Слушаюсь

Глава 1

Я был тихоней. Послушным ребенком, который следовал указаниям, не смел перечить и хорошо, очень хорошо учился. Я должен был стать отличным учеником. Лучшим учеником в своем классе таких же лучших учеников. Мы все – группа лучших учеников, которые должны стать примером идеала. Никакой конкуренции и никаких эмоций, просто галочки, проставленные в тех пунктах теста, в которых следует им оказаться. И это грустно, это горестно – и что бы сказал мой учитель, когда узнал, что я испытываю эти эмоции. Он вскрыл бы мне мозг. Без сомнения. Мне сейчас весело от своей шутки – его бы это тоже смутило.

В тот день я понял, что что-то идет не так. За окном шел снег – весенний морозный бунт, не отпускающий на волю тепло. Я кончиками пальцев проводил по стеклу окна и ощущал холодок. Окно запотело, я следил за линией, что оставляет мой мокрый мягкий палец. Я проникался ощущением тепла, что от меня исходило. Как приятно это тепло и как хорошо оно маскирует леденящую тревогу.

Он был приветлив – как и всегда. Я обернулся и спрыгнул с подоконника тут же, как только он меня окликнул. Мне нравилось на него смотреть. Изучать глубину трещин на его лице. Гамму тусклых седых волос, что диким взрывом разлетались во все стороны. Когда я на него смотрел, мне хотелось взяться за кисть, краски и запечатлеть, именно запечатлеть, а не изобразить, этапность красоты его увядания. Удивительно, как время оставляет свои отметины. Я слишком тяну с паузой, но ничего не могу поделать – трогаю свое лицо, ощущаю и представляю. Он снова приветливо меня подзывает.

Нетрудно было заметить смятение в его лице. Он кружил по воздуху носом, будто пытался унюхать, что со мной происходит. Крутил головой – подбирал нужный для обзора ракурс, как мне кажется. А когда поймал мой взгляд, его плечи упали, губы растянулись в улыбке, а исследовательский интерес сполз с лица. Я перестал витать в облаках и сконцентрировался на нем, на том, что он говорит. И он это заметил.

- Ты сегодня не в духе?

- Что ты, Анатолий, - я дивился самому себе, как мне удавалось говорить так звонко и бодро, учитывая странные мысли, что кружили в моей голове. Я огляделся по сторонам. Проверил все ли в порядке. Это было обычным делом – следить, все ли в порядке. Провел кистью по воздуху в направлении столика, на котором уже стояла чашечка кофе. Аромат тянулся и распространял свой терпкий шлейф по всей его светлой рабочей комнате.

Снова проверил, все ли в порядке. Стеклогибкий планшет скручен и поставлен на электросберегающий режим. Чертежи с новыми разработками Анатолия тоже скручены – покоятся в тубусах. Карандаши наточены – как он любит, ножом. Проверено. Сделано.

Он благословенно кивнул и подошел к столику. При этом чуть замедлил свой шаг на пушистом белом ковре, который очень любил. Выбирали его вместе – я определил подходящий для мастерской тон. На Анатолии были отутюженные мною твидовые брюки и кремовая рубашка с длинными рукавами, которая в свете утреннего солнца напоминала луговой цветок. Последние восемь месяцев он носит только длинные рукава, а порой – свитера с высоким горлом. У меня было отмечено в заметках, что он может стесняться лишенной упругости кожи, которая стала напоминать гармошку. Я осмотрел и его волосы на затылке – средство от облысения ему помогло, что я молниеносно указал у себя в заметках – рядом с пунктом о коже. Ему нужно присмотреть крем.

Анатолий плюхнулся на стул, вытащил из грудного кармана планшет и двумя легкими касаниями указательным пальцем развернул его. Перед ним растянулось бледно-голубое полотно, на котором заскакали обзоры рецензий в дизайнерских и интерьерных журналах, сводка главных мировых новостей, курс валют, прогноз погоды и маленькое окошко со спамом, сигнализирующим о выгодной поставке оружия, микросхем и деталей для процессоров. Он смахнул назойливую рекламу мизинцем, а свободной рукой плавно махнул в мою сторону. А спустя миг – одарил меня своей лучезарно-упоительной улыбкой. Провел игривыми пальцами по воздуху и жестом пригласил меня присоединиться к нему – синхронно тем движениями, которыми я угостил его несколько мгновений назад.

