Спасённый

Когда звёздный дайвер выныривает из внепространственных глубин, может произойти что угодно. Момент деликатный: начали образовываться новые причинно-следственные связи, ещё не понятно, что будет и чем закончится. Тут нужна особая осторожность.

Кракен чуял неприятности кормой – оттуда сейчас поступали разноречивые сигналы: флуктуация корректирующего поля в пределах нормы; отклонение не превышает критических значений; параметры нестабильны; требуется калибровка… Ничего особенного, рабочий момент…

В реакторную полость отправилась ремонтная бригада. Казалось бы, можно заняться текучкой, но беспокойство-то никуда не делось. Разбалансировка силовых ловушек, как… как заноза в заднице? Задница у звёздных дайверов не предусмотрена конструкцией, есть, правда, корма, а в корме – реакторная полость, в ней силовые ловушки и они требуют калибровки. Когда мысли, сделав круг, возвращаются к одному и тому же, это похоже на занозу? Кракену подумалось, что да, но заноза эта, пожалуй, в мозгу, а вовсе не в корме, в которой ловушки, которые требуют… Стоп! Это лучше обсудить с Виктором. И ловушки, и занозы, и мозги. Когда-нибудь потом.

Чтобы отвлечься, Кракен полюбовался, как за кормой (далась ему эта корма!) растаяла внепространственная воронка. Уродливая клякса играла множеством оттенков чёрного. Миг, и она втянулась в себя, а там, где была клубящаяся тьма, подрожав, будто отражения в водной ряби, засияли звёзды. Дайвер сориентировался на взлохмаченное протуберанцами голубое солнце, дюзы развернулись и Кракен поплыл к пышущему жаром светилу. Вкусный солнечный ветер наполнил раскрывшиеся щупальца-ловушки. Как хорошо, даже зуд в корме утих.

Люди, едва очнувшись, собрались в рубке. Шла вялая перепалка, решали, какое имя дать звезде. Не то, чтобы этот вопрос не терпел отлагательств, просто люди всегда и всему дают имена. Иногда ныряльщику думалось, что тайная цель людей – дать названия всему во вселенной. Это они окрестили его Кракеном. Дайвер не возражал, честно говоря, новое имя нравилось больше, чем прежнее, состоящее из длинного ряда букв и цифр. Хотя смысла в нём меньше.

– Может, Кракеном назовём? – неуверенно сказала та, кого иногда называли Надей, а иногда штурманом Петренко. Дайвер невольно прислушался, на миг показалось, что Надя обращается к нему.

– А что, годится, – поддержал её Кронин, раньше он настаивал на Горгоне: но с Петренко всегда соглашался. – Сколько этих Горгон повидали, а Кракенов, пожалуй, ещё не было.

Надо же, дайверу почему-то сделалось приятно, что во вселенной у него появился тёзка! Кракен даже зауважал эту, в общем-то, банальную звезду. А ещё больше зауважал людей вообще и свой экипаж в частности.

Люди, существа беспомощные, не умеют самостоятельно рассчитывать параметры внепространственных нырков, и уж тем более создавать воронки. Чтобы выжить во внепространстве, они изолируют себя в капсулах нулевого времени. У них слабая память, а водянистые тела готовы сломаться от неосторожного воздействия. Но на самом деле Кракен преклоняется перед людьми, потому что они могут выращивать таких, как он…

Тут и напомнила о себе почти забытая заноза. Да как напомнила! Корму скрутила конвульсия. Стало ясно – это не разбалансировка силовых ловушек, это… дефект калибровочной пластины? Почти невозможно. Совмещение с инородной массой в момент выхода из воронки? Тоже невозможно… почти. Никакая это не заноза в заднице, это полная задница – так сказал бы Виктор.

Сработал рефлекс, дайвер начал создавать воронку, надеясь спастись во внепространстве. Беда в том, что люди совершенно точно не переживут этот нырок, если их не подготовить, а для подготовки совсем не осталось времени. Он не может жертвовать людьми. Ни при каких обстоятельствах. Это естественный порядок вещей!

И дайвер, как и полагалось в ситуациях, угрожающих жизни экипажа, произвёл отстрел ходового отсека вместе с реакторной полостью. Было больно. Не только физиологически; больно от осознания того, что сделан шаг, после которого Кракен больше не сможет нырять, и теперь у него впереди лишь долгое неуправляемое падение на звезду с таким же именем, как у него. Надо готовить эвакуационные капсулы. Если повезёт, люди вернутся домой. Не скоро, но вернутся, и больше дайвер ничего для них сделать не может.

 

***

 

– И зачем ты залез в эту дыру? – спросил он сам себя. Вместо ответа докатился утробный звук, Виктор чертыхнулся и втянул голову в плечи. По ребристым, перламутрово-розовым стенам прокатилась дрожь, на стыках панелей выступила маслянистая жидкость.

В реакторной полости разило, как… Виктор хмыкнул – ничем особенным здесь не пахло. Чувствовался душок несвежей органики пополам с уксусом. Если принюхаться, можно уловить и нотку свежеиспечённого хлеба. Сухой и жаркий воздух горячил макушку и плечи, мокрая от пота майка прилипла к спине, зато по ногам несло холодным сквозняком – после внепространственного нырка микроклимат в рабочих отсеках восстанавливался не сразу.

Виктор, посвистывая, наблюдал за двумя ремонтниками: растопырив на паучий манер тонкие ноги, они лазали по кожуху реактора. Многочисленные руки-манипуляторы с инструментами и тестерами ритмично шевелились, точные движения завораживали. За кожухом утробно булькнуло, из прозрачных окошек выплёснулся пульсирующий малиновый свет.

Ремонтники замерли, один продолжил делать пассы манипуляторами, другой в раскорячку спустился на пол и замер, будто задумался.

– Эй, иди сюда, – позвал Виктор. – Давай, давай!

