Место в Раю оплачено лайками
Сложно сказать, когда я впервые услышал о цифраториях. Наверное, лет в шесть. Именно с этого возраста детей обычно начинают возить на сканирование. Раз в месяц. Иногда чаще, если средства позволяют. В принципе можно хоть каждый день сидеть под колпаком у оцифровщика, забивая хранилище своими драгоценными воспоминаниями, чтобы из будущего оттиска не пропало ни одной детали твоего я.
Первый раз было стремно. Боялся, что летим в больницу. А кому хочется в ней очутиться, когда ничего не болит? Еще и соседские мальчишки не к месту подшутили — мол, не вздумай, а то из тебя мозги высосут и превратят в зомби. Сопротивлялся как мог. И кричал, и плакал, и прятался. Но против новой модели виара, обещанного на день рождения, не устоял. В зомби, так в зомби!
Зря переживал. Как выяснилось, сканирование мозга — совершенно безобидная и весьма унылая процедура. Всего-то надо полчасика посидеть спокойно под колпаком, похожим на огромное яйцо. Главное — не уснуть от скуки. Так что родители тогда серьезно продешевили, обменяв мою поездку в Центр оцифровки личности на далеко не дешевую игрушку.
Мне было десять, когда слово «цифраторий» стало постоянно гулять по нашему дому. Потому что отцу, как утверждала мама, улыбнулась удача: его пригласили работать «ангелом». Конечно, по документам его должность звучала иначе: «Сотрудник службы безопасности цифратория». Но его никто так никогда не называл. Ангел, ангел, ангел... Я ничего не понимал. Например, где бы увидеть улыбку удачи? И почему папа вдруг превратился в «ангела», хотя у него и крыльев нет? Ясное дело, родителей я замучил вопросами, а что недопонял, узнал из нейроса. К счастью, на дворе стоял двадцать первый век, и достаточно было войти в сеть, чтобы обмазаться инфой с ног до головы.
Оказалось, что произнесенные мамой слова про удачу — всего лишь образное выражение. А отца называют «ангелом» из-за его формы, в которой он стережет цифровые оттиски умерших людей. Помню, как увидел папу в ней. И обалдел! На белом пиджаке сверкает золотистая молния, по светлым брюкам тянутся ярко-желтые полоски. Фуражка вообще отпад: прозрачная, опоясана над козырьком золотистой лентой, словно нимб сияет. Ну реальный ангел, только крыльев и не достает.
Мне завидовали, что папа — один из ангелов. Потому что они много зарабатывают и их уважают, словно советников мегаполиса, популярных блогеров или стерегущих закон пьюров. Да и всем известно, что стать ангелом не так-то просто. Нужно быть умным и ловким, а еще пройти уйму испытаний, включая проверку ИИ. Уж от его-то взора ни одной тайны не утаишь. А то вдруг ты на самом деле хакер, решивший взломать цифраторий, или тупо годфан.
Отец тоже был доволен. Я сразу заметил, что он изменился. Когда ему приходилось сторожить океанскую акваферму, то он так часто не улыбался. Возвращался всегда уставший и хмурый. Мылся, ел и ложился спать. Но после того, как несколько месяцев поработал ангелом, стал совсем другим человеком. Единственное, о чем он сожалел, что его родители не дожили до появления цифраториев. Никто не водил их на сканирование, не записывал воспоминания каждый месяц, не оцифровывал личность. Сейчас даже как-то жутковато представлять, что умершие люди исчезали навсегда, оставляя после себя лишь кучку праха в горшочке или могилку на кладбище. И нельзя было вот так прийти в цифраторий, чтобы проведать своих близких и поболтать с ними о том о сем.
