Бесконечен. Вечен. Одинок

- Повторить? – раздается грубый мужской голос откуда-то извне.

Я не торопясь поднимаю голову, и вижу перед собой усатого мужика, ожидающего моего ответа с недоверчивой миной на лице. Его коричневые подтяжки и клетчатая рубашка лимонного цвета меня раздражают, но я делаю вид, что все в порядке.

Я киваю, и тут же в мой стакан с тремя кубиками льда льется янтарная жидкость с приятным пряным запахом. Этот виски двенадцатилетней выдержки я не люблю, но любит доктор Праймс, в кошельке которого завалялись пару сотен зеленых, на которые я сейчас пью не самый дешевый виски под названием «Отвергнутый романтик».

Да, у доктора Праймса не всегда все получается с женщинами. Его проблема в том, что он слишком быстро влюбляется в них, а еще доверяет этим коварным существам. Первое правило моего отца гласило: «Нельзя доверять женщинам, особенно красивым женщинам».

Папаша любил вспоминать о моей матери, вернее о том, что она его бросила и укатила чуть ли не с первым встречным, оставив маленького меня на его попечении. В то время он пил виски, словно не в себя, и часто меня поколачивал – иногда за дело, а иногда со скуки.

- С вами все в порядке, мистер? - интересуется бармен, наблюдая за тем, как моя тяжелая голова клюет вверх-вниз на упругой шее, будто поплавок на водной глади.

Бармен начинает раздражать меня еще сильнее. Я пришел в этот дешевый бар, пахнущий сигарами и развратом не для задушевных бесед, тем более, я не буду раскрываться человеку, не имеющему вкуса в одежде. Чертовы штаны с подтяжками! Нужно же было придумать!

- Относительно, - без интереса отвечаю я, поднимая голову и с трудом хватая тонкими пальцами стакан с виски.

- Думаете просадить сегодня много денег, по всей видимости...

- Возможно.

Я ответил уклончиво, естественно. Никому в этой жизни нельзя доверять. Это, к слову, второе правило моего отца. В первую очередь не доверяй красивым женщинам, а во вторую всем остальным.

Отец был серьезным и умным человеком, пока не спился и не потерял женщину, которую любил всем своим сердцем. Я сейчас говорю не о своей матери. У этого седого дьявола была молоденькая любовница, которая бросила его, как только поняла, что он теряет все, что нажил за долгие годы усердной и тяжелой работы. Сначала он потерял компанию, потом любимую женщину, а потом потерял и мою мать. Впрочем, она его любила.

Когда-то.

Бармен делает еще более подозрительное лицо, когда понимает, что я не намерен разговаривать с ним. Мне плевать на это, ведь меня нервирует не только его одежда, но и его механическая рука, которая скрипит и крутится время от времени. Если заменил себе руку на кибернетическую, то будь добр, хотя бы смазывай ее!

Этой рукой он наливает мне еще виски. Лед практически исчезает в стакане, ну а я делаю еще один глоток, ощущая, что доктор Праймс сегодня будет в стельку.

К слову, о докторе Праймсе - я совсем о нем забыл. Этот старый ублюдок страдает мочекаменной болезнью, что сильно подрывает наслаждение «Отвергнутым романтиком». Этот талантливый хирург и довольно грамотный человек в своем деле, не смог уследить за своим здоровьем, но зато берется лечить других.

Я до сих пор ощущаю соленый вкус его слез на губах. Он опять рыдал из-за женщины. И пил. Интересно сколько он выпил таких стаканов, прежде чем ушел?

Я поднимаю стакан с янтарной жидкостью и верчу его в трясущихся руках. Мне уже хватит, как хватит и доктору Праймсу.

- Вы стали довольно неразговорчивым, с тех пор как проснулись, - замечает бармен своим басовитым голосом.

Я не спешу отвечать. В моем теле столько алкоголя, что я с трудом могу разобрать, что написано на бутылках, одиноко ожидающих своей скромной очереди за спиной бармена.

- Я лублю тишшшшину, - отвечаю я заплетающимся языком.

