Свет всех наших дней
Коржик: сейчас*
Ветер. Но почти нет легких, и толком не вдохнуть. Коржик все-таки потихоньку пошел от аэрокара навстречу ветру – к обрыву. Внизу прокатываются воздушные валы по мягким верхушкам черных хвойников и рыжих рощ. Это правда – он идет сам? Видит леса и бездонное осеннее небо, синее-синее и безучастное? Смотрит, пытается дышать, мерзнет? Он забыл, как больно и хорошо, когда оживает сознание и из симбионта внутри этого ужасного человека уходишь в голем и все видишь и чувствуешь. И вроде, значит, сам живешь.
Коржик оглянулся на Каби – тот открыл капот старого вездехода, возле которого они пять минут как приземлились, и чем-то звякал. Пойти помочь? Сбежать бы... Но дальше, чем на триста метров, от Каби с его имплантами и симбионтом в загривке голем не увести. Ну, хоть и на привязи – да еще пожить…
Коржик глянул за пазуху: как там реактор? Куртка мешала и рубашка – Каби напялил на него детскую одежду. Не хочет смотреть на полудохлый реактор внутри поблескивающего металлом силового тумана в форме тела и на проволочки вместо костей. Он посмотрел на ладони: в полупрозрачной оболочке потихоньку, из углерода воздуха, формировались сегменты пальцев, складывался сложный механизм запястья в синеватых пленках связок – и натянул пониже рукава куртки.
Зачем Каби оживил эти остатки – спустя сколько лет, четыре, пять? Почему сбился счет времени?
И зачем из лаборатории, где Коржик час назад очнулся, Каби притащил сюда, на старую исследовательскую стоянку, к вездеходу?
Ветер сильнее толкнул, и Коржик попятился. Из-под ботинок, зашуршав, поползла вниз щебенка, посыпалась, застучала по камням внизу – Каби, в два прыжка подскочив, схватил, понес от обрыва:
– Свалиться хочешь?
Надо бы ответить, но без легких голоса нет. Даже бояться Каби – сил нет.
Жизнь зато есть: вот имплант, ее условие, на груди у Каби в прозрачном плоском кейсе, в который Коржик носом уткнулся: едва мерцает ток в рваных многослойных углеродных и металлических кружевах… Вот новые аварийные батарейки, вот – пустоты утраченных структур… Как вообще удалось распутать и расправить электронную паутину, которую Каби выдрал тогда из своего плеча? Чудом снова запустили питание, имплант ожил и дал симбионту внутри Каби команду воссоздать голем. И Коржик смог вернуться в полноценное сознание, перестал быть слепым интеллектом во тьме себя самого внутри Каби.
Как много пустот, да. И все эти черные кружева были в крови… И Каби еще, обливаясь кровью, бросил имплант под ноги, топнул – и все, Коржик посыпался на пол металлическим бисером, дробясь на частички мельче и мельче… И свет погас. Дальше его не было. Обезьяна всегда победит ИИ.
Каби сунул его в вездеход и велел:
– Сиди. Скоро поедем.
С минуту он смотрел, как Каби таскает снаряжение из люггера в грузовой отсек вездехода – вдруг он нечаянно повредит кейс импланта, и Коржик снова рассыплется в пыль? Элементов голема уцелело – три горсти Каби, наверно. Едва хватило слепить в груди и запустить крохотный реактор, чтоб питать сам жалкий голем – как в начале маленький, каким отдали Каби. Десятилетиями Коржик рос, сохранял в себе каждый атом, каждый фотон – и опять как пятилетний ребенок. Немой и бессильный… Никчемный. Он лег на сиденье, свернулся спиной наружу. Как больно быть все сознающим, все видеть и ощущать. И этого «всего» так много, что в глазах – черная вода. Симбионт после сенсорной изоляции – в пределе.
Каби стал тише, виски седые… Когда он успел так постареть? Все равно страшный. Взбудораженный возвращением Коржика. И – что ему надо? Чтоб Коржик его простил и отозвал запрос на отсадку? И до конца жизни – рядом, слуга и советчик, а потом как за руку перевел бы в бессмертие? Да хоть сейчас. Симбионт пишет сигналы синапсов Каби непрерывно, копируя личность; это корневой протокол, увязанный с жизнеобеспечением. Залить архив хоть в сорок тел, и пусть новые Каби работают дальше. Каби ж гений, от гениев – польза…
Заодно и Коржика отсадят в автономный корпус или в нового носителя, ведь выгоднее использовать опытных симбионтов для воспитания кабирят, чем, вот как случилось с ними, растить обоих в одном организме. Снова в человека? Ох, нет… А будет ли выбор?
Правда, отсадка прикончит тело Каби вместе с исходной личностью – так ведь все их беды из-за несовершенного мозга Каби, из-за проклятых багов организма, унаследованных от кистеперой рыбы. Но личности людей вырастают только на родном биологическом носителе – миллионы веков эволюции запросто не обойти. Но рост этот… Дорого обходится.
Их соединили, когда ему было пять, а Каби – десять. Симбионты подсаживают, когда мозг уже набрал максимальную плотность синапсов. Но до начала пубертата, чтоб дальше все процессы в мозге шли уже под контролем симбионта. И к своим пяти Коржик был уверен, что знает про человеческий мозг все. А десятилетний Каби любил играть с собаками и решать квадратные уравнения.
Коржик: очень давно*
Однажды утром Пряника, Вафлю и Коржика повели в операционную. Инструктор управлял маленькой платформой с «банками», а они трое, одинаковые големы, шли рядом, держась каждый поближе к своей «банке»: там, внутри, они настоящие, сами по себе беззащитные мозги, биопроцессоры со всякими нужными инструментами. Дальше трехсот метров от них нельзя отходить, а то отключишься – там, внутри «банки», в нижнем отделении, имплант связи голема с мозгом. И сегодня и их, и импланты поместят в новые «банки». В настоящих живых мальчишек, итог нескольких поколений селекционного отбора кабиров. И от носителя отходить тоже будет нельзя.
Страшно: впервые отсоединили от питания и вынули «банки» из ниш в стене «норы», где им давали попробовать жизнь. «Нору» инструкторы трансформировали в любую среду, чтоб они научились, изменяя голем, действовать то скатом на морском дне, то птицей, то человеком. Важнее были уроки действовать самим как есть, синтезируя любые белки – в биохимических многомерных лабиринтах человеческого организма. Но больше никаких искусственных сред. Начинается жизнь.