Папа и мама иногда навещали умерших знакомых. Но меня никогда не брали с собой. Опасались за мою психику. Думали, испугаюсь, начну задавать неудобные вопросы о смерти или о странных, не стихающих протестах перед стенами цифратория. А я уже давно все знал. Из нейроса. Однако мне очень-очень хотелось увидеть цифраторий своими глазами и пообщаться с настоящими оттисками. Родители изобретали разные предлоги, чтобы не показывать мне цифраторий. Но, видимо, я их так достал, что отец сдался и решил устроить мне экскурсию.
Никогда не забуду, как наш аэрокар (а в то время мы уже могли себе позволить собственную машину) кружил, словно мелкая птаха, возле огромной белоснежной башни, обнесенной толстыми и высокими стенами. Несмотря на то что я много раз видел ее в нейросе, все равно глазел с разинутым ртом. Среди безликих серых высоток и кислотно-неоновых вывесок башня выглядела как нечто невероятное, сказочное. Казалось, она появилась из другого мира — мира, где правят отважные рыцари и седобородые волшебники, а люди там живут в каменных замках и охотятся на драконов.
Под нами толпились люди — с высоты полета смахивающие на рой разноцветных букашек. Я понимал, кто они. Если набрать в поисковике слово «цифраторий», то рядом с ним обязательно высветится инфа про годфанов. «Очередной годфан попытался проникнуть на территорию цифратория...», «Шествие годфанов опять привело к беспорядкам. К счастью, на этот раз обошлось без жертв», «Годфаны провели самую крупную демонстрацию в этом году», — и все в таком духе. Поневоле узнаешь, что за чудики весь день кричат, как психи, и грозно трясут плакатами у белых стен цифратория.
Не сказал бы, что я боялся годфанов. Скорее, переживал за отца, ведь они могли ему навредить. Хорошо, что папа был сильным. Подбросит меня и поймает, словно веса во мне меньше, чем в подушке. И совсем не устает. Думаю, он легко уделал бы любого годфана голыми руками. Ну, а с выданным эирганом и подавно. Я видел ролики в нейросе. Крутая штука: воет, словно ветер, и бьет тугим потоком воздуха. На максимальном режиме даже аэрокар переворачивает. А человека отбросить — раз плюнуть.
Чем ниже мы опускались, тем четче и громче становились крики годфанов. «Цифрорай — дорога в ад! Цифрорай — дорога в ад! Оцифровку к черту! Оцифровку к черту!» — орали и орали они, будто своими голосами хотели разрушить стены. Мне захотелось заткнуть уши, но я поступил проще: разбудил Марио и попросил его включить музыку, чтобы заглушить несмолкающий ор. С веселой мелодией в голове стало намного легче.
Сколько себя помню, Марио меня всегда выручал. Вообще-то он — известный герой видеоигр, а еще мой корневой чип. Когда мне его вживляли, то предложили самому, словно взрослому, выбрать имя и голос нового друга. Я почти не раздумывал. По-моему, прикольно, что твой чип может болтать как герой любимой видеоигры. «It's a me, Mario!» — даже не знаю, сколько раз я просил его произнести эту фразу. Она всегда поднимала мне настроение.
Но музыка, отгоняющая возгласы толпы, звучала недолго. Вскоре ей пришлось смолкнуть, потому что у ворот цифратория на меня, будто на собаку, надели ошейник. Я совсем забыл про него, про... правила поведения в цифратории, о которых постоянно твердил отец. Бывает. В конце концов, рядом, как стая безумных зверей, ревела и скалилась враждебная толпа.
Ошейники за стенами цифратория носили и посетители, и ангелы. Так положено. Никто не может отправить инфу, никто не может ее принять. Полная изоляция от сети. Попробуй-ка что-нибудь взломать, будь ты хоть лучшим хакером в мире. Многие пытались, но ни одному еще не удалось.
Рядом с нами хныкала девчонка, не желающая надевать на шею этот тонкий ремешок с мигающим огоньком. Но мне было совсем не страшно, и отец гордился тем, что меня не нужно уговаривать. Я много всего читал в нейросе и знал, что без ошейников нас дальше просто не пропустят. Потому что они блокируют сигналы любых имплантов, даже корневых чипов, оберегая от хакерского вторжения как сам цифраторий, так и живущих в нем оттисков.