- Но вы полтора часа рассказывали о том, как вас бросила Жаннет, пока не отрубились, а теперь общаетесь довольно холодно.

Я тяжело вздыхаю. Что я могу ответить этому борову? Сказать правду? Рассказать ему о том, что еще минуту назад меня не было в этом баре, а на моем стуле сидел доктор Праймс, выдающийся хирург, который решил напиться из-за какой-то проститутки? Рассказать о том, что я до сих пор чувствую ее духи у себя в носу, хотя доктор Праймс прижимался к ее пышной груди сегодняшним утром и запах должен был выветриться. Думаю, что он не поймет.

Не поймет, что у меня нет оболочки. Не поймет, что я сознание, плавающее от носителя к носителю, но не имеющее своего места. Извечный скиталец. Я - душа, затерявшаяся среди людей, если, конечно, меня можно назвать душой, а не просто какой-то энергией, блуждающей среди других таких же энергий, которые отличаются от меня тем, что они не могут это осознать и никогда этого не осознают.

Мой отец был великим ученым и талантливым изобретателем. Он добился больших успехов в разработке многих устройств, значительно упрощающих жизнь человечеству, заработал на них много денег и основал собственную фирму по производству всякой бытовой дребедени, которую сам же и придумал. Но ему всегда было мало того, чего он имел и достиг. Он хотел, чтобы его ставили в один ряд с Эйнштейном, Тесла и Эдиссоном, но ничего великого он не придумал, пока не загорелся идеей путешествий в пространстве и времени.

Идиотские порталы! Он решил создать портал, разрезающий реальность и способный перенести человека из одной точки в другую, где будет аналогичная установка. Он корпел над этой работой всю оставшуюся жизнь, пытаясь изобрести такое устройство, пытаясь понять принцип переноса чего-либо сквозь пространство и время. Он мечтал разрезать обыденное, выпотрошить его, перевернуть восприятие, но у него ничего не получалось. Все свои методы и устройства он всегда пробовал на себе, когда добивался хоть какого-либо маленького успеха. Это его и подвело. Со временем его здоровье сильно пошатнулось, компания разорялась, так как он давно забросил ее и все свои средства пускал на достижение своей цели, которая казалась недостижимой.

Все чего он в итоге добился – это одиночества. Он потерял компанию в погоне за мечтой, потерял любимую женщину в погоне за мечтой и потерял жену, как ни странно, тоже в погоне за мечтой. Он остался ни с чем. Все его наработки были крайне сырыми. Он шел на отчаянные меры, когда испытывал свои «недоизобретения» порталов на себе, пытаясь переместить себя из одного места в другое, чего у него в итоге так и не получилось. Он получил большую дозу облучения и, в конечном итоге, запил с двойным усердием, чтобы хоть как-то заглушить душевную и физическую боль.

Единственное достижение в его жизни был я. На тот момент, когда отец забросил попытки обмануть вселенную, мне было пять лет. В те времена я часто слышал по ночам, как он плачет, даже если был до этого в пьяном угаре. Его кожа горела, по крайней мере, он так описывал свою боль. Ее словно сдирали с него живьем. Он рыдал навзрыд, бил кулаками по душке старой кровати и карябал ногтями стены. Мне казалось, что из него выходит дьявол, хотя я никогда не верил ни в бога, ни в дьявола. В те моменты мне было жутко, и я всегда укрывался одеялом с головой, затыкал уши и старался делать вид, что ничего не происходит. Я обманывал себя, но понимал, что отец умирает. Медленно и мучительно.

Он умер, когда мне было восемь. Меня забрали в приют, и жизнь моя превратилась в одну большую игру на выживание. В приюте меня часто поколачивали старшие ребята, порой без причины, а порой, чтобы посмеяться. В такой звериной среде я прожил десять лет, пока меня не выгнали на улицу, подарив пару смятых зеленых бумажек, которые, к слову, у меня вытащили в метро.

