Крэшбэк

 

18:10 Южный аквапорт, зона ремонтных мастерских

Гулкий ангар наполняли шумы промроботов.

– Стой!

Человек замедлил шаг. Остановился. Я тоже остановился и поднял тазер на уровень глаз.

– Повернись! Выйди на свет! – приказал я.

Бха в рыжих грязных комбинезонах наблюдали за сценой из разных углов ангара, прячась за стеллажами с инструментами.

И только промботы невозмутимо продолжали свой механический танец. Слева от нас манипуляторы разняли кожух огромной турбины экраноплана и ощупывали лопатки чуткими лучами лазера.

«Мы его взяли», – прошелестел в голове голос Зулы. Значит Почтальон не ушел.

Человек сделал шаг мне навстречу.

Я напрягся, пытаясь просчитать его. Ничего. Пустота. Неизвестность. Живое воплощение черной дыры.

«Ты его взял?» – в голосе Зулы слышалась тревога.

«Почти. Дай мне минуту»

Человек сделал еще один шаг и вышел на свет. Сощурился, посмотрел на меня, словно, что-то проверял.

– Стреляй, – внезапно предложил он.

– С чего бы это?

– Чтобы не допустить классическую ошибку злодея...

– Когда потом обычно поздно?

– Именно.

– Но кто сказал, что я злодей?

Он пожал плечами.

К турбине потянулся большой манипулятор, с которого свисали шланги и толстый силовой кабель.

– Я не вижу тебя, – сказал человек. – Ты для меня – «черная дыра».

Я вздрогнул.

– Подозреваю, что ты тоже меня не видишь.

Он замолчал. Воздух пах горячим металлом.

– Продолжай.

– При этом мы видим остальных. Вот этот, – он кивнул на бха, прятавшегося за стендом лазерной пайки. – Гораздо старше, чем мог бы быть на такой работе. Он религиозен и не хочет часто использовать бэк.

– Или вообще его не использует, – заметил я.

– Не могу его осуждать. Бэк – штука с двойным дном. Любая технология имеет темные стороны.

– Бэки контролируются Кодексом.

– Несколько лет назад, – человек стал заметно грустнее. – Я думал именно так.

Он вздохнул.

– Только не стреляй – раз уж не стал сразу.

Он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.

Он хлопнул в ладоши. Хлоп, хлоп, хлоп-хлоп. Такой знакомый ритм. Ошибки быть не могло – Брубековский Unsquared dance.

Черный поцарапанный сенсорный плеер... Яркий свет операционных светильников... закат над выжженной равниной... запах старой бумаги...

У меня пересохло во рту. Я убрал палец со спуска.

Хлоп, хлоп, хлоп-хлоп. И – я почти ожидал этого – он щелкнул пальцами там, где на записи должен был быть глитч. Потом вопросительно посмотрел на меня.

– Я считал, что ты умер, – я опустил тазер.

– Как говорят в таки случаях – слухи о моей смерти, оказались преувеличенными.

Он сделал шаг навстречу. И мой череп разломило приступом боли. Я даже не успел испугаться. Потом отключилось зрение и наступила темнота.

17:38 Южный аквапорт, пассажирский терминал

Здание пассажирского терминала было больше похоже на аэропорт. Людей в зале ожидания почти не было. Мы с Зулой заняли столик, который позволял наблюдать одновременно за несколькими точками, включая вестибюль первого этажа, эскалатор и проход в служебную зону.

Со второго этажа, сквозь застекленные окна открывался вид на акваторию. Справа садилось осеннее теплое солнце, раскрашивавшее окружающее во все оттенки теплого желтого цвета. Слева высились полосатые башенки маяков на северной и южной шпорах у входа в порт. Буксир тащил тяжелый грузовой экраноплан в операционную зону. Основным назначением аквапорта было обслуживание грузовых линий, пассажирские рейсы были в основном локальными – не дальше Босфора.

Зула была одета в строгое ципао нежно-фиолетового оттенка с едва заметным цветочным узором. Она нервничала.

– Мы охотимся, – ответил я, на ту мысль, которая сверлила ее ум с того момента, как мы начали расставлять шикариев по окрестностям. – Наша дичь осторожна. И пока мы ее не обнаружили – тихо лежим на дне.

– Я ничего не сказала.

– Ты об этом думаешь, – я коснулся лба.

Зула вздохнула и тоже коснулась лба. Ее тилака – точка над переносицей – сегодня была естественной – только глина, пепел и никаких камер.

– Техника может его спугнуть?

– Да.

– Даже спутник?

– Особенно спутник.

Почтальон был одним из самых параноидальных и законспирированных террористов, которых можно было отыскать в необъятных базах Агентства. Особенно опасным его делало то, что он прошел не меньше десятка бэков и, похоже, уверовал в свою неуязвимость. Хотя, мои источники сообщали, что после Крэшбэка, его уверенность дала сбой. В нем что-то надломилось и он пропал с горизонта. По слухам он даже перестал носить бэк.

– А...

– Откуда я знаю, что Почтальон появится именно здесь?

Она открыла рот. Потом закрыла. И улыбнулась.

– Я и так знаю. Ты чувствуешь людей, – она помедлила. – И методично выстраиваешь логические цепочки. Которые приводят тебя к цели. Сэм вот тоже тебе поверил.

Так звали замдиректора Агентства. Точнее таков был его позывной – имени никто не знал. Пока я работал с Агентством, успело смениться несколько Сэмов. Третьего по счету похитили и убили, перед смертью изрядно помучив. С тех пор каждый новый Сэм редко появлялся на публике и всегда ходил в сопровождении мрачного и безмолвного персонального телохранителя, нанятого вне Агентства. Это не всегда помогало – предпредпоследнего Сэма взорвали в автомобиле. Вместе с телохранителем, директором и еще тремя шишками из смежных структур.

– Первый раз видела, чтобы он так легко согласился, – из вежливости она не добавила «с очень туманным планом действий».

– Может он тоже хочет разобраться с теми, кто устроил Крэшбэк?