Настройка и тестирование биомехов после нырка – как раз его обязанность. Ведь что такое этот внепространственный нырок? Миг беспамятства, и после – слабость во всём теле, да туман в голове. Соответственно, и биомехов иногда колбасит, они хоть и мехи, но немножко и био.

И всё же лезть сюда не стоило, биомехов много, начинай с любого, работы надолго хватит. Но что делать с внепространственным похмельем? А ничего с ним не сделаешь, само пройдёт. Но пока проходит, весь изозлишься, с друзьями сотню раз погавкаешься, потому как муторно на душе. Вот и забился Виктор в эту дыру, здесь только ремонтники, они понятливые, ругаться с ними – одно удовольствие.

Приложив тестер к макушке покорно присеменившего биомеха, Виктор небрежно снял показания. Вот чурбак железный, всё у него в порядке.

– Ладно, пошёл вон! – Виктор пнул даже не попытавшегося увернуться ремонтника. Не сильно, побоялся расшибить ногу о железную задницу. Эти примитивы даже не обижаются, поня-а-атливые, черти!

После общения с биомехом самочувствие чуть поправилось, только закружилась голова. Жара, решил Виктор. Даже не проверив второго ремонтника, он вразвалочку, сунув руки в карманы, зашагал туда, где нормальные, обшитые деревом, стены, где пол не суёт под ноги склизкие лужицы и вкусно пахнет едой и сосновым лесом.

Показалось, что дышать стало легче, Длинный коридор делался всё больше похожими на нормальные человеческие коридоры, никакой слизи на стенах, никакой перистальтики. К уже знакомым запахам добавился аромат калёного железа. Виктор сообразил, что произошло что-то нехорошее, когда его догнал утробный звук, похожий на голодный рык, а пол едва заметно завибрировал. Навстречу по узкому коридору неслось стадо ремонтников. Они толкались, лезли на стены, потолок.

– Затопчут же, – вжался в стену Виктор. Ремонтники обтекли его, прошуршали, оставляя в стенах шрамы, заполняющиеся тут же твердеющей сукровицей. Его не задели, только мазнуло по лицу дуновение горячего воздуха. Виктор выдохнул: – С ума сошли! Или это я сошёл?

Показалось, что сердце пробьёт рёбра и пустится в погоню за стадом. Отлипнув от стены, которая почему-то сделалась холодной, Виктор побежал.

Он с разбега прыгнул в мембрану, но та, вместо того, чтобы расступиться, отбросила его на пол.

– Что за хрень? – Поднявшись, он исподлобья уставился на неожиданное препятствие. – Откройся, ну!

Резкий толчок сбил с ног, Виктор попытался встать и взмыл в воздух, ударился о потолок – что за ерунда, невесомость?

– Кракен, эй, Кракен! Ты что творишь? – спросил он, но вместо ответа раздался свист, и Виктора швырнуло на стену, хрустнуло, плечо пронзила боль. Закружило, ещё пару раз ударило, и свет померк.

 

***

 

Если б мог, дайвер отмотал бы всё назад. Часто решения, принятые в полном соответствии с инструкциями, оказываясь по сути верными, не учитывали какой-нибудь нюанс. Второпях можно что-то упустить. Откуда было знать, что Виктор окажется в реакторной полости? Предположительно, конечно. Но его не оказалось среди экипажа, не в космос же выпал?

Человек не должен был находиться возле аварийного реактора, и всё равно надо было проверить. Каждая секунда тогда была на счету. Но отстреленная корма до сих пор не исчезла в аннигиляционной вспышке. Можно считать это чудом, но какой смысл в бесполезных чудесах? Смысл мог бы быть, судьба дала Виктору шанс покинуть аварийную зону, а дайвер этот шанс отнял.

Хорошо, убеждал он себя, если бы ты знал, что человек там, ты бы поступил по-другому? Ты бы рискнул всеми? Сейчас казалось – рискнул бы.

И всё же для спасения Виктора ещё можно было что-то сделать, и Кракен это сделал. Мало, конечно – шансы выжить у человека по-прежнему не сильно отличались от нуля – но но всё, что он мог. И, перестав печалиться о… друге? (надо бы поосторожнее со словами, какие могут быть друзья у таких созданий, как он?), Кракен занялся спасением остальных.

 

***

 

Он пытался за что-нибудь ухватиться, но пол дёрнулся, Виктор оказался под потолком, макушку больно царапнул светильник. Замерцал свет, но коридор заволокло едким дымом, и вновь сделалось темно. Глаза слезились, горло узлом скрутил спазм. Стена опять нагрелась, стала шершавой и жаркой.

– Что за гадство, – всхлипнул Виктор, корчась от долгого и мучительного кашля. Он ткнулся плечом в умершую мембрану, ещё раз попытался продавить её, но уплыл в коридор. Становилось невыносимо, пот, едва проступив, тут же испарялся, шершавый язык распух, губы потрескались.

Вдруг стена треснула, будто разверзся в беззубой улыбке губастый рот. Из этого рта с шипением вырвалась струя пара, и жара сделалась невыносимо-влажной, едкой и кислой. Виктор отпрянул, его закрутило, понесло. Раззявилась ещё одна щель, в лицо ударило, обожгло.

Боль пришла потом, а сначала Виктор перестал видеть, слышать и ощущать. Он втянул кипящий воздух, а выдохнуть не смог. Хотелось кричать, но застрявший внутри огонь сдавил горло.

Потом Виктор обнаружил себя распластавшимся по стене, одним глазом он видел, приближающееся пламя. Он задыхался, выхаркивал кровавые сгустки, дышал, и всё ещё хотел жить.

В стене открылось очередное отверстие, но вместо струи пара оттуда высунулись членистые ноги. Эти ноги шевелились, упирались, рвали и рушили, пока в образовавшуюся дыру не протиснулась страшная глазастая морда. Виктор успел удивиться, как причудливо выглядит смерть. Она похожа на огромного паука.