Ох, доктор Праймс, мне бы ваши проблемы! Страдать из-за женщины, боже! Я скитался по улицам, пытаясь найти пропитание, и эти поиски приводили меня к совсем не приятным занятиям. Я не плохой человек, хотелось бы сразу обусловить этот момент. Но... иногда, чтобы выжить, нужно идти на отчаянные меры. Я грабил людей. Я угрожал всяким слюнтяям ножом и забирал у них хрустящие купюры. Этого еле хватало на жизнь, пока я не встретил Джеко и его банду.

Этот рыжий бродяга, умеющий выживать на улицах шумного города, помог мне найти свое место в жизни. Мы стали работать сообща. У него была кибернетическая рука, а свою, родную, он потерял еще в детстве – ему ее отрубили за воровство.

Бармен протирает стакан за стаканом, косясь на меня, а я тем временем пытаюсь сдержать рвоту, подкатывающую к горлу.

- Похоже, мне пора, - бросаю я ему и спешу убраться из этого дешевого заведения.

Бармен ничего не отвечает. Я кладу на стойку сотню и, шатаясь из стороны в сторону, направляюсь к выходу. Ноги не слушаются меня, потому что это не мои ноги. Руки мои дрожат, но это не мои руки. В глазах все плывет, и не только потому, что я пьян, а еще потому, что это не мои глаза. Я в теле доктора Праймса. Я ощущаю на губах горечь его неразделенной любви, точно так же, как чувствую бурлящий в желудке виски.

Кругом меня не совсем порядочные люди – заблудшие души, пришедшие в этот бар, чтобы забыться или утолить жажду. Они пытаются спрятаться от своей судьбы, но неустанно возвращаются к ней. Снова и снова. И так каждый раз, будто замкнутый круг.

Я пробираюсь через толпу пьяных небритых мужчин и развратных женщин. Мне тошно от одного вида этих расфуфыренных дам, готовых отдаться тебе за стакан дешевого пойла.

Я вспоминаю Розу. Свою Розу. Мой маяк во тьме, освещающий самые темные углы.

Эта темноволосая девчонка свела меня с ума. Однажды. И навсегда.

Я брожу по опустевшим улицам Лондона, вдыхая сырой воздух полной грудью. Я смотрю на серые невзрачные здания, ощущая каждой клеточкой своего тела всю безнадежность, таящуюся в этих стенах, в окнах всех этих домов. Люди в них, будто замерли. Время остановило свой бешеный ритм.

Роза. Какой же она была красивой. С ее красотой могла бы сравниться только моя мать, хотя я плохо помню черты ее лица. Обычно я рисую образ матери по рассказам отца. Он не любил ее, но всегда вспоминал о ней с некой нежностью. Иногда он напивался до белой горячки, избивал меня ножкой от стула, крушил все в доме, но всегда все заканчивалось одинаково – он опускался на пол и начинал безудержно рыдать. Он кричал ее имя, тарабаня разбитыми в кровь кулаками по деревянному полу. Он звал ее, но она не приходила.

- Элизабет! – кричал он, содрогаясь всем телом. Его руки обнимали колени, а по щекам текли ручьи слез. Он не любил ее, но она любила его. Любила так, как никто и никогда не любил.

Я волочу ноги по вымощенной камнем улице, слыша за спиной чьи-то шаги. В эту минуту мне абсолютно плевать, что со мной будет. Я в чужом теле. Я даже уже и не помню, как выглядит мое лицо. Теперь я доктор Праймс, как еще недавно был мистером Уиллером, банкиром со страстью к азартным играм. Он проиграл все, хотя имел многое, чего только может хотеть человек. Его обаятельные дочурки-близняшки не чаяли в нем души, а красавица жена готовила превосходные завтраки.

Что движет человеком, когда он садится играть в покер не с теми людьми, осознавая, что дома его ждет любящая семья? Я не знаю. Но я точно могу сказать, как в итоге закончил мистер Уиллер. Я очнулся в его теле в тот момент, когда из него выбивали последние силы. Он отключился на минуту, но этого хватило, чтобы я проскользнул в его тело, заняв сознание. Первое, что я увидел перед собой, когда посмотрел на мир глазами банкира – это занесенная над моей головой лопата, которая с глухим стуком отправила мистера Уиллера на покой, а меня в очередное странствие в поисках нового носителя, которым и оказался доктор Праймс, уснувший во время вечерней попойки в баре.