Новое ждешь нетерпеливо – так дофамин всегда свое возьмет. А их дело – взять его под контроль. Причем не свой дофамин, а носителя. Всю биохимию мозга, чтоб человек-творец работал оптимально. Да если будет надо, они и все тело человека могут взять под контроль и действовать за него, только для этого нужна веская причина. На моделях хорошо получалось, а вот как удастся контролировать живого человека? Люди такие сложные, особенно творцы-кабиры, помешанные на совершенстве, нетерпеливые и ненасытные, работать с которыми готовили их троих – отобрали через полгода после изготовления, как самых сообразительных. И все это время они учили биохимические коды к состояниям мозга, к паттернам поведения человека в многофакторной среде, ингибиторы и катализаторы нейрохимических каскадов – чтоб талант кабира работал долго и результативно. Потому что делать новые планеты пригодными для жизни – непосильно для обычного человека. Он не справится с гигантскими массивами данных по сложно сопряженным проблемам в постоянно меняющихся условиях. Зато справится Коржик. Про терраформирование и освоение космоса он выучил все. А человек-творец пусть придумывает мир и ставит задачи… Лишь бы сам себе не вредил.
Так что его нужно правильно сформировать. Обучить. И если они, кабир и Коржик, сдадут все экзамены и в виртуальной среде создадут безупречный мир – их отправят уже первую жизнь проживать на настоящую планету, готовить среду обитания для поселенцев, продвигая дальше рубеж освоения космоса... И вторую жизнь… И третью… Интересно, сколько жизней можно запомнить? И кто тогда в итоге получится из кабира, если Коржик будет из жизни в жизнь сохранять его память? Инструктора говорят, кабиры обычно тратят по одной жизни на планету. А на сколько жизней кабира хватит Коржика?
Надо, чтоб на побольше, потому что пустых планет все еще очень много. И людей, которым освоение планет даст смысл жизни – тоже. Так что кабиры – спасение цивилизации. А спасение кабиров – нейрохимическая модуляция их состояния.
В операционной – тоже страшно: ярко и холодно. Коржик смотрел, как роботы перекладывают первого мальчика с каталки на стол, как они его переворачивают и обрабатывают кожу – все как в учебном ролике. Сейчас хирурги разрежут кожные покровы от затылка до поясницы, отодвинут мышцы, обнажат позвоночник… А потом возьмут «банку» и…
Он шагнул за Пряника и Вафлю, прижался лопатками к стене – будто это его сейчас взрежут от затылка к пояснице. Взрезать-то, конечно, можно, и даже будет больно как человеку, но умные молекулы тела тут же сомкнутся обратно, и боль пройдет. То, что их приучали считать телом – сложный, антропоморфный голем-интерфейс. С настроенными под человека тактильными и температурными детекторами – чтоб уже симбионту проще понимать, как чувствует себя носитель. С точкой сознания внутри. С функцией дыхания – чтоб успокаивать подсознание носителя и под шумок закачивать в реактор нужные изотопы… С вечной с этого дня привязью к носителю симбионта.
Он закрыл глаза, чтоб не смотреть, как скальпель коснется детской кожи – инструктор тут же присел рядом, взял за руку:
– Коржик, малыш, ты что?
– Жалею его, – спящий худой мальчишка на столе был так беззащитен, что слезы навернулись. – Гиперинтеллект в пяти поколениях, подготовка, предназначение, человек в максимальном развитии, цена фронтира и все такое, но…
– Так иди и защити, – буркнул все понимавший Пряник. – Что ты заныл?
– Эмпатия, – инструктор коснулся «банки» Коржика. – Так что, пойдешь? Или братьям этого пацана уступишь?
– Мне без разницы, – сказал Вафля. – Эти ваши кабирята все свирепые. Я уж потом сам себе друга воспитаю…
– Кто еще кого воспитает, – хмыкнул инструктор. – А это – Декабрь. Но он зовет себя «Каби», потому что это созвучно со словом «Кабир». Он… Сложный парень, гордый. Страшно талантливый.
– …Свирепый?
– В нем всего столько, сколько нужно. Дофаминовую гипертимию под контролем держи, и все.
– …Как он дал согласие?
Инструктор взглянул внимательнее:
– Да извелся весь. Умный потому что. Как и ты. Ох, Коржик… Так что, пойдешь? Защищать?
Коржик отлепился от стены и кивнул.
– Молодец, – инструктор осторожно взял его банку, постукал ногтем по страшной красной крышечке сбоку: – А хочешь, отключим тебя, чтоб не видел?
Ой. Втянуться атомарной пылью в специальный контейнер на боку «банки»? Ну да, сознание исчезнет, в симбионт пойдет лишь отчет о событиях, ответ на которые сформируют алгоритмы. Легче, да. А еще их отключали за ошибки – чтоб всегда стыдились за состояние отсутствия в среде. Но Коржику бывало не стыдно, а страшно.
– Проще блокировать сопереживание, – Коржик вытер слезы. – Но я не буду. Вы же учили, что жить, как человек – правильнее.
В первый и последний раз, когда открыли «банку», Коржик по-настоящему видел себя: розовато-серая, вся в зачатках присосок, отростков, сосудов, нервов длинная широкая живая лента. Симбионт. Искусственный мозг. Робот наклонил «банку» и нежнейшими манипуляторами, чтоб исключить прикосновения грубых человеческих рук, стал перемещать его в горячий, сочащийся сукровицей, тесный разрез. Коржик смотрел на тонкую загорелую шею Декабря и дрожал.
– Прекрасная работа, – кто-то главный сказал инструктору поверх головы Коржика. – В симбиоз вошел – да с первого взгляда. Повезло Декабрю.
– Да, Коржик – чуткий…
– Настораживает меня эта новая эмоциональная прошивка, – ответил кто-то главный. – Знать бы, как в деле себя покажут.
– …Коржик! Работаем, Коржик, – подал знакомую команду хирург. – Раскатывай первый сегмент.
Коржик, по отрепетированному порядку запуская ансамбли тысяч щупалец-хоботков, сосудов и нервов, стал внедряться в ткани, в кровоток Декабря, в нервную сеть.
– Молодец, – теперь инструктор сам вытер ему слезы. – Декабрю не больно, не бойся.
Да, не больно, Декабрь под наркозом, – будто его сознание тоже ссыпали в «банку» и заперли. Но ведь то, что происходит – непоправимо. Кабир – это навсегда. Симбионт в теле – тоже навсегда, до смерти. Но у Декабря был выбор – и он не отказался. А у Коржика – выбора нет. Выбор бывает только у людей.
– Тебе самому что ли больно? – шепотом спросил Вафля.
Он и Пряник подступили близко, смотрели со страхом. Коржик расправил еще сегмент и сказал:
– Нет, нисколько. Это… Как будто я до этого все время мерз. А теперь наконец стало тепло.