Клейкая и прочная сеть запеленала в тугой кокон. Виктор дёрнулся, но лишь больше запутался. Потом решил – пусть быстрее всё закончится. Он замер, и паук, перебирая передними ногами, подтянул его к себе, стал запихивать в пасть безвольное тело. Хелицеры больно сжимали и царапали обожженные бока, но Виктор терпел. Лишь когда пасть сомкнулась и стало темно, он, позабыв про боль в горящих лёгких, заорал.

 

***

 

В пустоте, там, где недавно кувыркался, изрыгая фонтаны огня, реакторный отсек, распускается огненный цветок, его сияние на миг затмевает свет местного солнца. Но Инженер успевает…

Он не без оснований считает, что ювелирная стыковка с гибнущим хвостовым отсеком достойна восхищения. Следопыт, конечно, хорош – он шёл напролом, он прожигал стены и крушил переборки, он верно локализовал цель и сумел пробиться к ней. Но много бы он смог, если б Инженер не доставил его к аварийному отсеку? Не сумел бы прицепиться к ходящей ходуном обшивке, прогрызть ход? А Инженер, между прочим, не Следопыт-арахноид, экзоскелет которого может выдержать давление бешеных атмосфер ледяных гигантов, жар горячих юпитеров, атаку агрессивной биосферы. Инженер – всего лишь модуль для ремонта внешней обшивки дайвера. Он к экстриму не приучен.

И всё же Инженер не склонен принижать подвиг Следопыта: прорваться сквозь ад гибнущей реакторной полости, сумев пронести в контейнере для сбора биологических образцов повреждённое тело человека – дорогого стоит. Но всё же надо быть аккуратней, и то, что на обратной дороге он оказался в эпицентре взрыва силового генератора и получил существенные повреждения, не может оправдать разорванную мембрану и обгоревшие стенки шлюза. Что он сотворил с операторским салоном – отдельная история.

Паук, надорвав и проплавив мембрану, едва пропихнул раскалённое добела тело внутрь, и тут же громыхнулся на пол. Ложемент оператора оказался смят и поломан, пластик загорелся. Дым смешался с противопожарной эмульсией. Вентиляция до сих пор не может очистить воздух.

Наскоро срастив шлюз, Инженер стартует – заниматься устранением неисправностей он будет потом. Быть может, максимальное ускорение причинит вред и без того повреждённому человеку, но тому вряд ли будет намного хуже, чем сейчас, а если они не успеют унести ноги, всё равно погибнут.

Внешними глазами Инженер смотрит на распустившийся в космосе огненный цветок, а внутренними на паукообразную тушу, загромоздившую собой почти весь операторский салон. Панцирь, остывая, пощёлкивает, оплавленные хелицеры беспомощно шевелятся, будто Следопыт что-то пытается из себя извергнуть. И вот судорожными толчками наружу выдавливается какое-то переломанное, будто тряпичное тело. Оно покрыто пунцовой, с огромными волдырями, кожей, а кое-где кожа слезала, как чулок.

Инженер не завидует Эскулапу. Хотя малыш не слишком смышлен, у него хватило ума не высовывать носа из медицинского шкафчика до тех пор, пока ситуация не прояснится. Настоящий лекарь пришёл бы в ужас, осознав, в каком состоянии доставили пациента, но настоящего лекаря в пределах досягаемости нет, и за дело берётся этот: не его вина, что он – лишь часть комплекта первой помощи. Инженер знает, что самый большой страх Эскулапа – провести в тесном и тёмном шкафу всю жизнь, ни разу никого не вылечив.

Эскулап, маленький осьминог с кучей тонких щупалец-трубок и комплексом неполноценности, жадно льнёт к первому в жизни пациенту, щупальца вытягиваются, лезут в рот, в нос, ищут отверстия на теле, иглы впиваются в вены.

Что ж, первая часть поставленной дайвером задачи выполнена. Не всё прошло гладко, но шансы на благоприятный исход изначально оценивались, как чрезвычайно низкие.

Последний отчёт отправляется вслед умирающему ныряльщику, в ответ приходит импульс, полный благодарности. Готовясь к долгому кружению по орбите вокруг голубого Кракена, Инженер тестирует системы. В пространство улетает первый призыв о помощи.

 

***

 

Миг назад не было ничего, потом вернулась боль: она была везде, внутри и снаружи! Хотелось кричать, но рот не открывался. Лёгкие горели, горели, но не могли догореть. Виктору подумалось, что это и есть ад, но подумалось как-то отстранённо.

Боль, ничего не добившись, отступила. Не ушла, даже не утихла, просто сделалась как бы сама по себе. При желании эту боль можно почувствовать, а можно не обращать на неё внимания. Но с ней интереснее, если бы не она, не было бы вообще ничего, кроме клочковатой тьмы, и смутных теней. Боль можно было исследовать, выискивая нюансы, смакуя оттенки.

Это длилось на миг дольше бесконечности. Когда боль стала таять, Виктор обрадовался, но когда от боли осталась лишь тень – испугался, и попытался удержать её, показалось, если боль уйдёт, то его растворит пустота.

Боль ушла, и не осталось ничего. Его тоже не осталось.

 

***

 

Из апоцентра сильно вытянутой эллиптической орбиты Кракен видится сияющей голубым пламенем горошиной. Инженеру нужна энергия, много вкусной энергии, но здесь её почти нет. Расправив жёсткие надкрылья, он пытается поймать ручеёк фотонов. Сам себе Инженер кажется высохшим трупом гигантской мокрицы.

Инженер живёт в эконом-режиме, ненужные контуры отключены, биомех время от времени погружает себя в полудрёму, а когда сон уходит, меланхолично считает звёзды. Только космос знает, сколько раз он завершал пересчёт и начинал считать заново. И только космос ведает, сколько раз ещё пересчитает. Инженеру теперь кажется, что кружение по орбите будет вечным.

