Колыбельная для космического кашалота
Люли-люли-люленьки, летят сизы гуленьки.
Летят гули вон, вон. Несут Луне сон, сон. 1
Мелодия колыбельной не шла из головы. Билась взволнованным прибоем, отстреливала в виски.
— Лёвка-а-а-а-а! — перекрикивала девочка засевшую в голове колыбельную.
Девочку звали Луна. С ударением на «у». Было ли это настоящее имя или придуманное уже в детдоме, она не знала. Как не знала, откуда взялась колыбельная в голове. Луна никогда не слышала её вслух. Не слышала от мамы. Потому что мамы у Луны не было. Почти с самого начала. Были только бабушка, детдом и Лёвка. Лёвка, правда, появился позже. А теперь исчезал навсегда.
Вон, вон.
Луну за шкирку тащили к полимобилю двое мужчин с жёсткими ледяными ручищами, прорастающими из резиновых манжет костюмов космической ассоциации КРАБ. Эти двое и сами походили на крабов. Бронированных, головогрудых. Луна, будучи вдвое мельче, отбивалась, царапалась, как могла. Её льняные кудряшки, пропахшие потом, прыгали перед глазами, застилая и без того узкий обзор. Как только за Луной захлопнется дверь, машина взмоет в воздух, потопив свистящим гулом и её крик, и колыбельную в голове.
До старта «Астры» с космодрома оставались считанные часы. Луна прочла это в головах крабов. Но никто из них не мог прочесть колыбельную в голове Луны. Она это тоже понимала. И, наверное, не знай они, что Луна умеет «читать», никто не стал бы забирать её, разлучать с Лёвкой. Но они знали. Знали ещё с того дня, когда Луна на глазах у детдомовских воспитателей передвигала по монитору курсор, не притрагиваясь к мышке.
— Так, Луна, не спеши, хорошо. Хорошо. Теперь листай вкладки. Э-эм... Как поняла, что нужна тёмно-синяя?
— Вы сказали.
Луну сокрушил стоп-кадр взгляда в упор, перепрыгнувшего оправу очков.
— Нет, Луна. Я этого не говорила — вслух.
Сузившиеся, как от солнечной вспышки, зрачки. Потупленный взгляд Луны. Мелкая дрожь в пальцах, поправляющих повязку на глазу. Она сделала что-то не так?..
Потом «чтение» приходилось демонстрировать незнакомым людям. Снова и снова. Тогда Луна не знала, кто такие крабы. Они придумывали задачу: открыть программу, набрать текст, — а Луна должна была угадать мысль и выполнить действие. Луна делала всё правильно. Пусть сначала медленно, неуклюже, но чем дольше она тренировалась, тем более споро и точно у неё получалось. Через месяц Луна, не прикасаясь к клавиатуре, печатала уже под тысячу символов в минуту. Выкидывала мысленные импульсы, и те преобразовывались буквами на экране. Крабы кивали, переглядывались и молчали. Молчали при ней.
Луне не сказать чтобы нравилось выполнять их команды, — так было, наверное, нужно. Но по правде, она больше любила рассматривать лягушек на заднем дворе или болтать с Лёвкой. А ещё сочинять музыку. Нет, не на фортепиано под надзором Клюквы, замахивающейся линейкой всякий раз, когда кисти Луны не были достаточно скруглены. «Нет же! Мягче, Луна! Ещё мягче! Представь, будто на клавише лежит ягода. Клюква. Раздави её подушечкой пальца. Да не этой!»
Луна сочиняла свою музыку. Музыку, которая принадлежала только ей. Точно так же, как мысленно набирала текст, Луна надиктовывала компьютеру мелодию, рождающуюся в голове. И знание основ сольфеджио здесь было совершенно не причём. Музыка в голове Луны жила своей, отдельной от детдомовских реалий, жизнью. Серебрилась стройным журчанием, побулькивала переплетающимися струйками, иногда больно отстреливала в виски, словно хотела пробить ход наружу. И в тот момент, когда Луне удавалось объять прилив, перекрывающий все инородные шумы, она посылала команду машине. С болью и проникновением выдёргивала из себя бурливые мотивы, направляя струящийся объём наружу. Из колонок в этот же миг выплёскивались полифонические потоки.
— О, слышьте, Луна играет! — Зал тут же заполнялся детдомовцами.
И Лёвка, само собой, прибегал тоже.
Для всех них Луна превращалась почти в волшебницу, извлекающую музыку из ничего. Луна была несказанно этому рада. Рада ещё и потому, что детдомовцы перестали обращать внимание на её отсутствующий глаз. И прекратили нарочно сдёргивать повязку. То ли успели свыкнуться, то ли музыка и впрямь перекрыла дефект. Не важно. Луна радовалась. Запоздалое сожаление, что не догадалась скрыть свои способности от крабов, пришло только теперь.
Луна вырывалась из их клешней. Изо всех своих девчачьих сил. Мысленно расшвыривала этих жестоких взрослых. Но сейчас мысли оставались всего лишь мыслями. Крабы не были ни буквами на мониторе, ни музыкой в голове — они не хотели подчиняться.