Я занимаю тела, потерявшие контроль. На какое-то мгновение контроль над телом потерял мистер Уиллер, ставший самым краткосрочным носителем на моей памяти. Я успел ощутить только тот непередаваемый запах утренней яичницы, которую ему каждый день готовит супруга.

Шаги приближаются. Они стараются быть незаметными, что получается с трудом. Я даже не буду сопротивляться. Пусть течение жизни само меня ведет и делает с доктором Прайсом то, что ему уготовила судьба.

На некоторые вещи не повлияешь. Уже через миг, меня прижимают к стене в одном из опустевших закоулков, приставляя нож к горлу. Смрадное дыхание с перегаром дешевого пойла и холодное лезвие ножа у моего кадыка – это все, что я ощущаю в эту минуту. Я слишком устал, чтобы обращать внимание на что-то еще.

Незнакомец в маске требует деньги, но я даже и усом не веду. Я слишком устал быть бессмертным. Давай, заканчивай свое темное дело! Тело доктора Праймса уже успело мне надоесть. Прикончи меня! Я все равно проснусь, но только в другом обличии.

Одно быстрое движение ножа, и я чувствую горячую кровь, стекающую по моей груди. Это снова произошло.

Я лечу. Я в невесомости. Для меня нет границ и нет стен. Я где-то и в то же время я нигде.

Тот незнакомец, позарившийся на последнюю сотню зеленых отчаявшегося в любви хирурга, напомнил мне Джеко. Вернее, он напомнил мне времена, когда я жил и промышлял под его покровительством. Те времена остались в моей памяти навсегда, ведь тогда я и встретил Розу. Она была чиста и невинна, а я... я всего лишь уличный воришка, пытающийся свести концы с концами на улице, научившей меня только одному – выживать.

Джеко заставлял меня и таких же юных оборванцев как я, - грабить зажиточных горожан. Он держал нас, своих добытчиков, в ежовых рукавицах, но никогда никому не давал в обиду.

Я часто наблюдал за молодой красавицей, живущей в одном из богатых кварталов города и таял от ее красоты, особенно в вечернее время, когда она одевала ночную шелковую сорочку...

Роза меня не любила. Чтобы я не делал, как бы не старался – она не отвечала взаимностью на мои ухаживания, но я влюблялся в нее все сильнее и сильнее с каждым днем.

Это чувство разрасталось во мне все больше и больше, и Роза даже начала понемногу принимать мои ухаживания, пока смерть нас не разлучила. Моя смерть.

На одной из наших вылазок, когда мы пытались вытащить со старого склада мешки с зерном, мне прострелили шею. Я упал на землю, истекая кровью, но старина Джеко спас меня, буквально вынеся мое обессиленное тело на руках из этой переделки. В нашем логове, мне перевязали рану, но она все же загноилась, и спустя неделю я испустил последний вздох.

Тем не менее, неожиданно для себя, - я не совсем умер. Я могу описать то, что произошло в следующее мгновение, как полет над землей, в конце которого я вдруг очутился на другом конце города в теле мясника Джеффа Бриджстоуна, который мирно сопел в своей кровати.

Ему снились лесные угодья, сквозь которые его вез красный блестящий поезд, унося все дальше и дальше, пока его самый последний вагон не скрывался в длинном темном тоннеле. Это было воспоминание из его детства, когда его, совсем еще юного мальчика, отправили через всю страну к дальним родственникам на попечение, потому что родители Джеффа едва ли могли потянуть его воспитание в те тяжелые для всей страны года экономического кризиса.

В тот момент, когда я открыл глаза и увидел мир глазами другого человека – бородатого коренастого мужлана, пропахшего целиком и полностью запахом свиной крови, - я вдруг осознал какую-то доселе незнакомую мне мысль. Я вдруг задумался о боге и мире в целом. Как устроен этот мир и как устроены люди в нем. Кто мы на самом деле такие?

