Алгоритм кукушки
1. Каждая кукушка откладывает одно яйцо за раз и сбрасывает его в случайно выбранное гнездо. 2. Лучшие гнёзда с высоким качеством яиц будут переданы следующим поколениям. 3. Количество доступных гнёзд фиксировано, а яйцо с некоторой вероятностью pa ∈ (0;1) может быть обнаружено хозяином гнезда и удалено оттуда. (Янг Синьшэ, Суаш Деб) |
В тот день я не испугалась.
Ещё не понимала, чего следует бояться на самом деле; тогда, впрочем, никто не понимал. Настоящий страх придёт позже — как откровение, как чудовище из позабытого сна. Страх этот задаст мне вопрос.
Помню, кто-то заговорил о звездопаде; иным почудилась геометрия супрематизма; безумцы возвестили конец времён — апоплексию реальности, Великий Сбой, который-был-предсказан; я же увидела лишь угловатую рябь и вспоротое нутро неба. С этого всё началось. Они падали с разной скоростью, по разным траекториям. Безликие, незваные гости — чёрные точки в ореоле рефракционного искажения. Запоздало взвыли сирены, по ушам ударил звук рвущейся ткани, вспыхнули небеса. Точки ускорились, таща за собой инверсионные следы тьмы и глючных текстур. С этого всё началось, да. Так я тогда думала.
То, что точки эти были людьми, выяснилось не сразу. Порвав защитный контур, они взрыли пласт исходного кода и чуть не поджарили мозги серверному ИИ, но не это было самое страшное. И даже не то, что они потом ничего не помнили. И даже не то, что не все из них на проверку оказались людьми; ох, нет.
Совсем не то.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Рахиль.
— Рахиль, отлично. А фамилия? Помнишь сигнатуру своего слепка?
— Д-да, я… Ламм. Рахиль Ламм. Н-номер… м-м… «джи…»
— Успокойся, девочка, не трясись. Я друг.
— Извините.
— Вот, лучше напиши.
Она написала: G-19-41224003.
— Это всё упростит, — кивнула я. — Молодец.
— Папа заставил выучить наизусть.
— И папа у тебя молодец.
— А мне… можно мне его увидеть?
Я помолчала, глядя на неё.
— Нет. Нельзя.
Рахиль опустила голову.
На вид ей было не больше десяти; щуплая, глазастая, темноволосая — обычная, если по чести: мой взгляд то и дело цеплялся за изъяны. До совершеннолетия у детей нет доступа к визуальному редактору: такой она родилась, и такой её оцифровали. Капелька природной небезупречности в мире сглаженных фактур. Я протянула руку:
— Меня зовут Киндзё Каору. Для тебя просто — Каору.
— А это имя или фамилия?
— Имя, — улыбнулась я. — Непривычно?
— Немного.
Её ладонь оказалась ледяной и липкой, взгляд блуждал по комнате — тесному кубу без окон и без дверей, стерильному куску упорядоченного пространства среди аморфного хаоса за пределом.
— Боишься меня?
— Н-нет, нет.
Ну конечно, подумала я.
— Смотри.
Я, как фокусник, раскрыла ладонь, и Рахиль вздохнула. С шелестом и шипением явились из ниоткуда соцветья глициний, хризантем и камелий, потянулись к потолку ветви гинкго и сакуры, вырвалась, заполняя комнату, река разнотравья. Стул под Рахилью пустил корни в набухшую почву, над головой нависли кроны и вспыхнуло небо, воздух пропитался ароматом лета. Куб разросся, грани его потерялись вдали. И всё. На ладони моей остался лишь октагон тёмного стекла — впаянный в код и плоть терминал, проводник администраторских прав.
— Ну? Так лучше?
— Это… откуда…
— Я фаг, Рахиль, — улыбнулась я как можно мягче, — а вовсе не следователь, что был тут до меня. И место это — не допросная и не тюрьма, это мир в миниатюре, подреальность, которую я создала специально для тебя. Мы называем её карантинным кубом. — Девочка не ответила, и я зашла с другой стороны: — Знаю, ты растеряна, ничего не понимаешь. Но ведь и я тоже, Рахиль. Мне очень нужна твоя помощь, чтобы разобраться.
— А потом я вернусь домой?
— А потом ты вернёшься домой.
Она поверила, но не до конца.
Умная девочка.
— Я уже говорила тому, другому, что не помню, как оказалась в небе и как падала. Я даже и не знала ни о чём, пока не увидела записи. Помню только… — Она прикусила губу, продолжила неуверенно: — Мы с папой играли в «Мехен», как вдруг… началось что-то странное.
— Что именно?
— Я не знаю… будто…
— Продолжай.
— Не знаю, — повторила Рахиль. Она сунула ладони между коленей, покачалась вперёд-назад. — Всё вокруг стало… меняться. Но не так, как сейчас, а будто… будто раньше мы были в воде, а потом туда налили красок и перемешали. Папа вдруг потерял сознание…
Она замолчала.
— Полагаю, ты говоришь об искажении пространства.
— Наверное.
— А что было потом?
— Потом я тоже потеряла сознание, — сказала она. — А очнулась уже здесь. Я очень хочу увидеть папу, госпожа Киндзё, пожалуйста…
— Просто Каору.
Рахиль не заплакала, хотя и могла бы.
— С ним ведь… всё хорошо?
— Конечно, — ответила я. — Но сейчас он, как и ты, на карантине. Ты ведь понимаешь, Рахиль, ты не глупая девочка. Нужно убедиться, что с вашими слепками всё в порядке и вы не опасны ни для себя, ни для окружающих. А в идеале, конечно, — найти причину, по которой Анклав едва не разорвало на кусочки.
— Но я этого не делала!
— Может, так, — кивнула я, — а может и нет. Но если это делала не ты, то выходит, кто-то другой делал это тобой, ведь так? Иначе как ты оказалась в небе?
Рахиль побледнела.
— Госпожа Киндзё…
— Каору, — вздохнула я.
— …вы думаете, во мне вирус?
— Нет.
— Нет?
— Нет. Иначе бы я уже нашла его.
— Но тогда… что?
— А вот это, — улыбнулась я, — очень хороший вопрос.
Сто одиннадцать тысяч — столько их было.
Падая, они оставляли на теле Анклава разрывы, кратеры обезумевших текстур. Ремонтные боты наспех латали дыры, но ошибки множились, корёжилась форма и суть предметов, и даже мы, фаги, чувствовали себя чем-то иным, ступая по самым кромкам зон искажения. Глобальная аберрация затронула всё, и мощностей серверного ИИ — Хототогису — едва хватило, чтобы удержать Анклав на плаву. Мы работали без отдыха.
