждым днём становился все лучше. Проблема была только одна. Было неясно, что должно выполнять в этом мире роль материи, общей для всех жителей.

Каждая новая нейроквантовая проекция мозга, помещенная в сферу, воспринимала все остальные проекции как материю и пищу, а не как других индивидов. Поэтому Гамильтон был вынужден применить хитрость. Ценой дополнительно огромного места в хранилище, он помещал проекцию каждого индивида не однократно, а дважды. При этом вторую проекцию он лишал квантовой подвижности, оставляя только коммутативные свойства. А затем все вторые проекции объединил в единую сеть особым скоростным каналом. Это гипернейронное образование начало выполнять для жителей сферы функцию и внешнего мира, и их собственного тела, как части внешнего мира. И Гамильтон назвал его - Бесконечный город.

Но потом возникла новая проблема. И снова, как ни странно, эту проблему озвучила в одном из своих монологов Мэри. Она сказала, что если Гамильтон настроен создавать искусственный мир, и намерен переселять туда саму Мэри, то он должен позаботиться о том, чтобы этот мир был прекрасным и справедливым. Гамильтон никогда не думал об этом. Надо сказать, что его до сих пор интересовала только сугубо техническая сторона вопроса как спасти человеческие души. Политику, верования, в конце концов, законы физики в своём новом мире он и не собирался моделировать. Сама мысль о том, что он это может, пришла не к нему, а только к Мэри, которая фантазировала часами напролёт совершенно без устали.

Слушай, Гам, - сказала она однажды, - Сделай новый мир бесконечным. Чтобы все могли путешествовать сколько угодно. А то Земля стала очень маленькой для путешествий.

Хорошая идея, Мэр, - ответил Гамильтон, удивляясь, что сам не подумал об этом.

А ещё, знаешь что, - она звучала загадочно, - Пусть в этом мире будет какая-то волшебная штука, которая будет, как бы это сказать...

Волшебная?

Да, конечно. Ну, для нашего мира волшебная, а для нового нет. - она засмеялась, - И она могла бы отвечать на любой вопрос. Такая универсальная машина, понимаешь.

Да, я понимаю. А зачем? Разве такая машина может принести пользу? По-моему, счастье в радости познания чего-то нового.

Ну, конечно, может, дурачок. Такая машина придает смысл всему. Это будет, ну... помнишь, как у Архимеда, точка опоры, - сказала Мэри и улыбнулась.

Гамильтон немного подумал и сказал:

Вообще-то, у людей давным-давно были Оракулы. Но это не делало их счастливыми, Мэр. Ты уверена?

Ты, кажется, не понимаешь, милый. Оракулы были шарлатанами. А я говорю тебе - создай машину, которая будет знать все. Поступи лучше, чем Боги, создавшие наш мир.

И тогда я понял, что она имеет в виду. И Гамильтон тоже понял. Не раз мне в голову приходила жутковатая мысль, что, начиная осознавать себя, человек оказывается в положении детектива, вынужденного расследовать всю жизнь очень странное дело с нуля. И хуже всего не то, что он не знает, кто он и где. Хуже всего то, что он не знает, что именно расследует. То есть на какой именно вопрос он должен искать ответ.

И, когда я это понял, мне стало ясно, что мир Гамильтона и Мэри имеет много недостатков. И их надо ещё доработать. И прав был Гамильтон, глядя в нейронную проекцию своего отражения в нейронной проекции зеркала, что он ещё не все толком обдумал. Честно говоря, у него почти нет никакой возможности что-то сейчас обдумать, так как, находясь внутри созданного мной мира, он в настоящее время никак не связан с тем, что находится снаружи. Ведь я временно отключил кабель, чтобы дать им немного самостоятельности.

Но Мэри... Мэри это совсем другое дело. Я буду бесчестен, если не признаю, что она сама не знает себе цену. Ведь она появилась в моем мире только тогда, когда Гамильтон создал свою универсальную машину совсем в другом месте и в другое время. Появилась так, как будто всегда в нем была. Как квантовая частица в том эксперименте, возникающая в далеком прошлом, чтобы помочь нам с интерпретацией того, что мы наблюдаем в данную секунду.