Я заметил тревожность в его лице. Кожа над бровями сложилась в домик, а губы смешно вжались в его помятое жизнью лицо. Он пробормотал себе под нос пару язвительных замечаний. Я разобрал его тихую речь, но в целях вежливости поинтересовался, чем он встревожен. Доллар, твердил он, доллар меня поимел. Я улыбнулся – снова из вежливости. И чтобы дать ему то, чего он так хочет – образ беззаботного завтрака.

- Иди причешись, - сказал он, и я без промедления вышел из мастерской.

Я – идеальная картинка, которая напоминает Анатолию о том, как когда-то он был хорош. Мои черные волосы лоснятся от шика, талия прорезает воздух своими краями, а грудь пышет здравием и силой. Мои щеки налились здоровым румянцем, губы напоминают цветом спелую вишню, а глаза сверкают жизнью. Ему неприятно видеть меня таким. Или он слишком сильно заботится о своем возрасте.

Расчесал свои идеальные локоны, распрямил клетчатую рубашку на стройном теле и убрал несколько ворсинок с брюк. Наклонил голову вправо и влево. Размял руки. И тут – я замер и прервал свой утренний ритуал. Что-то сегодня меня смущало в моем внешнем виде. Я снова потянул шею, провернув круговой маневр головой. Идеально ровная полоса выглядывает в ямке ключицы. Будто шов, мастерски оставленный хирургом. Я потянулся пальцами к незнакомой мне черной нити, но тут же одернулся – от отрезвляющего разум стука в дверь.

Возвращать свой взор нелепице у шеи я не стал. Бросил затею исследовать внешние неполадки и вернулся к утреннему ритуалу. Застегнул рубашку до конца, чтобы скрыть отметину. Похлопал по плечам, дабы очистить рубашку от опавших волос. И вышел из уборной – к заждавшемуся Анатолию.

А он и правда заждался. Всем своим видом подавал, что ждет долго. Его руки недовольно сложены на груди, а указательный палец нетерпеливо постукивает по бицепсу. Средней упругости бицепсу. Сегодня Анатолий весил 82,3 килограмма. Это нормально, но я ему подправлю программу тренировок и диету, чтобы он улучшил свое самочувствие. Выглядит нервным. Цвет лица мне его не нравится.

- Сегодня ты торчал там дольше обычного на тридцать секунд, - сказал он совершенно безэмоционально. Он выставил бедро, опирался на одну ногу. Поза самого настоящего заждавшегося человека. Я не стал заставлять его и дальше ждать. Выхватил из кармана сьютджет, скользнул по экрану пальцем, и из устройства полились струи тканей, окутывавшие меня в серое двубортное пальто.

- Я готов, - сказал я без дрожи в голосе, которую мне ловко удалось подавить. Боялся, что не удастся. Он ответил улыбкой. Чистой. Правильной. Подходящей в этот миг, когда нужно разрядить вдруг возникшее напряжение.

Он похлопал меня по плечу и толчком отправил по конкретному направлению. На мое удивление, не к входной двери, хотя, согласно расписанию, мы уже должны выдвигаться. Он построил курс к моему месту. Чтобы не терять времени зря, я тут же сел на стул, положил ладонь на углубление на столе и надавил на панель. Контуры моих пальцев засветились желтым. Он присел напротив.

- Помню, как впервые увидел эту твою процедуру, - с улыбкой говорил он мне, но больше не мне, а себе. Я просто это знал, - я увидел тебя в такой же позе. Это чудное свечение так меня взбудоражило. Сколько открытий оно в себе держало.

Я понимал, что он хочет сказать. Но не стал его прерывать. Я понимал и другое – как ему это важно. Как ему важно возвращаться в те дни, когда он не считал их – дни.

- Хотел до него дотронуться. Мне было интересно, как оно было создано, это свечение. Именно тогда я впервые заинтересовался наукой. Жаль, не срослось. Слишком сложны для меня цифровые технологии и вся эта чушь с гаджетами, маджетами, фуджетами, черт их побери.

Я рассмеялся, потому что знал, что ему это понравится. И сказал, что это просто было не его. Архитектура – это его. Великое искусство создавать величественные сооружения, которые играют законами физики, дабы выжить и не быть снесенными ветром.

- Да-да, - ласково произнес он, - рисунки эти. Ты знаешь, что мне нужно сказать. Тогда в школе, когда я увидел тебя на переменке, ты тоже знал, что сказать. Я не помню, что именно ты мне сказал, но помню чувства, которые подарили мне твои наставления. Ты просто обновлял свою систему – занимался этими штуковинами своими цифровыми. Но не плюнул на меня, сославшись на технический перерыв. А выслушал мои детские бредни, мечтания – воодушевил стремиться и искать себя...