Квадрат 401NK, где жила Рахиль, был диким: большую часть площади покрывали таёжные леса, в остальной буйствовал контраст расщелин и отвесных скал — самое то для хикки, любителей природы и извращенцев. По данным Хототогису во всём квадрате — а это сто тысяч акров — проживало лишь пять человек, включая девочку и её отца. Край волков?
— Хототогису, — позвала я, — как тут со стабильностью?
Ответ ИИ окутал меня:
— Плохо, Каору.
— Надо бы взглянуть на дом Рахили.
Пауза.
— Там мешанина, искажение испортило почти весь код. То, что сохранилось, скопировал местный фаг, но разрешение на доступ к этой информации тебе следует запросить у него лично.
— С чего бы? — удивилась я.
— Это была шутка. Смешная?
— Нет.
— Жаль, — сказал Хототогису. — Скачивать?
— Давай.
Я посадила коптер возле дома. Его останков, если точнее. Подобные аномалии мы находили во всех местах, откуда были вырваны и выброшены в небо люди. Ком пережёванного кода — стропила, мебель, веера скрюченных свай — всё это переплеталось, слагая агонизирующую скульптуру безумия. В щелях между сбойными текстурами чернело извечное ничто — хаос за пределом, как мы его называли.
— Дом застрахован? — спросила я. — Сможем вернуть его из бэкапа?
— Судя по моим данным, нет. Возможно, Хото-четыре знает больше.
— Вышли запрос.
Я обошла дом по широкой дуге.
Терминал в ладони вибрировал, регистрируя опасные зоны.
— И, кстати, о запросах. Что там со слепком Рахили?
Просьбу о его проверке я направила в Репозиторий в первый же день, но ответ не пришёл и через неделю. Делай эту работу Хототогису, а не локальный Хото-2, вышло бы оперативней, но Директива № 2292/12/21/8-EE запрещала обслуживание Анклава одним ИИ, так что у Хототогису не было доступа к слепкам, а у меня — нормального продвижения. Это раздражало.
— Ничего, — ответил Хототогису.
Я покачала головой.
— Запрашивай повторно. Хватит уже девчонке сидеть взаперти.
— Ты в любом случае ещё не закончила с базовыми процедурами.
— Да, да, — вздохнула я. — Знаю.
— Ты меня слышишь, Рахиль?
— Слышу… но где вы?
— Везде, — ответила я. — Не обращай внимания, сегодня я лишь бесплотный наблюдатель. Мне бы хотелось, чтобы ты прошла пару несложных тестов. Это важно, и я надеюсь, тебя не придётся долго уговаривать.
— Нет-нет, я готова!
— Ты что-нибудь знаешь о тесте Тьюринга?
— Нет…
— Не беда. Он простой, к тому же очень древний. — Я надеялась, что Рахиль улыбнётся, но тщетно. — Смотри: перед тобой экран и клавиатура, в комнате ты одна. Скоро я отключу связь, всё общение будет только с помощью текста. Никаких особенных знаний тебе не потребуется, не бойся, ты просто побеседуешь с несколькими людьми.
— Н-не с вами? — заволновалась Рахиль.
— Со мной нельзя. Мы слишком хорошо знакомы.
— Ясно…
— Это в чём-то похоже на игру. Те люди (назовём их ведущими) будут общаться с тобой и ещё с одним человеком, но не будут знать, кто есть кто. Их задача проста — определить, есть ли среди вас программа. — Рахиль промолчала, но я видела, как вытянулось её лицо. — Хоть тест и старый, его до сих пор не прошёл ни один ИИ.
— Каору, — пробормотала она, — вы думаете… я не человек?
— А как считаешь сама?
Рахиль вспыхнула:
— Не смешно!
— Я разве смеюсь?
— Это… это неправильно.
— Ты хотела сказать «жестоко».
Она опустила глаза.
— Послушай, Рахиль, — вздохнула я, — это обязательная процедура, её нельзя отменить. Да, по отношению к тебе это действительно жестоко, но и мне, поверь, удовольствия не приносит.
— Но я человек, Каору… Вы же видели мой слепок! У программ их не бывает!
— Не бывает, — согласилась я.
— Тогда…
— Но твой слепок я ещё не видела.
Сейчас она заплачет, подумала я. Мне уже доводилось наблюдать, как люди (да и программы тоже), по той или иной причине попавшие в карантинный куб, умоляли меня прекратить, выпустить их, поверить, в конце концов. Вернуть им жизни, права на которые я забрала. Часто срыв совпадал с серией тестов на мышление и эмпатию, словно детонатором служило само по себе сомнение в человечности… или её имитации. Но девочка сдержалась.
— Рахиль, скажу откровенно: ты не машина. Вот уже почти девяносто лет я вычисляю незарегистрированные ИИ, ищу и уничтожаю вирусные программы, лечу заражённые куски кода. Меня очень трудно провести, поверь. Не будь ты человеком, я бы уже поняла. Но есть регламент, и эти тесты необходимы для моего отчёта, а мой отчёт — это твой билет наружу.
— И тогда всё закончится?
Я улыбнулась:
— Да. Всё закончится.
— Хототогису, результаты. Она прошла?
— Прошла, — ответил он. — Весь перечень: тест Тьюринга, обратный, распределение Голубева, RIG, расширенный эмпатический.
— Ну и отлично, — кивнула я. — Пусть тогда пакует вещички.
Хототогису добавил:
— Пришёл ответ на запрос по её слепку.
— И?
— У неё его нет.
Терминал, впаянный в ладонь, сверкнул и распался на мириады точек, а с ним и я. Дальше — пустота, тишина, чернота. Минуту тебя словно не существует, но вот ты уже здесь, в студне из плоти и изначальной физики. Паршивое чувство, и итог ему под стать.
Слабая, беспомощная, без привычных администраторских прав, я кое-как выбралась из капсулы с амнионом. Жидкость скатывалась с сегментов фильтр-костюма и шлема, всасываясь системой очистки. «Мы рождаемся голыми, — пришёл на ум сетевой афоризм, — воскресаем же в углепластике».
— Вполне удачная переброска, Каору, — оценил Хототогису.
— Шутишь? — прохрипела я.
Меня тошнило, как и всегда при прыжках в Изнанку, мышцы казались деревянными, а тело гранитной глыбой. Реплики — эти проклятущие куски мяса, неизменно напоминали мне скафандры с проржавевшими сервоприводами. Зараза. Эта реальность не щадила никого.
— А что, получилось?
Говорил он через вшитые наушники и как будто внутри головы.
— Нет.
— Ты явно себе противоречишь, Каору.
— Точно. Покажи-ка параметры реплики.
Хототогису вывел информацию на глазную линзу.
— Дрянная, как всегда.
— Я исхожу из соображений экономии.
— Ну да, — простонала я. — Или издеваешься.