Коржик: сейчас*
Тепло давно уже не было… Каби поднялся в вездеход – тронет? – Коржик съежился, и он молча сел за руль, запустил двигатель. Вездеход ожил и потихоньку, дрожа, попер вперед.
Плакать смысла нет, никакой инструктор не придет утешить. А что сейчас? Дать волю страху? Ведь Каби, стоит чему-то пойти не по его, снова в момент прикончит, он измучен симбиозом до предела. Простит ли, что много лет Коржик, тасуя гормоны и нейромедиаторы, исподтишка принуждал его к действиям, что вели к собственным целям Каби, будь то воплощение проектов, подготовка к экзаменам или первая планета – и всегда оказывался прав? Смысла в бунтах Каби не было. Но что делать, если Каби признает только свои волю и мнение? Если он все время отвлекается, упускает важные мелочи, устает, спит, ест и обольщает подружек? Конечно, манипулировать его сознанием через биохимию. Хотя никогда Коржик не подменял его цели своими – своих целей не было. Придумывать задачи умеет только человек. И в итоге все равно все получалось именно так, как хотел сам Каби. Только искуснее и быстрее.
Вот только приходилось так упрощать его чувства, что в итоге древний человеческий мозг Каби истощился и сам стал генерировать только гнев и протест. Творчество убивает, да. Какое-то время они держались на вживленной наставниками преданности, ведь их растили, поощряя сотрудничество и мгновения дружелюбия, будь это заметные поступки или скрытый синтез эндокабиноидных гормонов. Еще сколько-то – на привычке к работе, в которой много лет были необходимы друг другу, на проектах терраформинга, которые следовало закончить – поселенцев не психозы Каби волновали, а климат и состав воздуха…
Так, но что сейчас-то делать? Пока сознания не было, симбионт оставался лишь узлом расчетов. Мозг Каби предоставлен сам себе – сил нет на скрининг, но вроде нейрохимия бедна, спокойна. В прошлом – тоскливое затяжное безделье, но потом гипертимический темперамент Каби взял свое, депрессия сменилась целеустремленностью, посыпались задания…
Все кружится… Темно и тошно… Хоть бы Каби попил и поел, чтоб симбионт получил хоть что-то, а то мысли уж путаются.
Каби давно мог бы избавиться от стареющего тела с полуживой дрянью в загривке. Да, разрушить организм, но его личность обрела бы другой носитель – без зависимости от тысячи лет как устаревшей свистопляски нейромедиаторов, без прочих биологических багов.
Но люди не логичны, им жалко тело. Значит, снова работать вместе? Каби – мастер, бог терраформирования, царь планеты – а Коржик? Отупевший, оборвавший все узы – оставил только подключение к аорте да пучок нервов, чтоб жить, вести запись и обсчитывать простые задачки. А снаружи – вот, голем из пыли, привязанный к хламу в прозрачном контейнере. Так что непонятно, на кой он Каби сейчас.
Каби, спохватившись, вытащил откуда-то бутылку с изотоником, встряхнул и быстро выпил. Достал еще одну, пил уже не спеша – электролиты пошли в кровь, она потекла легче. Коржик, затаившись, ждал, когда станет хорошо. Хорошо не стало. Просто прояснилось в уме.
Он сел и глянул вперед: сумерки. Вездеход, меся болото, медленно полз по чахлому лесу. Знакомо ворчал двигатель, ветки иногда скребли по крыше. Коржик посмотрел на светящийся игрушечный ландшафт карты: молодая местность, формирующаяся, полная стрессоров, людям жить нельзя, потому что в тяжелом рельефе они не смогут вести себя просоциально… Стоп. Это теперь не его дело.
В боковом окне отражение: призрак ребенка с темными как у Каби волосами. Двойник Каби маленького, чтоб задействовать древние инстинкты носителя. Не сработало. А глубже в стекле – отражение Каби. У него с детства было хищное, скуластое и лобастое лицо – теперь оно пугающе смахивало на голый череп.
Коржик приоткрыл окно: пахло стоячей водой, мхом и холодной осенью. Состав воздуха близок оптимальным значениям.
– Еще километра три, – сказал Каби. – Выедем из болота, встанем на ночевку…
– Спасибо, что попил, – сказал Коржик.
Каби замер. Бросил руль, схватил Коржика и встряхнул:
–Ты… Ты говоришь!
– Ресурсы в ноль, – дыхания едва хватало. Коржик не шевелился, чтоб Каби снова не вздумал трясти. И так все на честном слове держится. – Плохо соображаю.
– Я тоже, – Каби осторожно отпустил его, быстро закинул в рот таблетки витаминов и допил изотоник. – Сейчас, потерпи.
– Каби. Зачем… – не стал договаривать, спросил безопасное: – Где твои геологи? Что ты тут ищешь в болоте сам?
– Не в самом болоте. Но где-то в этой местности.
– А сверху?
Каби взялся за руль, поправил курс:
– Искал я уж сверху… – он наклонился к ящику на полу, пошарил там и протянул старую, его, Коржика, походную жестянку: – Припас тебе.
Внутри – щедро всяких редкоземельных штучек: шарики скандия, иттрия, крупка лантаноидов, а еще пирамидки магния, золота и цинка. Такое вдруг не соберешь. Коржик сжевал по крупинке церия и неодима, откусил от пирамидки цинка, чувствуя, как скандий и церий начинают взаимодействовать с кислородом воздуха и образуют тугоплавкие оксиды, мгновенно растаскиваемые по всему голему для починки прорех. Съел пирамидку золота, чтоб укрепить контур легких. Вольфрама бы или титаната какого, а то золото мягкое… Он закрыл крышку:
– Сил нет на синтез… Потом. Значит, сверху не видно?
– Думаю, он под грунтом… Если вместе, может, и отыщем…
– Что?
– Да метеорит… На самом деле, Коржик, я ищу тебя.
– Поздно.
– Нет. Я три года искал это на морском дне, – Каби ткнул в исковерканный имплант, – потом год по молекулам его лечил, потом… Вчера симбионт наконец ответил, ты выгрузился и через три часа очнулся. Но это – ты, искусник, сколько б от тебя ни осталось... И я тебя больше не выключу. Потому что… Узы и другие бывают. Не только нервы и сосуды.
– Чушь. Я – инструмент.
– Да ты – больше человек, чем я.
– Всего лишь софт. Ориентированные на людей уловки.
– Ну, тогда и мои паттерны поведения – тоже софт.
– Ты стал чувствительнее к эндокабиноидам. Хочешь тепла.
– Я хочу, чтоб ты жил. Знаешь, на что похожа жизнь с онемевшим тобой в загривке? Только рабочие пакеты данных… Ни сознания, ни общения. Ни искусства… Ледяной червяк… Я как будто в лабиринте, из которого не выйти, потому что ты все время его дорисовываешь – но работой, не искусством… А сам ускользаешь.