Сколько до полимобиля оставалось метров, Луна не смогла бы определить и под дулом пистолета. Два метра могли оказаться двумя сантиметрами, поэтому с каждым рывком Луна непроизвольно дёргалась, боясь, что лоб впишется в поднимающееся крыло двери. Жить с монокулярным зрением совсем не то же самое, что закрыть один глаз и представить себя одноглазым пиратом. Исказилось не только восприятие расстояния, но и цвета, фактуры... Вживлённый имплант был практически бесполезным. Годился разве что для устрашения — никогда не успевал за взглядом Луны, вращаясь по собственной пугающей траектории. Поэтому воспитатели, ужасаясь и кривясь, заставляли носить повязку.
Наверное, именно из-за притупленного зрения у Луны обострился слух. Слух и кое-что ещё. Вряд ли она могла бы выразить это словами. Скорее — музыкой. «Лунной музыкой», — говорил Лёвка. Такое сращивание имён луноокого спутника и земной Луны казалось ему невероятно удачным.
Луна снова дёрнулась, и нос впечатался в резиновое плечо краба. Луна, не раздумывая, укусила, вынудив того шикнуть.
— Паршивка!
Краб ухватил её за рёбра и дальше понёс на себе.
Графитовая черепица детдома, проглядывающего сквозь оголённые ноябрём ветви опустевшего сада, расползалась позади Луны неясным пятном, сливающимся с прилипшими к крыше тучами.
Кровь прилила к ушам и шее. Луна судорожно заглатывала кислород — тугие его клоки. Трепыхаясь в руках краба, она словно висела на конце кислородной нити, с одной стороны обрывающейся в её лёгких, с другой — подкатывающей к изножью космоса. Луна чуяла его, это изножье. Кислород истаивал у чернеющей космической бездны, точно волны, облизывающие берег, точно музыка, истончающаяся в пространстве.
В носу застрял запах резины и почему-то канифоли.
«Кр-рхх, кр-рхх...» — скрежет ржавых цепей качелей.
Луна помнила, как они сидели с Лёвкой на качелях детдомовского двора, как смотрели в кислородную толщу неба, встрепенувшегося алыми парусами заката, и мечтали о Марсе. Рядом, в пестреющем ряской пруду стрекотали лягушки, выпрыгивая на клумбы просушить брюшко. В тот момент на свете не было никого счастливее их. Их и лягушек.
— Марс — это будущее Земли! — Луна рассказывала другу то, что успела считать в головах взрослых. Радужка её глаза сияла удивительной, наполненной апрелем, синевой.
Лёвка смотрел на хрупкую одноглазую девочку с белёсыми кудряшками и верил ей.
— Однажды махнём, — кивал в ответ.
Лёвка мечтал стать космонавтом. Наслушался дурацких книг Хайнлайна, Рейнольдса, Ларинцева. Наслушался — потому что читать не мог. «Дислексия», — объясняли про него взрослые. А то, что Лёвка сам собрал звукометр, взрослых не занимало.
— Махнём же? — Лёвка воодушевлённо заглядывал в единственный глаз Луны и верил в осуществление.
Не махнут. Теперь — нет.
Страшная реальность заключалась в том, что «будущее» Земли — это не взращенные на Марсе яблоневые сады, но остывающая планета, стремящаяся уравновеситься с окружающим космосом. Такая, какой скоро станет Земля. Луна узнала это уже на «Астре». Подслушала. Как всегда.
Куда летела «Астра», Луна не понимала. Не могла прочесть. Знала только, что маршрут простирался далеко за пределы солнечной системы, что было странно. Последнее время космические перевозки крабов ограничивались венерианскими летающими городами, выросшими в атмосферной прослойке горячей планеты. В крайнем случае — колониями на Титане. Казалось, люди прыгали по солнечной системе, что те кузнечики. Когда существование на предыдущей планете становилось невозможным, они переправлялись на следующую, пока технологии не выходили на нужный для заселения погибшей планеты уровень. И какая из планет была истинной прародиной человечества, сейчас вряд ли кто-нибудь мог бы сказать с полной уверенностью. Неоспоримым оставался лишь тот факт, что сегодня Земля умирала.
Луна поймала колющее чувство дежавю. Однажды она уже переживала этот момент «переселения». Переживала тогда, когда её забирали от бабушки и увозили в детдом.
«Астра» должна теперь стать её очередным детдомом, а Земля была её оставленной умирать бабушкой.
— У неё прогрессирующая деменция. Она не в состоянии заботиться о ребёнке. — Кажется, это были последние слова, которые Луна слышала о своей бабушке.
Луна и сама понимала это про бабушку. Сначала та перестала разговаривать, ориентироваться в пространстве, а после и вовсе застыла в своём иссыхающем кресле. Луна пыталась достучаться, но слабые всполохи мыслей в бабушкиной голове затухали. Бабушка казалась живым трупом или, скорее, гробом, в нутре которого захоронили угасающее сознание.
Всё, что Луна помнила из тех дней, были вцепившиеся в подлокотники кресла до побелевших костяшек бабушкины пальцы. Они походили на заледеневший воск. Луна дотрагивалась до бабушкиных рук, гладила, целовала, но бабушка не реагировала ни на прикосновения, ни на слова.