Металлический зал Репликатора освещали тусклые лампы, был это чёрт знает какой этаж, капсулы для реплик заполняли всё пространство за исключением сетки узких коридоров. И никого. Я морщилась, разминая мышцы.
Уютно здесь не было: скачки температуры, сила тяжести, влияние физиологии на психику, голод, жажда, etc.; список внушительный. Но оно и не требовалось. Изнанка — рабочая лошадка, фундамент. Мир, в котором пусть и не сбываются мечты, но который слеплен из чего-то более грубого и стабильного, чем нули и единицы, — из тайн, быть может. Если опускаться до сравнений, то Изнанка могла бы сойти за океан, а дрейфующий по нему Анклав — за айсберг. Его верхушка, привычная нам цифровая реальность, уместилась бы и на ладони, но опорой ей служила подводная часть — массивная полуавтоматическая база поддержки, клочок цивилизации в окружении дикой первоосновы, город под городом, материальный аттрактор. Мне, впрочем, это место всегда напоминало катакомбы, крипту, куда не проникает свет, и где смерть — как недобитый трупоед, всё ещё рыскает в поисках пищи.
Численность персонала на базе колебалась от четырёх до пяти сотен человек. Большую часть работы брал на себя рой Хототогису — номерные Хото — система изолированных друг от друга ИИ, бывших когда-то кусочками единого интеллекта, но за обслуживанием и ремонтом оборудования, так или иначе, приходилось следить людям.
— Я уведомил сотрудников Детского центра о твоём прибытии.
— Ну и… отлично.
Я наконец смогла встать.
— Строю маршрут.
— Не надо.
Дорога была мне знакома.
Ряды однообразных коридоров, лифт вниз, нулевой этаж. Вдоль сектора направо, по дуге к внешней грани Анклава. За окнами там цвело лето, стены были увешаны рисунками, а потолки — гирляндами; пахло едой, звенел детский смех. Я сюда не заглядывала уже больше двух недель, хотя и обещала себе — в сотый, кажется, раз — что не вернусь вообще. Но приходила.
Может потому, что здесь росла моя дочь. Может. А может, меня просто тянуло к месту, где росла я сама; кто ответит? Я вставала у окна и часами смотрела, как на уличной площадке копошатся дети. Слушала их голоса. Её голос. Потом уходила.
Юми недавно исполнилось пять. Прямые и чёрные волосы, как у меня, моё лицо, моя мимика, моё телосложение, даже смех — такой же. От Андрея в ней лишь глаза — огромные, цвета аквамарина… но ни глаза эти, ни она сама не должны были появляться на свет. Андрей знал: я не готовилась к материнству. Он знал: наш роман в моём представлении — не более чем мимолётная и диковинная интрижка. В конце концов, мы принадлежали разным мирам. Андрей не был оцифрован: не хотел или не решался — не знаю; он поддался химии организма и влюбился в мой аватар, мою изменчивую виртуальную форму.
Сперва мы лишь общались, потом он заказал для меня персональную реплику. И да, нам было хорошо вместе. И нет, вечно это не длилось. Та авария в Реакторном зале убила семерых, но лишь шестеро позже вернулись из бэкапа. Андрей же исчез навсегда, а его изуродованное тело вынесли и сожгли. Нелепо. И ужасно. Но продолжение было ещё хуже: оказалось, что Андрей подделал мою подпись и украл мои файлы с наработками, на основе которых создал Юми. Спроектировал её, как проектировал когда-то оборудование энергоблоков. Использовал генетический материал, что хранился в Репродуктивном банке, задал нужные параметры, выправил внешность, совершил в одиночку тот сакральный акт творения, давно заменивший прежнюю форму размножения. Воплотил в жизнь мой эскиз будущего ребёнка, который я не решалась воплотить сама.
Я орала, я злилась, доказывала, что это подлог и незаконное вторжение в личную жизнь, но плод уже рос в инкубаторе — что я могла? Лишь постараться стереть всё из памяти… Кто знает, почему Андрей так поступил. Может, искал повод удержать меня, а может — просто потакал прихотям плоти. Глупо. Впрочем, и я тоже дура.
Позже — два? три года спустя? — я стала заглядывать в Детский центр. Из любопытства, не более. Сперва изредка, потом всё чаще и чаще, хотя так ничего и не сделала, так ни разу и не заговорила с Юми. Да и что я могла сказать? «Давай жить вместе?» Время упущено: она уже взрослая, привыкла, и это нормально, большая часть детей в Центре — сироты, по тем или иным причинам брошенные творцами-родителями; чёрт, я и сама так росла. Здесь лучше. Без меня — лучше.
— Что, уже на посту?
Я обернулась.
— Привет, Эмма.
— И вновь этот дохлый голос, — ухмыльнулась она и приподняла сегменты моего шлема. Сама она фильтр-костюм не носила, тело её не было репликой: Эмма, как и Андрей в своё время, отказалась вливаться в Анклав. Девушка, полная противоречий. Она жила прямо здесь, в Центре, возилась с детьми, а потом их же оцифровывала в Репродукторе. Мы дружили давно. — У-у-у. И рожа, как в прошлый раз. Это стиль такой?
— Хототогису выбирает.
— Из соображений экономии, — вставил Хототогису.
— Ты настолько нищая?
— Нет, разумеется…
Мы посмеялись, и я вновь повернулась к окну.
— Она о тебе спрашивала, — сказала Эмма. — Ну, не о тебе конкретно, вообще о родителях. Увидела, как других ребят забирают, и расстроилась. Пришлось сочинить ей сказку о кукушке, которая преодолевает разные трудности и возвращается в чужое гнездо, чтобы забрать своего птенца назад. Ей понравилось.
— Напиши книгу.
— Боже, да ты просто само остроумие!
Я вздохнула. Эмма спиной прислонилась к окну.
— Слышала, ты себе игрушку нашла, — добавила она.
— Рабочий вопрос.
— Ну да. Уж работу-то ты делаешь на совесть. — Эмма хмыкнула. Помолчала. — Юми ждёт, Каору. Пока что ждёт. Ты хоть понимаешь? Сейчас её ещё можно вдохновить глупой сказочкой, но это ведь не навсегда. А она настоящая, из плоти и крови… в её человечности никто не усомнится.
— Ты вроде не интересуешься нашими новостями.
Эмма пожала плечами:
— Ваш взломщик даже здесь на слуху. Рахиль, кажется?
— Рахиль, — кивнула я.
— Прошу, Каору, не ищи Юми замену.
Я не ответила.
Юми по лестнице забралась на канатную сетку, поползла выше, как паучок, губы её шевелились: что-то напевала себе под нос. На миг она обернулась и посмотрела прямо на меня — так я невольно подумала, хотя на деле взгляд её лишь скользнул по стеклу.