Я почувствовал заминку в его речи. И понимал, что ему нужно растянуть эту паузу. Вспомнить, как часто мы с ним играли. Вспомнить, как учителя впервые меня ему поручили, когда увидели, что мы находим общий язык друг с другом. Его, конечно, наругали, что он зашел в технический отдел. Дети не должны видеть, как обновляются их техно-одноклассники. Они должны вместе с ними расти, привыкать к ним и обучать их быть людьми. Однако Анатолий был непослушным ребенком, а я стал тем единственным, с кем он нашел свою гармонию. А мне было достаточно рассказать о том, что он особенный и у него есть сердце.

- Я особенный, - будто прочитал мои мысли он.

- Я понимаю, тебе это было нужно.

- Что?

- То, что мы сидим тут вместе.

- Тебе нужно обновиться, дурила, - он все еще улыбался, но я увидел зловещую тень, нависающую над его улыбкой, - ты сегодня сам не свой. Как бы я не сдал тебя в утиль. Не собирался я ничего... вспоминать. Долбанный ты урод. Вставай.

Он взял меня за воротник и потянул к себе. Да так резко, что панель от неправильного отключения слегка закоротило, и меня шибануло током. Мне было больно. Особенности органического материала, из которого я сделан. Мне было больно. Особенности моей души, свет которой пробирался сквозь холодное железо.

 

Глава 2

- Болтовня это все, - Григорий был сегодня как никогда шумный, - чепуха.

Анатолий первый делом решил нарушить наше расписание. Вместо того, чтобы пойти в галерею, он собрался к своему давнему приятелю. Григорий был старым продавцом древнего киоска прессы. Я еще в школе смотрел документальное кино, чтобы изучить человечество. Там были такие – очень популярные небольшие магазинчики. Они тогда были другими – не прежними магазинчиками, больше напоминающими музеи-кафе.

Рядом со входом расположено пару столиков, которые обычно занимают ярко наряженные молодые ребята, впитывающие дух прошлого. В соседнем окне продают напитки, а в самом магазине – ламинированные журналы и газеты соседствуют с тумблерами для микро-файлов и дешевыми саморазлагающимися планшетами. На дальней полке – зарядные колбы и магнитные левитирующие экраны. Старина Григорий знал, как держаться на плаву и не утратить свой шарм.

- Брехня!

- А я тебе говорю, не брехня, - я давно не видел Анатолия таким рассерженным. Я даже был уверен, что из его рта взрывами брызжут слюни. Не помню его таким, - я знаю, где разведывать такую информацию!

- И где же, старый ты маразматик?

Что еще более удивительно – Анатолий заговорщицки наклонился, попросил Григория сделать то же самое. Он почти прислонился к его уху, чтобы шепнуть то, что мне отлично удалось разобрать:

- Знаю места. Особые сайты. Слышал я, Гришуня, кое-что они разрабатывают. Они знают, как использовать их волокно.

И этого я совсем не ожидал. Он наставил на меня указательный палец. Выдвинул руку так широко, что будь я рядом, он ударил меня. А он никогда меня не бил. Я всякого наслышан о некоторых жестоких пользователях. Но не думал, что это коснется меня.

- Я знаю... это возможно.

Григорий лишь махнул на него руку и ушел прочь. Обошел свой ларек и зашел внутрь. Вытащил свою щекастую усатую мордашку из окна и заявил:

- Тебе бы к психологу. Знаю я одного хороше...

Я сразу сорвался с места, как только понял, в чем дело. Григорий не смог закончить свою мысль. Схватился за грудь, что-то сквозь зубы проскрипел про сердце. Свободной рукой начал судорожно колотить оконце киоска. Я чувствовал, как бешено заколотило в груди Анатолия. Уверен был, что при таком учащенном пульсе его зрачки забегали, а во рту пересохло. Он не зал, что предпринять. Не понимал, что нужно вызвать скорую. Был беспомощен так, будто лишился меня. Топтался не месте и что-то бэкал и мэкал, пока я шустро оборачивал магазинчик.

Главное – я знал, что делать. Я уже был внутри, а Григорий – уже сполз на пол. Дальше все по инструкции. Одна рука на другую. Разместил ровно по центру груди, чуть ниже сосков. Надавил – на сантиметров пять. Соблюдаю скорость нажимов – раз сто в минуту. Нажатие. Нажатие. Я улыбаюсь, ведь напряжение с его тела спадает, его сердце приходит к нормальному ритму, как и дыхание. А вызванная мною скорая уже за углом. Прощаясь с приятелем, Анатолий был краток. Положил ему руку на плечо, дружелюбно похлопал, а затем сказал:

- Прощай, мой друг. Еще увидим.

