Плацдарм

 

 

– Главная цель всех наук одна – счастье человечества.

– А из чего оно складывается, ваше счастье?

– Из удобной, спокойной и свободной жизни, с одной стороны. А также из строжайшей самодисциплины, вечной неудовлетворенности, стремления украсить жизнь, расширить познание, раздвинуть пределы мира.

/Иван Ефремов «Час Быка»/

1

апрель, 1993 г.

Апрель в Питере не такой тёплый, как в южных регионах нашей страны, и всё-таки солнечных дней обычно больше, чем ненастных — постепенно прекращаются заморозки, поднимается температура… Жить становится радостнее. Правда иногда случается, что после резкого потепления снова возвращаются холода, срывается дождь, снег — тогда весь май идёт насмарку.

Именно о превратностях питерской погоды размышлял Степан Олегович Рогель — 53-летний историк по образованию и социолог по профессии — неторопливо вышагивая по набережной Обводного канала к месту работы.

Высокий, плечистый и полный, с кудлатой седеющей головой и короткой густой бородой, он походил на добродушного медведя-увальня. Особенно сейчас, когда шёл, подставив лицо яркому солнцу и щуря глаза от слепящих бликов, падающих на толстые стёкла очков.

В очередной раз подмигнув не по-апрельски жаркому светилу, Рогель собрался поворачивать на Измайловский проспект, когда рядом завизжали тормоза и на обочине остановилась чёрная новенькая «Волга». Социолог увидел её боковым зрением, но никак не соотнеся с собой, прошёл мимо неспешной походкой. Не отреагировал и на оклик: только звук торопливых шагов за спиной, заставил его остановиться и бросить назад недоумевающий взгляд.

Его догонял высокий худощавый мужчина с таким усталым лицом и выступающими скулами, что на ум невольно пришло сравнение с истощённым узником Освенцима.

«Курит, — снисходительно подумал социолог, — Оттого и тощий такой, и одышка… При его-то цыплячьем весе...»

От его цепкого взгляда не укрылся ни идеально отглаженный чёрный костюм, ни галстук, мастерски завязанный «Виндзорским узлом», ни странная манера преследователя касаться пиджака в районе рёбер, словно у него что-то болит.

— Вы мне? — закончив краткий осмотр, осведомился Рогель, — Чем я могу вам помочь?

— Степан Олегович Рогель, не так ли?

— Допустим. Что вам угодно?

— Нам нужно поговорить. Пройдёмте в машину.

— Простите, — поинтересовался социолог, снисходительно склоняя голову и поправляя очки, тут же сползшие на нос, — А вы не хотите для начала представиться?

— Не хочу, — отрезал собеседник, — Моё имя ничего вам не даст. Пройдёмте.

И он сделал приглашающий взмах рукой в сторону ожидающей машины, у которой тут же распахнулась задняя дверца.

— Простите, вынужден вам отказать, — тут же напрягся Рогель, — Я и без того уже опаздываю. Не до разговоров.

Он сделал шаг в сторону, пытаясь уйти от пожелавшего остаться анонимным собеседника, но тот удручённо покачал головой, резко дёрнулся навстречу и заломил социологу руку за спину, после чего толкнул в сторону «Волги», рядом с которой маячил ещё один молодчик.

— Да что вы себе позволяете?! — возмутился Рогель, бессильно трепыхаясь в руках похитителей, торопливо трамбующих его в машину, — Кто вы такие вообще?

«Вот тебе и дохляк...»

— Я же сказал: кто мы такие вам знать не нужно, — выплюнул, задыхаясь, скуластый, устраиваясь на переднем сиденье и кивая водителю, — А нужно знать только то, что вскорости вас ожидает весьма занимательная беседа как раз по вашему профилю. Ничего неприятного и угрожающего. Но я вас очень прошу, Степан Олегович: не создавайте себе сложностей. Избивать мы вас, конечно, не будем, но вырубить — вырубим. Поэтому не дёргайтесь, договорились?