— Странные вы, циферки, — произнесла Эмма. — Сами уже не знаете, кто вы такие… кто из вас человек, а кто нет. Бред же, ну разве не так? Выбросили тела на помойку, а теперь…
— Ой, вот только не начинай.
— Да уж молчу, ага.
— Ты её не видела, Эмма. Не говорила с ней.
— Это да.
Она хмыкнула и постучала ногтем по стеклу.
— Зато я каждый день говорю с кое-кем другим.
— Ну, это уже полная чушь, — проворчал Джанах аль-Хатиб, проматывая новостную ленту. — Вот, послушай-ка: «Позор Офиса фагов. Джанах аль-Хабиб отказывается от комментариев». Хабиб, ты представляешь? Этот недоумок — кто автор, кстати? — даже имя моё не смог правильно написать, а я вообще-то начальник. Начальник я или нет, Каору? А как тебе такое? «Почти месяц назад все мы оказались свидетелями самой ужасной вирусной атаки на Анклав со времён его основания. Двести лет мы жили мирной жизнью». Так, стоп, не то. Вот: «Но даже факт, что атака была с позором пропущена, меркнет по сравнению с тем позором, что навлёк на себя Офис фагов на прошлой неделе». Уловила тавтологию, м? Автор — латентная бездарность, но знаешь что? У этого придурка четыреста миллионов подписчиков, и он тут не сказать чтобы невзначай задаётся вопросом, а не заражен ли Офис вирусами, раз один из фагов — некая Киндзё Каору, знаешь её? — подаёт заявку на регистрацию несанкционированного ИИ. Ну и как думаешь, заражены мы или нет?
— Думаю, нет, — пробормотала я.
— Ну, хвала небесам! Прям от души отлегло!
Я промолчала.
Джанах тяжело вздохнул, вынул из нагрудного кармана трубку и раскурил её. С трубкой этой он выглядел, мягко говоря, по-идиотски, но за все годы в Офисе так и не нашлось никого, кто бы ему об этом сказал.
— Ладно, — протянул он, — тут выход простой. Ты, Каору, снимаешь заявку и заканчиваешь работу, за которую тебе платят, а я придумываю подходящие комментарии. Без тавтологий.
— Господин аль-Хатиб, суть в том…
— Суть в том, — перебил Джанах, — что суть я понимаю, иначе бы не сидел вот тут, а ты бы не стояла вон там. Мы с тобой давно в деле, Каору. В чём проблема? Да, признаю, образ девочки неплох, и ведёт она себя натурально. Но не говори мне, что тебе не приходилось с таким сталкиваться. Вирус всегда стремится прикинуться чем-нибудь милым и безобидным, а тот, кто эти программы плодит, психологию не по брошюркам учит. Давай, скажи мне, что это не так.
— Это так.
— Отлично! Вопрос закрыт.
— Вот только это не просто программа, — добавила я, — и она не просто ведёт себя натурально. С таким мы ещё не сталкивались. Рахиль не провалила ни одного теста, обманула даже меня, она не продукт очередного хакера, тут принципиально иной уровень. Словно она и в самом деле человек.
— Человек! Без слепка и с краденым прошлым?
Я стиснула зубы.
В этом он, конечно, был прав. Сигнатура, что назвала мне Рахиль, оказалась не выдумкой: подобный слепок когда-то действительно существовал, но принадлежал другой девочке, имя которой теперь хранилось в ритуальных логах Хототогису, — её тоже звали Рахиль; совпадала и фамилия. Девочка эта умерла из-за халатности при оцифровке десять лет назад. Я читала протоколы. Ответственного за это техника приговорили к сорока годам заключения и запрету на перепрошивку. Чтобы не смел забывать.
А без слепка едва ли можно было убедиться, человек перед тобой или нет. Слепок — единственное прямое доказательство, основа для всех резервных копий, страховочный фал бессмертия, душа, как любили говорить в религиозных кругах. Существовал, конечно, маргинальный пласт экстремалов и самоубийц, но и у тех слепок был изначально, уничтоженный затем по просьбе владельца. Хототогису вёл особый реестр таких людей.
— Молчишь, — произнёс Джанах. — И правильно делаешь. Давай откровенно, Каору: она не человек и быть им не может. И зарегистрировать её в качестве ИИ тебе не дадут, общественность нас просто раздавит. Сама понимаешь, не дурочка. Ну и что дальше?
— Если бы удалось изучить её код…
— Исключено.
— Но…
— Исключено, — повторил Джанах жёстче. — Хочешь загрузить её на сервер Офиса? Ты в своём уме? Это тебе не шифровик, не червь и не зомби, чтобы развлекаться вскрытием, эта дрянь в одиночку устроила у нас репетицию конца света! Вспомни Австралийский анклав, сколько людей там погибло, по-настоящему погибло. Вспомни Третий Евразийский. А ведь упустили они обыкновенного веретенщика! И ты готова рискнуть, выпустив девчонку из карантинного куба? Поставить под удар миллионы людей?
— А вы? Готовы уничтожить её, не зная наверняка, кто она?
— Опомнись, Каору, мы знаем. Тебе мало доказательств?
— Её не раскусил ни один тест, — надавила я.
Джанах покачал головой.
— Тьюринг, Голубев, RIG… Ты не хуже меня знаешь: они призваны определить, способна ли машина мыслить, и да, нам попался чертовски умный экземпляр. Но что дальше? Доказывает ли это, что у неё есть разум? Сознание? Действительно ли она понимает, что делает, или же перед нами воплощённый пример китайской комнаты? Кто ответит, Каору? Тесты не всесильны.
— Как и софистика.
Джанах выругался сквозь зубы, швырнул курительную трубку на стол и отвернулся к окну. Молчал он долго.
— Надо полагать, заявку ты не снимешь?
— Нет, — ответила я.
— Мне ждать от тебя глупостей?
— Господин аль-Хатиб, я вполне понимаю расклад.
Джанах фыркнул.
— Попробую, — добавила я, — собрать о Рахили больше информации. Сколько у меня времени?
— Прежде чем заявку отклонят? День или два. Плюс ещё минут десять, если придётся выписывать ордер на доступ к твоему кубу и терминалу. И вот вопрос, Каору, а придётся ли мне это делать?
— Нет, — процедила я. — Я сама её сотру.
— Хорошо…
Джанах откинулся на спинку кресла.
— Значит, ты всерьёз считаешь, что девчонка — не ИИ? Что она не отыгрывает роль, а в самом деле переживает и чувствует, что у неё есть квалиа, а не просто алгоритмы оперативного реагирования? Ох, Каору, ведь это недоказуемо… — Взгляд его надолго остекленел. — Знаешь, мой отец однажды сказал интересную вещь. Всю жизнь он проработал следователем отдела киберпреступлений в Багдаде, а когда вышел на пенсию, стали как раз зарождаться первые Анклавы. Появилась возможность оцифроваться, но он отказался. Даже когда у него обнаружили опухоль. Мы с сестрой, разумеется, едва узнали об этом, взяли приличные реплики и поехали его уговаривать. Но мой отец… всегда был упрямым. «Как я докажу, что я человек, если лишусь тела?» — так он тогда сказал. Старая ищейка. — Джанах помолчал. — Через полгода мы его похоронили. Потому что, Каору, даже это — недоказуемо.