В тот день, когда за Луной пришли две сухопарые женщины из комитета опеки, она бросилась к бабушке, вскарабкалась на колени, вжалась в грудь. Плакала.
Плакала двумя глазами. Из того, вытекшего, тоже лились слёзы.
Неожиданно, сквозь собственные подрагивающие всхлипы Луна почувствовала, что на дне бабушкиного сознания в такт её горестному плачу всхлипывает тихая мелодия.
«Лю-ли, лю-ли, лю-леньки...»
Луна никогда не слышала этой колыбельной. Не помнила, чтобы кто-нибудь её пел. Но эту колыбельную пели бабушке. Пели когда-то давно, в её детстве.
«Люли, люли, люленьки, летят сизы гуленьки...» — пульсировало в голове бабушки.
— Она поёт! — встрепенулась Луна.
Две пары глаз из комитета опеки непонимающе воззрились на девочку. На бабушку они даже не смотрели.
— Не выдумывай. Она не может петь. Она и говорить-то...
— Нет! Она поёт! — перебила Луна. — Моя бабушка поёт. Сейчас!
Глаза старушки были закрыты. Казалось, она спит, слившись с креслом в единый скрипучий, доживающий свой век организм.
— И что она поёт?
— Люли, люли, люленьки... — Луна несмело перебирала тихие созвучия.
Убедившись, что слоги сливаются в складную мелодию, Луна пропела ещё:
— Летят сизы гуленьки.
Летят гули вон, вон...
Несут Маше сон, сон.
Внезапно бабушка открыла глаза. Два обездвиженных зрачка в сероватой радужке на фоне жёлтых склер испугали Луну, и она замолкла. Глаза бабушки, не моргая, смотрели перед собой.
По спине Луны побежал холодок.
Сухопарые женщины из комитета опеки ошарашено уставились на бабушку, замерев тоже.
— Мария Витальевна?
Старушка молчала.
Ещё никогда тишина в комнате не казалась такой гробовой. И страшной. Тогда Луна сделала глубокий вдох и запела снова.
— Будут гули ворковать,
Будет Маша крепко спать.
Полетят они в лесок
И найдут там колосок.
Она пела всё смелее и протяжнее, подстраиваясь под ритм бабушкиного дыхания. Пела не для них, но для бабушки. Чтобы пробудить, окликнуть.
Пальцы бабушки, сросшиеся с подлокотниками, неожиданно разжались и обмякли. Луна тут же схватилась за них.
— Станут кашку варить,
Станут Машу кормить...
Внезапно Луна ощутила, как сухие бабушкины пальцы сжали её взмокшую ручонку. Сжали слабо, в последний раз.
Вон, вон.
Земля отдалялась со скоростью падающей звезды. Какую колыбельную могла спеть сейчас Луна для своей Земли, чтобы та очнулась, как её бабушка? Какую бы колыбельную она ни спела, Луну всё равно отняли бы у Земли, как отняли у бабушки. Потому что и бабушка, и Земля умирали. Их было не спасти.
А Лёву?
Лёву она им простить не могла. Крабы оставили его там, в детдоме. Похоронили заживо вместе со всеми теми, кому не хватило места на «Астре».
Земля продолжала стремительно отдаляться. Голова Луны раскалывалась от перегрузки пульсирующей болью. Из-за импланта врачи запрещали перелёты даже на самолёте, не говоря уже о путешествии на космическом корабле. Боль в голове нарастала, и Луне приходилось уговаривать себя, что боль — всего лишь реакция мозга на давление. Чувствовать пульсацию боли — это как... уметь моргать. Да, именно так. Луна щипала себя и тоже чувствовала боль. Это всего лишь импульсы для мозга, чтобы тот среагировал на опасность повреждения тканей. Среагировал на опасность...
Земля моргала вместе с Луной.
Стянутая ремнями, Луна вглядывалась в неудобно расположенный по правую руку иллюминатор и с нарастающим ужасом наблюдала за пульсирующей Землёй — вспыхивающей и исчезающей, вспыхивающей и исчезающей вновь. На Земле Луна не чуяла расстояний, здесь же расстояние до Земли вдруг впилось острой иглой. Где-то там, на отдаляющейся планете остался кислород. Луна ловила ртом воздух и чувствовала его нехватку. Разумом она понимала, что сама придумала себе этот страх, но ничего не могла с собой сделать.
Пульс. Да, правильно. Всё вокруг было пульсом. Её хлопающие ресницы, мигающая подсветка, моргающая Земля, сжимающееся и разжимающиеся клапаны сердца, её дыхание, её сон.
Сон, сон.
Когда Луна проснулась, Земли уже не было видно. А может, «Астра» повернулась не тем боком. Эта сторона корабля была ныне слепа, как глаз Луны.
Льняные кудряшки покачивались над головой, точно водоросли в невесомости океана. Боль ушла, оставив незримый отпечаток в мозгу, который Луна ощущала беззвучной чернильной кляксой. Скоро сойдёт на нет.
Земля исчезла. Глазница иллюминатора чернела пугающей пустотой, и всё, что Луне оставалось, это слушать.