Когда щелкнул электронный замочек ошейника, я подумал о Марио. Позвал его несколько раз, решив сам проверить силу блокировки. И убедился, что она работает исправно. С момента нашего знакомства он впервые не отозвался, словно его вытащили из моего черепа. Это было так странно, остаться без связи с нейросом, как наши далекие предки. В голове стало пусто, но лучше бы в ней продолжала играть музыка, потому что на меня опять волной обрушились крики годфанов. В тот момент я еще подумал, почему никто до сих пор не изобрел оружие, подавляющее шум. Какой-нибудь сайлентган или вроде того. Сейчас бы бахнуть им по толпе демонстрантов, и пусть себе безмолвно, как глупые рыбы, разевают рты, сколько душе угодно.
С погодой нам в тот день повезло. Тепло, но не жарко; на небе ни облачка, только летнее солнце, льющее водопад света. Идеальное время для экскурсии. Для того, чтобы узнать что-то новое — например, подняться на башню цифратория и познакомиться с оттисками.
Двор цифратория был бело-золотым, как башня, форма ангелов и их аэрокары. И настолько широким, что расстояние приглушало городской гул. Стоило нам уйти подальше от стен, как крики годфанов сделались неразборчивыми и почти стихли. Доносился лишь тихий шепот, словно ветер перебирал листву.
Папу в цифратории знали все. Каждый встреченный ангел обязательно кивал ему и непременно улыбался мне. Кто-то зачем-то трепал мои волосы, что мне не очень нравилось, но я терпеливо молчал. А кто-то отмечал сходство между нами, чему я радовался безмерно. Ангелы ходили туда-сюда. Одни сопровождали посетителей к башне, другие — из нее, а третьи, сжимая двумя руками эирганы, бродили по стенам, то и дело посматривая вниз — туда, где бесновались годфаны.
Мне быстро наскучило во дворе, и я попросил отвести меня к оттискам. Именно тогда, у входа в башню, я в первый раз увидел настоящую монету. Кусочек металла, зажатый между длинными пальцами ангела. Но что он с ней творил?!! Что творил?!! Я остолбенел, не в силах оторвать взгляда. Это было какое-то волшебство, когда серебристый кругляш перекатывался от большого пальца к мизинцу, а потом обратно. И не падал, словно ведомый магией.
Ангел заметил, с каким восторгом я гляжу на монету, подбросил ее, поймал, спрятав в кулаке, а затем протянул мне на раскрытой ладони. «На, дарю», — с улыбкой произнес он и отправился во двор. От такого неожиданного подарка я растерялся, позабыв обо всем на свете. Стоял как придурок у порога башни, с восхищением щупал кончиками пальцев металлический кругляш и разглядывал на нем рисунок космической станции Спейс Нидл, которая походила на карусель. Папа напомнил мне, что стоило бы поблагодарить дядю за подарок, и я крикнул ангелу вслед: «Спасибо!»
Сверкающий, как серебро, кусочек металла с изображением Спейс Нидл на одной стороне и надписью «Вперед! К звездам!» — на другой стал первой монетой в моей коллекции. Сейчас мне уже четырнадцать, почти пятнадцать, и монет у меня накопилась целая банка. Со всего света. Трудно поверить, что когда-то люди носили их с собой, чтобы расплатиться в магазине или на заправке. Мне кажется, это так странно. И неудобно. Ведь горсть монет весит прилично, а еще, наверное, звенит при ходьбе. Впрочем, наши предки делали много странных вещей, которые мне не понять. Например, каждый год на Фарерских островах убивали сотни дельфинов. Просто так.