Биомехи тоже страдают от одиночества; когда-то Инженер подумывал, не восстановить ли Следопыта? Технически – не проблема. Но приходится экономить ресурсы для выполнения главной миссии, делиться ими с арахноидом не рационально. Впрочем, Инженер поменялся бы с ним местами: пока Следопыт бессовестно дрыхнет в анабиозе, Инженер ломает голову, как завершить эту затянувшуюся миссию.

Ревизию кристаллов памяти он начал после спора с Эскулапом. Однажды тот заявил, что работать с телом, решившим умереть если не от полученных травм, так от возрастных изменений, становится всё сложнее: организм, находит, больше способов осуществить задуманное, чем лекарь помешать этому. Некрозы, отёки, интоксикации – всего, с чем Эскулап столкнулся, и не перечислить, а ещё нужно следить за состоянием контролируемой комы. Не позавидуешь малышу. Из лоснящегося осьминожки, он превратился в потускневший сморщенный и шелудивый клубень.

Это лекарь предложил дать телу умереть, перед этим сохранив биологические образцы, чтобы потом, когда миссия завершится, их использовали для создания копии данного экземпляра Человека. Инженер попытался объяснить, что функциональная копия не идентична исходной личности, но Эскулап, кажется, так и не осознал важность концепции ментальной индивидуальности.

Что поделать, он – существо простое, умеющее лишь синтезировать нанитов-гомеостазисов. Конечно, в каждом деле свои тонкости: этих малышек несколько сотен разновидностей, нужную комбинацию не сразу и подберёшь. Но Инженер полагает, что для него, умеющего ремонтировать звёздных дайверов, починить человека – плёвое дело. И если разобраться, у него есть основания так думать.

В одном Эскулап прав – ресурсы не бесконечны. На изготовление гомеостазисов ушла львиная доля базовой субстанции для синтезатора материи. Это неприятно само по себе, но ещё и ограничивает возможности Инженера. Придётся использовать для синтеза что-нибудь ненужное, например, Следопыта. Пожалуй, гомеостазисы из него кое-как получатся, но органика для ремонта человеческого тела не подойдёт, кремниевая основа тут не годится.

Инженер тогда задумался: если сохранить вместе с биологическим материалом ментальную копию человека, будет ли это считаться корректным выполнением миссии? Сканер мозга он бы изготовил, но для сохранения образа личности нужен значительный объём памяти. Столько Инженер выделить не мог при всём желании – просто не было. А на частичное сохранение он мог решиться только в крайнем случае, который был на подходе, но всё ещё не наступил. Ревизию памяти Инженер всё же сделал.

Он вычистил рабочий массив, где хранилась ненужная теперь информация об устройстве звёздных дайверов. Он удивился, когда понял, что один из кристаллов заполнен данными о конструкции человека. Откуда эти данные взялись, Инженер сказать не мог, решил, что это подарок от ныряльщика.

Инженер изучил человеческий организм, конструкция показалась несбалансированной, переусложнённой и вместе с тем простой. Особое недоумение вызвала непродуманность в вопросах дублирования жизненно важных функций. Вывод: создал это ничего не смыслящий в инженерии новичок, не удивительно, что при эксплуатации постоянно возникают проблемы.

Зато Инженеру явилась идея – законсервировать человеческую личность можно и по-другому, достаточно снабдить мозг новым, совершенным телом. Если бы он подумал об этом раньше! Сейчас не хватит ресурсов, чтобы создать аналог человеческой оболочки, но можно пойти на компромисс – приживить человеческий мозг к телу Следопыта. Тот не возражал против капитальной переделки организма, он даже не видел большой разницы, одна у него будет голова или две, он же не Инженер, который и свою-то одну в целях экономии старается использовать по минимуму.

Ну вот, всё готово… Инженер решается перенести взор внутрь себя и видит, как изготовленный им нейрохирург, под нетерпеливое повизгивание Эскулапа, готового тут же задействовать армады гомеостазисов, должных обеспечить толерантность разнородных тканей, аккуратно отделяет человеческую голову от тела.

 

***

 

Одно ничто сменилось на другое. Разницы между ними никакой – ничто и есть ничто – просто стало чуть интереснее, потому что у Виктора проснулось сознание. Немного погодя в глубине сознания стали проявляться мысли.

Вспомнилось: «Мыслю, значит, существую». Ерунда какая-то. Он мыслил, но ни хрена не существовал.

Не мог шевелиться – нечем ему шевелить, не мог переместиться – некуда ему перемещаться. Зато мог вспоминать, но от этого становилось лишь хуже; помнилось, в основном, как варился заживо в, мать его, взорвавшейся заднице дайвера. То ещё удовольствие.

Пришли видения. Они зарождались в воспоминаниях, но вскоре начинали жить собственной жизнью. Их можно было рассмотреть, понюхать, с некоторыми интересно было поговорить. Одна проблема – эти видения пытались стать настоящими.

Пришёл момент, они заполнили всю пустоту, и та превратилась в какофонию образов, звуков, запахов и страхов. Младенцы без лиц и манекены без голов; гниющие водоросли и тухлое мясо; сверло в бетоне и пенопласт на стекле – обычно вещи, способные привести в ужас, прячутся в повседневности, но здесь они вылезали на передний план. Меняли форму, перетекали друг в друга, и разум, которому и так не на что было опереться, рухнул в бездну.

Бездна оказалась неглубокой, на самом дне, как спасительный остров, виднелся дом – белокаменная постройка в глубине вишнёвого сада. На крыльце Виктор увидел Ирку, она радостно махала ему ладошкой. Сияющий в лучах солнца белоснежный сарафанчик, искорки света, заблудившиеся в волосах, блестящие глаза, тронутые бледным загаром ноги. Виктор рванулся к ней, и остолбенел, в руках она держала младенца.

– Ирка, кто это? – неслышно завопил Виктор.

– Испугал, испугал, – запела Ирка, не разомкнув рта. – Теперь успокой.