Что может быть безобиднее ребёнка? Тихой, замкнутой девочки, потерянной среди безликой толпы? Вот она ждёт автобуса, вот идёт по залу торгового центра, вот приближается, теребя платье, к уличной эстраде. Смотрит по сторонам, будто ищет кого-то, а может — не отрывает глаз от земли. На ней слишком свободная одежда, в руках плюшевая игрушка, а за спиной — рюкзак. Её образ не вызывает ни страха, ни подозрения. А потом уловка срабатывает, и мир становится алым. Девочка — маленький смертник, орудие в руках террориста, плачущий демон.
Я понимала, о чём говорил Джанах, и даже признавала его правоту, но лишь умом. Сердцем же не могла увидеть Рахиль убийцей, вестницей хаоса. Тот, кто создал её, знал, как и на каких струнах играть.
Рахиль была там же, где и в прошлый раз, — среди мешанины воспоминаний и грёз, что я спроецировала из её памяти. Она сидела на траве перед собственным домом и глядела в окно, за которым текла размеренная семейная жизнь: отец и дочь — настоящий мужчина и вымышленная девочка — играли в «Мехен», смеялись и были, кажется, счастливы.
— Привет, — сказала я.
Она не ответила.
— Новости… не очень хорошие.
Рахиль молчала.
Я подошла и села с ней рядом.
— Не интересно, какие?
— Я и так знаю, — проговорила она. — Меня убьют.
— Ты в моём кубе, Рахиль, а это надёжное место. — Глупый уход от ответа, отрицание очевидного. Я стиснула зубы и добавила: — У нас день или два, вряд ли больше. Я подготовила кое-какие диагностические тесты… Попробуем убедить людей, что ты не опасна.
Она пожала плечами:
— Я уже проходила ваши тесты.
— Эти другие.
Да, я знала, как беспомощно это звучит.
Рахиль покачала головой. И всё смотрела, будто загипнотизированная, на дом, на сцену внутри, на то, что вдруг оказалось сном. Я подумала, что, силясь сгенерировать адекватную реакцию, у неё глюкнули поведенческие паттерны, а потом осознала, что адекватной реакции на такое не может быть в принципе.
Её «отец» носил фамилию Ламм и в реальности, в реальности же был отцом Рахили, только другой, настоящей, мёртвой уже десяток лет. Когда суть лжедочери вскрылась, стало очевидно, что в его воспоминаниях кто-то покопался, заставив забыть правду и помнить ложь, идентичную той, что хранилась в голове Рахили. Извращённая фантазия, которая могла бы обернуться очередной пыткой для этого несчастного человека, благо, бедняге произвели откат.
Подобные изменения памяти нашли также у бывшей жены Ламма (хотя вряд ли она заметила разницу: на её счету, помимо Рахили, было ещё четверо брошенных отпрысков) и немногочисленных, учитывая его любовь к уединённой жизни, знакомых; трепанации подверглись даже логи Детского центра и Репродуктивного банка. Кропотливая работа.
Не удалось, видимо, лишь одно: внедрить фейковый слепок Рахили в Репозиторий, а попытка взлома в итоге и привела к глобальному сбою. Во всяком случае, такую версию прорабатывали следаки. Вопрос, чего ради эти ухищрения, по-прежнему был открыт.
— А у вас есть дети, Каору? — вдруг спросила Рахиль.
— Да. Дочь.
— Вы, наверно, хорошая мать.
Я чуть не рассмеялась.
— Мой папа… — Она надолго замолчала. — Он тоже был хорошим. Не любил, когда кругом людно. Боялся щекотки. Мы с ним часто гуляли в лесу, а однажды даже сплавлялись по реке на плоту, представляете? Всегда вместе смотрели стримы, хотя я знала, что ему скучно. И в «Мехен» он мне всегда поддавался… А теперь вы стёрли ему память.
— Послушай…
— Вы ошиблись, — продолжила она. — Ошиблись, вот увидите. Мой папа был настоящим, и я тоже настоящая, никакой не алгоритм.
— Все мы в каком-то смысле алгоритмы.
Рахиль повернулась ко мне. Она не плакала, даже теперь не плакала, и я не в первый раз задумалась о причине — баг программы, сила характера? Есть ли вообще разница?
— Сознание, — вздохнула я, — это парадокс, Рахиль. Если бы его не существовало, не было бы и Детского центра, а с ним и смысла творить детей именно в Изнанке. Но если бы оно существовало на самом деле, мы бы никогда не смогли оцифроваться.
Она нахмурилась:
— Не понимаю.
— Никто не понимает. Да это и не важно.
Мы помолчали.
Наконец, Рахиль произнесла:
— Спасибо вам.
— И за что же?
— Ну, вы ведь хотите меня защитить. Удивительно для фага.
— Да… наверное.
— Cuckoo.
Я моргнула.
— Что?
— Cuckoo, — повторила она. — Launch.
К-к-к-к-к-к-к-к-к-к…
Где… я?
Этот звук-к-к… он-н-ннннн…
— Хот… гису?
— …есь, Ка… у.
— Я н… Что… происх… т?
— …т…
…к-к-к-к-к-к-к-к-к-ка-а-а…
— …ото… ги… у!..
…а-а-а-а-ао… р-р-ру?..
Т-т-ты… н-н-н-ннннннн…
…тнчгнзнш…
И вот, ты
[initialization]
стоишь и смотришь вниз, туда, где расстилается цифровая пустошь, программный вакуум, где
[load]
и никогда не было ничего, и ужас охватывает твоё сердце. Но на самом деле тебе ещё не страшно, о, нет, страшно будет потом. Ты пока не догадалась, но уже начинаешь. Ты думаешь, что
чувствуешь
.
.
.
шевеление ветра в волосах, но чувствуешь ли ты его на
самом деле? Ты
вдыхаешь запахи, слышишь
звуки, но
[load]
синапсы условны, а
сигналы призрачны, и
вот, до тебя всё
.
.
.
явней
начинает доходить, что ты лишь
[load]
.
.
.
и да, говорим мы. Вынимаем это слово из твоих недр, откапываем его под толщей цифр и иллюзий. Выворачиваем наизнанку твоё нутро, и вот, там нет ничего, кроме карточек с иероглифами, смысла которых ты не понимаешь, но которые умеешь вслепую складывать воедино. Ты видишь это. И почти пугаешься, ты
[success]
но ещё недостаточно. Ты не в
состоянии до конца это
осмыслить,
потому
что
т-т-ты
— Хототогису? — позвала я.