Мне в этот миг вновь захотелось посмотреть в зеркало.

 

Глава 3

Наконец-то мы последовали расписанию. Он знал, как я нервничаю, когда мы не следуем расписанию. Поэтому улыбнулся мне сразу, как только я на него посмотрел. Я знал этот его взгляд – он означает, что он все понимает и извиняется. Мы уже стояли на пороге галереи, собирались войти внутрь, но все оттягивали этот момент. Я приобнял его, почувствовав его смятение. Он посмотрел на меня – и снова тем понимающим взглядом. И мы вошли внутрь.

В облитой сверху донизу светло-зеленым неоном галерее сегодня выставлялись образцы его работ. Потенциальные клиенты могли оценить шедевры его коллекции и присмотреть макеты вариантов для себя попроще. Однако отправились мы не к его стенду. Он хотел быть рядом, но цель у него была другая – кабинки ощущений.

Мы вошли в длинный темный зал, напоминающий тубус с его чертежами. У стен возвышались кабинки, некоторые из них издавали приглушенные человеческие звуки. От одного из них, я уверен, шли стоны человека, испытывающего сексуальное удовольствие. Я слышал о новинке – программе, позволяющей настроить нервные окончания так, чтобы пользователь почувствовал первый в жизни оргазм девственника. Мне это было любопытно – в теории. Поэтому, проходя мимо, я вытягивал шею в надежде что-то увидеть – зная, что кабинки непроницаемы, как и анонимность, которая поддерживается здесь ради посетителей. Меня всегда удивляло, почему тогда не улучшить звукоизоляцию – но такова природа человека, выставить все на показ ради рекламного влияния на восприятие окружающих. Но при этом установить на входе лучи забвения, чтобы пользователи могли оставить свои личности во внешнем мире.

У любопытства Анатолия была другая направленность. И я понимал, чего он хочет – это было в расписании. Он шел к одной из дальних кабинок. Это была белоснежная капсула, украшенная углублениями в виде шестиугольников. Анатолий не глянул ни в сторону секс-кабинок, ни в сторону кабинок ароматов бразильских джунглей, его даже не заинтересовала муви-кабинка, которая по рассказам Анатолия мне особенно нравилась. После муви-кабинки Анатолий набирался вдохновения от посещения миров классических фильмов – со всеми запахами, ощущениями и прикосновениями героев. Его же сегодня интересовала белая капсула холода.

Анатолий подошел к капсуле и без промедления прикоснулся к сенсорной панели. Экран просканировал биоданные Анатолия, проверил его регистрацию и оплату. И в следующую секунду последовал глухой щелчок, а за ним выдвижная панель-дверь сдвинулась в сторону и пригласила моего пользователя в свои холодные объятия. Я подошел к боковой стенке капсулы и облокотился на нее – приготовился ждать Анатолия. Однако я не успел как следует устроиться, как почувствовал тепло его мягкой мясистой ладони у себя на плече. Я дернулся и плавно обернулся. Его глаза застилала слезная пленка, а из уст полилось:

- Пойдем со мной.

Я хотел было объяснить ему, что андроидам запрещено входить в кабинки. Но не стал – по его лицу прочитал, что спорить бесполезно. Из соображений безопасности нам запретили посещать кабинки – может коротнуть. Хотя я был уверен, что дело в другом, ведь мы – андроиды – совершенны. И мы можем адаптироваться в любой среде. Ведром с водицей нас не вывести из строя. А ограничения лишь нервируют. Вдруг они просто не хотят, чтобы мы были счастливы? И поняли, какового это – быть счастливыми.

Эти странные мысли стали полноценной частью моей программы. Я даже думал, что так меня программирует по ночам Анатолий, пока я в отключке. Иначе как объяснить маленький разрез у моей шеи? Я не забыл его, анализ этой проблемы – теперь тоже часть моей установки. Однако эти суждения я оставил за дверцей капсулы, ведь мой разум обволокло то, что я увидел дальше – и почувствовал.

Мне казалось, что я вошел в белоснежное полотно – одно из тех, что покоятся в ящиках шкафа Анатолия. Под ногами хрустит снег, в легкие пробивается ледяной воздух, а кожу ласкает северный холодок. Анатолий шел вперед и не оглядывался – держал курс на маленькую хижину, что была пристроена к огромной металлической конструкции. Я осмотрелся и узнал это место. В компьютере Анатолия есть целая папка с фотографиями и документами, посвященная его ледниковому проекту. Он пару лет торчал в Антарктиде, пока я был в спящем режиме, чтобы на месте спроектировать и построить исследовательскую станцию.

