Исповедь
Если бы вам выпал шанс взять интервью у бессмертного существа, как бы вы поступили? Мне в таком случае сразу вспоминается некогда популярный роман “Интервью с вампиром”. Что несколько иронично. Почему? У бессмертия есть существенный минус ― память. Я отдал бесценную связь нейронов этому роману, который, если честно, не слишком-то мне нравится.
Что же, сделаем допущение. Вот сижу я в старомодном кожаном кресле, затягиваюсь устаревшей сигарой, выпускаю тяжелые клубы дыма. Моя голова откинута назад, и спинка кресла очень удобно проминается под затылком. Вы берете у меня интервью. Слушаете мою исповедь. Я говорю размеренно, спокойно. У меня приятный баритон и плавная жестикуляция.
Вас могут смущать устаревший интерьер, устаревшие запахи и неизвестно как сохранившиеся бумажные книги. Или, может, обилие техники, которая выглядит непригодной для использования. Путаными змеями провода устилают паркет, мерцают лампочки тонких компьютерных мониторов. Все по старинке.
Совсем другие эмоции вызывает моя голова. Непропорционально огромна та часть, где располагается мозг. Шрамированная, с присоединенными к ней трубками, по которым текут разные жидкости. Это уже ближе к sci-fi, не так ли? А еще он же процветает за окном. Не в прямом смысле, конечно ― если выглянуть в окно, то упрешься взглядом в серую стену соседнего здания.
Пора приступать. Внимание, исповедь бессмертного человека.
Считаюсь ли я человеком вообще? Потому что во времена моей смертной юности бессмертие человека было лишь влажной фантазией ученых-фанатиков. Хотя хорошие люди, какие-нибудь доктора, спасающие жизни каждый день, тоже могли мечтать о подобном. Но суть остается в одном ― то лишь мечты. Чистая жажда чуда. И она не воплотилась в том же виде. Реальность оказалась более суровой и, только посмотрите на меня, уродливой.
Век технологий ― то есть начало XXI века ― теперь считают темными временами. Большинство научных вопросов упиралось в проблему запрета экспериментов над людьми. Конечно, если вы не социолог или когнитивист. Те проводили гуманные эксперименты и преуспевали в своих полезных делах.
Шел 2120 год. Ноябрь. Сырой холод, вечная морось. Ветер, гуляющий в лабиринтах серых многоэтажек. На сто двадцать пятый год жизни я переехал в китайский мегаполис, чтобы раствориться в своей депрессии.
Люди не ходили по улицам. Приличные, по крайней мере. Каждые переулок и угол дома были заняты мусором, старыми машинами и бездомными, которые являли собой устрашающую стихию.
Я шел мимо них, провожаемый недобрыми взглядами. Сброд демонстрировал множество национальностей, но была и общая черта ― темные глаза, то ли узкие, то ли прищуренные. У кого-то от смрада, у кого-то от плохого зрения. Но у большинства они просто заплыли из-за беспробудного пьянства.
В то время я завязывал на уже увеличившейся голове массивные платки, получалось что-то похожее на тюрбан. Тело укутывал слоями из свитеров и непромокаемой куртки. Нижнюю половину лица я закрывал широким шарфом, чтобы не стошнило от вида и аромата местных помоев. Я любил ноябрь. Первые морозы еще не кусали за нос, но грязь и жижа под ногами уже застывала и не расползалась.
Я очень удивился, когда увидел ее впервые. Девушка цыганской внешности выделялась ярким пятном на тех серых вонючих улицах. Она была совсем юной, свежий румянец проступал на щеках, глаза блестели и были широко раскрыты. Никаких признаков выгорания, лечения седативными препаратами или алкоголизма.
― Что ты здесь забыла? ― не удержался я от недружелюбного вопроса, когда она проходила мимо меня.
― Простите? ― девушка была явно удивлена.
― Ты заблудилась? ― я повернулся к ней полностью. Желание помогать и защищать ее готовилось вырваться из груди, но почему-то я не мог заставить свой хриплый голос звучать не угрожающе.
Оказалось, неподалеку находился пункт с едой и одеждой для бездомных, и девушка ― ее звали Жасмин ― направлялась именно туда. Мне было странно слышать о том, что на этом уровне города есть доброе место, о котором я ничего не знал. Но с другой стороны, Шанхай был поистине огромен. Наверняка я многого не знал даже про дом, в котором снимал квартирку.
Жасмин много смеялась, когда мы общались.
Когда я пригласил ее в гости и впервые снял свой тюрбан при ней, она сказала, что у меня очень забавная голова.
Ей нравились мои светлые отросшие волосы. Во время секса она часто запускала в них пальцы.
И со жгучей яростью она ненавидела меня, когда я просил ее сделать аборт.