Она метнула ребёнка Виктору, пришлось вскинуть неведомо откуда взявшиеся у бестелесного сознания руки, чтобы поймать… кота. Зверь яростно выгибался, лапы у него членились, как у паука, они обняли, стали душить, из клыкастой алой глотки вырвался почти не слышный, но рвущий уши сип. Пасть росла, росла, готовая поглотить Виктора, а потом обратилась дверью, той, что была гостеприимно распахнута за Иркиной спиной, слюнявый язык кровавой дорожкой вывалился на крыльцо.

– Мяу, – сказал дом.

– Ирка, беги! – но Ирка не собиралась бежать, она тянула к Виктору руки, и руки эти делались всё длиннее и тоньше…

– Иди ко мне, глупыш-ш, ус-с-спокой, упокой, – зашипела Ирка, оборачиваясь осьминогоподобным существом с иглами на концах щупалец.

– Не-е-ет! – завопил Виктор. – Прочь! Сгинь!

Он швырнул в чудовище кота, мир стал распадаться на цвета, запахи, ощущения, и Виктор понял, что сейчас этот хаос поглотит разум, разум развеется атомами, которые больше никогда не соберутся вместе. И вновь наступит пустота.

И вновь наступила пустота…

 

***

 

Сумасшедший паук, рвущий чрево изнутри – это страшно! Инженер не может позволить себе запаниковать, хотя именно его внутренности перемалываются в труху. Бояться некогда, он выбирает момент, чтобы поразить нервный узел Следопыта электрическим разрядом, и при этом не причинить вреда человеку. Эскулап, спасается под обломками нейрохирурга и каждый раз, когда рядом мелькает одна из хаотично дёргающихся паучьих конечностей, вздрагивает.

Следопыт шевелит хелицерами, при этом раздаётся мерзкий скрежет. Из распахнувшейся пасти в Эскулапа летит ком липкой сети. Жаль, что так. Мог бы угостить плазменным разрядом, и всё для всех на этом бы и закончилось.

Настал подходящий момент, нервный узел поражен, и грузное тело недвижной грудой рушится на пол. Человеческая голова, лиловым рубцеватым наростом прицепившаяся к спине паука, продолжает гримасничать, из чёрного рта вырывается неслышный крик.

Инженер посылает Эскулапу сигналы, полные ярости.

Чего медлишь? Пока ты выпутываешься из сетей, эта консерва с мозгами протухнет. Почему человек никак не успокоится? Он вышел из комы? Что? Ты сам его вывел после операции? Откуда я знаю, как можно поддерживать коматоз у созданной нами химеры! Это ты должен знать! Это ты заявлял, что у тебя всё под контролем! Представляешь, что он чувствует? Он чувствует, что отныне, и на долгие времена, сделался грибом на спине калечного биомеха, вот и психует. И я бы психовал! Ничего, говоришь, не чувствует? Нейронные цепочки разорваны? Никаких внешних раздражителей? Милосердно ты поступил! Смотри, не лопни от гордости, это сарказм! Да, это я говорил про ментальную консерву, а ты её сделал. Я же не думал, что ты законсервируешь АКТИВНОЕ сознание! Космос, даже знать не хочу, в какой кошмар способен загнать себя изолированный разум…

Он хочет схватиться за голову, но головы у Инженера нет. Казалось, всё учёл, но то, что Эскулап не может управлять физиологией биомехов, в расчёт не принял. Потому что не знал!

Вот что, Эскулап, прекрати истерику. Я подумал – пусть галлюцинирует, жить в мнимом мире всё же интереснее, чем валяться в коме. Но тебе придётся побыть в роли нейроимпланта. А как ты думал? Ему нужна альтернативная нервная система. Вот ты ей и станешь. Да не переживай, я в людях разбираюсь, я даже подскажу, к каким участкам мозга тебе нужно прицепиться. Станешь его ушами, глазами, не знаю, что ещё ему может понадобиться в придуманном мире. Будешь транслировать мне сигналы мозга, а я постараюсь обрабатывать, упорядочивать и сохранять его бред, а потом возвращать через тебя обратно.

Не бойся, малыш, всё получится.

На самом деле Инженеру сильно не по себе, ему совсем не хочется становиться резервуаром, в который воспалённый мозг будет сливать бред, но другого способа завершить миссию он не видит.

 

***

 

Однажды Виктор шёл по лесной тропинке (ходить ему нравилось ничуть не меньше, чем парить над облаками или погружаться в тёмные бездны). Хвоинки, устлавшие землю мягким ковром, кололи босые ступни: не больно, и не щекотно – в самый раз. Ветерок, пробравшийся под деревья, пах смолой, земляникой и, почему-то, свежим хлебом. Тело радовалось движению.

Когда Виктор почувствовал лёгкую истому – не раньше, и не позже – тропинка выбежала на поляну, посреди которой высился двухэтажный белый терем. Его терем. И её… Здесь всегда звенели счастливые детские голоса, но самих детей Виктор ни разу не видел. Казалось, если увидит, переступит одну из тех границ, переступать которые нельзя. Да, в этом мире тоже есть границы, он сам их прочертил, лишь затем, чтобы когда-нибудь нарушить. Но не сейчас.

Его ждала Ирка. Она радовалась, что Виктор вернулся. Пришёл, как всегда, не рано и не поздно, а вовремя. Ирка сидела на веранде, за наспех накрытым столом.

Виктор поцеловал её, мягкие губы чуть дрогнули, но не ответили, а прохладная ладошка настойчиво, но нежно упёрлась ему в грудь, давая понять: пока ещё рано, Виктор получит своё, но получит позже. Ведь сейчас он хочет поесть и отдохнуть. И Виктор откинулся в шезлонге, ему действительно хотелось поесть и отдохнуть. У Ирки всегда получалось угадывать его желания.