Оригинал Сэма, как и мой, погиб под руинами штаб-квартиры во время Крэшбэка. Возможно, теперь его копии, восстановленной из бэка, тоже хотелось найти причастных к теракту. Как и мне.

Зула нахмурилась покачала головой. Она не питала симпатий к Сэму, он ее тоже недолюбливал. Но тут было что-то еще.

Мы оба замолчали.

Я подумал про оригинал Сэма и невольно погладил кругляшок бэка на затылке. Еще до Грейдвара, Хамерофф и Пенроуз предположили, что микротрубочки, входившие в состав нейронов, работают как накопители информации в квантовом режиме. Чуть позже Джонджо МакФадден пришел к выводу, что сознание это не столько нейроны сами по себе, сколько электромагнитное поле, «танцующее» вокруг них.

Следующего шага пришлось ждать долго. Если обе гипотезы верны, то можно снять с мозга образ поля-сознания – электромагнитную голограмму, «бэкшот» – мгновенный «аналоговый снимок» состояния мозга. Если доступен еще один мозг, например мозг клона, то бэкшот можно наложить на него. Если задать правильную мощность – микротрубочки перейдут в состояние идентичное тому, которое было записано. В результате состояние старого мозга будет скопировано в новое, генетически выращенное тело.

Парадоксально, но изобретатели и исследователи бэков до сих пор не разобрались в том, что представляет этот самый бэкшот. Зашифрованный файл можно сколько угодно переписывать с одного носителя на другой, но без ключа его не прочитать. Тем более, что иногда случались сбои – крэшбэки. Нервная система матрицы-приемника не могла адаптироваться и разрушалась. Иногда вместе с бэком.

Бэки породили «дилемму Вентуры» – было ли скопированное сознание полноценным оригиналом или только копией? Если ваша копия продолжает жить, в то время, как ваше собственное сознание отключается вместе с телом, то лично вам от этого мало радости. Об этот вопрос был сломан целый ворох философских копий. Существовали аргументы как «за», так и «против» – не смотря на то, что бэки позволяли, например, наштамповать двойников. До введения Кодекса и Большой регистрации с этим успели вволю поэкспериментировать. Но бэки все равно «пошли в народ». К этому моменту генная инженерия и ускорители роста позволили решить проблему с телами-матрицами. Посему бэки стали носить практически все (Агентство, например, требовало этого от сотрудников в обязательном порядке), а дилемму задвинули на чердак коллективного бессознательного – и не извлекали оттуда со времен Грейдвара.

Взять, например, меня. Оригинал погиб, а для меня – новой с иголочки копии – все свелось к провалу в памяти. Лег спать. Очнулся уже в изоляторе бэкцентра Агентства. В новом теле, с жуткой головной болью и пропавшим куском жизни длиной в несколько месяцев. Я абсолютно не чувствовал себя копией. И, очень редко, задумывался о дилемме и о том, что должен был чувствовать мой оригинал и где он сейчас – где-то за Стиксом или просто стерт из этого мира, как файл с диска?

– Ты ведь не из-за этого нервничаешь?

– Это не к месту и не вовремя.

– И к месту и вовремя, – я оглядел зал. – Мы в режиме абсолютной тишины. Все отключено. Наш разговор не услышит даже Сэм.

Зула молчала.

– Я хочу знать, что происходит.

– Серьезно?

– Абсолютно.

Она молчала.

– Итак?

– Крэшбэк.

Я медленно мешал свой кофе – потому, что надо было делать хоть что-то. Зула ни разу не обсуждала со мной эту тему. Ни разу.

Крэшбэком – с большой буквы «К» называли налет на штаб-квартиру Агентства. По официальной версии атакующие использовали старый оружейный спутник, чтобы стереть память всем в штаб-квартире и окрестностях. Тогда погиб Сэм. И мой оригинал.

– Накануне ты проговорился, что собираешься поискать в архиве штаб-квартиры что-то любопытное. Я решила составить компанию. Ты был не против.

– Я ничего не упоминал?

– Начальство.

То есть Сэма? Вот откуда ее недоверие.

– И сканеры.

Одной из задач Агентства было выявление несанкционированных копий. Поэтому все офисы были оборудованы сканерами на основе свертки, которые регистрировали сигнатуры бэков.

– Когда... – она сглотнула, потом выпрямилась и решительно отставила кофе.

– Мы спустились вниз, но не дошли до архива. Сработала тревога по зданию. Рядом было убежище с резервным пунктом управления. На камерах... в общем везде люди начали сходить с ума. Мы собрали в убежище, всех кто оставался в здравом уме.

Эту часть истории я знал – с чужих слов. Убежище было экранировано в том числе от электромагнитных волн. И мой оригинал видимо догадывался – или надеялся – что оно защитит Зулу и выживших.

Зула молча смотрела на меня.

– Куда я ушел?

Официальная версия гласила – искать выживших.

– Твои последние слова: «нужно добраться до архива первым».

– И все?

– И все.

Потом начался пожар. Архив выгорел. Записи погибли. Небоскреб сложился, словно карточный домик. Убежище откопали только через сутки.

– Почему ты молчала об этом?

– После того, как нас... в общем когда мы оказались снаружи, я сделала запрос на восстановление. В общем они нашли твой бэк, но он не подлежал восстановлению, а архивы пострадали настолько, что удалось восстановить лишь записи за несколько месяцев до того.

– Поэтому они запретили тебе обсуждать Крэшбэк? Потому, что моя память и без того снята со скверной копии, а тут еще и может начаться фрагментация? И я потеряю еще часть памяти или вообще закрэшусь?

– Да. Но ты сам рано или поздно все раскопал бы. И... – она внимательно смотрела на меня.

– И пока все в порядке, – улыбнулся я. – Как видишь.

– Как вижу, – она, наконец, улыбнулась.

– Вольно, кадет.

Снова пауза.

– Тебя ведь беспокоит что-то еще?