Рогель не стал отвечать на этот вопрос — лишь тягостно вздохнул, покосившись на сидящих по обе руки «молодцев». Вслух же, из чистой вредности, произнёс:

— Курить вам надо бросать, вот что.

От его неожиданного «вердикта» водитель и парни зафыркали, а скуластый закашлялся и через силу выдавил:

— Спасибо за заботу, Степан Олегович. Что бы я без вас?..

 

2

Нарочно или нет, но «Волга» петляла по питерским дворам так долго, что социологу надоело следить за дорогой и он погрузился в сонную апатию, вызванную затянувшимся безмолвием. На все вопросы спутники отвечали неохотно, короткими репликами-отговорками, ясно дающими понять: спрашивать у них что-то бессмысленно.

Наконец, машина остановилась у подъезда обычной панельной многоэтажки, мало чем отличающейся от десятков близнецов, расположенных в противоположных частях города. «Молодец», сидящий справа от Рогеля, распахнул дверцу — они вышли из авто и гуськом, как недавно вылупившиеся утята, направились в подъезд вслед за мамой-«скуластым».

Это была излишняя предосторожность — социолог уже смирился со всей этой ситуацией и даже придумал, что будет врать в институте насчёт своего отсутствия. Поэтому шёл расслабленно, то и дело косясь по сторонам и пытаясь сообразить: в каком же всё-таки районе они находятся?

Лифт не работал. Синхронно топая по лестнице, они поднялись на нужный этаж и остановились перед самой обычной дверью. Без номерка.

Стоящий впереди «скуластый» трижды, определённым манером, надавил на кнопку звонка, вставил ключ в замок и распахнул дверь. За нею оказалась вторая, открывающаяся вовнутрь. Толкнув её, мужчина приглашающе махнул рукой и кивнул социологу:

— Прошу.

Конвой тут же перегруппировался и кто-то из парней слегка подтолкнул Рогеля в спину. Он сделал шаг, другой… и оказался в тёмном коридоре — дверь сзади захлопнулась, замок щёлкнул, и мрак стал совсем непроглядным.

Пару секунд Степан Олегович стоял не двигаясь. Когда глаза немного привыкли к окружающей черноте он вздохнул, повернулся лицом к дверям и принялся обшаривать стену в поисках выключателя. Свет зажёгся, но не под его ладонью. Чуть вздрогнув, Рогель развернулся на сто восемьдесят градусов и встретился взглядом с молодым мужчиной, стоящим в противоположном конце коридора.

Невысокий, худощавый, с редкими бесцветными волосами и вытянутым унылым лицом, тот выглядел непримечательным и как будто застенчивым; но социолог, обманувшись в первом впечатлении единожды, не спешил заблуждаться во второй раз.

Так, рассматривая друг друга, мужчины молчали довольно долго — с минуту, а может быть и больше. Наконец, убрав с выключателя ладонь, хозяин квартиры заговорил отрывисто и негромко:

— Рад вас видеть, Степан Олегович. Простите за доставленные неудобства. Поверьте, иначе я поступить не мог. В другой ситуации нам бы не удалось поговорить откровенно.

Рогель вздохнул, пригладил ладонью топорщащиеся на затылке волосы и устало поинтересовался:

— О чём поговорить-то? И как мне вас называть? Или это тоже секрет?

— Не секрет, — собеседник чуть запнулся, — Зовите меня… Николаем. А поговорить… Мне рекомендовали вас как высококлассного аналитика. Такого, знаете, что лучше любой гадалки.

Он коротко улыбнулся, обозначая шутку и кивнул в сторону одной из дверей:

— Надеюсь, вы не против выпить со мной кофе? Разговор будет долгим. Пойдёмте на кухню.

И, не дождавшись ответа, повернулся и толкнул дверь в комнату.