Свежий хлеб и парное молоко – она опять встречала его свежим хлебом и парным молоком. Виктор чуть пригубил, покатал в пальцах горячий мякиш. Нет, сегодня будет праздник! Вино, фрукты и мясо! Вязкая, терпкая, искрящаяся жидкость, один запах которой кружит голову, разлита по бокалам.

– Твоё любимое, – Виктор протянул Ирке бокал.

– Да, – согласилась Ирка. В прошлый раз её любимым напитком была текила, дом стоял на вершине горы, где-то размеренно стучали барабаны, а она танцевала в серебряных лучах полной луны. А в позапрошлую встречу, на тропическом острове, Ирка любила шампанское и танго…

Но сейчас поляну перед домом согревало жаркое солнце, а Ирка маленькими глотками пила терпкое вино. Веснушчатый носик смешно морщился, на нём забавно поблёскивали крошечные капельки испарины. Виктор прикрыл солнышко облаком, и незаметно убрал эту испарину, а заодно и веснушки. Ему было хорошо, и он смотрел на гору, ту, что высилась, прикрытая стыдливой сизой дымкой, у горизонта. С горами тогда пришлось повозиться.

Это случилось вечность назад, в самом начале, когда ничего ещё не было, и Виктор испугался, что оказался в следующем круге ада. Болю его пытали, из безумия он тоже сумел вырваться. Что теперь? Пустота?

Это после он понял, что его взвесили, измерили и признали достойным. Но понял не скоро, а пока боялся даже думать – помнил, к какому шквалу безумия могут привести мысли. И всё же настал миг, когда он не смог терпеть, ему захотелось хоть немного света, чтобы узреть бесконечное ничто, в котором вязнут мысли. И появился свет, сначала робкий и едва заметный. За ним пришла такая же робкая тьма.

Когда он увидел эту пустоту, висеть в ней показалось как-то неудобно. Едва подумал, и появилась твердь.

С пейзажем пришлось помучаться. Трава получалась почти настоящая, она даже качалась на ветру, правда, в разнобой и как-то слишком ритмично. Деревья – зелёные шары на гладких коричневых столбах, раздражали, и норовили исчезнуть, едва отведёшь взгляд.

С горами была беда, они то и дело осыпались, оплывали, будто слепленные из жидкой грязи, таяли, как рыхлый снег. С горами Виктор намучался. Даже деревья стали получаться раньше. Поначалу они были одинаковы, и всё ещё исчезали. Пусть. Виктор понял главное – не важно, существует ли дерево, когда на него не смотрят, важно, чтобы, когда Виктор решит на него глянуть, оно оказалось на месте.

Это касалось всего, даже людей. Если подумать, нет разницы, существуют ли они, когда о них не думаешь.

Но люди появились потом, даже позже, чем горы. А сначала Виктор придумал вселенную: зажёг Солнце, повесил в ночном небе Луну. Звёздочки загорались по одной, а когда ему это наскучило, стал швырять их на небосвод горстями, будто зёрна в пашню. Галактики, пульсары, чёрные дыры – всему нашлось место. Для того, чтобы они существовали, нужно было просто знать, что они где-то существуют.

И только потом Виктор придумал людей. Оказалось, что с ними трудно, гораздо труднее, чем со звёздами, и даже труднее, чем с горами. Но сделать мир опять безлюдным Виктор так и не решился, хотя серьёзно об этом подумывал. В конце концов, махнул рукой – сами разберутся, как жить, и даже стал получать удовольствие, живя вместе с ними.

– А знаешь, любимая, – Виктор посерьёзнел и согнал улыбку с лица, в три глотка он осушил стакан и снова его наполнил, – мне опять снился кошмар, тот самый…

– Страшный мир? – ужаснулась Ирка, глаза её сделались большими-пребольшими, в них затаился испуг. – Жёсткий мир, где мысль бессильна? Где всё нужно менять медленно, по крупиночке, руками, инструментами? Где летать можно только на специальных машинах? Где…

– Это ещё что! – Виктор уже пожалел, что испугал Ирку, и поспешил исправить ситуацию. – В этот раз было ещё хуже. Представляешь, в том мире я оказался лысым, пузатым и заросшим кучерявым волосом от плеч и до самой задницы.

– Ты? Лысый? С кучерявой задницей? – Ирка залилась смехом. Виктор тоже заржал, и сквозь смех выдавил:

– Ага, и ещё у меня были колючие усы.

– Странно, – ответила Ирка, лицо сделалось задумчивым, будто она что-то хотела вспомнить, да так и не вспомнила, – мысль не бывает беспомощной, может, ты неправильно ей пользовался?

– Правильно, не правильно, – начал раздражаться Виктор, – это всего лишь сон.

Он сделал так, чтобы вокруг Ирки закружился сноп золотистых искорок, её бокал вновь наполнился вином. Кусок нежного мяса растаял во рту, по пальцам сползала янтарная капля жира.

– Да, любимый, главное, что это сон.

Как ни крути, у меня получился замечательный мир, решил Виктор, и облизал палец. Мир, в котором Ирка соглашается со всеми моими бреднями – воистину, лучший из миров.

 

***

 

– Только посмотри, какая древность! – Ролана постаралась скрыть волнение, не гоже яхт-капитану фонтанировать эмоциями. Тут дело принципа, и не важно, что сертификат на управление яхтой она получила в особом порядке, а вручила его героиня звёздной экспансии, по случайности являющаяся ей много раз прабабушкой, ровно в день совершеннолетия. Это была первая регата Роланы.

Точно над штурманской площадкой повисло изображение инсектоподобной конструкции. Конструкция вращалась вокруг продольной оси, и яркий голубой свет высвечивал то потускневую, в трещинах и выщерблинах, спину, то брюхо, с крепко прижатыми к нему тараканьими лапами.

– Тьфу, дрянь, – Адриан непроизвольно дёрнул ногой, будто хотел расплющить наглого таракана. – Не понимаю, зачем предки конструировали такое… такое непотребство.