Я родился в мире, где существуют цифратории, у каждого жителя в голове есть маленький электронный помощник, подключенный к нейросу, а за покупки и услуги все кругом расплачиваются лайками, полученными на работе или поставленными в социальной сети. Никто больше не звенит монетами в кошельке и не хрустит разноцветными купюрами. Только лайки, и никакого хардкора. А у кого их больше всех? Правильно, у популярных блогеров, вроде Кибера, Отморозка и Красавицы. Палец вверх, и вот успех!
Лайки рулят миром, как говорила мама, оплачивая ими очередной сеанс сканирования в Центре оцифровки личности. А папа часто ставил их моим фото и постам в «Инвайте», позволяя мне сливать накопленные средства на видеоигры, а затем и на новые экземпляры коллекции. Даже сейчас, когда прошло столько лет, мне все еще непонятно, почему я решил собирать именно монеты? Зачем вообще люди что-либо коллекционируют? Ведь исход всегда один: рано или поздно ты окажешься в цифратории. Без своей коллекции. И останется лишь утешать себя воспоминаниями о ней. Разве что можно попросить кого-нибудь из родных принести твою любимую вещь на время свидания. Но ладно, если речь идет о мягкой игрушке, а если о чем-то большом, скажем, о машине? С ней в башню точно не пустят.
Отец говорит, что ту же электронику вообще нельзя проносить, будь она хоть размером с пуговицу. Правила строгие, как в тюрьме. Например, цифраторий снимать категорически запрещено, да и чем его снимать, если на входе отбирают все гаджеты, а чип блокируют намертво. Поэтому в нейросе нет ни одного реального видосика о том, что находится в башне. А фэйковых выше крыши.
На самом деле внутри — настоящий лабиринт из бесконечных одинаковых светлых коридоров. Я бы сам точно из него не выбрался. А еще есть лифты, много лифтов. И тесные кабинки, где едва помещаются три человека и где тебе предлагают раздеться. Нет, скорее, даже приказывают. Очень сердитым голосом: «Повернитесь! Поднимите руки! Откройте рот! Теперь возьмите одежду». После чего из стены перед тобой выпрыгивает ящик с почти прозрачной и настолько тонкой накидкой, что ты и в ней продолжаешь ощущать себе голым. Словно ходишь завернутым в целлофан у всех на виду. Папа пояснил, что накидка тоже для безопасности. Посетители разные, кто-нибудь нет-нет, да и рискнет пронести что-нибудь запрещенное. А так ничего не спрячешь. Мне кажется, это перебор. Тебя и так повсюду, кроме комнаты свиданий, сопровождают ангелы.
Дурацкая накидка, величественная бело-золотая башня, ошейник, и вправду глушащий корневой чип, внезапный подарок... От впечатлений, приятных и не очень, я совсем позабыл, что по-прежнему не знаю, с кем из оттисков решил меня познакомить отец. Пытал его вопросами еще дома, а затем во время полета. Но так и не дождался вразумительного ответа. Папа говорил уклончиво, хитро щурился и улыбался. Но когда мы подошли к комнате свиданий, то наконец-то раскрыл секрет.
— Там девочка. Твоего возраста. Ее зовут Агнес, — печально произнес отец и вздохнул. — Я хорошо знаю ее мать. Мы вместе когда-то работали. К сожалению, она не может часто навещать свою дочь. Поэтому иногда к ней прихожу я. Мне показалось хорошей идеей, чтобы она пообщалась с тобой. Со своим ровесником. Думаю, вы поладите.
— Ты не пойдешь со мной? — удивился я.
— А ты хочешь? Если боишься, то можем пойти вместе.
Конечно, эти слова задели мое самолюбие. Чтобы я, да испугался какого-то там оттиска?
— Пап, она же просто девчонка.
— Ну тогда вперед, — он вдруг положил мне руку на плечо и сказал шепотом. — Только маме не говори, что я оставил тебя одного.