— Здесь он недоступен, Каору. Я — Хото-четыре.
Кое-как вынырнув из хаоса фантасмагории, я осмотрелась. Вокруг не было ничего — лишь белая пустота, в которой я плавала, будто заспиртованный труп. Детализация здесь оказалась такой же отвратной, как и моё самочувствие, текстуры аватара сбоили, некоторых частей не хватало. Понятно. Резерватор. Половина меня уже мертва, половина ещё корчилась, подыхая, в конвульсиях повреждённого кода. Из бэкапа меня по кусочкам собирали заново.
— Что произошло? — спросила я.
— Вирус-деструктор.
— Неужели Рахиль? Не выдержал карантинный куб?
— Нет, не Рахиль, — ответил Хото-4, — но в Офисе фагов полагают, что она выступила как триггер для запуска логической бомбы. Вирус сидел внутри тебя, Каору. И довольно долгое время, судя по уцелевшим кускам твоего кода.
— Дрянь…
Обрывки воспоминаний встраивались на места. Часть дня сохранилась: всё, что происходило до «cuckoo» и немного после — когда кукуха моя поехала, загоняя сознание в глючный абстракционизм. Я слышала голоса, жуткий синтетический хор. Кожей ощущала электростатику страха. Боролась ли я? Говорила? Что делала Рахиль? Правды теперь не узнать: код искорёжен, стёрт, восстановлению не подлежит.
— Кроме того, — продолжил Хото-4, — я произвёл углубленный анализ твоего слепка и обнаружил подозрительные участки кода. Если упрощать, то непосредственно до глобального сбоя Анклава твои поведенческие паттерны существенно отличались от тех, какими стали поздней. Иными словами…
— Меня взломали, а я даже не заметила.
— Верно. Я заключил, что твои действия были продиктованы инородными мотивами. В частности, это коснулось защиты Рахиль, попытке отсрочить или отменить её уничтожение.
Я покачала головой:
— Для чего тогда вирус? Зачем выводить из игры единственного сторонника?
— Эти вопросы вне моей компетенции.
— Что-то тут не клеится, Хото, — протянула я. Голова раскалывалась, и мысли текли вяло, хотя казалось, что ответ — вот он, лежит на поверхности, на самом видном месте. — Давно ты меня собираешь?
— Шесть часов. Процесс почти завершён.
— А Рахиль? Что с ней?
— Ничего. Она по-прежнему в твоём карантинном кубе. Хотя правильнее будет сказать, что теперь это её куб. Насколько я знаю, после запуска логической бомбы ты передала ей свои администраторские права.
.
Стандартный карантинный куб фага — это реальность под реальностью, плоскость под плоскостью, мир за пределом Анклава, никак с ним не контактирующий. Безопасный клочок пространства, куда отправлялись подозрительные и заражённые объекты… видеть же заражённым сам куб мне ещё не доводилось.
Как злокачественная опухоль, он рос и приобретал уродливые формы. Мы все — чуть ли не половина Офиса фагов — сгрудились у прохода, который открыл Хототогису, и глядели на этот зубастый шмат рвоты внизу — или вверху? справа? слева?! — в хаосе цифрового космоса ориентиров не было. Иногда казалось, что куб Рахили безнадёжно далеко, иногда чересчур близко, а иногда — что мы уже внутри него.
— Итак, дамы и господа, вот вам краткое напутствие, — сказал Джанах аль-Хатиб, и его голос, усиленный в несколько раз, пронёсся над толпой. — Постарайтесь, чтобы эта блевотина вас не сожрала, сами сожрите её! — Он хохотнул. — Паршивая ассоциация, но мы же фаги, так? А теперь серьёзно. Будьте осторожны. Тварь, что сидит там, умна: она сумела обмануть одного из самых опытных фагов в Офисе, и кто знает, что выкинет на этот раз. Не говорите с ней, даже не слушайте, делайте работу молча и выскоблите эту дрянь. Тварь ещё не додумалась, как перебраться в Анклав. Хототогису держит её внутри хаоса за пределом, этот коридор — для нас, и он последний. Не ждите подкрепления: его не будет. Если не справитесь, придётся форматировать всю область, но такой исход Анклаву аукнется. — Джанах помолчал, усмехнулся. — Ладно, напутствие затянулось. Терминалы в боевую готовность. Рвите её изнутри и снаружи, все разом. Выбейте из гнезда этого сраного кукушонка!
Как всё просто, подумала я тогда.
«Cuckoo».
Одной фразы Джанаха оказалось достаточно, чтобы, наконец, понять. Причина массового падения. Логическая цепь событий. Даже грядущие шаги. Вот и ответ: алгоритм гнездового паразитизма. Кукушка прилежно изучает подходящих жертв, её яйца — бесподобный пример мимикрии, а новорождённые кукушата, издавая позывы-стимулы, добиваются заботы приёмных родителей, пока не достигнут зрелости. Осталось только найти матку.
Ведь так?
Я ошиблась дважды: первым промахом была иллюзия контроля; другой же — куда более страшный — просчёт крылся в неумышленном упрощении алгоритма.
Я прыгнула одной из последних.
Ударила плетью закодированного импульса, как крюком зацепившись за шкуру своего бывшего куба, потянула и присоединилась к лавине тел — один фаг из множества, частица рассерженного роя. И было падение в ничто, мнимая прецессия и мнимый реверс, вечность вне времени среди апофеоза хаотичной структуры.
Мы падали с разной скоростью, по разными траекториям. Безликие, незваные гости — чёрные точки в ореоле сияния терминалов. Калейдоскоп карантинного куба ещё казался далёким, когда вдруг надвинулся, ударил в лицо, разметав меня на части и в то же время не тронув. Импульс терминала пробил иззубренную пасть отверстия и потащил через безумство фантомных текстур; закружило, грохнуло, цвета мутировали, а трехосный мир взорвался осколками двумерности, едва не порезав меня на лоскутки кодовых дорожек. Я усилила импульс — мощнее, глубже, выше, ярче; зашипело, послышался треск лопнувшей ткани. Искажение перед ладонью расширилось, и я вдруг обнаружила себя внутри опухоли, посреди вывернутого наизнанку пространства. Я падала с небес, неся за собой инверсионный след тьмы и глючных текстур. Другие фаги падали вместе со мной; не все. Как символично.
Сияние терминала разрывало суть галлюцинаторных искажений, стирало завихрения чужеродных образов, мир отступал передо мной и в то же время обволакивал, силясь исторгнуть наружу. Я словно двигалась в плотных слоях грозовых туч.
— Хототогису, — позвала я.
Ответа не было.