– В общем... пока мы там сидели. Делать было особенно нечего. И я прокручивала в голове случившееся. То, что мы увидели на камерах. То, что произошло. Официальная версия – электромагнитный импульс со спутника, который стер всем чипы и, – она покрутила пальцами над затылком. – того. Но если бы это действительно был спутниковый удар, импульс – он вырубил бы всех сразу. А тут... люди сходили с ума один за другим. Это распространялось, как... как чума.

– Ты никому об этом не говорила?

Она пожала плечами.

– Есть официальная версия: Почтальон, террористы, старый боевой спутник. Есть мои впечатления...

– И есть любопытное совпадение – все это произошло, когда мы решили наведаться в штаб-квартиру.

В результате, ни ответов, ни штаб-квартиры.

– А потом восстановили тебя – и ты бросился искать Почтальона.

Это была не вся правда. Почтальон был промежуточным звеном – мое чутье подсказывало, что за всей этой историей кроется нечто больше. Мне не хватало информации, чтобы понять, что происходит, но я знал, что Почтальон выведет меня к тому, кто знает больше.

Что любопытно, непрошибаемый скептик Сэм, очень легко пошел у меня на поводу и даже дал карт-бланш на разработку Почтальона. Замдиректору хотелось за зацепиться хоть за что-то или он знал что-то еще?

– Если это был не спутник, значит кто-то... – подумал я вслух.

– Да.

– Есть от чего потерять покой.

18:06 Южный аквапорт, пассажирский терминал

Коснуться сенсора крана. Плеснуть в лицо холодной водой. Посмотреть в зеркало. Закрыть глаза.

Концентрация. Дыхание. Мелодия. Ритм. Память собиралась в единое целое, восстанавливая и обновляя себя. В голове звучал такой знакомый и привычный Unsqared dance.

Черный поцарапанный сенсорный плеер... закат над выжженными руинами... запах старой бумаги...

Я не помнил ни детства, ни родителей. Меня и еще полсотни замерзших и обезвоженных найденышей отыскали в руинах «мертвой полосы» запеленговав случайно или намеренно оставленный маячок. Позже выяснилось, что групп было несколько – и нашей чертовски повезло, что нас так быстро обнаружили.

Это случилось за месяц до того, как начался Грейдвар. Кризис уже был в разгаре, поэтому и никто специально не стал разбираться в том, что произошло – и откуда взялись эти дети с амнезией.

Дальше был госпиталь. Потом патернат.

И черный исцарапанный плеер. Простенькая сенсорная игрушка, за которую мальчишка, лишенный памяти, цеплялся мертвой хваткой. На плеере был только очень старый Брубековский (это я узнал позже) альбом – с шорохами, глитчами и помехами.

Однажды я понял, что могу вспомнить все, что слышал. От первого шороха до последней ноты. Память о прошлом так и не вернулась, но ко мне начала возвращаться способность запоминать. Если помнишь мелодию – то сможешь вспомнить как и где она звучала. Можно ассоциировать мелодию с человеком.

Одно потянуло за собой другое. Мозг компенсировал травмированные области, распределяя нагрузку на неповрежденные системы. Я научился сохранять и выстраивать мысли, образы и воспоминания, раскладывая их по ритмам и мелодиям, то раскручивая их в сложные структуры, то собирая их в единое целое.

Побочным эффектом моих упражнений оказалась способность понимать и даже не просчитывать – чувствовать – других людей, что очень пригодилось в Агентстве.

Я снова плеснул в лицо водой стараясь убрать тошнотворный страх. Страх, что беспамятство может вернуться.

По закону подлости, проблемы с памятью всплыли снова как раз после того, как Сэм согласился на мой план и колеса завертелись на полной скорости. Стресс? Недосып? Я отключился прямо на перекрестке, у светофора. И пришел в себя в уже знакомом изоляторе бэкцентра Агентства. Местные спецы ничего не нашли, но на всякий случай заменили бэк на новую продвинутую модель.

И кажется, эта модель тоже начала сбоить. Или это у меня начинается бэк-психоз? Или фрагментируется память? Не зря же Зулу предупреждали о рисках.

Хлопнула дверь кабинки. Рядом зашумела вода. Я вздохнул и открыл глаза. Сначала я увидел руки. Ухоженные пальцы, чистые, остриженные ногти. Гладкая кожа без мозолей. А потом наши взгляды встретились в зеркале.

«Зула! Почтальон здесь!»

Адреналин мгновенно вымыл все сомнения. Зрачки Почтальона расширились. Я напряг мышцы для финта – Почтальон должен был ринуться в рукопашную – я ждал этого. Однако, случилось нечто непредсказуемое. Почтальон плеснул водой мне в глаза и бросился наутек.

«Зула!»

«Принято! Почтальон в здании! Группа один, развертывание по плану бета, группа два, прикрытие!»

Протирая глаза и чудом не въехав в дверной косяк я побежал следом.

«Он попытается уйти через склады! Ищите его там!»

«Он прошел турникет! У него свой ключ!»

И тут я почувствовал на себе взгляд. Обернулся. Человек, смотрел на меня с другого конца длинного коридора. На нем был ношеный комбинезон пилота грузового экраноплана. И – это все, что я мог сказать о нем. Я не мог его прочитать. На меня смотрела Тьма. Черная дыра.

Тот, к кому меня должен был привести Почтальон.

Секунду мы смотрели друг на друга. Потом он побежал к служебной зоне.

18:10 Южный аквапорт, зона ремонтных мастерских

Резкая, ослепляющая головная боль. Пронзительное чувство утраты равновесия, словно я оступился падаю. Затем – темнота и тишина.

Снова сбойнул чип?

А еще – ощущение чьего-то присутствия.

Тут есть кто-то еще

Мелодия в голове включилась почти на рефлексе: хлоп, хлоп, хлоп-хлоп.

Части памяти, начали возвращаться по местам, словно мозаика, которая складывалась сама собой. Части памяти... Их оказалось больше, чем должно было быть. Лишние детали... И тут я понял, что произошло. Даже не понял – вспомнил.

ВСПОМНИЛ.

Я действительно был не один.

Чужая память обрушилась на меня, словно землетрясение. Следом пришло цунами страха, холодного ужаса, которое бы утопило меня, если бы не тонкая паутинка брубековского ритма, за которую я цеплялся изо всех сил.