– Ты сам хотел личностной свободы.
– Да, хотел… А ты всегда в итоге делаешь то, что я хочу.
– Я оптимизирую решения всех задач, что ты ставишь, – золотого дыхания стало хватать на длинные фразы. – Чтоб ты все сделал хорошо и быстро.
– Убил тебя я тоже быстро.
– А вот это – лично твоя заслуга, – получив иттрий, реактор генерировал все больше энергии, и Коржик осмелел.
– Коржик… Я быстро понял, что мой поступок – убийство. Потому что симбионт – да, лишь инструмент. Как и мой мозг – лишь инструмент. А вот если мы живем и делаем что хотим, меняем мир к лучшему, разговариваем, то мы в сознании и мы – люди. Самая моя большая ошибка – что я считал тебя инструментом.
–Ты с ума сошел, если стал считать меня человеком.
– Ты еще снова соври, что я разговариваю сам с собой – в психотерапевтических целях вынесенным наружу. Что ты – проекция моей же личности… Ну?
– Нет. Мне еще тогда осточертело быть тобой. Я… Я – ваше искусство делать неживое живым. И я – не ты. У нас разные архивы. Я – отдельная личность. С другими скриптами. И не выдумывай, я – не человек.
– Вообще-то не важно, человек ты или устройство, если в тебе столько человеческого, что ты творишь и живой. Коржик, – Каби ткнул себе в загривок, – ты – живой?
– Не знаю, – Коржик дернулся от его страшного жеста. – Наверно.
– Так какая разница, на каком носителе существует сознание?
– Разница… В химии… В глубине и скорости синаптической волны…
– Да живи ты хоть на какой волне. Только живи. А человеком быть… Стыдно, ты прав.
– Я так не говорил, – Коржик лег и уставился в потолок. – Человеком быть… Очень трудно. Все время нужно… Преодолевать природу.
Каби не ответил – он изнурен, химия его мозга опустошена, кровь бедна. Он не спал несколько суток с активации импланта, занимался стабилизацией голема, через имплант связанного с вялым симбионтом внутри Каби. А симбионт, когда Коржик-голем свободно разгуливает, – жрет кислорода и кетонов раз в десять больше, чем когда автоматически обсчитывает бюджет. И у Каби, несмотря на изотоник, в собственном мозгу уже сбоят мембранные потенциалы.
Коржик следил, как в груди потихоньку разворачивается золотая сетка легких и те больше изотопов углерода посылают в реактор, согревался, глядел на еле заметные цветные отблески приборной панели на потолке, слушал, как шуршит одежда Каби, когда он вертит руль. Как же это ужасно, что у них одна жизнь и одна кровь на двоих. Как же ужасно все.
Коржик: давно*
В то лето Каби расстался с очередной женщиной – опять из-за «третьего лишнего» Коржика – и заводился с пол-оборота. Коржик не попадался ему на глаза, и внутри затаился, но Каби ругал за все: сделал – не сделал, пришел – не пришел… А сам толком не ел, и микроэлементов на обоим не хватало – Коржик едва справлялся с работой.
С обеда Каби отправился на новое свидание, а Коржик, формируя бюджет будущего года, работал с деньгами часов десять. Потом пошел к мониторам в кабинет Каби приглядеть за строительством технопарка, и еще часа четыре, попутно, моделируя для Каби варианты на свободных экранах, обсчитывал проекты по Южному материку, который Каби захотел наконец довести до ума – а это опять деньги.
Вот только работал неровно, потому что не хватало сил. У Каби – попытка новой любви, и Коржик с утра залил ему мозг вазопрессином, окситоцином и эндорфинами под самые завязки – чтоб занялся своим и не мешал работать. Но сейчас из-за пещерной, оттянувшей все высокоактивные амины в предлобную кору, бурной возни Каби с самкой для симбионта элементарно не хватало аденозинтрифосфа́та. И эндокабиноиды уже на исходе, Каби того гляди взбесится…
Проклятый симбиоз. Как им обоим – освободиться и не сдохнуть? Узы крепко сшивали их друг с другом, как их порвать? Симбионт можно пересадить в новый носитель, можно и архив Каби перелить в новое совершенное тело, но где эти тела так срочно взять? Ждать отсадки – так это когда еще Каби состарится… Это так тошно – ощущать себя паразитом.
Коржик себе представлялся чем-то вроде жадной морской губки, каждое из сотен щупалец которой подсоединено к мозгу и к телу Каби. Конечно, иногда энергия могла идти и в обратную сторону – если у Коржика было, что отдать… Сейчас не было. Система разбалансировалась. Синтезируемых нейромедиаторов не хватало – и Каби шел вразнос.
Правда, Коржик еще в детстве заметил, что если разозлишься на него или испугаешься – словно бы рванешься прочь, то эти щупальца-хоботки-нервы больно натягиваются. И если подергаться, некоторые можно отодрать… Тогда они съеживаются, а потом исчезают… И телу Каби становится полегче.
Так что, закончив проект, Коржик свернулся в черепашку и сосредоточился на симбионте: ага, вот если оттянуть и пережечь этот нерв… И вот эти два сосуда…
Через полчаса с грохотом ворвался Каби и яростно пнул в панцирь:
– …Ты убить нас хочешь?
Панцирь, кажется, хрустнул. Как это Каби почувствовал устранение таких мелких связей? Коржик впрыснул ему окситоцина, сколько накопил – ведро бы успокоительного этому психу, да где взять... Откатился подальше, развернулся и встал:
– Нет, я оптимизирую систему, чтоб мы протянули сколько-нибудь еще. Но я б на твоем месте послал запрос на новое тело.
– Опять ты решаешь за меня! Ты притворяешься рабом, а на самом деле…
– Лицемерный паразит, – кивнул Коржик. – Слышал уже. Потому и… Хочу уменьшить свое присутствие в твоей реальности.
– Гадина, – прошипел Каби. – Искусник поганый. Оптимизатор, ага. Знаешь, я хочу тебя прикончить – в той же мере, что ты – меня.
– Нет. Я хочу, чтоб ты стал бессмертным. Успокойся. Мне страшно.
– Страшно? Тебе? Это все лишь твои программные манипуляции! Нет у тебя чувств – только потоки данных! Ты – машина, ты – симбионт, и все! Ненавижу, – и Каби первый раз с силой ударился спиной в стену. А потом – еще.
…Коржик едва очнулся. И не сразу – сознание плыло – понял, что кошмар на мониторах не мерещится.