Мерный тон беседы из соседней каюты Луна отмела сразу. Меньше всего она хотела слушать мерзких крабов, бросивших Лёвку. Глупые мысли в головах утрамбованных рядом девочек, Луну не занимали тоже. Но был иной звук, который всецело захватил внимание. Низкий и утробный, звук выступал откуда-то издалека, из глубин самого космоса. Он раскатывался всеохватывающим гулом, мрачным и необъятным, будто шёл из желудка гигантского, как все галактики, кашалота. Неповоротливый дремлющий организм словно поднимался из нутра океанских глубин, а их «Астра» была крошечным мальком, слепо летящим навстречу.
Луну пробила дрожь. Она чувствовала, что погружается в тёмные бесконечные воды, откуда уже не вынырнуть, не всплыть. Мимо проносились шуршащими косяками метеориты, взрывались планеты, фонили бездонные пасти чёрных дыр, но все эти шумы перекрывал громогласный утробный рык.
Неожиданно в динамике прострекотал женский голос, заставив Луну вздрогнуть.
— Вас приветствует экипаж корабля.
Луна оторвала взгляд от иллюминатора, заскользив по блеклым стенам в поисках источника звука. Светлые кудряшки уже не колыхались водорослями, но прилипли ко вспотевшему лбу. Повязка на глазу тоже намокла.
В динамике продолжал стрекотать чей-то голос, приглашая всех в камбуз.
Ремни безопасности щёлкнули раскрывшимися замками. Соседки Луны повскакивали со своих мест. Кажется, обрадовались. Их животы громко урчали.
Луна не была голодна, но, как только двери разъехались, устремилась вон из каюты, точно проход в новое пространство был глотком свежего воздуха.
Голубоватая подсветка зависших в воздухе стрелок-голограмм вела детей по направлению к камбузу. Как звук пинг-пинга, разлетающийся эхом, множащийся, расслаивающийся, отовсюду доносился детский топоток, торопящийся по ломаным линиям коридоров. В голове Луны созвучием выстраивалась схема корабля: технические отсеки, каюты, напоминающие ячейки сот, что разрастались шестиугольниками вокруг огромного камбуза, откликающегося раздвижными по каждой стене дверьми. И всё же эта громадина, именуемая «Астрой», была всего лишь песчинкой, крошечным семенем Земли, затерявшимся в космических водах.
В камбузе было не протолкнуться. Вокруг орудующих огромными черпаками поваров собралась детвора. Сплошь девочки в нелепых бесформенных костюмах, напоминающих скафандры без шлемов. Такой же сидел на Луне. Она не понимала, зачем. Даже в детдоме дети не носили никаких униформ.
Шелест сбивчивых мыслей сливался со всеобщим гомоном, смешками, шарканьем стульев, отрывочными возгласами.
— Не-ет, только не ка-аша...
— Мне с малиновым джемом!
— Это моё!
— Комо-о-очки...
Луна обегала взглядом незнакомых детей, чьи взоры спотыкались об её косую повязку, ненадолго задерживались и неминуемо отдёргивались. Всё как всегда. Ей снова придётся проходить тот же детдомовский путь. Сначала её будут обзывать и ненавидеть, потом начнут свыкаться... Только начнут ли? Здесь нет ни Лёвки, по первости защищавшего её от сверстников, ни даже лягушек, с которыми можно уединиться на заднем дворе и ни о чём не думать.
Сердце защемило.
Сейчас Лёвка представлялся далёким сжавшимся комком. Почему-то голодным и жалким.
«Луна, — шептал Лёвка из каких-то неведомых космических глубин, — мы обязательно вырвемся отсюда».
Нет, Луна не верила в это. Не верила, что может вырваться из этой запечатанной гигантской капсулы. А ещё Луна не верила, что может слышать друга на расстоянии в сотни световых лет от Земли. Разумеется, она сама выдумала его слова. Конечно, сама.
Луна забилась в угол, пережидая обеденное время. Скоро их отведут обратно и она сможет слушать пульс камней.
Чего? Пульс камней?..
Откуда эта полузабытая мысль? Да, точно. Так говорил Лёвка, когда придумывал формулу бессмертия. «Если замедлить все биологические процессы на клеточном уровне, то каждый из нас сможет услышать пульс камней». Луна не очень понимала, о чём он, но идея слышать пульс камней казалась ей притягательной. Наверняка у них, у камней, есть своя удивительная мелодия. Луна хотела бы её «прочесть». Услышать хотя бы один разок...
Похоже, разум Луны хватался за эти образы, стремясь связать себя с покинутым Лёвкой. Воображаемая нить натягивалась, но, на удивление, не обрывалась. Не обрывалась в фантазии Луны.
Однако мысль про пульс камней выдумкой не была. Кто-то в камбузе именно так и думал: «Слышать пульс камней».
Незримые щупальца в голове Луны тут же взвились мысленной сетью над звуками позвякивающих о тарелки ложек, черпаков, чавкающей ребятни, просеивая шумы, просачиваясь глубже, входя в сознания детей, поваров и затаившихся наблюдателей-крабов. Луна ощупывала каждый миллиметр, выискивая ту самую искомую мысль. Лихорадочно вслушивалась в любой мимолётный всплеск, импульс: о желании набить желудок, сняться с дежурства, справить нужду. Читала мысли об уникальных девочках, собранных на «Астре», о банке спермы и прочей чуши. Луна искала. Не останавливалась, несмотря на всю всплывшую мерзость, ведь не было ничего важнее, чем засечь мысль о пульсе камней.