Мой недавний приступ не был сбоем чипа. Его специально спровоцировали, чтобы поменять мой бэк. Новая модель была с «двойным дном». Там лежала еще одна, чужая, голограмма памяти и кое-какая хитрая начинка.

Эта самая начинка засекла сигнатуру нужного ей чипа – коей оказалась сигнатура моего оригинала – и запустила запись бэка с чужой памятью. С памятью Сэма. Теперь на мое многострадальное серое вещество наложился бэк Сэма. Мы оказались вдвоем в одном мозгу.

Все это стало ясным в доли секунды – словно я всегда об этом знал. Собственно, так и было – только это знал не я, а Сэм. Это были его знания, которые я сейчас делил с ним.

Подавление было привычным для Сэма. Он врубился в мое внутреннее пространство, сгруппировавшись, словно приземляющийся парашютист и на импульсе не замедляясь приступил к перехвату контроля. Человеческая личность – самоорганизующаяся система, после шока она сама приводит себя в порядок. Из двух образов один окажется сильнее – и подавит другой, включив его память и навыки в себя, как часть личности. Сэм неоднократно проделывал этот трюк и сейчас был полностью уверен в себе. Он никогда не проигрывал. Фактор внезапности, уверенность в своих силах, повышенная мощность «специальной модели» бэка. Для напуганной и беспомощной жертвы обычно все заканчивалось после нескольких отчаянных попыток вернуть контроль.

Вот только я не был обычной жертвой. Меня сложно было напугать или дезориентировать сбоем памяти, а рефлекс человека, способного предугадывать чужие действия, позволил ускользнуть от натиска Сэма, уже тянувшегося к моей личности. Мы словно оказались на татами и я уклонялся от его атак.

Контроль? Конечно, пожалуйста. Вот.

Я угадал: Сэм первым делом взялся за зрение. Я уступил без сопротивления. Пока он пытался получить картинку снаружи и одновременно искал подвох, на короткое мгновение вернул себе слух и кинестетику. Расслабил пальцы (послышался отчетливый «бряк!» упавшего тазера), зацепил одной ногой другую...

Не успев перехватить контроль над зрением, Сэм переключился на кинестетику, чтобы восстановить равновесие. И пока он пытался выправить ситуацию, ему было не до того, чтобы заниматься отловом моей личности и уж тем более – подавлением моей воли.

«Однажды летним, ясным днем...». Джига сплелась в замысловатое запутанное полотно ритма, обновляя мою структуру памяти и каждым своим замысловатым коленцем путая и сбивая мысли Сэма. Я прятал мысли в причудливом ритме, предугадывая действия Сэма и чувствуя его раздражение от того, что он не может ни работать в полную силу, ни ухватить цепочку моих мыслей, текущих вместе с джигой.

Голова разрывалась от боли – нервная система с трудом «держала» два отдельных сознания.

Снаружи что-то происходило и Сэм временно переключился на разруливание проблем в реальности. Он не мог вытянуть сразу на два фронта: работать с телом и искать меня внутри. Так что, благодаря мелкой диверсии, я получил фору и пока сохранил волю и способность мыслить. А еще я у был доступ к нашей совместной памяти. И что-то еще. Что-то связанное с этим.

В нашей общей памяти было какое-то важное воспоминание. Какая-то ниточка, ключ. Что-то что касалось сугубо меня. Это было странное чувство сродни тому, которое испытываешь забыв о чем-то важном – внутренний зуд, дискомфорт, желание вспомнить. Когда наши памяти слились в одну, я ощутил, что во всем двойном объеме памяти, который сейчас был загружен в мою многострадальную голову, возникло что-то новое, что-то, что касалось меня лично. Какое-то пересечение двух реальностей что-ли. Сумма, которая была больше частей. Я ощутил любопытство Сэма, но похоже он был слишком занят происходящим снаружи и тоже не подозревал что это могло быть.

Мне полагалось использовать фору, чтобы отвоевать контроль, но... но я не смог устоять перед любопытством. И чужое воспоминание заполнило меня целиком.

(...)

Техник, нервно потирающий халат ладонями. Светлый зал с высокими потолками. У дальней стены несколько высоких кресел, похожих на зубоврачебные. В одном кто-то сидит. Ребенок. Рыжая девочка, внимательно наблюдает за нами очень по-взрослому сложив руки. Оглядываюсь.

Охранник прохаживается у входа с невозмутимым видом, но что-то выдает его дискомфорт. На «кухне дьявола» чертовски неуютно.

– Это получилось случайно, – говорит техник. – Мы перепутали записи и поставили ей бэк с чужим бэкшотом.

– И?

– Мы предполагали, что нервная система не выдержит и закрэшится. Вместо этого взрослая личность подавила детский разум – и теперь целиком контролирует ее тело и память. Человеческая личность – самоорганизующаяся система, – звучат знакомые слова. – Ее сложно вывести из строя. Если нагрузка не чрезмерна – она сама приводит себя в порядок. Поэтому, более сильная или мотивированная личность способна подчинить носитель себе.

– То есть у вас получилась пересадка сознания. Это работает в один конец?

– Мы тоже задались этим вопросом. Похоже, что эффект наложения срабатывает аддитивно.

– То есть?

– Мы берем донора, снимаем с него бэкшот и накладываем его на реципиента. Личность донора подавляет личность реципиента. При этом к нему переходит большая часть памяти реципиента. Получается гибридное сознание.

– Так. И?

– Если с такого гибрида снять бэкшот и наложить его на сознание исходного донора, то мы получим объединение сознаний. Никакого конфликта, поскольку оба доминирующих сознания почти идентичны.

– И донор получает память и навыки реципиента?

– Да.

– Как обстоят дела с основным проектом?

Техник продолжает спокойно рассказывать.

Воспоминание было объемным, словно я видел его сразу с нескольких точек зрения. В общем-то так оно и было: моя память накладывалась на память Сэма.

Это был «Бейин». Лаборатория, которая до Грейдвара занималась геномикой и нейробиологией. Там изготовили первые бэки. Это то, что знал я.