Гроза бесновалась над всей планетой. Ураганы сдирали с материков молодую шкуру лесов, океаны под сплошным дождем молний выхлестывало из берегов и разбивало в мелкую водяную пыль, вздымавшуюся к черным облакам, системы связи выли в ужасе. Население, кто успел, укрылось в подземных убежищах или сбежало на орбиту. Каби, тот Каби, который всегда был всему и всем защитником, сейчас – стихийное бедствие. Он в гневе, и все связанные с ним управляющие системы, все спутники и терраформирующие платформы, все климатические станции транслируют этот гнев и перемешивают пространство в кашу.
А с виду Каби был почти мертв: сидел на полу у стены и стеклянными глазами смотрел в никуда. Из ушей текла сукровица, загривок вспух кровоподтеком. Коржик начал кое-как блокировать хаотичные команды височных связных имплантов Каби системе, исполнять то, что должен был сделать мгновенно – но валялся в отключке. Каби не понимает, что делает. Его – вообще нет. Потому что, расшибив Коржика, контузил собственный мозг. Скотина. Тупая и злая обезьяна!
Значит, дело за Коржиком. ИИ не проиграет обезьяне. Один за другим блокируя командные уровни Каби, давя сопротивление сознания, он переключил связные импланты на себя и вызвал с терминалов весь свободный орбитальный флот вырубать климатические станции и снимать людей с океанских платформ.
Хотя это он виноват, что черная ярость Каби сорвалась с цепи и он сначала бился спиной в стену, а потом с размаху бросился навзничь на каменный пол – и вышиб из Коржика дух. И сам тут же сошел с ума, взбесился и сдирает шкуру с планеты… Как прекратить? Надо, чтоб очнулся… Страшно… Сунешься ближе – того гляди, добьет… Или вырубить его вообще? Шарахнуть токсином? Пережать аорту? А если умрет? Но ведь Коржик сам, того гляди, околеет… Кто тогда займется штормом?
В окно хлестал дождь. Коржик переждал миг потери сознания, подполз, снизу заглядывая в глаза Каби. Пустые. Зрачок нормальный. Коржик сел, тихонько погладил Каби по щеке, потом встал на коленки и осторожно – мышцы свело от страха – обнял. И каждой клеткой симбионта изнутри, каждым детектором голема снаружи почувствовал ужас: родной. Сердце еле вздрагивает в реберной клетке, мозг плавится в яде продуктов распада от поврежденного симбионта, нервы корчатся от боли. И нечем помочь. Сам – всмятку.
– Декабрь, – шепотом позвал Коржик. – Хватит. Пожалуйста, хватит. Очнись.
Ничто в Каби не отозвалось ему. Надо спасать, но как… Он прижался лицом к холодной, в колючей щетине щеке – мышцы стиснутых челюстей едва заметно вздрогнули. Чувствует? Коржик отпустил его и встал. Худой Каби какой… Лицо белое… Некогда жалеть. Ухватив жесткие черные волосы Каби, Коржик приподнял его тяжелую голову и отклонил назад. Каби медленно моргнул.
– Чуешь, значит, – пробормотал Коржик и тут же с размаху влепил свободной рукой звонкую пощечину, сразу с другой стороны – еще, а потом схватил за волосы и резко бросил его голову вниз, лбом прямо об вскинутое свое колено: – Ух…
Башка Каби была тяжелой. Колено Коржик здорово ушиб, но что ему будет, титановому, – и драться не прекратил. Он, слабея, молотил Каби в грудь, в лицо, царапался и кусался, чувствуя, как большое тело приходит в себя под его мелкими ударами и укусами – и наконец, когда Коржик цапнул его за ухо и, прокусив, рванул – Каби взвился с яростным шипением. Коржик увернулся было, отскочил, но Каби молниеносно сбил с ног. Уж драться-то Каби умел, был взрослым, тяжелее раз в пять, от его ударов Коржик почти полностью рассыпался на металлическую пыль. Удалось собраться, перехватить руку и укусить запястье, рот наполнился кровью – рвануть за сухожилия или нет?
Каби отшвырнул его, как куклу – Коржик отлетел в стену и шмякнулся так, что на миг опять стал металлическим облаком.
А Каби схватил со стола остро заточенный карандаш и с яростью вогнал себе в загривок. В пароксизме ужаса Коржик содрогнулся и впрыснул нейротоксин прямо в вентральную тегментарную область его мозга – блокировать весь дофамин! Остатки – в префронтальную кору и в височно-теменную, чтоб парализовать. Каби рухнул.
Не больно – в симбионте болевых окончаний нет. Сознание – есть. Значит, не убит… Неужели… Неужели Каби правда… Хотел убить? Кое-как Коржик встал на четвереньки – на экранах слежения расползающиеся клочки черных облаков. Буря пошла на спад. Планета справится.
А Каби? А если – сдох? Коржик встал, подковылял, присел над ним, вытащил карандаш – из дырки в коже немножко потекло красным. Он закинул липкий карандаш подальше под стол, взял Каби, жутко тяжелого, за плечи, встряхнул. Каби застонал и пошевелился. Открыл глаза. Вроде в разуме. Коржик сказал:
– Что же ты наделал!
Каби прикрыл глаза, сосредотачиваясь, – и тут же лицо его помертвело и выцвело. Взглянул на Коржика и хрипло сказал:
– Ты-то в разуме? Что ж ты тянул…
Так Каби ничего не помнит? Тот сел, весь в крови, все еще не вполне на этом свете. Коржик отполз подальше. Надо работать – как там спасатели, как эвакуация – а Каби, кажется, мало что может… Он только человек. Не помощник.
Но жалеть его некогда, и Коржик заткнул наскоро слепленным белком и тромбоцитами дырку в себе-симбионте, взял Каби под полный контроль, приволок аптечку, впрыснул ему в вену лекарства и немножко опиатов, поднял, загнал за пульт и занялся делом, не обращая внимания на вопли его сознания. Никогда раньше он не брал Каби под управление на сто процентов. Но работы – тьма, и он руками Каби расправлялся с последствиями катастрофы, попутно координируя работу спасательных отрядов. Урон выстраивался в бесконечные списки. Поселки, технопарки, заповедники… Жертвы среди населения. Жилье можно отстроить заново, леса вырастут, а вот люди… Теперь планета попадет в черный список, и Дом не пошлет новых кораблей с поселенцами… А их и так-то было немного…
К рассвету, когда Коржик наконец закончил работу и освободил Каби, тот молча и мгновенно располосовал себе плечо, выдрал оттуда имплант Коржика и растоптал – уничтожил голем.
Коржик изнутри опять мог бы токсином вышибить Каби из сознания, едва он схватился за нож. Остановить. После уничтожения голема все равно мог бы опять взять под контроль и тело, и каждую мысль – и заставить все вернуть как было. Мог сделать так, чтоб починил обратно, собрал с пола каждую крупинку, а потом плакал и носил на ручках. Но он ведь знал, что Каби хочет его уничтожить. И не хотел быть паразитом.