И внезапно, как маяк в ночи, искомый импульс сверкнул вновь.
Луна нашла.
Мысль пульсировала в голове кошки.
Бесшёрстный сфинкс, с огромными, чуть подрагивающими ушами-локаторами, сидел на пороге камбуза и, казалось, тоже вслушивался во что-то.
Кот?! С мыслью про пульс камней? Нет. Что-то не сходится.
В этот миг до них обоих — до Луны и сфинкса — донеслась далёкая полифония космического гула. Тянущего, протяжного. Словно где-то распахивался огромный зев. Звук походил на низкий трубящий рог, разносящийся над пастбищами и бесконечными долинами. Он возносился над всеми шумами, поглощая их, не замечая, как громадная пасть заглатывает мошкару, не успевшую понять, что их свобода уже обернулась замкнутым пространством чьего-то нутра.
Будто почуяв угрозу, сфинкс сорвался с места и сиганул в дверной проём. Луна подскочила следом.
— Я в уборную, — бросила она на ходу попытавшемуся преградить путь крабу, уверенно припечатав мысленным «Прочь с дороги!».
Выбежав за котом, Луна недоуменно окинула взглядом пустой коридор, подсвеченный молчаливыми стрелками, которые уже перенаправились в сторону кают.
Мысль сфинкса продолжала виться так ясно, словно тот находился рядом. По привычке Луна свернула голову вправо, чтобы расширить угол обзора. Но кота не было и в слепой зоне. Сфинкс исчез.
Вон, вон.
Луна неуверенно двинулась по стрелкам, но тут её взгляд царапнуло движение на потолке. Она вскинула голову и замерла. Кот как ни в чём не бывало вышагивал по потолку, постепенно отдаляясь от камбуза.
— Не может быть! Тише, тише, сейчас...
Попытавшись взять себя в руки, Луна мысленно позвала кота, забросив импульс вверх. Коты всегда реагировали на её призывы. На заднем дворе детдома Луна могла собрать вокруг себя с десяток окрестных котов.
Но сфинкс и не думал оборачиваться.
— Тихо, тихо, не бойся, — шептала Луна коту. — Погоди, миленький. Дай ощупаю. Я аккуратно...
Луна принялась осторожно сканировать его мозговые импульсы.
— Эм-м... Чего? Так ты — робот! Ох. Тогда всё сходится. Очень хорошо! Так даже проще.
Луна тут же запустила череду мысленных коротких команд, заставив сфинкса спрыгнуть и остановиться перед ней. Не сложнее, чем перелистывать вкладки. Она присела на корточки и продолжила мысленно копаться в голове кота.
— Не понимаю, почему ты думаешь о пульсе камней? У тебя вообще есть другие мысли?..
В этот момент из камбуза хлынули дети, и кот сбежал.
Так же внезапно, как кот, к Луне проскочила одна из девочек.
— Это кот? Ты видела? Живой кот на корабле! Я — Ёлка, — назвалась она, сверкая разноцветными глазами: зелёным и ярко-ореховым. — А тебя как зовут? Помнишь меня? Мы из одной каюты.
Луна хотела увернуться от её внимания, но вскоре поняла, что от Ёлки так просто не отбиться.
— А зачем тебе повязка на глазу? — не унималась Ёлка, заходя в каюту.
Повязка... Луна плюхнулась на своё место. Снова про глаз. Не раздумывая, сдёрнула повязку.
Отразившийся на лице Ёлки ужас перекатился в очередные вопросы. И самое гадкое, теперь они не были заданы вслух.
«Ей кто-то выколол глаз? Как ужасно! Второй глаз будто сам по себе... Неудачная операция? А вдруг этим глазом управляет кто-то с пульта? Ну ведь похоже! Выкололи, чтоб управлять, как роботом».
Луна поморщилась.
— Не выкололи. Это был выстрел в голову.
Ёлка застыла.
«Она читает мысли! Да нет же... Ничего подобного. Просто она уже привыкла к одним и тем же вопросам. Бедненькая... Она сказала, выстрел в голову?! Интересно, кто в неё стрелял? Террорист?»
Того самого рокового выстрела Луна не помнила. Прочла потом в головах взрослых, что отец стрелял в мать, закрывшую своим телом ребёнка — её, годовалую Луну. Пуля прошила мать навылет, войдя в голову дочери, и остановилась в пяти миллиметрах от мозга. Каких-то пяти миллиметрах. Правый глаз Луны спасти не удалось. С того времени мир для Луны исказился. В общем-то, стал таким, каким она его знает всю жизнь, другого не помнила.
— Кто это сделал?
— Просто... человек, — ответила Луна. По счастью, соседка не умела читать мысли.
— Так ты что, называешь его че-ло-ве-ком?
Луна свернула голову к иллюминатору. Там вспыхивали и умирали звёзды.