Лаборатория имела закрытые отделы, которые занимались запрещенными ныне Кодексом исследованиями. В основном на живых людях, в основном на детях. Потому, что детский мозг проще, его бэкшот меньше, а нервная ткань выносливее к внешним воздействиям. Это, что знал Сэм.

Я мог назвать точные цифры и процедуры, о которых рассказывал техник. Основной проект лаборатории заключался в «обратном использовании бэка». У техника получалось частично или полностью стирать информацию в мозгу носителя, включая бэк на запись, но без бэкшота или с хаотичным бэкшотом. Это и был крэшбэк.

Остальные воспоминания были менее отчетливыми – для них нужно было определенное напряжение. Но, стоило приложить усилие, и я мог назвать, каждый инструмент, каждую процедуру, каждую серию экспериментов. Я мог мысленно пройти по всему зданию и по окрестностям кампуса. Это были знания техника. Его личность была подавлена одной из первых.

Думал ли он о том, что своим открытием подписал свой собственный приговор?

Я, наконец, смог переключиться на текущую реальность. Чувство упущенного знания было все еще со мной. Я не вспомнил то, что должен был вспомнить, хотя понял, как устроена память Сэма. Это была не только память Сэма – это была сумма множества таких же принесенных ему в жертву личностей, подавленных, препарированных и разложенных по полочкам, словно коллекция бабочек на булавках. Они хранились в условной серой зоне. Чтобы извлечь их оттуда нужно было дополнительное усилие – и это усилие работало, как фильтр, позволяя Сэму оставаться Сэмом, иначе сознание превратилось бы в хаос.

Вообще говоря, у меня не было времени рыться в чужой памяти, мне нужно было просто понять, что происходит? Я не успел остановить свою мысль – и...

(...)

Еще одно воспоминание.

– Я прочитал ваш рапорт, – говорю Сэм-я. – И ознакомился с предложениями.

Зула поднимает глаза от папки с распечатками. Зула не видит меня-Сэма – для нее я только голос в селекторе.

Снова «стереоэффект».

Для меня Зула – верный напарник, бесстрашный капитан, «огонь-вода-и-медные-трубы». Живая. Переживающая. Она о чем-то догадывается, но – и это вижу я, но не я-Сэм – скрывает свои эмоции.

Для Сэма Зула – один из результативных офицеров, командующих шикариями Агентства. Послужной список, автобиография, психологическая характеристика. Зула Вонг Сингх. Китайский протекторат, специальный административный район Ладакх. Винтик. Шестеренка. Мелкая деталька в огромном механизме Агентства... Большая потенциальная неприятность. Огромная заноза. Слишком умна, слишком упряма, слишком догадлива.

– Есть сложности? – полувопросительно-полуутвердительно произносит Зула.

– Да. Пожар сильно повредил архив.

Повредил, но не полностью. Если бы нойзер был настроен тщательнее... Воспоминание об этом раздражает и причиняет почти физическую боль. Старик окончательно свихнулся на сохранении своей тайны.

«Старик, – отмечаю я про себя, – кто бы это мог быть? И что за тайна?»

Все можно было решить меньшими затратами и меньшей кровью, но требование по зачистке было строгим, а смотрящий – упрям и непреклонен. Я невольно оглядываюсь на смотрящего. Он со сложенными на груди руками прохаживается за моей спиной. Увидев, что я обернулся, смотрящий останавливается и с хрустом начинает разминать пальцы. Я смотрю на его холодную улыбку, на короткие пальцы-обрубки и содрогаюсь. Старикашка специально выбирает их такими – не рассуждать и выполнять приказы любой ценой.

«Это его телохранитель. Почему он называет его смотрящим?»

– Тут, – Зула, показывает на папку, – отчет и заключение аварийной команды, в котором говорится, что восстановление вполне возможно.

– Это правда.

Если согласиться на восстановление – это создаст дополнительную проблему. Мало того, что нужно искать оригинал – так теперь еще придется придумывать, как нейтрализовать копию.

Я снова морщусь. Поиски оригинала это большая проблема. Это главная проблема. Это гораздо большая проблема, чем найти подавшегося в бега Почтальона, например. Я не могу использовать каналы Агентства или любые другие относительно легальные возможности – кто-то неизбежно задастся вопросом зачем мертвеца объявили в розыск? Затеять поиск на стороне? Лучше, но все равно проблемно.

Старик потерял целый месяц из-за своей паранойи. Будь мой предшественник на месте – зачистил бы все по горячим следам – в том числе и уцелевшие бэки и эти злополучные отчеты аварийщиков.

Зула спокойно ждет продолжения. Она догадывается, она не может не догадываться.

Я подавляю желание выругаться. Жалеть уже поздно. Дело сделано, нужно расхлебывать.

– ...у нас действительно есть резервные бэкшоты...

Я продолжаю говорить и параллельно обдумываю ситуацию. Придется соглашаться. Иначе догадки Зулы перерастут в уверенность и с ней тоже придется разбираться. Это не самая большая проблема, но когда таких мелочей накапливается много... Проклятье.

С другой стороны, почему восстановление копии это проблема? Архивов нет. Я теперь умный и так глупо не подставлюсь – буду держать его на расстоянии, чтобы он не мог прочитать меня.

Чем он займется после восстановления? Начнет копать подробности Крэшбэка – я бы на его месте точно начал. Он наверняка выйдет на Почтальона. Если так – минус одна проблема. Почтальон знает слишком много – и совершенно правильно решил, что будет следующим в списке. Вероятнее всего он сейчас ищет, с кем бы договориться и... и возможно он выйдет на оригинал. У него есть что продать, а про оригинал он теперь точно знает, что он на нужной стороне.

А если повезет... Если повезет – копия отыщет оригинал. Свой собственный оригинал. До которого мне пока сложно добраться. И если на этот случай снабдить ее сюрпризом – спецбэком с двойным дном – это вполне может решить и главную проблему. Я прикидываю возможности. Прямо сейчас такого нет – разгром штаб-квартиры уничтожил тайники с запасами разных деликатных вещиц и сильно осложнил жизнь в целом (будь проклят Старик с его паранойей), но дней через пять его вполне можно будет заполучить.