Я открываю на компьютере одну из множества папок с фотографиями. Эта папка бережно хранит мою жизнь с Жасмин. Фотографии ― в основном ее красивого лица и тела; мемы, которые мы присылали друг другу; скриншоты переписок. Благодаря одному из них я не забыл нашу встречу.
И только благодаря горечи я не забыл наш разрыв.
Мы пробыли вместе до того момента, когда моя голова выросла еще больше, а сорокалетняя Жасмин хотела стать матерью. Я не понимал, как это получилось, ведь мы всегда предохранялись и никогда не обсуждали тему родительства. Видимо, она что-то сделала специально, чтобы забеременеть. И на что она рассчитывала?..
Насколько человечно было оставлять Жасмин себе, понимая, что не допущу ее материнства? Я был ужасно эгоистичен. Думал только о себе и своих чувствах. Смаковал любовь, страсть к этой женщине и то, кем она позволяла мне быть в наших отношениях. Она принимала меня всего. В том возрасте я не мог желать большего.
Когда Жасмин сказала о беременности, внутри меня взорвался вулкан из противоречивых эмоций. Червячок радости ― я не бесплоден! ― юркий, быстро обернулся бабочкой и упорхнул, чтобы истлеть в пламени ярости. Агрессия, враждебность, затем ― холод Йотунхейма... Я не хотел передавать свои модифицированные гены невинному ребенку. Я не мог позволить родиться ему в качестве эксперимента. Выживет ли? Выдержит ли? Когда проявятся отклонения?
В итоге я сознательно лишил себя возможности воспроизводить потомство. Как и Жасмин, пусть она наотрез отказалась делать аборт.
Мы жили в сущем городе грехов. С сожалением, но без тени сомнения я убил эту женщину и ребенка в ней. Я сделал это очень непрофессионально, нелепо; наверное, если бы про меня сняли фильм, я был бы маньяком-неудачником и получилась бы черная комедия.
Я связал ее и заставил выпить мощное снотворное. Это было нелегко ― она вырывалась, кричала, пыталась меня обмануть. Но все же она уснула. И я перерезал ей шею.
В тот страшный период я не особо задумывался о чем-либо. Я действовал на эмоциях, терзали меня они же, в голове стучало что-то монотонное: “Как я мог”, “ее больше нет”, “смирись”. Я четко запомнил только то, что Жасмин исчезла из моей жизни и то, что это было непередаваемо больно.
Воспоминание об убийстве хранилось в маленькой шкатулке ручной работы в виде письма. Его доставил мне правнук одного из бездомных из низин Шанхая. В письме предок писал, к кому нужно обратиться в час нужды. Этим кем-то оказался я. За мной был должок. Именно бездомные помогли скрыть преступление и труп женщины.
Жизнь бессмертного существа полна переплетений больше, чем может показаться. Я пропустил сквозь себя нити судьбы тысяч и тысяч людей. Я никогда не держался за эти нити, но они неотъемлемы от моей души.
Итак, у меня невероятно большой мозг и более пятисот лет за спиной. Что там по превосходству над искусственным интеллектом? Являюсь ли я идеальным разумом? Что ж, как минимум, задачки по математике я решаю довольно быстро. Но одаренная молодежь из северной и центральной Азии меня переплюнет.
Честно признаться, большую часть жизни я потратил на страдания, переосмысление, рефлексию. Я не решал мировые проблемы и не лез в мировую политику. Я путешествовал, старался чувствовать мир и очень много размышлял.
Легко человеческой психике жить сто, двести, триста лет? Черт возьми, да каждую двадцатку, а затем каждые сорок лет на меня обрушивался экзистенциальный кризис. Мне не надоедало жить, но иногда этот мир невыносим, поэтому я хотел смерти.
Но когда ты можешь жить вечно, решиться на самоубийство невозможно, пока хоть немного контролируешь свои действия. Я не мог лишить себя такого редкого дара ― несравнимо более редкого, чем просто жизнь. Поэтому продолжал, как умел. Мозгу было чем заняться. И гнаться за разработками искусственного интеллекта мне было недосуг.
Надеюсь, я не разочаровываю таким ответом... Моя дорожка обошла стороной точные науки. Я познавал мир с изнанки.
Меня не брали старение и рак, обходили стороной вирусы. Но психически... Я прошел все стадии безумия, чтобы сейчас совершенно спокойно предаваться старческой ностальгии, дышать книжной пылью и бережно хранить нити, связывающие меня с этим миром людей.
Нет, как я уже упоминал, жить мне не надоело. Если немного подумать, то сама мысль эта абсурдна для разума. Жить ― это истинное предназначение любого, кто родился на свет.
Я прошел увлекательнейшее приключение длинною в почти пятьсот лет. Я успел надышаться дорожной пылью до того, как моя жизнь перешла в виртуальный мир.