Мэри всегда была одинока. Всегда. И всегда была влюблена. Как какая-то физическая частица с такими свойствами. Повышенное содержание дофамина и адреналина и сниженное содержание серотонина. Клиническая картина влюбленности у любого биологического человека, что бы там ни говорили о чувствах. В нейроквантовом мире роль нейромедиаторов и гормонов выполняют фотоны, электроны, позитроны и другие... хм... виртуальные частицы.

Кстати, из чего состоит электрическое поле? Физика учит нас, что мир материален, а вот электрическое или магнитное поле, самое обычное, без которого сложно представить себе любое устройство от радиоприемника до пылесоса, состоит из виртуальных частиц. Сложно поверить, но из виртуальных фотонов, которые как бы есть, но ведь фотоны очень быстрые и должны вроде как разлететься, а магнитное поле - вот оно. Притягивает вот этот болтик, и никуда не разлетается. Ибо фотоны там необычные - виртуальные. По большому счёту, их там просто нет, но, чтобы нам было проще с этим смириться, и не приходилось городить метафизику, мы говорим, что они там есть.

Так я размышлял, тестируя свою виртуальную личность в сфере. Здесь не было дофамина, серотонина и адреналина, но чувство влюблённости было. Дофамин делает тебя зацикленным на чем-то, недостаток серотонина заставляет чувствовать неудовлетворенность, а избыток адреналина придает этому букету эмоций привкус напряжённости. Если убрать адреналин, и дождаться пока дофамин достигнет более или менее приемлемого уровня, влюбленность превращается в обычное одиночество. Страдание становится менее острым, но теперь оно больше не ситуативно. Оно фундаментально, и ставит перед тобой ужасные вопросы о смысле бытия, даже если ты едешь на метро, и тебя то и дело толкают в проходе.

В виртуальном мире все кажется ненастоящим, игрушечным. Здесь как будто не действует гравитация, как будто нет в самом деле химических реакций и законов сохранения. Что же здесь работает?

 

Экономика.

Что? - я отвлекся.

Очень простая экономика. Ты можешь раздеться почти сразу или долго заманивать и подогревать публику. В первом случае ты получишь почти точно свои сто или сто двадцать баксов. Во втором - есть варианты. Тебя либо прокатят, и ты останешься голодным, либо когда ты, наконец, стащишь свои трусики, у народа случится приход - а ты получишь легко и триста и даже триста пятьдесят долларов.

Мэри, ты об этом? - я почувствовал, как слабеют мои надпочечники, - Тебя что-нибудь ещё интересует, кроме работы?

Мэри перестала улыбаться и замолчала. Потом она сказала:

Ты обещал мне кислород. Обещал много воздуха. А я дышу и дышу, и теперь когда я знаю, что его здесь нет, я просто перестала.

Она посмотрела на меня строго и добавила.

Нет, правда, а зачем?

И я подумал в ответ, а действительно, зачем. Красота Мэри была из другого мира, другой природы. Не женская, и не мужская, и одновременно берущая все лучшее из обоих источников. Наверное, Гамильтон полюбил ее улыбку именно за это. При всех недостатках, он увидел в Мэри такую искренность, которой не было и, главное, не могло быть ни в ком. Она была напрочь лишена и мужского невежества, и женской хитрости. Все ее милые желания были на поверхности. Она была, словно, другой расы.

Я влюблялась пять раз, - сказала она.

В кого?

Два раза в парней, и три раза в девушек.

А я в их числе?

Ну ты же не девушка, камон! - она весело засмеялась.

Бандаж на тощем теле Мэри смотрелся органично. Мир катился к черту, и я перестал бояться. Теперь я понимал, что не важно, чем ты дышишь. Неважно, выдыхаешь ли ты на самом деле кислород. Не важно, что Мэри так одинока со мной. И даже неважно, что я так одинок с ней. Важно другое - флуктуация той нежности, которая объединила нас. Возможно, что из нее могло бы что-то выйти.

* * *

 

Есть! Есть! Получилось, наконец-то! - с криком, распахивая двери кафедры, вбежал человек лет пятидесяти в белом халате. Вбежав, он согнулся и оперся руками о колени, переводя дыхание. - Наконец-то.