3

Пройдя следом, социолог с любопытством осмотрелся. Как ни странно для домов этого типа, кухня оказалась очень большой и разделённой на две зоны — обеденную и «стряпчую». Это выглядело так непривычно, что Рогель завертел головой, удивляясь, откуда взялось столько пространства в самой обычной малогабаритной квартире. Потом спросил:

— Николай… Вы сказали, вам кто-то меня рекомендовал. Кто, если не секрет?

Тот, на секунду отвлёкшись от меланхоличного помешивания стоящего на плите кофе, усмехнулся, ловко уходя от прямого ответа:

— Вы очень известная личность в узких кругах, Степан Олегович. Участник международных конкурсов, номинант и лауреат… А скажите-ка: отчего в своё время вы отказались от поста директора института? А?

Рогель чуть задумался, мысленно восхитившись находчивостью собеседника и подосадовав, что сам так не научился поворачивать разговор в нужную сторону. Николай, сняв джезву с огня, принялся разливать напиток в подготовленные кружки и повторил вопрос, насмешливо косясь на социолога:

— Так почему же?

Сообразив, что ему не ответят, Рогель смиренно вздохнул, забрал с барной стойки выставленные из холодильника сырную и мясную нарезку и понёс их на стол, ворчливо объясняя:

— Считайте меня старым чудилой, если угодно. Не захотел.

— А если «не угодно»? — выйдя из кухонного «отсека», Николай забрал со стойки кофе и протянул одну порцию социологу, который, поставив на стол тарелки, снова повернулся к нему, — Или что-то личное?

Рогель чуть раздражённо передёрнул плечами, забрал кружку и нехотя признался:

— Понимаете... Николай. Я скорее творческий человек. Командовать не моё. Нет желания брать на себя ответственность за чужие грехи. Нет умения приказывать так, чтобы люди безоговорочно слушались. Для меня власть — это обуза, а не возможность возвыситься.

Он глотнул кофе, и, не дожидаясь приглашения, отодвинул стул, грузно опускаясь на сиденье. Собеседник последовал его примеру. Дождавшись, пока тот устроится поудобнее, социолог произнёс:

— Спасибо, кофе очень вкусный. Но я переформулирую свой вопрос. Скажите, почему вам потребовался именно я? Только не нужно снова говорить о моей незаменимости! Что повлияло на ваш выбор?

Улыбаясь его настойчивости, Николай отпил кофе, поставил кружку в блюдце и ответил, глядя прямо в глаза:

— Я счёл, что только вы способны с пониманием отнестись к поставленной задаче. Судя по вашей биографии, вы мой единомышленник.

— Вот как?

— Именно так.

— И чего же вы хотите?

— Ответов. Но возможно, вначале мой вопрос вас шокирует. Покажется глупым или наивным. Не сочтите меня ребёнком или фанатиком. Я всё понимаю. Вы ведь патриот, Степан Олегович? Тогда сумеете оценить мой замысел. Скажите, что бы вы сделали для того, чтобы наша нищая и разорённая страна не просто поднялась из руин, но и стала по-настоящему великой? Чтобы люди, населяющие её, были счастливыми и самодостаточными, как герои книг Ефремова? Как на руинах современной России построить идеальное общество и вырастить цельных людей?

 

4

От такого причудливого поворота в разговоре Рогель обалдел, и изумлённо вытаращив глаза, воскликнул:

— Идеальное общество! Вы…пошутили, да? Это какой-то розыгрыш? Проверка?

— Ну почему же. Не розыгрыш. Я совершенно серьёзен. Но если вам так проще — давайте поговорим абстрактно. Вообразите наших добрых и ленивых людей, благодаря Петру I впитавших в кровь комплекс голодранца и недоумка, привыкших коситься на Запад в поисках «правильных» ответов и решений… Что нужно сделать, чтобы переломить такое отношение к себе и своей стране?