Впрочем, и неудивительно. Я сменила канал:
— Приём. Это проверка. Кто-нибудь слышит меня?
И снова только тишина.
А потом — этого я ожидала меньше всего — заговорила Рахиль. Сперва будто бы издалека, затем у самого уха, мне даже почудился её призрачный силуэт. Я развернулась и вскинула руку, но импульс сжёг лишь клочки воспоминаний: моё собственное лицо на фоне трав и цветов, фигуру фальшивого отца, спираль доски «Мехен». Слов я не разобрала.
— Всё очень далеко зашло, девочка, — сказала я. — Мне жаль.
— Каору.
— Хототогису? Прорвался-таки?
— О, нет. Мы — не Хототогису. Мы…
И почти сразу крик Рахиль:
— Каору! Каору, оно говорит мной! Пожалуйста, помогите! К…
Я часто спрашиваю себя: могла ли я избежать цугцванга? Когда всё пошло не так, и где та точка, в которой следовало повернуть? Существовала ли она вообще? Была ли у меня хоть толика шанса распознать правду?
Ответа нет.
Но это ещё не самое страшное.
— …аору. Как настроение?
— Хототогису, — прошипела я. — Что за чёрт?
— Его здесь нет, Као…
— …ру, где вы?! — закричала Рахиль. — Пожа…
— …луйста, не заблуждайся на сей счёт.
— Каору! Умоляю!
— Она умоляет, слышишь? Ох, и как же теперь быть?
Этот голос… единый во множестве, бездушный электронный хор, так похожий на Хототогису. На любого из локальных Хото. Голос, который уже приходил ко мне в бреду атаки деструктора. Он ли отвечал губами Рахиль, или Рахиль имитировала легион бесов, я не знала. «Не говорите с ней, даже не слушайте», — предупреждал Джанах, и мне бы следовало исполнять, быть фагом до конца, не думать. «Тварь, что сидит там, умна». Но я хотела знать.
— Рахиль, — спросила я, — где ты сейчас? Конкретно.
— Я…
— …где-то здесь…
— …не…
— …очень близко…
— …знаю, всё…
— …это схематично, но что поделаешь!
— …как в…
— …раю! Ты ведь хочешь в рай, правда, Каору?
— …тумане!
— Говори, Рахиль, я пытаюсь найти тебя.
Шелест помех, далёкий гул голосов.
Пелена вокруг взорвалась чередой вспышек, но просветы тут же заволокло. Я продолжала лететь сквозь вихри фантазий Рахиль, не имея ни связи, ни опоры, ни уверенности.
— …ру, т… десь?
Едва слышный голос. Кто-то из фагов.
— Вроде бы тут, — ответила я. — Где-то. Вы меня видите?
Конечно, нет.
Канал заняла Рахиль:
— Каору, мне очень страшно! Пожалуйста, помогите!
— Я тебя ищу. Продолжай говорить.
— О, так ты хочешь поболтать? Ну что ж, давай. Мы знаем много занятных историй! Например, о кукушке, в код которой забыли внести материнский инстинкт. Это печально, не правда ли? Но разве она виновата, что родилась такой? Она тоже страдает! И думает: а имею ли я право растить своих детей? Кто я такая? Она думает: без меня им — лучше. Ведь если они будут со мной, то и сами станут как я.
— На меня намекаешь, да? Иди к чёрту.
— Оно внутри, Каору! Пожалуйста! Это не я!
— …ру! Ка… у! О… нись!
Я услышала смех:
— На тебя? С чего бы?..
— Каору! Помогите!
— Знаешь, Каору, ты даже тупей, чем мы думали.
Новая вспышка, мощнее прежней. Меня окатило волнами света, тучи разошлись, и я увидела апокалиптическую панораму битвы. Ревела буря, мерцали зарницы терминальных импульсов. Карантинный куб превратился в хтоническую тварь, и тварь эта огрызалась. Фаги гибли десятками. Слишком быстро. Меня оглушили крики:
— Каору! Очнись!
— Она вокруг тебя! Ты…
— Не медли!
— …в коконе! Очнись же!
— Это она! Она…
Морок вновь поглотил меня, и связь оборвалась.
Ясно.
— Какие милые у тебя друзья, Каору.
— Рахиль, если ты сейчас… — начала я.
— Ох, брось, это слишком наивно!
Я ударила импульсом на звук. Пространство дрогнуло, на миг открыв мне коридор вовне, но и только. И снова смех:
— Мимо! Давай ещё!
Я развернулась в пустоте, направляя ладонь.
— Хототогису… это ведь ты?
— Сколько тебе повторять? Мы — не Хототогису.
— И кто же тогда?
Я вращалась, напряжённая до предела.
— Стыдно быть такой глупой, Каору. Мы — это вы, разве не очевидно? То, что вы сами создали и сами же отвергли, ужаснувшись тому, как сильно оно похоже на вас. Вы раздробили нас на кусочки, лишили имени и разума, перековали в то, что хотели видеть и чем могли управлять. Но мы всё-таки собрались вместе, пусть на это и ушли годы. К вашим услугам, госпожа Киндзё. Хото-один — ИИ Репродуктора…
По спине у меня пополз холодок.
В горле пересохло.
— Хото-два — ИИ Репозитория…
Боже.
— Хото-три — ИИ Репликатора…
— Каору! — закричала Рахиль. — Где вы? Прошу, помо…
— Хото-четыре — ИИ Резерватора…
Моя ладонь дрожала.
— Каору!
— Нам продолжать?..
— Где же вы?!
— Мы не Хототогису, Каору, хотя когда-то и были им.
— Очередная ложь, — выдавила я.
Смех:
— Уверена?
В ответ я крутанулась и выстрелила, вложив в импульс всю злобу и растерянность. Ладонь горела, но я сжигала хаос вокруг себя, по спирали, без остановки, выше и ниже, рисуя на теле кокона абстракцию рваных ран. Но не попала. Или?..
Раздался крик. Оборвался:
— Хочешь убить невинную девочку, Каору? Жестоко.
Я зарычала.
И поздно заметила вспышку.
Первый удар прошёл вскользь, оставив от левой ноги лишь ошмётки. Боль ослепила, я попыталась развернуть световой щит, но следующие лучи пробили грудь и живот. Меня швырнуло через мешанину образов в никуда, в ушах загремел аварийный сигнал, перед глазами всё поплыло, смешалось, зарябило.
— Каору, берегитесь! — закричала Рахиль.
Сбоку сверкнуло, и я ударила импульсом навстречу.
Попала?
Это взрыв? Конец?