Собравшиеся в помещении ученые с трудом оторвались от чертежа, который они изучали до того, как их прервали крики, и вопросительно, как будто люди которых только что разбудили, уставились на гостя. Мысленная работа, и глубокая дискуссия, в которую они были погружены, казалось, отнимала все силы, превращая каждую калорию тела в квант познания. При этом окружающий мир, с его перипетиями и событиями, отходил на второй, а может быть и третий план. Через несколько секунд один из учёных, с короткими седыми волосами, первым сообразил, что происходит.

Неужели это случилось!? - сказал он с надеждой в голосе, вскакивая со стула и подбегая к гостю, обнимая его и увлекая к общему собранию, - Пойдём, Роберт, ты все нам расскажешь. Все медленно и по порядку, не волнуйся.

Седой учёный усадил Роберта за свободное место, сам обошел и сел во главе стола, и воцарилась небольшая пауза. Некоторое время гость смотрел на коллег и собирался с мыслями. Все терпеливо ждали его слов.

Простите, что я прервал вас. Прости Билл, - начал он извиняющимся тоном.

Ничего, - отозвался седой учёный, - Мы очень давно ждали этого. Любой на твоём месте поступил бы так же.

При этих словах остальные собравшиеся одобрительно кивнули, и это придало Роберту уверенности.

Спасибо, господа. Спасибо, Дженифер. Я постараюсь быть кратким. - он откашлялся и продолжил, - Как вы все прекрасно знаете, около пяти лет назад правительство передало в распоряжение нашего института универсальную машину великого правителя Гамильтона, и мы немедленно приступили к ее изучению в надежде применения для научных целей. Учитывая неоценимый вклад правителя Гамильтона в науку, да и вообще, во всю нашу жизнь, мы могли ожидать, что его машина может быть поистине уникальным аппаратом, способным перевернуть наши представления о мире. Это с самого начала была для нас очень важная и волнующая задача.

Да, - сказал лысый мужчина в очках, - Мы это знаем. Но мы также знаем и то, что за пять лет изучения машины мы не достигли никакого прогресса. Я лично занимался этим около шести месяцев. Что могло измениться? Машина совершенно неприступна.

Все верно, Джим, - ответил Роберт, смущенно улыбаясь, - Она действительно неприступна. Точнее, была неприступна. И нам бы так и не удалось понять принцип ее действия, если бы не случай. Но, к счастью, на прошлой неделе произошло нечто удивительное. Наша младшая лаборантка Мэри, ещё очень молодая и неопытная девушка, игралась в лаборатории с лазерной указкой, и случайно направила ее на машину.

С лазерной указкой!? - возмутился Джим.

Как интересно, - сказал седовласый Билл, - Продолжай, пожалуйста.

Да, - сказал Роберт, - Джим, у тебя есть причина возмущаться. Я знаю, что твоя команда пыталась воздействовать на машину лазером, но это не дало результатов. Однако, у Мэри не было никакого плана. Она просто игралась с лазерным зайчиком, переключая насадки указки, и когда она вставила насадку с сердечком, то, играясь, случайно навела его на универсальную машину, которая мгновенно преобразилась. Обычно чёрный непроницаемый куб стал светиться.

Как это прекрасно! Я хочу это увидеть! - сказала Дженифер. - После стольких лет, подумать только. Но почему ты не рассказывал нам всю неделю?

Что ж, - сказал Роберт, - Вы знаете как я отношусь к этой машине. Я не хотел говорить вам, пока не разберусь. Могло сложиться впечатление, что это какая-то игрушка, созданная для развлечений. На самом же деле план ее создания просто поражает воображение.

Говори, что там? - нетерпеливо сказал Джим.

Хорошо, - сказал Роберт, - Простите, я больше не буду отвлекаться. После того как машина засветилась, по её поверхности начали бегать точно такие сердечки, какие испускала лазерная указка. А через минуту все исчезло, а машина начала издавать глухой тихий, но резкий звук, похожий на биение самой толстой пары струн контрабаса. И это продолжалось до сегодняшнего дня. Все это время мы активно использовали весь наш лабораторный арсенал, пытаясь понять, что происходит внутри машины. Но безуспешно. Но сегодня, пять минут назад, звук прекратился, и на поверхности куба на некоторое время появилась надпись. И меня тут же осенило!

Надпись?! - восхищенно воскликнула Дженифер.