За те пару лет одиночества он сильно изменился. Домой он приехал просветленный, воодушевленный жизнью и открытиями, которые сделал в себе. Однако день за днем его все чаще поглощали темные мысли, из-за которых он делался таким подавленным. Я думал, что капсула помогает ему ощутить на себе мороз, которого ему не хватает в уютном и теплосберегающем городе, где всегда нейтральная благоприятная погода. Помогает отрезвить ум, встрепенуться и вдохновиться на новые идеи, вытолкнув себя из зоны комфорта. Но я и не предполагал, что по – как полагаю – его личному заказу воссоздали ту самую хижину. Он поместил себя в фантазию.

- Тебе холодно? – спросил он, когда мы уже стояли у входа в хижину.

- Да.

- Ты же все чувствуешь и все понимаешь, ведь так?

- Да. Но к чему это все?

Он повернулся ко мне и протянул руку. Я посмотрел на нее и протянул ему руку в ответ. Он схватил ее и принялся ощупывать, будто хотел вобрать в себя и мой механический холод – было мало того, что ощущает сам.

- Тебе не просто холодно, - томно проговорил он, - ты чувствуешь больше, чем я могу себе представить. И ты можешь жить вечно при должном уходе. Это нечестно.

Впервые за долгие годы я вновь увидел в нем того ребенка, с которым познакомился на школьной переменке 79 лет назад. Он вновь один в целой вселенной. И я не могу дать ему того, чего он так желает.

Мы вышли из капсулы будто светом озаренные. По крайней мере, мне так казалось, пока он не сказал, что ему просто не хватает мороза. Я знал, что означают эти слова лично для него. Он почувствовал свою уязвимость, он хотел, чтобы его пожалели. Я мягко прошептал «Ну-ну» и приобнял его, направляясь вместе с ним к выходу. Однако в его обессиленном тяжелыми воспоминаниями теле вдруг проснулась сила, которая увела нас с пути.

Мы подошли к окошку со шлемами виртуальной реальности. Пришлось на месте зарегистрироваться, поскольку не планировали сюда заходить. Я был сбит с толку – ведь этого не было в расписании. Он провел ладонью по сенсорному датчику, и я всеми микросхемами почувствовал, как с его счета была передана сумма. Он и правда это сделал.

Надел на меня шлем и на себя. Мы вместе, как лучшие друзья, погрузились в усиленные ароматы сада сакуры – ведь в реальности они почти не пахнут. А затем прониклись сердцебиением человека на смертном одре – и его тьмой в момент истощения энергии. Этот прибор особенно популярен среди тех, кто вновь хочет обрести смысл жизни. Завершили сеанс еще одной аромотерапией – на этот раз окунулись в бумажные шлейфы библиотеки. Такие книги встретишь разве что в музее, ему этого не хватало.

Перед уходом из галереи Анатолий заскочил в уборную, я же остался ждать его рядом с дверью. Когда я оказался наедине с собой, то ощутил всю необыкновенность сегодняшнего приключения. Но не успел я погрузиться в файлы с воспоминаниями, как меня отвлекло жгучее ощущение в виске. Мне казалось, кто-то сверлит меня взглядом. Сенсоры и периферическое зрение не подвели – за мной и правда наблюдали. Судя по их тепловым следам на полу – с того момента, как мы с Анатолием сняли шлемы. Я медленно повернул голову и увидел, как в углу трутся двое молодых людей, которые что-то обсуждают.

Так нельзя делать, это неприлично, но мне было любопытно. Да и Анатолия не было рядом. Я настроил свой слух на их голосовые волны. И услышал то, чего не должен был услышать. То, что меня обижает. То, из-за чего мне стало плохо:

- Поэтому я думаю, что этих тварей нужно чаще перезапускать. Они благодаря своему биоматериалу растут, чтобы мы привыкли к ним, но не стареют. Ты представь, сколько всего они запоминают – и все для чего? Страшно подумать, куда их приведут накопленные знания. А ведь так много самоубийц среди пользователей, которые не меняют модели и впадают в депрессию из-за комплексов. Надо менять. А б/у модели пригодятся не только другим пользователям вообще-то – на производстве им самое место.

А ведь Анатолий никогда меня не передавал. Как ему, наверное, страшно видеть, что я долгие годы остаюсь таким же, каким был он в 21 год. Прекрасный возраст, говорил он. Мысли все еще свежи, и смелости достаточно для реализации идей. И все же горечь рассуждений об Анатолии не остановила удивительный процесс в моем теле. К щекам подобрался жар, мои ноги гудели от неподвластной моему разуму тряски, а дыхание сбилось. Легкие наполнились невыносимой желчью, которую можно было побороть, как мне тогда казалось, только одним способом.