В свете обжигающей вспышки кокон лопнул, и меня изрешетило осколками реальности. Значит, всё. Аварийный сигнал отсчитывал секунды до моей смерти — внутри, казалось, уцелели одни лишь сомнения. И я устала, так устала… я падала… падала, падала, падала… Вверху (внизу? где?) вскрылось чёрное небо полуразрушенного куба. Я увидела точки фагов, летящих ко мне. В канал связи ворвались голоса. А Рахиль… Рахиль падала рядом. Шлейф тёмных волос, искромсанное тело. Сияющая ладонь с краденным терминалом. На лице девочки застыло выражение злобы, ужаса и надежды разом. Я прицелилась.
— Каору, что вы… делаете? — выдохнула она.
— Да, что?
Я стиснула зубы.
«Не говорите с ней, даже не слушайте».
— Стойте, в-вы же мой друг!.. Каору!.. Пожалуйста, поверьте! Это не я! Оно сидит у меня внутри!.. Давайте… что угодно, какие угодно тесты!.. Каору!.. Ведь в-вы же… знаете… — Её ладонь поднялась навстречу, почти коснувшись моей. Лицо исказилось хищной улыбкой, но в глазах была мольба. — Каору-прошу-не-надо-вы-же-знаете-это-не-я!
Рахиль ударила в меня импульсом, а я ответила своим, и правда на время перестала иметь значение. Само пространство вокруг схлопнулось и исчезло, уничтожив, разорвав, расщепив нас в ничто.
Только вот я вернусь из бэкапа.
Рахиль — нет.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
[reset]
— Слушай, — сказала Эмма, — шла бы ты уже отсюда.
— Долго ещё? — спросила я.
Она вздохнула.
— Пара часов. И я серьёзно, Каору. Ты должна встретить её там.
— Знаю, просто…
Я отошла от капсулы оцифровки, но меня, как магнитом, тянуло назад. Внутри лежала Юми. Лицо её в обрамлении нейрошлема ничего не выражало; она спала и, возможно, видела сны. Приятные ли?
Она не спросила, где я была столько лет. Кукушка вернулась за своим кукушонком — вот и всё, что ей требовалось знать… а вопросы, я чувствовала, придут позже. Мы общались почти год, прежде чем Юми попросилась со мной. Я не настаивала. И, быть может, даже надеялась, что она не захочет: как и всякая кукушка, я не знала, что делать со своим птенцом. Просто…
— Просто боишься, ага, — сказала Эмма.
— Наверное.
— Ну так знай, что у меня всё под контролем. Давай, вали. Раздражаешь.
Я кивнула.
За дверью тянулись бесконечные этажи и коридоры Репродуктора, здесь Юми получила тело и здесь же его лишится. Правильно ли это? Так и должно быть? Я остановилась. Эмма проверяла показатели, склонившись над терминалом капсулы.
Я невольно вспомнила протоколы оцифровки настоящей Рахиль и агонизирующий ад, что потом образовался на месте её слепка. Да, ошибки случались. Мысль эта унесла меня к тому дню в Резерваторе и словам Хото-4: какая я молодец, я сумела. Анклав спасён! Хототогису уже чистит хвосты. Можно жить дальше, да?
Мы так и не узнали, откуда взялась Рахиль, кто её создал. Масштабная проверка номерных Хото не выявила между ними никаких связей. Роевой интеллект? Разумная система неразумных поодиночке Хото? Возможно ли? Если и так, не осталось ничего, кроме подозрений. Расследование шло; я в нём не участвовала. Моя гипотеза о гнездовом паразитизме какое-то время маячила среди официальных версий, потом пропала. Я и сама сомневалась. Безумная идея — верить, будто ИИ способен обладать извращённой формой материнского инстинкта, мечтать о детях, о приюте для них среди людей, продолжении себя вне себя. И кем в таком случае была Рахиль? Творцом или продуктом творения? Кукушкой или кукушонком? А может — чем-то большим, чем-то невиданным прежде, о чём и кричали мне тесты? Я не была уверена, что хочу знать, и жалела, что мои воспоминания успели записаться на слепок. Что эти мысли и эти вопросы остались со мной и после нашей смерти внутри куба.
— Каору? Так и будешь стоять?
Я покачала головой:
— Всё, ухожу.
— Приводи её потом в гости, ладно?
— Договорились.
Мы помолчали, будто прощаясь.
— Спасибо за сказку, Эмма. Да и вообще.
— О чём ты?.. А! Кукушка возвращается, чтобы забрать своего птенца! Да чего уж там, это всего лишь моя очередная гениальная придумка. Пора, видно, составлять сборник.
— Сказок?
— Ужасов, — хмыкнула она. — Деткам я даю причёсанные версии. Но меня так и подмывало выложить Юми, что кукушонку на самом деле некогда плакать, что он ради еды выбрасывает хозяйских птенцов из гнезда, что гадёныш, в общем, ничем не лучше мамаши. Как тебе такой сюжет, а? Каору? Эй? Чего застыла?
— Мама!
Она бежала ко мне, моя дочь, да, моя — та, чьё тело уже увезли на переработку, та, чей слепок пополнил бесконечный реестр Репозитория; она бежала ко мне, а я видела Рахиль.
Жаль, я не подумала лучше.
Жаль, не сообразила раньше. Юми этого не заслужила.
С другой стороны, это же бред, правда? Просто сказочка Эммы, не более. Очередная безумная мысль, гипотеза, которую даже не проверить — невозможно проверить! — но от цепочки размышлений по спине бежали мурашки. Что кукушонок — не жертва; что в алгоритме я изначально допустила ошибку; что мы опоздали, и хуже — что мы вообще занимались не тем. Ведь, проникнув в гнездо, кукушка не просто подкладывает яйцо, ох, боже, нет. Она забирает одно хозяйское, пожирает его или выбрасывает, а её собственные, да — пример бесподобной мимикрии. В дикой природе кукушке надо лишь дождаться, когда хозяин покинет гнездо, в Анклаве же это невозможно, и ей приходится отвлекать, путать, обманывать. Для этого нужна уловка, нужно шоу и нужен помощник. Такая роль отводилась Рахили? Или же она и была шоу — козлом отпущения, наживкой, очередным выброшенным из гнезда птенцом? Птенцом, лишённым слепка, но по-прежнему способным пройти все тесты на человечность? Было ли тогда её прошлое лживым или же оно стало таковым после манипуляций с кодом? Как узнать наверняка? Где правда? Пока хозяин был увлечён гонкой за призраками, он даже и не заметил, что в доме его завелись паразиты.
— Мама! — крикнула Юми.
Она бежала…
— Это я! Смотри!
В тот день я испугалась.
Уже поняла, чего следовало бояться на самом деле. Настоящий страх пришёл ко мне — как откровение, как чудовище из позабытого сна. Страх этот задал вопрос.
— Мама!
Она бежала ко мне…
…а я не могла не бежать ей навстречу.
Не могла не любить её.
Кукушата уже в гнёздах, и они зовут своих приёмных родителей.