Совершенно верно. Одно слово: «Любовь», - произнёс Роберт, замечая разочарование на лицах своих коллег. Только Дженифер смотрела на него с улыбкой.

Седовласый председатель, Джим в очках и ещё несколько серьёзных учёных переглянулись с легким недоумением в глазах.

Спасибо Роберт, - сказал председатель, - Это очень интересный рассказ. Только теперь даже я не понимаю, что вызвало у тебя такой энтузиазм, что ты немедленно решил нам об этом сообщить. Свечение и это слово - все ещё недостаточный результат, чтобы праздновать победу.

Послушай Билл, - сказал учёный в белом халате, - Неужели вы не понимаете? Неужели ты не понимаешь?

Нет, - сказал Билл. А Джим подтвердил кивком, что тоже не понял.

Хорошо, я объясню. Ведь это настоящая сенсация, которая изменит все. И переселение на Марс, о котором вы тут спорите каждый день, и решение любой задачи, сколь бы неразрешимой она не казалась, теперь возможно.

И как же? - спросил Билл.

Известно, что великий правитель Гамильтон был не просто учёный. - продолжил Роберт. - Он занимался методологией науки. И всю жизнь после невероятного успеха создания Бесконечного города он пытался решить одну методологическую проблему.

Универсальный алгоритм, - сказала Дженифер, на это раз, очень серьезно.

Да, универсальный алгоритм. И он формулировал это так. «Представьте, что вы хотите научить компьютер решать любые познавательные задачи. Любой сложности. Что для этого нужно? Очень просто. Нужно разработать такой алгоритм, который бы позволял простыми действиями неуклонно двигаться к решению задачи. Пусть и на бесконечно малое расстояние, но, чтобы каждый раз обязательно становясь чуть ближе к решению. В этом случае мы могли бы создать гипер-мощный компьютер, который начнет совершать эти крошечные квантовые шаги к решению любой задачи с огромной скоростью. И задача любой сложности будет рано или поздно решена. Любая, сколь угодно сложная, задача». Он говорил, что проблема современной науки в том, что мы никогда не можем быть уверены, что каждый наш шаг приближает к решению задачи. Поэтому такой универсальный алгоритм ускорил бы научный прогресс в сотни раз. Неужели вы не понимаете, что машина Гамильтона это и есть его посмертное гениальное решение этой проблемы.

Раздались жидкие хлопки.

Браво! - сказал Джим, - Браво! Вот это успех. Машина превращающая лазерное сердечко в слово «любовь» это универсальный алгоритм? А если навести на него лазерную картинку бургера, то он тоже решит эту сложнейшую проблему, немного пошумев и попереливаясь, через неделю выдаст слово «бургер»!? Это и впрямь прогресс! Нечего сказать.

В том-то и дело, Джим, Билл, коллеги, - Роберт говорил очень возбужденно, - Что этому универсальному алгоритму нужно одинаковое количество времени, чтобы решить любую задачу. И самую простую и самую сложную. Он проникает в самую материю мироздания, разбирает ее на кванты мельчайших смыслов и собирает заново. Для этого алгоритма вообще не существует сложности. Понятия, элементы с которыми он имеет дело, все одинаково бесконечно сложны.

Это и впрямь любопытно, - выдал после небольшой паузы седовласый председатель, - В этом даже есть смысл, Джим.

Все немного помолчали в задумчивости.

Вот что, - сказал председатель, прерывая тишину, - Мы поступим так. Прежде чем делать выводы, мы доложим правительству о наших догадках, и попросим их о продолжении экспериментов. Если Боб прав, а он возможно прав, правительство должно быть в курсе. Ведь тогда этот агрегат представляет огромную ценность и несет ещё большую опасность.

Но Билл! - запротестовал Роберт, - Я надеялся, что смогу продолжить эксперименты. Ведь именно я догадался в чем секрет этой чертой коробки.

Да, Роберт. Ты сможешь продолжить, но только после того, как правительство ознакомится с результатами. Но ты молодец. - резюмировал Билл. - И, да, Роберт. Похвалите эту девушку. Как ее?

Лаборантку Мэри?

Да, ее. Если бы не ее ошибка, вы бы так до сих пор ничего и не поняли.