Дымно-сиреневым шлейфом плыл Млечный Путь. Луна улавливала звуки вращения далёких пульсаров и трение пылевых частиц о корпус «Астры». Сейчас ей хотелось нырнуть туда, за борт. Уйти от всех расспросов. От вопросов, заданных вслух, а больше всего от тех других, не произнесённых.
В сознании всплыл недавний сон. Луна парила в открытом космосе. В белом-белом скафандре. И отчего-то было очень тепло и мягко, как будто космос был её колыбелью. Луна медленно куда-то плыла. Не знала, куда, но знала, что вот-вот откроется что-то важное, что-то правильное и нужное.
— Моя мама, — вдруг сказала Ёлка. — Она продала себя на органы, чтобы я могла оказаться здесь.
Луну передёрнуло.
— Зачем?
— Ка-ак?! Тебе не говорили? — Звук «а» растягивался в устах Ёлки необычайно картинно. — Это же уникальная возможность. Начать новую жизнь! Возрождение цивилизации на новой планете, — выпалила она словно заученные, вложенные кем-то в голову фразы. — Материк, — шепнула Ёлка. — Так её назвали. Моя мама была астронавтом. Она всё знала. И про открытую червоточину. Кротовая нора, знаешь? Она ведёт прямо к Материку. Земле ведь конец, а та-ам самые благоприятные условия для...
— Благоприятные условия? — Перед мысленным взором Луны восстал Лёвка. Одинокий, покинутый. — Новая жизнь, да? Похоронив всех тех, кто остался на Земле? Распотрошив их на органы?
Ёлка вспыхнула.
— Дебилка! Одноглазая дура! — В её разноцветных глазах застыли слёзы. Зелёные и ярко-охристые. Очень живые. Ёлка помнила, как держала за руку свою мать. Как боялась улыбнуться ей или заплакать. Ведь если она улыбнётся, то мама подумает, что Ёлка ничего не чувствует, не страдает? А если заплачет, мама будет думать, что причиняет дочери боль? Ёлка держала маму за руку застывшим истуканом. Не плакала и не улыбалась.
Перед Луной одна за другой проносились картинки из головы Ёлки. Не верхние их масляные слои, но то, что стояло за ними. Будто в подтверждение, каменная маска с лица Ёлки вдруг спала, и девочка разрыдалась. Безудержно, безутешно.
Луна подалась к ней. И они долго сидели, обнявшись, точно на краю космического утёса.
Дни тянулись бесконечным млечнопутьем. Девочки кушали, спали, играли, учились и снова кушали. Казалось, всё было как всегда: обычные будни обычных детей.
Так думала и Луна, но однажды поймала в голове кота новую мысль. Эта мысль была о ней, о Луне.
«Несмотря на замедление всех жизненных процессов на клеточном уровне, сознание «одноглазой девочки» развивается прежним темпом», — тикало в голове кота.
— «Развивается прежним темпом»? Что это значит? Крабы ставят на нас какие-то эксперименты? Зачем? Чтобы все дожили до их злосчастного Материка? Ох. Выходит, кротовой норы им не достаточно. Неужели Материк так далеко, что понадобились все эти «замедления»...
Похоже, коты (Луна обнаружила на корабле с десяток) являлись приборами, обеспечивающими процесс. Возможно, они распространяли специальные волны или что-то ещё... Лёвка разобрался бы. А Луна... Она просто поделилась мыслью с Ёлкой, отчего Ёлка пришла в восторг.
— Получа-ается, нам подарили почти что бессмертие?!
— Получается...
Луна помрачнела. Сначала крабы «подарили» билет на «Астру», в новую жизнь, теперь «бессмертие». Нет. В альтруизм крабов Луна не верила. Слишком он был избирательным. Кого-то оставили на Земле, а кого-то сочли «достойными». Почему-то она, Луна, им подходила. Подходила наравне с Ёлкиными деньгами. Только вот крабы не подходили Луне.
Единственной отдушиной для неё в эти месяцы стал сфинкс. Тот самый, из камбуза. Луна подзывала кота к себе, уводила в укромный уголок и забрасывала импульсами струящихся в голове мотивов. Пусть с некоторым искажением, но робот вымурлыкивал мелодии вслух, точно динамик в детдоме. За этим занятием Луна могла просиживать часами. Музыкальная ткань словно бы обволакивала материальные контуры, воссоздавая и яблоко утраченного глаза, и чувство бесконечной любви. Любви ко всему сущему. К потерянной незнакомой маме, страдающей деменцией бабушке, наивному мечтателю-Лёвке, умирающей Земле и даже разноглазой Ёлке.
Сегодня, озарённая музыкой, Луна решила рассказать Ёлке о своей тайне. По сути, кроме подруги, у Луны никого не осталось.
Луна и Ёлка присели на корточки перед котом в ожидании музыки, однако кот промурлыкал совсем иное.
— Луна, иди за мной, — сказал кот.
Девочки подскочили.
— Ты слышала?! Слышала?
— А ты? Он правда сказал это?!
Тем временем сфинкс, равнодушно вильнув хвостом, устремился вглубь по ломанному коридору.
Позабыв обо всём на свете, девочки кинулись за котом.
Он вёл к техническим отсекам.
— Почему туда? Я думала, тебя зовёт кто-то из крабов.