Отлично. Решение красивое и в чем-то изящное.

Ко мне возвращается хорошее настроение.

– ...вы же знаете, что он – особый человек, – тем временем продолжаю я.

– Да, я знаю. Он – один из найденышей, – кивает Зула

– Его память изначально нестабильна. Из-за этого, его бэк потенциально подвержен фрагментации.

– Есть риск, что он закрэшится?

– Да. Поэтому вы не должны обсуждать с ним подробности инцидента...

Отличное алиби. Если копия станет опасной – ее всегда момент будет закрэшить и все проглотят это, как просто сбой давно дышавшего на ладан бэка. Я же предупреждал, да.

Похоже, что Зула не так уж ошибалась, когда предположила, что Сэм замешан в этом всем. Мне нужно было продолжать поиски, но меня тащит по ассоциативным цепочкам и вспышки воспоминаний совсем некстати выдают ненужные фрагменты. Я хотел узнать, что за смотрящий, но...

(...)

Вместо этого память выдает мне на гора знакомые голоса – Зулы и кого-то знакомого.

– ...завтра не могу.

– Отлыниваешь от работы?

– Иду в архив Агентства. Хочу кое-что проверить.

Мой собственный голос. Точнее голос моего оригинала.

– Может я с тобой?

(пауза)

– А, давай.

Щелчок. Конец записи.

– Откуда запись? – спрашивает смотрящий.

Я вижу его глазами Сэма: отставной сержант морской пехоты, боевой опыт, квадратная челюсть, маленькие глазки, гора мышц.

– У меня свои секреты, – улыбаюсь я, зная, что это бесит смотрящего.

На самом деле все просто – внутренние защищенные от прослушки селекторы Агентства могут работать внешне выключены, даже если они отключены от сети и от линии связи.

– Зачем ему архивы?

Мое хорошее настроение испаряется. Гребаный гений-оперативник со своей перекошенной памятью, который хорошо читает людей. Мы привыкли думать, что это относится только к тем, на кого охотится Агентство. И подставились. Что он мог прочитать в моей голове? В головах еще нескольких Сэмов? Все эти поглощенные личности? Или что-то еще? Почему начал подозревать меня только сейчас?

– Я задал вопрос.

– Сканеры, – поясняю я, взяв себя в руки.

Пока никому не приходило в голову заняться расследованием в отношении замдиректора Агентства, сканеры не представляли опасности. Но сейчас.

Смотрящий продолжает буравить меня взглядом исподлобья. Он не понимает о чем речь. А я не могу ему рассказать – он не посвящен во все детали.

Завтра они придут в архивы. Запросят записи сканеров. Если сравнить показания сканеров за разные периоды времени – можно узнать, например, что все замдиректора, начиная с первого, (а помимо них еще и очень большое количество сотрудников и просто тех, кто посещал Агентство в это время) – это копии Старика. Копии не идентичные, но если подойти с умом – свертка покажет совпадение. И тогда разверзнется.

Искушение очень сильное. Рассказать смотрящему всю подоплеку – и его неизбежно зачистят. Но вместе с ним могут зачистить и меня. Так что, нет, не сейчас.

– Просто сообщите Старику.

Реакция Старика будет предсказуемой. Он давно бредит «перезагрузкой»: подчистить накопившиеся хвосты оптом, провести свою собственную дедупликацию. А после последнего предательства, Старик вообще пустился во все тяжкие.

Мы давно планировали эту атаку: Старик давно вынашивал идею вирусной атаки, чтобы закрэшить как можно больше носителей. Произошедшее спишут на теракт какой-нибудь радикальной группировки. Если повезет, история с вирусом даже не всплывет – сочинят что-нибудь для СМИ. Если повезет...

Почтальон, он что-то подозревает – источники смотрящего говорят о том, что он перестал носить свой бэк. Но вопрос с ним можно будет решить позже.

Они угробили кучу народа. Не только в штаб-квартире, но и в окрестностях. Жилые дома. Бизнес-центр

Старик... Интересно. Что у Сэма на него есть?

Ого! Это оригинал Сэма. Нанимает смотрящих – чтобы копии вели себя приличным образом. Смотрящие убивают безо всякого колебания и приносят бэк Старику. Как бэк того Сэма, которого...

Внезапно я вижу самого себя – точнее свой оригинал – глазами Сэма. Я стою на пороге архива, уперев пистолет в спину Почтальону.

(...)

Лицо Почтальона искажено страхом.

– Поднимите руки и отойдите от бомбы.

Мы синхронно поворачиваемся к нему. Смотрящий, который возится с нойзером и я-Сэм. Рядом лежат тела. Охранники, библиотекари, служащие.

– Как он уцелел? – выпрямляясь, спрашивает Смотрящий.

Почтальон понуро молчит.

Я-оригинал левой рукой бросаю что-то нам под ноги. Свой бэк. Все становится ясно. Нетерпеливо шевелю пистолетом.

– Живее.

Смотрящий поднимает руки. В одной из них зажат пульт управления нойзером. Я успеваю заметить, как его палец жмет кнопку. Нойзер гулко ухает, потом издает треск. Я чувствую, как волосы встают дыбом от остаточной статики. Электромагнитный импульс выжигает электронику архивов. Гаснет свет.

В темноте раздаются выстрелы. Кто-то кричит. Смотрящий зажигает фонарь. Никого нет. я-Сэм, смотрящий, разряженный нойзер и пустой коридор за дверью.

– Он снял свой бэк!

– Это уже не важно. Вы не справились.

Здание вздрагивает. Это термитные бомбы и емкости с напалмом.

Смотрящий наотмашь бьет меня рукояткой пистолета. Я падаю. Чувствую мертвая хватка его пальцев на шее. Он не стреляет. На теле не должны обнаружить следов...

(...)

«Game over!»

Сэм точно выбрал момент, застав меня врасплох.