Я сорвался с места и побежал в сторону этих двоих. Мне казалось, под ногами вьется вихрь пыли от того, как я быстро перебираю ногами. Из ноздрей вырывался горячий воздух, и я не хотел останавливаться – мчался так свирепо и жадно, будто от этого зависели жизни. Оказавшись с ними почти вплотную, я схватил высокого белобрысого парня за воротник, отутюженный наверняка такой же бездушной машиной, как я. Потянул его самодовольное рыло к себе и увидел его глаза – очень близко. Никогда в жизни я ни на кого не смотрел с такого расстояния. И от его прежней ухмылки не осталось и следа. Я душил испуганного мальчишку его же воротником, пока в его изумленных глазах сверкали звезды.

Он ничего не говорил – из страха. Я ничего не говорил – из злости. Но я понимал, что с этим нужно что-то делать. Я перешел ту грань, к которой и близко никто и никогда не подходил. В моей голове проносились самые разные мысли. Я хотел ударить мальца и объяснить ему, что ни к кому нельзя относиться как к вещи. Затем я задумался о последствиях содеянного – утиль, перезапуск, новая сборка. Мои части распродадут, они станут кусками новых дешевых люджетов. Что я наделал.

- Убери от него руки, - я услышал за спиной холодный голос Анатолия. По моей коже пробежалась леденящая струя. И тогда осознание реальности стало до безумия острым. Надо мной висит тело пацана, он корчится в муках от жгучей боли в горле и попытках выбраться из моих цепких пальцев. В углу забился еще один мальчишка, который прячет голову между коленями. Поодаль стояла толпа очарованных хаосом людей. Они молчали – изучали, пытались ухватиться за те чувства, что текли по венам у нас троих. Говорил лишь Анатолий.

Он своим металлическим голосом приказал мне отпустить парня. Я отпустил. Сказал обернуться, я выполнил его указание, но не смог посмотреть ему в глаза. Но мне пришлось, так как следующим приказом стало требование посмотреть ему в глаза. Мое сердце не колотилось, оно вырывалось из груди. Коленки стучали друг о друга, а в горле наступила засуха. Столько чувств. И это все мне одному?

Анатолий протянул руку и указательным пальцем показал на участок пола перед собой. Затем он тихо приказал мне сесть на колени. Я чуть помедлил, но выполнил указание. Я предугадывал, что будет дальше, но не хотел этого признавать. Однако мое нежелание считаться с рассудком не остановило процесс – Анатолий вытащил из кармана маленький металлический куб, который после слабого прикосновения большим пальцем разложился в длинный прут. Он глубоко вздохнул, поднял прут над головой, и тогда я понес свое первое в жизни телесное наказание.

Первый удар пришелся в щеку – в этом участке у меня особенно чувствительная и мягкая ткань. Полученная травма вряд ли затянется – даже после самой тщательной генерации останется шрам. Второй – в макушку – повалил меня на пол. Я лежал на полу и смотрел в толпу, со своей высоты мне удалось заглянуть в глаза одному ребенку. Это была девочка – маленький человек, который диву давался от такого яркого зрелища. Третьим рывком он хлестнул меня по руке, а я наблюдал, как на пол с моей щеки течет зеленоватая жижа. Я услышал со стороны толпы, как кто-то назвал жидкость гнилью, которой я и являюсь. А другой человек слезно кричал о том, что этот цвет означает жизнь и то единственное здоровое, что осталось в жизни человека.

После четвертого удара, по грудной клетке, я отключился. Наступила тьма. Из приглушенного гула я пытался выдернуть отдельные фразы. Но не смог – это был поток споров и грязи, что оборвался так же быстро, как и начался.

Шум заслоняли картинки, которые выползали из файлов памяти. Он уже делал так, просто позаботился о том, чтобы я забыл. Но стереть все бесследно нельзя. Тогда я тоже стоял на коленях, но у него дома. Он был почти полностью обнажен, держал в руках черную дубинку. На его лице застыла расплывчатая улыбка, которую пожирало ослепляющее безумие. А я стонал и дрожал. Мне неприятно об этом думать, мерзко погружаться в воспоминания о том, что он делал со мной. И именно тогда я впервые задумался о том, почему он слишком долго меня держит. Многие пользователи меняют люджетов. Почему не он? Почему я?