Луна не отозвалась. Её сердце бешено колотилось предчувствием невозможного, поверить в которое она отказывалась до последнего. Отказывалась даже в тот миг, когда из-за груды блоков появился Лёвка.
— Лёвка? Ты?.. — сумела вымолвить Луна, разом осознав, что всё это время она и впрямь слышала его мысленный голос. «Луна, мы вырвемся. Обязательно вырвемся отсюда. Вместе».
Ёлка непонимающе взирала разноцветными глазами на слипшихся в объятиях детей.
— Э... это ведь не законно. Как он пробрался? На Материк летят только девочки, — бубнила Ёлка. — Материк — от слова «мама»...
Сфинкс безучастно сидел рядом, чуть подёргивая хвостом.
Луна была вне себя от радости. Счастливые слёзы скатывались по её лунному личику.
— Ты? Это ты запрограммировал кота?
— Чтобы он позвал тебя, — с гордостью ответил Лёвка.
— Как ты не свихнулся... здесь? В одиночестве!
Лёвка стушевался.
— Мне доставало ума не показываться крабам.
Луна плакала и смеялась, напоминая самой себе Ёлку с охапкой вопросов.
— Я думала, мы никогда... Никогда...
— Я же говорил, что получится. Надеялся, что услышишь. Правда, пришлось охотиться на кота.
Ёлка дёрнула Луну за рукав.
— Ты будешь скрывать его от всех?
— И ты тоже! — просияла в ответ Луна.
Звук Материка Луна учуяла задолго до приближения. Однако совсем близко фонило нечто гораздо более мощное. Тот самый тревожный зов. После вылета из кротовой норы он возрос многократно. Крабы называли явление чёрной дырой, Луна же звала его кашалотом. Буквально нутром чуяла, как «Астра» несётся в бездонную пасть чёрной, выгоревшей, как её глаз, звезде.
Ёлка махала на опасения Луны рукой. Крабы точно знают, куда летят, убеждала она.
— Скажи, Лёвка?
За последние месяцы трое ребят сильно сдружились. Девочки таскали в Лёвкино убежище свежеприготовленную еду, чтоб он не скучал на одних консервах, а Лёвка демонстрировал смешные трюки со сфинксом, чем веселил девочек.
Мысль о том, имеют ли право люди строить новое общество, бросив оставшееся человечество умирать на Земле, отступила у Луны на дальний план. Сейчас её волновала более насущная проблема: что будет с Лёвкой, когда крабы всё же обнаружат безбилетника? Во время полёта ли, приземлившись.
Материк показался как-то внезапно и очень ярко. «Астру» охватили суета и ликование. Взрослые, позабыв о том, что они взрослые скакали, как дети, ощущая приближение к новому дому. Он есть, он существует, их Материк, их прибежище. Вместе со взрослыми радовались и дети. Им разрешили бывать в большом зале с широким панорамным иллюминатором. Ёлка прыгала вокруг Луны, точно ополоумевшая. В какой-то момент всеобщее ликование захватило и Луну. Вместо незнакомой планеты ей отчего-то представилась родная Земля — такая, какой её впервые увидели прилетевшие из космоса переселенцы.
— Мы уже видим Материк, — сообщили девочки Лёвке. — Пока далеко, но видим!
Лёва, поймав промелькнувший в глазу Луны огонёк воодушевления, взял её за руку. В его отсеке не было иллюминаторов, но ему хватало рассказов Луны. Они искрились эмоциями и образностью, совсем как её музыка. Лунная музыка.
— Когда припланимся?
Луна покачала головой.
— Лёвушка, нам нельзя. Тебя же изловят. И ещё неизвестно, чем всё обернётся. Нам нужно вырваться отсюда до того, как «Астра» сядет.
Ёлка опешила.
— Ты серьёзно?! Да-а?! Мы на пороге новой цивили...
— Абсолютно, — оборвала её Луна. — Ты же сама говорила, что Материк только для девочек. Помнишь? — Луна обернулась к Лёвке. — Отсек со шлюпками. Ага?
Дальнейших объяснений Лёве не требовалось. Не сговариваясь, дети ринулись по направлению к отсеку. Следом бежала Ёлка.
— Стойте! Куда вы собрались? Ни одна шлюпка не долетит до кротовой норы!
— Шлюпка-то? Главное — поднять. Сможешь? — уточнил Лёвка у Луны.
— А то. Проще лунной сонаты Бетховена. Ёлка, ты с нами?
— Да ты с ума сошла! Конечно, нет! Моя мама... она для меня... она...
— Да, я помню.
Отсек со шлюпками был не заперт, и Луне не пришлось тратить время и мысли на вскрытие. Она порывисто обняла Ёлку.
— Точно не полетишь?
Ёлка скомкано улыбнулась.
— Когда-нибудь, наверное, мы снова...
— Мы обязательно, Ёлка. Когда-нибудь. Наверное.
Уже запрыгивая в шлюпку, Луна скорее почувствовала, нежели заметила быстрое движение в глубине отсека.
Это был сфинкс.
— Кис-кис, — по привычке позвала она кота, на последнем «кис» вдруг вспомнив, что роботы не откликаются на кошачьи призывы.