– Ага, предки – те ещё фантазёры, они на этом самом непотребстве завоевали тебе галактику, – усмехнулась Ролана, глядя на перекошенное кукольное личико Адриана. Ох уж эти мужики! Иногда начинаешь понимать древний предрассудок: мужчина на борту – к неприятностям. Хотя, конечно, её чудесная яхта, похожая на гроздь хаотично склеившихся радужных сфер, выглядела рядом с этим древним монстром просто шикарно.

– Говорил же, надо проложить нормальный курс, – упрекнул её Адриан, подозрительно зазвеневшим голоском, – нет, тебе хочется по-особенному. Кой чёрт мы забыли в системе Кракена? Теперь думай, что делать с этим раритетом. Провозимся, не только в финал не попадём, на дисквалификацию нарвёмся. Слушай, а может, ну его?

– Адрианчик, ты с ума сошёл? Оно просит о помощи. Такой шанс, а ты… Скучный ты, – ехидно сказала Ролана. – Скучный и глупый. Эй, яхта, готовься к сближению…

 

***

 

Были б руки, он бы обнял этих отважных людей. Были б губы – расцеловал. А если бы… – Инженер обрывает поток невыполнимых мечтаний. Он мало, что теперь может. Он – дряхлый, протекающий резервуар для чужих галлюцинаций. И всё же надо попытаться быть гостеприимным, надо заполнить пространство внутри себя годным для дыхания людей воздухом, не забыть про освещение. Да, что-то нужно делать с давно сросшейся шлюзовой мембраной.

 

***

 

Сизо-перламутровая стена шлюза сильно напоминала шматки гниющего мяса, пронизанного белёсыми нитями. Она задрожала, что-то хлюпнуло, раздался треск, будто разошлась гнилая ткань. В появившуюся щель, вертикальную, изломанную и трепещущую, выплеснулось красноватое сияние. Окатило тёплым, спёртым и вонючим (это чувствовалось даже через фильтр маски) воздухом. Потекли слёзы.

Адриан рискнул пропихнуться в щель, видно, врождённое мужское любопытство взяло верх над осторожнстью и брезгливостью. Но даже пресловутое любопытство не помогло протиснуть в узкое отверстие могучие плечи.

– Она пачкается, – пожаловался Адриан, стряхивая с комбинезона ком слизи.

– Фу быть таким брезгливым, – ехидно усмехнулась Ролана. Она попыталась протиснуться в щель. Даже гибкое и тренированное тело прошло через узкий шлюз с трудом. Упругая пульсирующая плоть не сразу допустила её вовнутрь. Ролана вся, с ног до головы, оказалась перемазана слизью, и слизь эта очень не понравилась комбинезону, тот занервничал и стал неритмично пульсировать. Снаружи в древнем кораблике оказалось больше романтики, чем внутри.

Адриан пробкой вылетел из шлюзового отверстия, и теперь, тихонько поругиваясь, возился на полу. Девушка покачала головой. Она пыталась разобраться, что же здесь происходило. Обломки механизмов, покорёженный ложемент, что-то похожее на человеческие кости (только бы Адриан с его тонкой психикой не увидел). И занимающая почти всё помещение груда… чего? Если бы знать, чего.

Ролана еле сдержала крик, когда это непонятно что зашевелилось и попыталось подняться на обломки членистых ног.

Нет, она не винила Адриана за тот выстрел, хотя он едва не стоило им жизни. Трудно сохранить хладнокровие, когда нарост на спине внезапно ожившего монстра, вдруг начинает гримасничать и распахивает беззубый рот, обнажая чёрные дёсны, а из его лысой макушки вытягивает, щупальца-нити какая-то каракатица.

Ролана надеялась, что Адриан был слишком испуган, и не обратил внимания на её пронзительный визг.

 

***

 

Каждый развлекается, как может. За долгую жизнь Виктор научился разбираться в чудесах. Фокусы с левитацией, материализацией еды и прочим пирокинезом когда-то имели у публики успех, но сейчас казались грубоватыми. Намного интереснее было распутать какую-нибудь безвыходную ситуацию, сложив маловероятные события в невероятную цепочку. А потом ждать конечного результата. Если всё получалось, это выглядело, как чудо, самое настоящее, без дураков. Наверное, шахматист после удачно разыгранной партии тоже чувствует себя немножко богом.

Важно найти подходящее исходное событие. Можно, конечно, создать и его, но Виктор считал, что это немного жульничество. Да и ни к чему; люди сами загоняют себя во всевозможные ловушки – бери и пользуйся.

Виктор сам не понимал, почему решил во что бы то ни стало, спасти этого лысого и неуклюжего человечка. Законов эволюции никто не отменял – если у тебя хватило ума оказаться запертым в ходовом отсеке терпящего бедствие звёздного дайвера, значит, будет справедливо, если ты освободишь место под солнцем более практичной особи.

Но Виктор сделал так, что ремонтники сумели оттянуть взрыв, получилось грубовато, почти как в стародавних фокусах, но никто не видел, и Виктор решил, что можно. Потом он проделал махинацию с памятью инженерного модуля, и, вплетя в цепочку ещё несколько случайностей и нелепиц, решил, что этого должно хватить.

Виктор уже подумывал, как проведёт вечер. Он давно хотел показать Ирке лунные кратеры, освещённые светом полной Земли. Может, сегодня…

Но что-то зудело, не давала покоя некоторая незавершённость. И чтобы от него избавиться, Виктор подкинул яхтсменке желание поиграть в первооткрывателя. Кое-чего он никогда бы не сделал – хоть что-то должно быть отдано на волю случая. Но Виктор чувствовал, что сейчас так будет правильно, и вложил в дезинтегратор яхтсмена бракованный заряд.

Тут же его скрутило в узел. Он рычал и стонал и выл от боли. Той самой, про которую давно забыл.

А потом в глаза вонзился яркий свет, и его мир стал расплываться, расползаться, стекать потёками гуаши.