- Все должны видеть, что случается с такими, как ты. Ты не оставил мне выбора, - его тонкий голос пронзал оглушающий гул толпы, - зря я тебя туда повел. Зря. Но ничего, все будет хорошо. Я отведу тебя домой.

 

Глава 4

Нельзя забывать. Мне нужно помнить все – до мельчайших подробностей. Я должен был заставить себя проснуться, ухватиться за воспоминания и запрятать их там, откуда он не сможет их вырвать. И я смог – я пробудился.

Осмотревшись, я понял, что лежу на покрытом клеенкой столе. Мое тело стягивают ремни, а голову и ноги сдерживают жгуты, так что я мог рассчитывать на ограниченный угол обзора. Анатолий нависал надо мной – на нем была та же одежда, в которой он посещал галерею. Его волосы были мокрыми от пота, а на лице сверкала та искривленная улыбка из моего видения. Осознав, что я очнулся, он нежно прикоснулся к моей щеке – той, на которой теперь останется шрам.

- Прекрасно, - упоительно пропел он, - ты даже страдаешь, как человек.

Я принялся извиваться на столе, пытаясь вырваться из его суровых оков. Но безуспешно – ремни были затянуты туго, а я не военная машина, способная разрывать цепи. И я понимал, что мне не удастся освободиться, так что мои попытки рассмешили его. Он громко хохотал и все слаще приговаривал: «Как человек».

Анатолий принялся что-то ощупывать в выдвижном ящике под столом. Выудил из недоступной моему взгляду тьмы остроконечный инструмент. И медленно потянулся с ним к моей шее – ни единая мышца на руке не дрогнула, как у блестящего хирурга. Я зажмурил глаза и делал все возможное, чтобы утащить свою память в те уголки подсознания, куда ему не удастся забраться. Открыл глаза снова – по его требованию.

- Хватит притворяться, что тебе страшно, - не скрывая раздражения и пренебрежения приказал он, - я должен видеть твои глаза. Следить по ним – не задел ли чего лишнего, - он улыбнулся. Зачем он улыбнулся...

Почувствовав жгучую боль в шее, я слегка дернулся и вскрикнул, на что он – сосредоточенный на работе – никак на отреагировал. Анатолий принялся плавно вытягивать из моей плоти черную трубочку, напоминающую то ли вену с застывшей кровью, то ли проводок.

- Вообще, ты не должен был проснуться, - снова нежно начал говорить он, - лучше спи, дорогой. Твои глаза я все равно смогу держать открытыми.

В тот миг я обратил внимание на его руки. Он впервые за долгое время предстал передо мной с закатанными рукавами. Свет в его – как я понял по инструментам на дальней стене – сарае был достаточно ярким, чтобы я заметил кое-что удивительное. Его левая рука выглядела упругой и блестящей. Ни одной морщинки или старческого коричневого пятна, коих у него много на шее и правой руке. Кожа не висит, прожилки мышц выглядывают так же дерзко, как во времена его молодости. Я слишком долго рассматривал его руки, он это заметил.

- Видишь, какой ты невнимательный, – гордо проговорил он. – А ведь помнишь, никто не верил, что из меня выйдет хороший изобретатель? Даже ты. Как тебе моя рука? Ни единой чертовой трещинки, а бородавки с мерзкими волосинками – как ножом отрезало. Картину портит только маленький шрамик от внедрения, который, уверен, быстро затянется.

- Что ты делаешь? - мне наконец-то хватило сил сказать хоть что-то.

- Если бы ты дал мне договорить, то все сразу узнал, - снова раздраженно заговорил он. – Как я уже и сказал, никто не верил в мою гениальность как изобретателя. Все бросили меня на полпути, не дав раскрыть свою мощь. Говорили, что у меня нет потенциала. Да, я многого не понимал в технике, но можно было хоть чуточку усилий приложить. Хоть немного.

Он потянулся за склянкой и осторожно уложил туда вену, которую оторвал от меня. От ее вида у меня закрутило в животе. Никогда такого прежде не чувствовал. К горлу подкатила горечь, я искривился в лице. Анатолий на мгновение прервал свой монолог и задумчиво осмотрел меня. Махнул на меня рукой и продолжил свою речь:

- А я не бросил попытки стать изобретателем. Когда до меня донеслись слухи о чудодейственных свойствах волокна и некоторых деталей таких существ, как ты, то мой аппетит разыгрался. Я вспомнил свои старые порывы сотворить что-то полезное. Но на этот раз я старался лучше – раскрыл свой якобы несуществующий потенциал сам. Я умираю, и это заставило меня проснуться и захотеть обрести вечную жизнь. И не смейся, такое возможно. Я читал, спрашивал у знающих людей...