Да, если у тебя растет голова, как при гидроэнцефалии, можно приравнивать себя к инвалидам. Вот только мой мозг рос из-за... Впрочем, вы уже могли догадаться. Я накопил столько опыта и знаний, что рост отделов головного мозга становился видим невооруженным глазом. Буквально ― слишком много нейронов и нейронных связей.
И несмотря на то, что я не мог помнить обо всем сразу, мои аппетиты увеличивались. Мне приходилось ухищряться в духовном питании и в стимуляции выделения нейромедиаторов. Как мое тело адаптировалось к изменениям, как выдержали мои надпочечники, печень и другие органы ― одному Создателю известно, да не моему, а тому, который Всевышний! Пусть это даже сама природа.
Словом, мне неизвестно, как я оставался бессмертным. Подозреваю, что это огромное везение. Примерно такое же, какое привело к зарождению и эволюции жизни.
Шел 450 год моей жизни. В тот день я оказался вновь у старта ― без семьи, друзей, домашних питомцев и в квартире с голыми стенами, заставленной лишь коробками с моими вещами. Я купил себе очень сладкий неоново-зеленый торт, поставил одну свечку. Зажег ее. Загадал желание. Задул.
Тогда раздался стук в дверь. Не сказать, чтобы я обрадовался такому сюжетному повороту, но все-таки пошел открывать. За дверью оказалось насквозь промокшее, продрогшее существо с необыкновенно огромными глазами.
― А... Стив здесь? ― сказала обладательница удивительных глаз, заглядывая мне за плечо.
― Стива здесь нет, ― лаконично ответил я. ― Теперь это моя квартира. Я могу вам чем-то помочь?
Девушка уже вовсю разглядывала мою огромную, покрытую тонкой кожей с сетью вен голову. В ответ на мой вопрос она перевела взгляд на мое лицо и выругалась.
― Мне некуда пойти, ― девушка шмыгнула носом. ― Я должна была встретиться здесь со Стивом... Но, ну, вы поняли.
Я посторонился, освобождая проход.
― Вы можете зайти и остаться у меня, пока ваша буря не утихнет.
― Чо... А, ― она замялась, ― да, ладно, спасибо.
Не то что бы я помнил этот диалог дословно. Но мне врезалась в память манера, с которой говорили люди в то время. Очень короткие фразы, множество междометий. Иногда мне было сложно вести диалог с ними.
Она вошла, оставляя на старом паркете дождевые капли и грязные следы. Не представляю, как она ходила босиком по городу и не словила столбняк.
То, что последовало за ней, повергло меня в тихий ужас. Вереница малышей, десять человеческих детенышей разной национальности.
― Киви, Энди, Хлоя, Маттиас, Льюис, Алиса, Джем, Кэрри... ― пересчитывала она их, легко касаясь макушки каждого. ― Эшли и Араторн.
Спустя пятьдесят один год я сижу в своем кресле и смотрю на таблички с вырезанными именами детей. Я уже не помню, зачем они были нужны. Не вешали же их на детей, чтобы не запутаться... Возможно, они висели над маленькими кроватями. Или над тумбочками с их вещами. А может, таблички были прикреплены к сумкам, в которые детям собирали обед. Я не знаю. Знаю только, что здесь были Киви, Энди, Хлоя, Маттиас...
За свою долгую жизнь я привык не думать о смерти. Обычно такие мысли огорчают людей. Но мне так и не удалось свыкнуться с отсутствием риска внезапно умереть. Я верил, что мне осталось лет двадцать от силы. И через пятьдесят, и через сто лет эта рамка, это самоограничение не покидало мою огромную голову.
Однако кое-что другое мне удалось понять. Хорошо усвоить.
Бессмертие ― это нечто большее, чем моя жизнь как эксперимента. Я встречал так много людей, что видел в них способ Вселенной познать саму себя. Каждый, кто приходил в мою жизнь, был связан с другими. Я убеждался, что мы все ― часть одной большой разумной сети. Часть самой жизни.
Смолкли женские и детские голоса. Остались лишь воспоминания, которые я бережно храню в вещах. Я старик, пусть и молод лицом. Самый настоящий старик. Люблю покурить, сижу в кресле, чахну над антиквариатом.
Со временем репутация стала окутывать мое скромное жилище, и люди понесли мне фамильные вещи в обмен на деньги или помощь. Так я стал хранителем еще и чужих воспоминаний.
Надеюсь, дорогой интервьюер, картина моей жизни и ответы на вопросы сложились в твоей голове... Или в твоем блокноте. Может, у тебя остались еще вопросы. Я могу отвечать долго, ты знаешь ― мое время не ограничено. А что насчет твоего?