Социолог озадаченно нахмурился и замолк, принявшись постукивать пальцами по столешнице и недоверчиво посматривая на собеседника, терпеливо ждущего ответа. Наконец, решился:

— Вы же понимаете, Николай, что подобные вещи не делаются с кондачка. Все эти абстрактные рассуждения, как игра в испорченный телефон. Одно могу сказать точно: чтобы у человека сформировалось адекватное и критичное восприятие реальности, важно заниматься этим с детства. Да, есть множество техник, позволяющих управлять поведением человека. Но вас, насколько я понял, не это интересует?

— Минус подобных техник в том, что ими может воспользоваться любой умелец. Управлять толпой, преследуя свои интересы. Но если, как вы сказали, у человека сформировано адекватное и критичное восприятие реальности, то влиять на его сознание дешёвыми манипуляциями довольно проблематично. Поэтому меня интересует именно становление зрелого человека, а не психические игры с разумом и внедрение установок, пусть и положительных. Что вы думаете по этому поводу?

Николай сощурился и чуть вскинул брови, вопросительно глядя на Рогеля. Но социолог молчал, погрузившись в размышления и нервно теребя без того уже взлохмаченную бороду. Не дождавшись ответа, тот продолжил:

— Ну, хорошо. Вы сами сказали, что важно с детства заниматься вдумчивым воспитанием. Давайте поговорим об этом. Как это нужно делать? Кто должен это делать? Родители? Но справятся ли они? Может ли несчастный человек научить другого быть счастливым? Как учить тому, чего не умеешь сам? Дети обучаются на живых примерах, а не на теоретических выкладках и муштре…

Лицо Рогеля исказила мучительная судорога, словно от страшной боли — вскочив, он принялся метаться по кухне взад-вперёд, как загнанный в клетку зверь. Николай наблюдал за ним с любопытством, чуть переставив стул, чтобы не упускать социолога из вида. Наконец, заскучав от ожидания, добил очередным вопросом:

— Вот скажите мне, уважаемый Степан Олегович… Допустим, у меня есть идея, как наладить воспитание. Но как сделать так, чтобы родители по доброй воле отказывались от детей, отдавая их воспитание в руки государства?

Социолог остановился так резко, словно налетел на невидимое препятствие. Потерев лоб, он развернулся лицом к собеседнику, несколько мгновений внимательно смотрел ему в глаза, затем чему-то кивнул и направился к своему стулу.

— Однако… Как я понимаю, вы и правда немало над этим раздумывали. Ну, что касается вашего последнего вопроса, это как раз довольно просто устроить.

Одним глотком допив остатки кофе, Рогель подцепил кусочек сыра, с меланхоличным видом тщательно прожевал его и вдруг спросил:

— Николай, вы не будете против, если я сварю нам ещё кофе? Мне проще думать, когда я делаю что-то руками.

— Да, пожалуйста.

Рогель снова поднялся — на этот раз, спокойно — собрал со стола грязные приборы, и, на ходу переворачивая чашку, которую Николай зачем-то поставил донышком вверх, двинулся к мойке.

— И что там? — с улыбкой поинтересовался тот, провожая взглядом социолога.

— А?

С запозданием сообразив о чём его спрашивают, он опустил глаза, всматриваясь в очертания размазанной по стенкам гущи. Сделал пару оборотов чашки и напрягся, изумлённо пуча глаза на кофейный рисунок.

— Ну? Что там? — заметив странный взгляд, живо повторил Николай, — Что вы видите?

— Россия… — почему-то шёпотом ответил тот, вытягивая перед собой кулак с зажатой кофейной чашечкой, — Россия…

Недоумевающий Николай вскочил со стула, взял в руки протянутый прибор и весело похмыкивая, внимательно изучил содержимое.

— Действительно! Надо же, никогда бы не поверил! Забавно!

Отдав чашку, он, не замечая внимательного взгляда Рогеля, уселся обратно и загадочно улыбаясь, уставился в одну точку. Социолог, какое-то время понаблюдав сумрачным взглядом за этой картиной, тяжко вздохнул, подошёл к раковине и включил воду.

— Так что за идея вам пришла, Степан Олегович? Насчёт воспитания? Как сделать, чтобы родители сами отдавали своих детей государству? Я сейчас имею в виду не алкоголиков и психопатов, а и нормальных людей, вы же понимаете меня?