Я бродил по улицам ночного города в одних лишь штанах и пиджаке на голое тело и размышлял о том, кем мы являемся по своей сути? Мы, люди, которые привыкли к мысли, что в нашей жизни есть цикл, своего рода отрезок, тянущийся от одной точки, когда мы впервые видим белый свет и до точки, когда мы навсегда перестаем его видеть.

Слоняясь вдоль серых домов и обшарпанных скамеек в теле мясника, я вспоминал его сон с поездом и в мою голову лезли еще более странные мысли. Я думал о том, что все мы следуем на поезде, каждый на своем, но я почему-то пропустил свою станцию.

Следующие пять лет я провел в постоянных гонениях из тела в тело, потому что ни одна из всех тех оболочек, в которые я попадал после смерти, мне не нравилась. За это время я объездил весь мир, повидал многое, даже участвовал в одной из войн, но в конечном итоге вернулся в Англию. К тому моменту, перемещения из тела в тело мне порядком надоели, и я перестал уничтожать носители самостоятельно. Я стал задерживаться в них, пока случайная смерть не разлучала нас. Тогда я понял, что эта холодная дева в черном балахоне неизменно идет по моим следам, но я всегда движусь на шаг впереди. Столько людей погибло в ее безнадежных попытках убрать свою докучающую ошибку в виде меня.

Наверное, сам господь, если он существует, - смотрел на все это с округленными от удивления глазами. Так или иначе, смерти меня не поймать. Я ей не сдался, но иногда я все же готов был подчиниться ее воле, но не в моих силах это провернуть. Моя душа разрезает пространство и время, куда какой-то смерти до моей души! Я уже и смирился с тем фактом, что, где бы я не прошел, - смерть всегда пройдет следом, вспахав землю своей косой.

Сегодня смерть положила свою костлявую руку на плечо влюбленного хирурга. Я оставил его тело и открыл глаза уже в другом.

Я очутился в мертвой тишине и ощутил легкий холодок, пробирающий до мурашек. Где-то было открыто окно.

Голова жутко болела, а в глазах все плыло. Я почувствовал некий запах, который тут же мне не понравился. Это был запах лекарств.

Меня тут же осенило – я в больнице. У моей кровати сидит уставшая женщина средних лет. Ее глаза тут же оживают, когда она замечает, что я на нее смотрю.

Ее нежные теплые ладони легонько касаются моей головы, а по ее щеке тут же скатывается прозрачная слеза и падает на покрывало.

- Кевин, как ты себя чувствуешь? – спрашивает она дрожащим голосом.

Я не спешу отвечать. В такие моменты жизнь тебя никуда не торопит. Нужно взвесить все, что происходит вокруг тебя и понять, что и в каком ключе отвечать.

Я ощущаю себя десятилетним мальчиком, коим и являюсь. Я взрослый мужчина, запертый в теле ребенка, в теле Кевина. Мои тонкие ручки и ножки дрожат от страха, когда я чувствую запах больницы. Мне очень не нравится здесь, и я не хочу, чтобы мне снова делали больно. Я не хочу снова чувствовать боль, сам того не понимая.

Я пытаюсь что-то сказать, но вдруг чувствую, что абсолютно бессилен. Что-то внутри меня сильно меня подкашивает. Моя болезнь, вернее, болезнь этого мальчика. Я даже ощущаю, как она расползается по телу, растет во мне, словно сорняк прорастает в почве.

Я не могу ответить этой женщине. По моей щеке стекает слеза, когда я смотрю в ее глаза, полные любви. Это самая чистая любовь на земле. Любовь матери к своему ребенку.

Я видел много взглядов и пережил множество состояний, блуждая от тела к телу, но здесь, в теле Кевина, которого окутала волна неизбежности своей участи, - я вижу нечто другое. Нечто невообразимое.

Его мать, которая гладит своей теплой ладонью мой пылающий лоб, подавлена и сломлена. В ее сердце теплится надежда, но мы все втроем понимаем, что никакой надежды нет, это все иллюзия. Ни у одной истории нет хорошего конца, как бы нам и не внушали с детства обратное. В сказках добро всегда побеждает, стоит только поверить, но на деле же, - сколько бы ты не верил... сколько бы сил не потратил на эту веру, в конечном итоге сможешь только закрыть глаза, предчувствуя свою неминуемую участь. Ты стоишь перед бурей, которая заберет тебя с собой. Буря заберет мальчика, и только я отправлюсь дальше, не зная куда я иду.