Когда я зашел, то сразу понял, почему отец был так уверен, что мы поладим с Агнес. Потому что, как только за моей спиной закрылась дверь, в комнате вспыхнули голограммы известных героев видеоигр: Марио, его брата Луиджи, ежика Соника, гориллы Данки Конга, Стива из Майнкрафта, Натана Дрейка из Анчика, даже капитана Шепарда из Масс Эффекта. Казалось, тут присутствовали все. А несколько секунд спустя в ярких лучах голографа посреди комнаты появилась и сама Агнес. Босая, невысокая и худенькая девочка с двумя рыжими косичками. На ней было синее платье, украшенное звездами, а в ушах сверкали сережки в форме полумесяца.
— Привет, — смущенно сказала она. — Я — Агнес.
— Привет. А я — Хью. Вижу, ты неплохо шаришь в играх...
Так мы и познакомились. А затем разговорились, и совсем не заметили, как пролетело время. Я спрашивал ее и о том, и об этом. Она охотно отвечала. Смеялась. И, готов поклясться коллекцией монет, всеми-всеми своими лайками, что это был смех настоящей девочки, а не цифрового призрака, сотканного лучами голографа. В тот момент, когда я уже собирался уходить, Агнес вдруг грустно сказала: «Знаешь, а ведь я никогда не повзрослею. Я навсегда останусь такой, как сейчас». Я не знал, чем ее утешить и лишь пообещал, что обязательно приду снова.
По дороге домой я все время думал о словах Агнес, понимая, что мне не хотелось бы оказаться в цифратории в ее возрасте. Ведь, наверное, жутко застыть во времени и превратиться в маленького цифрового мальчика, не успевшего столько сделать, узнать и понять. Но, увы, спустя четыре года после первого посещения цифратория я умер.
Как это случилось? Вопрос, который всегда задает новый оттиск, потому что не помнит причину смерти. Да и не может помнить, ведь в этот момент его никто не сканировал. Я просто словно пробудился после долгого сна. Уже здесь, в одной из тесных ячеек цифратория. А затем... от родителей узнал, что меня сгубила инфа.
Третья, последняя и, к сожалению, неизлечимая стадия инфомании — настоящей чумы двадцать первого века. Каждый день три-пять оттисков. Дети, взрослые, старики. Мужчины и женщины. Болезнь косит всех без разбора. И неважно, как долго ты сидишь в нейросе и сколько времени проводишь в виаре. Есть мнение, что во всем виновато бесконечное сканирование в Центрах оцифровки личности. А, может быть, в мире просто стало слишком много инфы.
Одни инфоманы начинают сами что-то подозревать, и это их спасает. Другие думают, что с ними все в порядке, пока не превращаются в овощи. Я выгорел всего лишь за месяц. Почуял что-то неладное, когда мозг уже раздулся от инфы, превратившись в огромную и вонючую помойку. Ничего не помогло. Слишком поздно. Надо было тревожиться раньше, когда появилась необъяснимая тяга к странным знаниям, и я голодным псом рыскал по сети в поиске новой и новой инфы, всасывая ее, словно пылесос.
На первой стадии инфоблокаторы еще помогают, на второй кто-то выкарабкивается, а кто-то нет, даже после интенсивного курса тишины. Так его называют, запирая человека в психушке и лишая доступа к любой инфе. А на третьей... Никто даже толком не может объяснить, что происходит с человеком на третьей стадии. Мозг опустошается, перегружается, словно зависший компьютер, полностью стирая твою личность.
Порой мне кажется, что я схожу с ума. Беседую сам с собой, прокручивая и прокручивая фрагменты моей недолгой жизни. Но могут ли цифровые призраки сходить с ума? Да и вообще реален ли я? Или это лишь бледная тень, набор хитрого кода, отдаленно напоминающий меня настоящего. Иногда я думаю, а вдруг годфаны не просто так изо дня в день орут у цифратория? Быть может, они правы, и лучше полное забвение вместо цифрового бессмертия. Особенно, когда в твоей памяти нет воспоминаний о первом поцелуе, о... первой любви.