— Да, я вас понял, — ставя турку на огонь, кивнул Рогель, — Но делать как раз ничего и не нужно. Только каштаны из огня доставать. Всё остальное за вас сделает постоянно ширящаяся информационная среда.

— Поясните.

— Поясняю. Вам ведь известно, что такое интернет? Хотя эта технология пока ещё не получила такого широкого развития, как телевидение, у неё огромные перспективы. Отличный инструмент воздействия на людей. И хотя Россия по части его освоения находится среди отстающих стран, к началу следующего века интернет будет доступен и у нас. И когда люди получат возможность создавать собственные сайты — настанут времена повальной дезинформации, манипулирования общественным настроением и внедрения самых дичайших, кажущимися сегодня нелепыми, идей. На фоне развивающейся рыночной экономики и зарождающегося общества потребления начнётся повальная деградация и дебилизация. Каждый имеющий возможность будет хвастаться своими благами, а каждый не имеющий — завидовать и стремиться их получить. Взять кредит, продать своё тело или просто украсть. Всё что угодно, только бы выглядеть не хуже, чем другие. Или ещё лучше — похвастаться и внушить зависть. Люди, в общей массе, существа инертные и большинство желает лишь спокойствия и комфорта. Имея ограниченный выбор — сытую, но отупляющую жизнь и неясные перспективы с возможностями как взлететь высоко, так и провалиться на самое дно… Многие выберут первое. Поэтому на первоначальном этапе мешать деградации не нужно — противодействие вызовет агрессию. Долгожданная свобода, как-никак… Наоборот, её стоит форсировать. Чтобы как можно скорее добиться необходимых результатов.

— Зачем?

— Как это зачем? Разве люди, не дошедшие до верхнего предела умственной деградации, способны добровольно отказаться от своих детей? К тому же такие вещи быстро не делаются. Если не подталкивать процесс, он может растянуться на добрую сотню лет! Скоро только сказка сказывается…

— Хорошо. Допустим. Дальше.

— А дальше — раз уж вы решили, что способны воспитать поколение идеальных людей, то должны направить политику государства на подрыв семейных ценностей и авторитета материнства. Иначе, просто не сможете без борьбы забирать детей у родителей.

Рогель замолчал, выключил конфорку под закипающим напитком, снял джезву с огня, разлил кофе по миниатюрным чашкам, поставил их на бар и направился к столу.

— Способов много, — продолжил он, протягивая кофе собеседнику и опускаясь рядом, — Например, постоянно говорить женщинам, что материнство лишает их возможности самореализации. Это ведь правда, поэтому люди её примут довольно быстро.

— И чего этим можно добиться? Упадка рождаемости?

— Именно так, — невозмутимо согласился Рогель, — Но если на волне спада рождаемость начать стимулировать финансово, то в обществе усилится градус безответственности на фоне постоянно прогрессирующего отношения к детям как к товару. За десять-пятнадцать-двадцать лет люди привыкнут к подачке государства и тогда её можно будет отменить. Или резко сократить в размере. И, пожалуйста — плацдарм для экспериментов над обществом в духе Ивана Ефремова готов. Создавайте сеть круглогодичных интернатов, в которых детей будут обучать самые лучшие педагоги, обещайте родителям, что все выпускники этих интернатов бесплатно получат высшее образование… Большинство отцов и матерей с радостью отдадут туда детей на воспитание. Хоть даже и с рождения.

— Как интересно, — отрешённо протянул Николай, — А как вы сами думаете, Степан Олегович, насколько реален к воплощению ваш сюжет?

— Вполне, — чуть раздражённо передёрнув плечами, ответствовал социолог, — Вот только даже при самом активном его воплощении, первые плоды можно будет получить минимум через тридцать-сорок лет. К тому же: где найти столько по-настоящему неравнодушных педагогов, если людям несколько десятилетий подряд воздействовали на самые низменные инстинкты?