– Не надо, – прошептал он, собирая в горсти ошмётки развалившегося мира, – Прошу, не надо.

 

***

 

– Бедный, – просюсюкал Адриан, – я даже не представляю, как он с этим справился. Целую вечность один на один со своими видениями. И это невозможно прекратить. Я бы на его месте, я бы…

В голосе Адриана было столько искреннего сопереживания, что Ролана стиснула ему плечо, держись мол, парень, держись. Мужской ядрёной истерики ей сейчас и не хватало.

– Уникальный случай, – пояснила Джелалазиния Ю, надо признать, она выглядела очень эффектно в жемчужном халатике на голое тело, шоколадные, с изумрудным оттенком ноги будто светились в полумраке комнаты. – Сотни лет наедине с грёзами. Изолированное сознание. Шикарная тема. Конечно, без биомехов он бы не выжил. Не судите о них строго, они так трогательно заботились об этом человеке. Хотя это кажется жестоким, но что мы знаем? Жаль, что не удалось спасти этих зверушек, теперь не поймём, почему вышло именно так.

– Ему повезло, – сказал Адриан, – повезло, что с ним поработал такой специалист, как ты, Джилилизия.

– Если бы вы не доставили его на Новый Занзибар, я бы не смогла ему помочь, – улыбнулась Джелалазиния Ю, обнажив клыки. Она не заметила, что мужчина исковеркал её имя. Ролане бы эта хищница такого не спустила.

– Довольно, – прекратила Ролана глупый разговор, ещё немного, и они начнут облизывать друг друга. – Когда уже?

– Скоро, – Джелалазиния Ю улыбнулась и Ролане (улыбка теперь больше походила на оскал), и кокетливо поправила гриву рыжих волос. Я подумала, что он должен увидеть своих спасителей, как-никак, это из-за него вы остались без призов. Доброе дело нуждается в благодарности.

– А почему он такой странный? – спросил Адриан, и Ролана, не удержавшись, фыркнула. После того, что ты увидел на борту покорёженной скорлупки, что-то может показаться тебе странным?

– Понимаете, сначала мы хотели подселить его мозг в идеальную искусственную оболочку, но потом решили, что для скорейшей адаптации будет правильнее вернуть ему его же собственное тело. Смотрите, именно такими они, наши героические предки, и были. Милые зверушки так бережно хранили биологический материал… Мы вырастили клона. Ах, он очнулся…

Ролана, заворожённо смотрела, как лысый мужчина распахнул мутные, с покрасневшими белками, глаза, как приподнял не слишком мускулистые, поросшие рыжим волосом руки, попытался сесть, упал на подушки, и… закрыв глаза ладонями, застонал.

 

***

 

Перед ним назойливо маячили размытые фигуры, кажется, людей. А, может, ангелов, кто их разберёт? Они были нечёткими, то расплывались, то превращались в чёрные силуэты, то начинали светиться. Виктор никак не мог сфокусировать зрение, глаза отказывались видеть, по щекам текли слёзы.

Он плохо понимал, что с ним случилось. Но то, что всемогущество не было конечной точкой его маршрута, осознал. Бессилие – вот настоящий ад. Бессилие и неизменность. Однообразные и постоянные цвета, стерильные запахи, безвкусный воздух. И монументальность; хоть расшибись, а мир не спешит исполнять твои желания.

Промелькнуло узнавание, Виктор попал в собственные кошмары. И застрял в них. Проснуться, чтобы вернуться туда, где осталась Ирка, не получается. Значит, надо привыкать. Но как привыкнуть к бессилию?

– Вы помните, что с вами произошло? – спросила одна из фигур, непривычный говор царапнул уши, пришлось напрячься, чтобы понять смысл. Виктор замотал головой, зрение на миг сделалось чётким.

– Ирка! – выдохнул он, и, не обращая внимания на то, как мучительно царапнуло сухое горло это слово, рывком сел на кровати. Он сразу же понял – обознался! Голова закружилась, и ослабшее тело повалилось на подушки. Хотелось разрыдался от своей немощи и неуклюжести.

– Лежите, вставать рано. Ирка, это ваша партнёрша? – поинтересовалась рыжеволосая. – Боюсь, что её уже нет. Скорее всего, нет, но если это важно, мы узнаем…

– Не важно, – выдохнул Виктор. Ирка осталась там, здесь её быть не может. – Уже не важно.

– Тогда повторю, вы помните, что с вами случилось?

Виктор снова помотал головой. Он посмотрел на говорившую с ним женщину. Ну, улыбнись, ну, подними руку, я так хочу, умолял его взгляд. Ведь Ирка всегда откликалась на его желания.

– Я думаю, вам будет интересно узнать, – продолжила похожая на Ирку женщина, наплевав на его мысленную просьбу, – эти люди и есть ваши спасители. Вы должны быть благодарны…

Значит, это они уничтожил его, с такой любовью и терпением сотворённый мир. Какая благодарность, когда переполнившая злоба, вот-вот польётся через край? Кто, ну кто вбил в ваши тупые головы идею заглянуть в систему Кракена? Почему, ну почему вы не сдохли ещё на пути к ней?

– С-спас-сибо… – прошипел он, и с фарфоровых лиц сползли нарисованные улыбки. Рыжеволосая подошла ближе, нахмурилась. Ну, подними же руку, ты, кукла! Трудно, что ли? Виктор пожелал этого также уверенно, как делал это, когда зажигал звёзды. Только на много, на много уверенней.

– Ну, что же, отдыхайте пока, – женщина улыбнулась, и подняла руку, а потом застыла, будто не понимая, зачем это сделала, и стала поправлять причёску.

Вот так-то, Ирка, подумал Виктор, ты была права, мысль не может быть беспомощной, если ей правильно пользоваться. Я слишком многое пережил, и у этого мира нет шансов меня остановить. Он тоже будет моим, а потом я приведу сюда тебя.

И Виктор впервые за многие сотни лет улыбнулся.