Мама мальчика тихо плачет, практически бесшумно, скользя по моему маленькому обессиленному телу блестящими от слез глазами. Впервые в жизни я чувствую любовь. Она прекрасна.

Я бы отдал этому мальчику все, что у меня есть. Я бы отдал ему свой дар - свое бессмертие, если оно ему нужно. Но он не возьмет. Никто не хочет быть бессмертным, по крайней мере, никто из тех чье сознание я занимал. Я видел мысли каждого также ясно, как вижу мысли этого мальчика. Он смирился со своей участью. Он принимает ее.

Нужно иметь огромную духовную силу, чтобы быть таким же смелым, как он. Он не хочет оставлять мать одну, - это единственная мысль, которая заняла его голову. Я не понимаю, как может быть в одном маленьком человеке столько мужества. Мальчик, которому не суждено стать мужчиной, - имеет мужества больше, чем во всех мужчинах города.

В нем мужества даже больше, чем во мне. Я не боюсь умереть, потому что смерть для меня станет усладой, концом моих вечных терзаний и скитаний, но он... Этот десятилетний мальчик принимает смерть с тем же спокойствием, с каким я принимаю вечную жизнь.

Он не бежит от нее, не молится, не просит и не пытается от нее убежать. Стойкость рождается перед самой страшной бурей, а мужество появляется во время пожара. Ты стоишь перед разразившейся на море бурей или в охваченном огнем доме – неважно, в любом случае ты понимаешь возможный исход и готов к нему.

Что же такое жизнь? Что такое смерть? Такие мысли посещают меня в теле этого мальчика. Знает ли он ответы на эти вопросы? Я не знаю. Я завидую его внутренней силе. Для меня он герой.

Я понимаю, что его час скоро придет, а я отправлюсь дальше, но я не хочу отпускать малыша. Не хочу отдавать его в костлявые руки старухи с косой.

Я задумываюсь о том, что прошло. Я думаю о Розе.

Я потратил много времени на свою несбыточную мечту, которую называл своим самым большим поражением и самой приятной болью.

Я совершал много ошибок, и я от них не отказываюсь. Это мои ошибки. Я принимаю их, точно так же, как этот мальчик принимает свою участь. Я приходил к Розе в различных обличиях, чтобы побыть с ней хотя бы самую малость, и иногда мне это даже удавалось. Тем не менее, чтобы я не делал и как бы не старался, она видела в этих людях не меня, а оболочку, в которой я на тот момент находился. Это удручало и заставляло опускать руки.

Любовь – самое сильное чувство на земле. Я понял это, как никто другой. Она может склонить к своим ногам даже самое стойкое сердце. Порой она не знает жалости. Порой не терпит отлагательств. А порой бывает невзаимной. От этого не уйти, как ни крути. Будь ты бессмертным или смертным, тебе не подчинить любовь. Я проживаю жизнь за других людей, и я не могу умереть, - я бессмертный, но я несчастен.

Роза будет стареть на моих глазах, и, в конце концов, состарится и умрет, а я ничего не смогу с этим поделать. Все, кто мне дорог будут умирать, а я наблюдать за этим со стороны. Так зачем жить вечно, если ты несчастен?

- Кевин, все будет хорошо, ты слышишь? – раздается голос женщины, в глазах которых полно слез.

Она смотрит на своего сына с нежностью и заботой. Я же смотрю на нее взглядом Кевина, потому что знаю, что сейчас ей это нужно. Я не могу пошевелить губами. Для меня это безумно сложно, но я пытаюсь, осознавая, что эти слова ей необходимы. Она боится – ее трясет.

Я делаю усилие, но маленькие алые губы не слушаются. У меня нет сил на это, но я очень хочу сказать ей о том, как сильно ее любит Кевин. Это не описать словами. Это не поддается объяснению. Я рассматриваю лицо женщины, переполненной отчаянием и понимаю, что любовь существует на этом прогнившем свете.