— Например, начать воспитывать их прямо сейчас.

— Ну, если только так.

Рогель вздохнул и взъерошил огромной пятернёй седеющую шевелюру. Он и сам не заметил, как нелепая на первый взгляд идея захватила его, и теперь, вынужденный расстаться с нею, испытал необъяснимое разочарование, словно потерял какую-то очень дорогую вещь. Николай, облокотившись на спинку стула, со слабой улыбкой наблюдал за социологом:

— Сложная задача, согласен. Но реальная. Главное — захотеть. Вот вы хотите?

— Я? При чём здесь я?

— Вы хотите, чтобы ваши внуки или правнуки были счастливыми, самодостаточными и богатыми?

— Ну, если вы так ставите вопрос… Да, хочу.

— Тогда, Степан Олегович… Возьмётесь за эту работу? Составите подробный аналитический прогноз со всеми рисками, вероятностями и списком необходимых мероприятий и акций?

 

Эпилог

май, 2027 года

В здании давно наступила тишина. Тёмные глазницы окон тускло поблескивали в ночи, когда луна или свет уличного фонаря падали на стекло. Степан Олегович Рогель, директор муниципального общеобразовательного интерната, не спеша вышагивал по коридору общежития — заложив руки за спину, мягко ступая по ковровой дорожке и время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться к происходящему в какой-нибудь комнате.

— Да погоди ты! — услышал он чей-то глуховатый шёпот, когда очередной раз притормозил у двери, — Не сюда! Что ты дёргаешь, сломаешь!

— Да успокойся ты! Всё нормально будет! Не из бумаги же собирали!

Заинтересовавшись, бывший социолог подошёл поближе — несмотря на преклонный возраст, двигался он легко и бесшумно, поэтому никто из ребят, кучкой сгрудившихся в углу, не заметил отворившейся двери и появившейся в проёме фигуры директора.

Хотя комнаты в детских общежитиях были рассчитаны на десятерых, сегодня здесь находились только девять одиннадцатилетних воспитанников — ещё один, Олежка Горин, играя в футбол сильно растянул сухожилие и остался на ночь в лазарете. Вся компания столпилась у его кровати — кто-то направил фонарик вверх, а другой парнишка, Глеб, взгромоздился на табурет, стоящий на постели и крепил что-то на потолке.

Дождавшись, пока тот закончит, снимет табурет с кровати и отойдёт в сторонку, Рогель надавил на клавишу выключателя и обведя опешивших от неожиданности ребят внимательным взглядом, пробасил нарочито-грозным голосом:

— Так! И что у вас здесь происходит?

Шумящая до того компания притихла, сбилась в кучку, окружая Глеба, по-прежнему стоящего с табуретом в руках и один из них — самый задиристый, Матвей — выпалил:

— Не притворяйтесь злым, Степан Олегович! Мы вас всё равно не боимся!

— А зря! — хмуря кустистые брови, пробурчал директор, — Учтите, если узнаю, что шкодство какое-то задумали — будете на одной ноге, как аисты на болоте стоять! Парень осиротел недавно, только начал оживать… А вы что?

— А мы подарок ему приготовили! — бухнув табуретом об пол, обиженно выдал Глеб, — У него завтра день рождения, вот мы дрон для него и собрали! Сами, своими руками! Да вы посмотрите!

— Дро-он? — заинтересовался Рогель, и подойдя к кровати, задрал голову, — Действительно, дрон. А какого лешего… Что он там делает?

— Так мы хотели, чтобы Олег пришёл завтра, сел на кровать, а дрон ему на руки сам и слетел, — несмело заговорил худенький мальчик со светлыми взъерошенными вихрами, держащий в руках пульт управления — Кирюшка Дементьев, самый талантливый в классе электроник, — Поэтому и закрепили скотчем над его кроватью. Здорово же, правда?