Каби кое-как перевязал плечо, сунул в старую «банку» ошметки импланта в кровяных сгустках, туда же смел, сколько смог, металлическую пыль, сунул «банку» в дрон и отправил в рассвет над океаном.
Когда робот-уборщик приполз зализывать кровь и остатки пыли на полу, Коржик слегка очнулся. Шарахнул Каби по лобным и теменным долям, опять на сто процентов овладел телом – и, связавшись с терминалом на орбите, отправил домой полный отчет о шторме и запрос на отсадку.
А потом отпустил Каби и стал стремительно рвать все узы, все щупальца и нервы, оставив только те, что отвечали за жизнь и за запись, превращаясь в слепой и глухой, теряющий сознание кровоточащий комок с дыркой от острого карандаша в середине. Ведь во всем виноват он, а не Каби. Каби всего лишь человек. Бедное-бедное, больное животное. Его надо освободить. Было так темно в уме, так тошно, что он даже толком не почувствовал, когда спустя сто километров полета Каби взорвал дрон.
Коржик: сейчас*
Забыть бы… Но, вернувшись в сознание, он помнил всю жизнь Каби, все часы привычной работы, прерываемые моментами испугов, восторгов и бешеной жажды улучшать мир. А найти ошибку не мог. Может, рвать узы и предоставлять Каби самому себе было ошибкой? Но и так давно рушилось все хорошее. Для Каби – с его невыносимым уровнем дофамина – ничего не становилось достаточно хорошим. Коржик всю жизнь вился как уж на сковородке, укрощая его креативную расторможенность, чтоб он в припадках вдохновения не расплавлял им обоим мозги в клейстер. В общем, худо-бедно справлялся.
Но не мог исправить то, что Каби ни с кем из людей не мог выстроить добрых отношений ни в работе, ни в любви. Друзей у него не было. Коржика считал собственным расширением. Никого не принимал всерьез и любил только собственную планету. Не людей, для которых ее создавал. В лучшем случае рассматривал их как оживление пейзажа… В общем, был заложником своей природы. Как ему доверять?
– Ты думаешь о том, почему я все испортил, – не поворачиваясь, сказал Каби. Конечно, мысли он не читал, доступа к сознанию Коржика не имел – черт его знает, как он умудрялся угадывать.
– Не ты – мы. Каби, а почему нас не отозвали? Почему не попало за… За шторм?
– Планета закрыта еще на полгода. Населения мало. А нового кабира сюда присылать смысла уже нет. Вообще – списали на твой технологический сбой… Но, я думаю, все с тобой было в порядке. Просто ты никогда не доверял мне.
– Не доверял – не работал бы. Хотя, конечно, твоим оценкам рисков верить нельзя… А раз не отозвали – значит, ценят. Твои фракталы пейзажей, вся эта мощь линий и контуров…Это прошибает навылет, потому что твои пейзажи заставляют людей чувствовать гармонию… Мотивируют к достижениям...Ты – кабир. И я тебе и сейчас доверяю.
Каби обернулся и посмотрел в глаза:
– Не ври. Я же тебя убил.
– Так ты и себя этим убил.
Вездеход на что-то натолкнулся, свирепее заурчав двигателем. Каби закрутил руль, фары метнулись желтым пятном по корявым деревьям, машина долго выбиралась из вязкой протоки – и скоро двинулась ровно, убаюкивая ворчанием мотора. Дорога, экспедиции, старый вездеход – это их всегда примиряло… Так вот зачем они здесь. Коржик смотрел, смотрел на Каби – уставшего, сутулого, немного чужого… И сказал:
– Давай мириться.
Каби рванул тормоз, и Коржика инерцией снесло с сиденья.
– Что… Что ты сказал?
Коржик – едва не рассыпавшийся – кое-как влез обратно на сиденье, сказал:
– Перемирие. Понимаешь?
– Нет. Ты…
– Это слабоумие, наверно, – признался Коржик. – Но мне захотелось… Доверять.
Каби молчал. Позади него снаружи замер ярко освещенный фарами ночной корявый лес.
К утру за окнами вездехода плавал туман, сизый, рассветный. Каби спал. Коржик надеялся, что за ночь станет легче… Но нет. Он ощущал себя внутри Каби закорузлой мозжащей тряпкой. У Каби тоже болит голова. Ну что ж, Каби постарел, а он сам… Никуда не годится. Никаких гормонов больше синтезировать не может, отупел… Так что Каби свободен. Коржик перелез через него к двери.
– Куда? – бессонно спросил Каби.
– Не могу больше, – Коржик открыл дверь и выбрался на гусеницу, вдохнул туман. – Дай хоть на осень посмотрю, пока глаза есть.
– Я же сказал, что никогда больше тебя не выключу!
Да этот исковерканный, едва починенный имплант сам в любой момент может сломаться. Коржик мягко сказал:
– Дай надышаться. Я недалеко.
И спрыгнул в жухлую осеннюю траву, хвощи, кустики – земля почему-то отозвалась на удар его подошв страшной пустотой.
Ой.
Он услышал, как Каби тоже выбрался на гусеницу, но не оглянулся – боялся даже дышать.
– Ты что замер? – испугался Каби.
Коржик сказал:
– Мы на карсте стоим. Внизу полость. Свод тонкий и уже… похрустывает.
– …Понятно. Давай, – велел Каби. – Ищи твердую породу.
Коржик побежал вперед, путаясь в мокрых хвощах. Каби слез с гусеницы и чуть отошел. Симбионт в нем подключился к геотомографам вездехода, и Коржик видел теперь грунт насквозь. Давно, в начале, Каби без скафандра не мог покидать вездеход из-за токсичной атмосферы, и Коржик бегал вот так же, отыскивая жилы нужных руд, втыкал флажки, собирал образцы…
Вездеход тонн десять весит, гусеничный – тяжелый, и свод карстового пузыря едва его выдерживает. Сульфатный карст, хрупкий… А вдруг Каби его проверяет? Коржик остановился и велел:
– Каби, отойди еще метров хоть на пятнадцать!
– А геотомограф?
– Мне хватит!
Каби отошел. Если он послушался – это ведь доверие? Или все же проверка?
Наконец Коржик миновал провал. Вон далеко за деревьями синее озеро блестит, круглое, тоже карстовое…
– Каби, – позвал, отыскав безопасную площадку. – Сюда!
Каби, вымокший в траве, подошел минут через пять.