- В... в... в... - только и могу промычать я.

Это уже кое-что, хотя этого и недостаточно. Я должен успеть сказать этой женщине самые главные слова в ее жизни прежде, чем силы навсегда оставят меня. Я продолжу путь, но я не хочу оставлять этого маленького воина, забрав у него возможность попрощаться с человеком, для которого он целый мир.

- В... все... все будет хорошо, - говорю из последних сил, чувствуя, как мои веки тяжелеют.

Ее глаза блестят от слез – еще минута и она взорвется плачем. Я и сам не могу сдержать слезы, понимая, что в своей жизни никому не был нужен. Я имею силу, о которой мечтают и которую жаждут, но мне не нужна эта сила, если я не могу ею пользоваться. Зачем мне вечная жизнь, если я не умею жить?

Я не познал любви, какой бы она не была, точно так же, как и не познал сострадания. Отец никогда не смотрел на меня, своего сына, такими глазами. Это удручает.

Мать отвернулась от меня, отец предоставил меня самому себе, а любимая девушка никогда меня не полюбит. Вся моя жизнь — это скитания, а я извечный скиталец от одной души к другой. Я проживаю жизни за других людей, толком не прожив и свою, не научившись жить.

Я бесконечен. Я вечен. Я одинок.

Это правда, от которой не скрыться и которую не спрятать, как бы сильно не старался. Вырвите из меня эту силу бессмертия, если я не знаю, что с ней делать. Я не хочу чувствовать чужую боль, мне с лихвой хватило собственной.

- М-м-мама, - с трудом добавляю я, опуская маленькую руку на ее запястье.

Слабые пальцы на мгновение становятся сильными, и я легонько сжимаю запястье женщины, но тут же ощущаю, как силы покидают меня. Теперь насовсем.

Кевин забывается вечным сном, а я продолжаю свой бесконечный путь.

Я открываю глаза в новом теле, но не спешу осознавать, где я на этот раз. Я вдруг вспоминаю детство.

Отец сидит на полу в окружении разбросанных листов с чертежами, а рядом валяются несколько бутылок виски. Он пьян.

Я точно помню, что был испуган, потому что за окном ревела буря, а я не мог уснуть. Единственное место куда я мог пойти в эту минуту – было мастерской отца. Я прижимаю к груди небольшого плюшевого медвежонка и осторожно ступаю к отцу, чтобы найти у его ног утешение.

Я останавливаюсь в метре от него и смотрю на его сгорбившуюся спину.

- Я не могу уснуть, - говорю я заплаканным дрожащим голосом.

Отец даже не поднимает головы.

- Я хочу сказку, - с опаской произношу я, сжимая игрушку двумя руками.

- Сказ-зку? – переспрашивает отец заикаясь.

Я ничего не отвечаю, ведь я сильно напуган. И тогда отец начинает рассказывать о человеке, мечтавшем достать рукой до луны. Он заикается, придумывая на ходу, но все же не теряет суть повествования. Он ведает о том, как человек лез на деревья, протягивая к белому диску исхудавшие пальцы, как ставил лестницы, но падал с них, и как взбирался на крыши, чтобы ухватиться за луну, но все его попытки были безуспешными.

- Некоторые вещи не подвластны нам, сын, - говорит он тяжело вздыхая.

- Он так и не достал до луны? – задаю я вопрос.

Тогда отец поворачивает голову, смотрит на меня стеклянными глазами и отвечает шепотом:

- Не достал.

Я снова в чьем-то теле, и я уставший. Мне даже не хочется знать, где я на этот раз. Я думаю только о том, что некоторые люди всю свою жизнь пытаются достать до луны, и умирают, так и не сделав это, а другие могут чиркнуть ее своими пальцами, но им это не нужно. Иногда луна ближе, чем нам кажется – под самыми ногами. Ее отражение в луже – это то, что я наблюдаю перед собой, одиноко трясясь от холода под дождем.

Я закрываю глаза. Я продолжаю свой бесконечный путь.