— Здорово, — с улыбкой признал Рогель, обводя взглядом напряжённо сопящую компанию, — Ладно, уговорили. Если за… сорок пять секунд все переоденутся в пижамы, расстелют кровати и лягут спать, никто не будет стоять аистом.

— И Олегу ничего не скажете? — сощурившись, уточнил круглощёкий рыжеволосый крепыш — Егор Гусев, — Не выдадите?

— И Олегу ничего не скажу, и вообще никому, — он достал из кармана секундомер, показал его ребятам и нажал на старт, — Время пошло! Бегом марш!

Мальчишки прыснули в стороны стайкой вспугнутых синиц, мигом оказавшись каждый у своей постели. Пять секунд — покрывала сдёрнуты и аккуратными прямоугольниками лежат на тумбочках. Ещё пятнадцать — все воспитанники стащили одежду, сложили и отправили её следом за покрывалами. Ровно через тридцать секунд, все подростки уже лежали в пижамах, повернувшись набок лицом к Рогелю и старательно жмуря глаза.

— Ладно! Уложились! — усмехнулся он, пряча секундомер в карман и склоняясь, чтобы подобрать упавший на пол табурет, — Растёте, молодцы! Тридцать секунд. Спокойной ночи!

Ответом было молчание, тихое сопение и взгляды из-под опущенных ресниц. Ещё раз осмотрев притворяющимися спящими ребят, он улыбнулся, покачал головой, и, заложив руки за спину, двинулся к дверям.

Больше никаких происшествий не случилось — не спеша закончив обход, Рогель покинул корпус и двинулся к общежитию для преподавателей. Уже больше пяти лет, с тех пор как умерла супруга, Степан Олегович обитал на территории интерната — только мысль о детях вызывала у него улыбку, давая силы и желание подниматься по утрам.

Зайдя к себе, он недолго постоял в темноте — дождавшись, пока глаза привыкнут, подошёл к окну и опершись на подоконник, уставился на искрящийся ночными огнями город. Комната его находилась на третьем этаже — он наотрез отказался переезжать на первый, когда сердобольные коллеги, намекнув на преклонный возраст, попытались выселить его вниз.

Интернат находился в небольшом старинном городке, притулившемся на одном из притоков Волги. Здесь не было ни небоскрёбов, ни широченных проспектов из восьми полос, ночной клуб — и тот всего лишь один. Но всё-таки, предсказанное им 1993 году будущее пришло и сюда — женщины всё реже становились матерями, мужчины — вступали в брак, а дети — интересовались чем-то, кроме смартфонов.

Хотя программу «Просвещение» — второй этап перенастройки нравственных и моральных ориентиров общества — запустили почти двадцать лет назад, в России, да и в этой глубинке, ещё мало что изменилось. Всё так же нерадивые мамаши суют в ручонки своих трёхлетних чад смартфоны — лишь бы не отвечать на бесконечные «что», «почему» и «как». И точно так же, как и двадцать, и сорок лет назад бестолковые отцы продолжают обманывать своих детей.

Потому что… «Мал ещё», «это не его дело», «я его отец — имею право», да и просто «во благо».

Они там не понимают, что только прозрачные и доверительные отношения, помогают вырастить духовно здорового человека. А ложью, демонстрацией неоправданного превосходства и уверенности в эталонности своего зачастую несчастливого опыта, лишь тянут детей на поводке вслед за собой, по разбитой ухабами дороге.

Но здесь, в интернате, всё было иначе. Честность, взаимовыручка и стремление улучшить окружающий мир, по капельке привнося в него доброту, непрерывное развитие и ответственность за происходящее в разум каждого человека.

Первыми выпускниками стали сироты и теперь многие из них работали над секретными государственными проектами — в том числе, переводили другие детские дома на новый метод обучения, а сюда, в Инженский муниципальный общеобразовательный интернат отправляли своих детей.

Медленно, но верно их небольшой мирок ширился и рос и это значило, что он, Степан Олегович Рогель не зря прожил свой век, сумел положить начало хорошему делу и потому… Всё будет хорошо.