Луна с грустью проводила его взглядом. Нет, она не станет заставлять робота лететь с ними. Как бы ей ни хотелось, не станет.
Однако кот почему-то свернул с пути и запрыгнул к ним в шлюпку.
Изумлённая Луна даже дотронулась рукой до его искусственной кожи.
— Миленький... Ты правда с нами?
Сфинкс невозмутимо улёгся рядом. Совсем как настоящий кот.
— Отдать швартовы! — зачем-то скомандовал Лёвка.
— Есть отдать швартовы, — в унисон отозвалась Луна.
С небывалой скоростью она отправляла командные импульсы машине, и тумблеры переключались, движимые невидимой силой. Луна напоминала себе дирижёра, только без оркестровой палочки.
Ёлка махала и плакала в три ручья. В голове стояла мамина фраза про «реветь в три ручья», отчего Ёлке хотелось реветь ещё сильнее. «Только почему именно «в три»? Значит, один из глаз плачет сильнее второго? Вот Луна как раз могла бы в три...»
Луна делала вид, что не слышит Ёлкины мысли. Она радостно махала в ответ. Наверняка на Материке подругу ожидает счастливая, насыщенная жизнь, и Луна радовалась этому. Как радовалась вдруг вспыхнувшей мысли, что с Земли наверняка ещё поднимутся сотни «Астр», чтобы привезти на Материк всех покинутых землян. Покинутых ненадолго, на время.
А они...
Их с Лёвкой ждало совсем иное. Неизведанный космический зов. Правильно ли она поступает? Наверное, безрассудно. Точно так же, как безрассудно поступил Лёвка, пробравшись вслед за Луной на «Астру». Но не зря же! Ведь всё, о чём они мечтали, сбылось. Они снова вместе, держатся за руки, взмывают к звёздам, к самым неизведанным космическим глубинам.
С лёгкостью мысли Луна заставила подняться гигантское веко створки, открывшей звёздную бесконечность.
— Вперёд!
Ещё до взвизгнувшей на корабле сигнализации шлюпка ринулась в открытый космос. По левый рукав светился Материк, по правый — темнела глазница чёрного кашалота, окаймлённая пылающим ореолом.
Лёвка с опаской покосился в сторону дыры.
— Сворачиваем. Как можно скорее. Чтобы не затянуло.
Луна с восхищением посмотрела на Лёвку. Он был прирождённый пилот. И капитан. Жаль только, не понимал, что до кротовой норы они и вправду не долетят.
— Не нужно сворачивать. Нам как раз туда.
Лёва не поверил ушам. Луна же только им и верила. Своему внутреннему слуху. Её притягивал низкий, утробный всепоглощающий зов. Глубинный и такой родной... Как нота си-бемоль. Октав на шестьдесят ниже обычного звучания.
— Лёвка, что ты знаешь о чёрных дырах?
— То, что они затягивают насовсем.
Луна кивнула.
Ещё не дойдя до горизонта событий, не ощутив притяжение физически, она уже чуяла его необратимость.
— Он зовёт меня.
— Кто?
Луна указала на пламенеющий ореол.
— Я не знаю, кто это или что. Но я слышала его с самого начала. Слышала его зов. А сейчас он силён как никогда. И знаешь, если я слышу его, то, может быть, он тоже услышит мою мелодию?.. Я очень верю. Поэтому буду петь, — Луна взглянула на кота. — Мы будем.
Лёвка не стал рассказывать, что в теории их тела, оказавшись на разном расстоянии от чёрной дыры, будут притягиваться с разной силой. Кончики пальцев — с одной силой, макушка — с другой. Их попросту может разорвать. Нет, Лёвка не хотел рушить веру Луны. Даже сейчас. Тем более сейчас. Он верил ей. Верил, что она слышит нечто, недоступное его восприятию. А потому сделает всё, чтобы помочь.
— Тогда вперёд?
— Вперёд, — кивнула Луна. — До упора.
— Паршивка! Она увела корабль! Как?! — гневно кричал в общем зале краб поверх голов ничего не подозревающих детей и одной, всё понимающей Ёлки.
— За ней! Срочно на перехват.
— Не успеем. Слишком высоки риски. Затянет вместе с паршивкой.
Вытаращив глаза, крабы смотрели на быстро удаляющуюся точку шлюпки.
Сколько прошло времени, Ёлка не знала. Но однажды, войдя в общий зал, она увидела, как их шлюпка остановилась, замерла в ореоле чёрной дыры.
— Вошла? — спросил один краб другого.
— Она на горизонте событий, — подтвердил второй. — Теперь мы в разных временных измерениях.
Ёлка не понимала, о чём говорят крабы, но ещё долго смотрела на застывшую шлюпку, мысленно забрасывая Луну вопросами. Слышит ли она их? Сможет ли ответить? Или вопросы так и повиснут в космической бездне безответности?
Луна обернулась к кораблю, но след «Астры» давно простыл. Наверное, на новой планете уже расцветали яблоневые сады, а Ёлка стала мамой — самой лучшей на свете.
Что ждало их с Лёвкой, Луна не знала. Они летели навстречу зову, а рядом повиливал хвостом сфинкс, мурлыча лунную колыбельную.