– Я идиот, – проворчал он, развернув блеклую на утреннем свету карту. – Что стоило метра на три хоть в землю грунт проверять… Вон дальше тоже карст… Ледник прошел, растворил породу… Коржик? Ты что?
Коржик смотрел на вездеход. Когда-то он был новеньким… А теперь весь в ржавых забоинах и в болотной грязи по самую крышу… Обидно, что Каби им рискнул.
– Он – наш парень. Старый друг. Я – за ним.
– …Коржик, ты думаешь, я нарочно на карст встал?
– Просто будь тут.
Каби кивнул, вытаскивая из кармана синюю бутылку:
– Иди, упрямец. Но близко не подходи, хоть и легкий...
Коржик с сорока метров дотянулся до разума вездехода, запустил двигатель и тихонечко тронул машину чуть вправо, где свод карста утолщался. Только не спешить. Каби помог – выпил две бутылки изотоника и съел что-то глюкозосодержащее, и Коржику полегчало. Скоро он вывел вездеход на прочный свод, а там и на сплошную породу. Заглушил двигатель и лег в сырую траву.
Подошел Каби:
– Коржик, спасибо… Ну что ты, правда думаешь, что я – нарочно?
– Ты меня проверял, а я не справился, – буркнул Коржик, не шевелясь. – Не гожусь для работы. Мне следовало почувствовать болотный карст раньше, еще ночью. Но я почему-то забыл, что мы тут ледник провели; так, чувствовал рядом что-то ужасное, но…
– Но думал, что это я, – договорил Каби и поднял его на руки. – Коржик, ничего я не проверял. Я ошибся, как и обычно.
– Как и обычно… Ты ж не прокатный стан, чтоб не ошибаться… Ну, я… тоже ошибка. Каби, прости, что я так исковеркал нам жизнь.
Каби, глядя устало, молчал. Коржик подумал и сказал:
– Ты прав, это все было из-за того, что я никогда не доверял тебе, потому что ты человек.
– А теперь доверяешь? – сухо спросил Каби.
– Да. Твой нелогичный поступок достать меня с морского дна и поговорить…Это человечно по правде.
В небе послышалось курлыканье очередного перелетного косяка, тянущегося точно с севера на юг. Сколько ж их расплодилось… Гуси это или утки? С Земли завезли или с Покоя?
– …Прости меня, – вдруг сказал Каби.
– За что? За то, что ты человек, а я – нет? Пусти, я замерз, – Коржик выкрутился из его рук и пошел в вездеход отыскивать сухую одежду.
– Погоди, – спохватился Каби, – Вещи в багажнике…
Пока он там, ворча, рылся, Коржик с трудом содрал сырую одежду и кое-как натянул на плечи одеяло. Дрожа в ознобе – черт бы побрал эту человекоориентированную обратную связь тела с окружающей средой – посмотрел на свои полупрозрачные ножки, как на чужие… Горячей полоской по щеке скользнула слеза. Проклятый антропоморфизм.
Каби замер на входе с одеждой в руках, потом врубил печку. В кабине тут же стало жарко и запотели окна. Каби отдал одежду и вытащил очередную бутылку изотоника, стал пить. Этот, синий, где много натрия – он всегда пил через силу… Коржику захотелось рассказать ему, как это – когда падает питание и уходишь в серое бесчувствие, и только факт «у меня работа» заставляет симбионт прогонять через себя кровь. Захотелось сказать, что понимает, каково Каби. И что не жить, вот как на морском дне – это не больно. И что места для памяти почему-то стало мало, и он стирает свой архив, чтоб уцелел Каби. И что скоро все кончится, так или иначе. Но…
Но только и смог, что кивнуть. Стал напяливать штаны и свитер, пряча свое ненастоящее, но все чувствующее тело. Каби вдруг уткнулся лицом ему в коленки. Коржик многое мог перетерпеть, но не это. Все в нем больно сжалось. Он чуть дрыгнул коленками и взмолился:
– Прекрати.
Рыдать он, конечно, не стал. Но его затрясло, и Каби испугался. Вытащил Коржика из кабины на крышу, на воздух и простор осеннего утра. Туман растаял, солнце сверкало на мокрой траве и везде звенели какие-то птицы. Далеко в небе сгрудились райской землей облака.
– Каби, запрос на отсадку нельзя отозвать.
– Да. Но он не имеет силы, если ты его не подтвердишь. А ты был, считай, в анабиозе и подтвердить не смог.
– Так ты вытащил меня со дна морского, чтоб я подтвердил запрос?
– Нет… Не знаю, зачем. Просто чтоб ты ожил. Но это… Это больно.
– Очень, – сознался Коржик. – Симбиоз вообще не поддается оправданию. Ну, что делать? Я не знаю, как восстанавливать узы.
– Ты думаешь, когда нас разделят, мы не поладим? – Каби скрылся в вездеходе, а через минуту забрался на крышу и протянул старую жестянку с металлами и баночку с натрием: – Подкрепись.
Свой завтрак Каби тоже притащил на крышу, ковырялся в консервах. Коржик ложкой выскребал серебристую массу натрия из банки, ел, наблюдая, как оболочка голема теряет прозрачность. Никелевую ложку тоже съел. Потом догрыз графитную пирамидку, потянулся было за цинковой, но передумал – тяжелый голем симбионту дороже обходится. А он и так уже окреп.
– Зачем нам метеорит?
– Вдруг в нем соединения, которые тебе могут пригодится.
– Пригодился бы… – он глянул на едва живой имплант в кейсе на груди Каби: – Ну, цирконат-титанат-свинец. Таких метеоритов нет.
– Да, точно… Коржик, на самом деле это – предлог хоть поговорить с тобой, если не…
Налетел ветер, и их осыпало легкими узкими листьями.
– «Да если б свет всех наших дней не обращался в прах», – сказал Коржик.
И прямо с крыши спрыгнул вниз, кубарем прокатился по траве, поднялся и побрел к синеющей меж деревьев воде. «…всегда б я знал, кто ждет меня на этих берегах»… Когда-то Каби писал стихи.
У воды торчали из песка ледниковые валуны. Габбро! Он порылся в грунте вокруг валуна в надежде на мелкие камешки. Нашел один, обтер об штаны, сунул в рот и захрустел крупнокристаллическим оливином и кварцем.
А озеро-то совсем круглое. Ерошится под холодным солнцем. Коржик чувствовал, сколь оно глубоко – уходящая в недра карстовая воронка, густо синеющая книзу и там, в своей бездонности, превращающаяся во мрак… Как же хорошо, что океан отсюда – за сотни километров.