Он смыкает внимание вокруг моего сознания. Он повсюду – как кольца анаконды. Каким-то отдельным кусочком сознания я чувствую, что снаружи у него не все так радужно. Но он все-таки решил заняться мной. Пока я барахтался в воспоминаниях, он наблюдал за мной и теперь абсолютно, железно, бронебойно уверен, что разобравшись со мной, остальные проблемы решит по ходу дела.

«Хватит игр»

«Точно. Ты же понимаешь – тебя тоже не пощадят»

Чужое удивление.

«Старик же знал все. Ему принесли бэк. Тот, с записью Крэшбэка»

Молчаливое внимание. Показалось или натиск ослабел?

«Смотрящего наказали?»

«Нет»

«Вы все давным давно пешки. Закончишь работу – и тебя снимут с доски»

Это его проняло.

Пока он обдумывал ответ, я вывернулся и снова потянулся за тем, что искал. У меня не было никакой надежды, что я успею его достать, но мне больше ничего не оставалось.

Сэм пытался меня отследить, но без энтузиазма – он все еще переваривал мысль о пешках. И что это за Старик? Стоило подумать о том, угадал я или нет – память выстрелила в меня совершенно непрошеной порцией знаний.

Ему всегда холодно. Его тело отдыхает в специальной камере, с поддержкой близких к субоптимальных температур. Он сам построил эту камеру, когда, задолго до Грейдвара, начал искать решение дилеммы Вентуры.

Для человека, владевшего секретами бэков и бэкшотов, не было ничего невозможного. Кроме одного – повернуть время вспять. Часы продолжали тикать. Сэм знал: угаснет жизнь – угаснет сознание. Как далеко бы не протянулась его власть, сколько бы своих копий он не наплодил, он уйдет. Ему нужно было решение – бэк позволял надеяться, что возможно не только копирование его сознания, но и сознания пересадка в новое тело.

К этому времени все, кто был в курсе его тайны, начали звать его Стариком. Старик организовал сложную иерархию из фондов и советов, наблюдающих за выполнением его планов, так, чтобы большую часть времени проводить в своей ванне в состоянии близком к анабиозу. Его копии входили в состав каждого совета – он почти лично следил за каждым делом. В том числе за Агентством. Но этого было недостаточно.

По мере того, как уходило время, а тело в ванне старело, его страх перерос в паранойю. Он боялся предательства, удара в спину, обхода. Кто может помешать копии жить своей жизнью? Никто не горел желанием сложить свою жизнь на алтарь какого-то куска мяса в холодильнике.

После нескольких бунтов и последовавших за ними кровавых разборок, Сэм организовал смотрящих – людей, привлекаемых со стороны. Они не были посвящены в тайну – если смотрящий о чем-то начинал догадываться – его убирали. Главной задачей смотрящих было четко выполнять инструкции Старика и не дать его копиям объединиться. Вместо поиска бессмертия, ему приходилось вести войну со своими собственными копиями.

Третий по счету замдиректора Агентства рискнул подсунуть Старику фальшивое решение, чтобы самому встать во главе пирамиды. Убрав оригинал, он получил бы в свое распоряжение всю эту невидимую империю. Когда обман вскрылся, Старик устроил отступнику мучительную казнь и с этого момента начал дифференцировать копии по подробности воспоминаний. Далеко не каждая копия получала полный бэк воспоминаний. Но у всех туда обязательно входило воспоминание о судьбе третьего замдиректора.

Это не особо помогло. В последнем раскрытом Стариком заговоре участвовал не только замдиректора, но еще три копии и смотрящий, которому тоже умудрились подсадить бэк Сэма. Их пришлось устранять в срочном порядке и ценой огромных усилий. Старик подозревал, что выкорчевал не весь заговор – и Крэшбэк понадобился в том числе для того, чтобы избавиться от большей части потенциально опасных копий. Об этом у «моей» копии Сэма были только какие-то обрывочные сведения, слухи, ходившие в их организации, и то, что он откопал сам, расследуя (точнее заметая следы) устранения своего предшественника.

Старик все больше втягивался в эту войну со своими копиями, а в последнее время совсем сошел с ума. Рассказывали даже, что, он решил, что чем больше чужих бэков-сознаний он поглотит, тем дольше продержится. Поэтому, ему начали регулярно приносить бэки не только Сэмов, но и обычных людей, поставив это на поток.

Я продирался сквозь все эти дебри, в поисках нужного мне воспоминания. Сэм уже оправился – времени оставалось совсем немного и... И тут я это нашел, точнее вспомнил. Воспоминания были очень глубоко, поскольку это был тоже один из первых, давно подавленных людей.

Охранник из «Бейина».

(...)

Двигатель фуры, работающий на холостых оборотах. Солнце, встающее сквозь промозглый туман над обожженными руинами «мертвой полосы». Какие-то звуки изнутри контейнера. Грохочет засов, скрипят петли. Дверь распахивается. Звуки становятся громче, превращаясь в многоголосое детское рыдание.

Охранники под присмотром техника из «Бейина» выгоняют детей из сорокафутового контейнера. Техник молча наблюдает, как их сгоняют с дороги.

– Стоит ли их просто бросать тут? – спрашивает он.

Больше всего его заботит, что эксперименты с бэками каким-то образом могут выплыть наружу – хотя на детях бэков уже нет, а память так или иначе затерта.

Достаю пистолет и, сняв с предохранителя, молча вручаю ему.

Он с опаской смотрит на пистолет, на детей и возвращает мне оружие.

Сплевываю на асфальт.

– Боитесь грязной работы?

Техник молчит.

– Все равно они долго не протянут.

Он непонимающе поднимает брови.

– Тут везде крысы. Очень голодные.

Его передергивает. Он садится в кабину вместе с остальными охранниками. Я отхожу к ближайшей руине по насущной необходимости.

Застегивая ширинку, роняю на асфальт включенный аварийный маркер. Все, что я могу сделать.

Ставлю ногу на подножку – и ловлю на себе пустой взгляд одного из детей. Мальчишка, который что-то держит в руках. Отсюда ничего не видно, но я знаю, что это. Маленький черный исцарапанный плеер. Я отдал его мальчишке, чтобы скрасить его последние часы в лаборатории.