Несколько минут он уделил гальке у воды, косясь на явно недавно упавшие в озеро деревья. Это карстовая воронка, да. Но почему соседняя карстовая полость еще закрыта истончившимся, предательским сводом? Что-то тут не так… Над водой шныряли, зависая, голубые стрекозы, по воде скользили смешные водомерки... Эти точно с Земли, он их сам лет пятнадцать назад вместе с пчелами и кузнечиками выписывал… Коржик снова присел, попробовал воду – карстовая, как ожидал, гидрокарбонатно-кальциевая с высокой сульфатностью, но... Взял песка, облизал пальцы. Распознал ионы аммония, железа и сероводорода… Но что-то еще, чего не должно быть… Едва уловимое… Попросил геотомограф вездехода проверить воронку. И увидел сразу: громадный.
В кромке прозрачной воды лежали, посверкивая, камешки. Он вынул один – с пальцев падали ледяные капли – и съел. Еще чуточку посмотрел на водомерок, выбрался к деревьям и оттуда глянул, где Каби. Тот валялся на крыше вездехода и смотрел на солнце.
– Каби! – крикнул Коржик.
Каби устало сел, костлявый, длинный, встревоженно спросил:
– Ну, что?
– Я нашел метеорит, – Коржик подошел, хотел вцарапаться по грязной гусенице, но передумал, так от грязи воняло болотом. – Он в озере. Свод карста разбил, вот и озеро… Но знаешь, он так глубоко, что жутко представить, чтоб ты нырял в темнотищу такую…
Каби усмехнулся.
Коржик, сообразив – тоже. Потом его опять затрясло. Никакого океанского дна он не помнил – потому что в сознании его там не было, только «банка». Но представлял все очень хорошо. И что пришлось пережить Каби, отыскивая «банку», – тоже. Он пересилил дрожь, спросил:
– А китов видел? А левиафанов?
– Видел… – Каби слез, поднял его, как хрустального и опять посадил на крышу: – Какой бы еще придумать предлог…
– А работа?
– Да, работа… Вообще-то мы закончили, Коржик. Терраформирование завершено, климат стабилен. В океанах – киты с китятами. Все, понимаешь? Мы свободны.
– …Мы все сделали? Уже?
– Дом доволен, – зевнул Каби. – Всего полгода – и планету откроют. Полетаем завтра, площадки под города проверим.
Залез на крышу и лег. Бросаться вытаскивать метеорит он не собирался. Что-то праздновать – тоже. Коржик посидел и, успокоившись, тоже лег. Хорошо лежать на теплой крыше… Смотреть на небо, на озеро – на жизнь. И это, все живое, сделали они с Каби…
Вздохнув, он перелез через Каби, снова лег и прижался щекой к его загривку – к себе под кожей Каби. Так он не делал с детства. Что-то в самом деле согревалось и расправлялось в нем, что-то, крепко стиснутое, занемевшее от напряжения.
Значит, Каби и дальше справится с любой работой сам, раз в одиночку довел мир до ума… Иногда Коржик приоткрывал глаза, видел черную одежду Каби, а через его плечо – синие глубокие оконца в облаках, косо пролетающие желтые листья, верхушки елок, птиц…
Каби спал долго. Проснулся, молча спрыгнул на гусеницу, попил из синим сверкнувшей бутылки. Спустился, выволок из багажника небольшой, весь во вмятинах подводный беспилотник.
– Этот не вытащит. Глыба там большая очень, в грунте глубоко сидит. Но я хочу… Хоть кусочек. Пилы поставь, да? И магниты.
Каби кивнул и отправился вытаскивать метеорит: спихнул аппарат в воду, встал на бережке и развернул экран управления. Через полчаса аппарат вылез на берег и выкатил из грузового отсека на траву черный, в запилах, кусок камня.
– А-а, железокаменный, – издалека опознал Коржик. – Обычный.
Каби присел, разглядывая камень:
– Сколько летел, вечный странник. Но оплавился не сильно.
Коржик представил, как Каби на кораблике в океане, вот так же присев, разглядывал выгруженную этим же аппаратом «банку». И скорей закричал:
– Дай откусить! Дай хоть потрогать!
Каби посмотрел на него, потом на метеорит, улыбнулся, поднял камень, допер до вездехода, сгрузил на гусеницу, передохнул и поднял на крышу. Коржик жадно положил руки на мокрую оплавленную корку в ямках регмаглиптов, на шершавые запилы и сосредоточился:
– Железо с оливином… Каби, ты завидуешь ему, потому что он был свободен?
– А ты хочешь, чтоб я завидовал потому, что ты его сейчас сожрешь?
– Если ты опять о том, что это я сожрал тебя заживо, то давай я сам в метеорит скатаюсь, и ты закинешь меня в космос безвозвратно.
– Не скандаль, – попросил Каби. – Не ты меня сожрал, а вина перед тобой… Тебя вынут, посадят в новый корпус, ты будешь здоров, свободен и будешь жить как хочешь. А я – я вообще ничем не рискую. Кроме себя нынешнего, а тут уж… Гордиться нечем.
– …Я не хочу, чтоб ты умирал из-за меня. Я же – здесь, значит, ты больше не виноват. Давай еще вместе поживем.
– Надолго нас не хватит, родной. Здоровья нет. Все будет хорошо.
Коржик снова потрогал метеорит. Посмотрел на разбитый имплант. Ни планам Каби, ни его оценкам состояния сложных систем доверять нельзя. Но Каби нужна надежда:
– Ладно, пусть хорошо, да, но потом… Я смогу отправиться куда захочу? Ты отпустишь меня? Не станешь удерживать?
– Можно подумать, ты спросишь у меня разрешения.
– …Может, и спрошу, – тихо сказал Коржик. – Потому что… Ты так веришь в то, что я живой.
– Потому что ты несешь в себе самую суть жизни, которую и понять-то нельзя, а только почувствовать можно… Коржик, родной. Я должен сказать, что… Корабль из дома пришел неделю назад. Привез и тебе, и мне обновки. Для отсадки – все готово. Не бойся. Свобода – рядом.
Дальняя дорога – вот что рядом… Ну, значит, и в дальнюю дорогу – тоже вместе. Коржик отломил от метеорита кусочек оплавленной коры, тихонько сгрыз. Было горько.
Каби: потом*
Из медико-технического отчета:
«…в связи с необратимыми фиброзными повреждениями тканей главного нервного ствола, вызванными длительным оксидативным стрессом, недостаточными иннервацией и кровоснабжением, а также в связи с наличием множественных неоперабельных некротических участков периферического распределения Коржик, симбионт класса «Соратник», дальнейшему использованию не подлежит. Цифровую копию невозможно инсталлировать на новый носитель из-за критических лакун. Утилизирован спустя шестнадцать минут после извлечения и копирования архива кабира. Архив «Декабрь» сохранен без повреждений, рекомендован к срочной репликации».