Мысленно желаю малышу удачи. Хлопает дверца. Фура трогается с места.

На мгновение все прекратилось. Просто все. Для Сэма, это воспоминание тоже оказалось шоком.

Черный плеер.

Я узнал его. Этим мальчишкой был я. А моя амнезия – результатом экспериментов в «Бейине».

Сколько таких детских групп они выкинули в «мертвую полосу», заметая следы?

Не было гнева, не было ярости.

Страха тоже не было. Я перестал бояться.

Только холодное и решительное спокойствие. И тишина.

Тишина затапливала все вокруг. Медленный, но неотвратимый поток темной и густой тишины, заполняющий каждый кусочек памяти. Каждый кусочек сознания.

Сэм сломался. Словно крыса, он начал метаться по уцелевшим участкам памяти в поисках убежища.

Тишина прибывала, как вода в половодье. Места оставалось все меньше. Тишина и была половодьем. Когда места стало совсем мало Сэм попытался заговорить, выйти на диалог.

Он торговался, сулил, угрожал, заискивал, делал все, чтобы себя спасти.

Когда места совсем не осталось, он начал молить о пощаде. Срываться. В конце-концов, ударился в панику, распространяя вокруг себя волны безумного ужаса и безмолвного крика.

Последнее, что он смог увидеть – последнее, что я ему показал – был образ молчащего мальчишки с черным плеером в руках.

Сэм исчез.

18:14 Южный аквапорт, зона ремонтных мастерских

Внезапно вернулись все чувства. По глазам резануло светом, в уши ворвался шум мастерских. Тело скрутило болью.

Правая рука была завернута за спину. Рядом валялся тазер. Я скосил глаза. Мой оригинал оглядывался в поисках чего-то, чем можно было бы меня зафиксировать. Похоже Сэм, управлявший моим телом, не сопротивлялся, поэтому оригинал утратил бдительность. Я напряг мышцы и сделал подножку, вырвавшись из захвата. Оригинал повалился на пол.

Я пошатываясь побрел к стенду лазерной пайки на ходу нащупывая бэк на затылке. За стендом прятался бха. Я потянул его за рукав комбинезона. Он поддался и вышел к стенду.

Я вытащил с подставки деталь, положил на ее место бэк и ткнул в него пальцем. Бха понял меня. Поправил бэк, подкрутил штурвал и, привычно накинув на глаза очки, щелкнул переключателем. На бэке вспыхнула яркая точка. Секунда, две, три... края бэка оплавились. Над ним потянулся легкий дымок.

Успел!

Срабатывание «второго дна» в бэке было настроено на сигнатуру оригинала. В бэк была встроена целая логическая система, которая в том числе отслеживала наличие сигнатуры Сэма в моей голове. Пропажа сигнатуры Сэма означала включение программы уничтожения, которая должна была закрэшить память носителя и тех, кто попался в радиус досягаемости бэка и его вирусов. Исходя из паранойи Старика, я не сомневался, что в бэке будет еще несколько сюрпризов – я не соврал Сэму, когда говорил о пешках.

За спиной раздался хлопок тазера. В спину вонзились дротики. Протрещал электрический разряд. Я потерял сознание.

23:40 Эгейское море

Голова разламывалась на части. Болела рука, болела скула. Тело затекло. Духота.

– Зула?.. – прохрипел я.

– Она в порядке, – сказал мой оригинал, откладывая инъектор. – Они довольно оперативно обезвредили Почтальона, но никому его не отдали. Я отсоветовал.

Вокруг были стены железной коробки. Сорокафутовый контейнер. Едва слышное мягкое пение турбин. Грузовой экраноплан. Я лежал на чем-то вроде спального мешка. На мне был рабочий комбинезон – вроде тех, что были на бха в ангаре. На руках – браслеты. И на ногах тоже. Даже не наручники – кандалы. Передатчик не работал – меня спрятали в идеальной клетке Фарадея.

Мой оригинал протянул к моему рту бутылку с водой.

– Сэм использовал бэк с двойным дном, – констатировал он, пока я глотал воду.

Я только кивнул.

– Он был настроен на твою сигнатуру... – прохрипел я.

– Ага, чтобы наверняка. И ты боролся с ним. И, похоже, на какое-то время прорвался наружу.

Я снова кивнул.

– В общем, все это приводит нас к проблеме.

Я понял, о чем он говорит. Как он может быть уверен, кто из личностей победил.

Я был копией. Значит знал все о своем оригинале. Значит все это мог узнать и Сэм.

Поверит ли он, что я победил? Поверил ли бы я? Не поверил бы.

– Я бы хотел верить...

– Подожди, – сказал я собирая волю и силы в кулак. – Ты не знаешь что случилось и не захочешь рисковать. Понимаю. Похоже, самый правильный вариант – пристрелить меня и выкинуть за борт. Или просто выкинуть.

Он мрачно посмотрел на меня.

– Не то, чтобы я это хотел сделать...

– Не перебивай. Нужен блокнот и карандаш или записывающее устройство. Лучше – и то и другое.

– Зачем?

– Координаты. Явки. Пароли. Его память сейчас под моим контролем.

Я понял, что могу говорить вполне четко.

– Подумай об этом – у меня вся его память. Память Старика. Первого Сэма. Где он прячется, как готовит логово, как меняет тела.

Какое-то время он внимательно рассматривал меня.

– Вреда все равно не будет, – я должен его убедить. – У тебя будет информация, которую можно проверить. Которой можно воспользоваться.

Кандалы звякнули и открылись, освобождая меня.

– Подожди. У тебя же нет гарантий, – начал было я и прикусил язык.

– Нет. Но я не вижу тебя как Сэма – ты для меня все та же черная дыра.

– И все-таки...

– И все-таки. Мы оба хорошо знаем Сэма... пожалуй теперь ты знаешь его даже лучше. Он – эгоист. Он торговался бы до последнего, до предела. Он физически не способен на то, что ты предложил сейчас.

Он протянул руку, помогая мне подняться.