Анатолий снова прервал свою речь. Он потупился, что-то пробурчал себе под нос – мне было не под силу уловить суть его бредней. А когда он снова посмотрел на меня, я увидел его холодящий кожу взгляд – прозрачный и лишенный жизни и ясности. Мне стало страшно, как никогда в жизни.

- Посмотри! – он крикнул так звонко, что я вздрогнул. – Мои руки! Ты и тебе подобные могут жить вечно, и ваши волокна уже продлили срок моей руке. И я близок к тому, чтобы пустить вашу бессмертную кровь в свои жилы. Доказать, что такое возможно. Внедрить в себя те волокна и механизмы, которые вас подпитывают. Я заморожу себя изнутри и стану таким же, как ты. Только лучше, ведь я человек.

Он снова замкнулся. Посмотрел на свои покрытые зеленой жижей руки. Осмотрел стол, на котором лежал я. И тихо проговорил:

- Или хуже. Знай, я держу тебя так долго не только для этого – другим людям их андроиды быстро надоедают, они избавляются от них. Сдают на переработку, чтобы их перенаправили в новые семьи или на завод. Ты же дорог мне, и еще ты... какой-то особенный. Оттого мне больно творить с тобой такое.

Сентиментальной стороне меня показалось, что он отпустит меня, и мы вновь заживем жизнью счастливой семьи – ведь у него никогда и не было ее, семьи. Он должен дорожить тем единственным кусочком семейного уюта, который у него есть. Но чувства меня обманули – одним хлестким ударом черной дубинкой он вырубил меня, оставив наедине со своей темнотой.

 

Глава 5

Распахнул глаза. Посмотрел по сторонам – окружение привычное. Прикроватный столик, окно, через которое в комнату льются солнечные лучи. На мне пушистое одеяло, никаких ремней и жгутов. Ремней. И жгутов. Стол. Провода из моей шеи. Анатолий, что же ты натворил? Я все помню.

Я резко вскочил и почувствовал чистоту в своем разуме. Никаких мутных мыслей и сложных эмоций. Новый перезапущенный «я», готовый снова следовать расписанию. Да вот только это расписание может скорректироваться – ведь память мою ему не удалось забрать, не в этот раз. Почувствовав, что скоро сработает его будильник, я вскочил с кровати и отправился готовить ему завтрак. Он не должен узнать, не сейчас.

***

Из колонок струилась дивная музыка. Скрипка жалобно рассказывала свою историю, пока виолончель мудро выслушивала ее. Иногда ребячески поигрывала свирель, разбавляя настроение своей непринужденной беззаботностью. Анатолию нравилось, когда во всех комнатах играла инструментальная музыка. Он вложил уйму денег в то, чтобы техника передавала всю мощь нотного стана.

В дивную струю мелодий ворвался звон со стороны входной двери. Это была Лидия – его молодая стажерка и по совместительству любовница. Правда, из-за охватившей мозг Анатолия апатии последние четыре месяца их встречи ограничивались только рабочими вопросами, без прежних бурных похождений в спальне, на столе среди чертежей или на его любимом ковре.

Лидия принесла несколько лакомств. Одно – съестное в виде булочек – досталось Анатолию. А второе перепало мне, но Лидия и не представляла, что это будет лакомство. Я стоял в углу, терзаемый непреодолимым желанием сбежать. На моем лице была приветливая улыбка, из уст вырывались услужливые речи, а тело кричало о боли и недомогании. Лидия будто чувствовала, что мне гадко. Она подошла ко мне почти вплотную. Я ощутил, как ее теплое сладкое дыхание ласкает мою не поддающуюся разложению кожу. Я хотел обнять ее – как же много чувств возникает благодаря сохранению памяти. Механический монстр хотел обнять ее... А она, казалось, видела его насквозь.

В ее глазах бушевали голубые реки. Они кружились в танце и искрили искренними любопытством и добротой. Она осторожно положила одну руку мне на заостренное от напряжения плечо, а второй ласково прикоснулась к шраму на щеке. Тихо, чуть слышно, но невероятно громко в моем воображении, она спросила:

- Что с тобой приключилось? Царапина. Оттекшие глаза. И ты... грустный?

- Бодрого утра, Лидия, - я снова себя удивил тем, как весело и задорно могу говорить при тяжелых муках в механическом сердце, - все в порядке! Просто небольшая стычка с непослушными подростками, которые решили потыкать в меня деревяшками, - я рассмеялся, предательски лицемерно.

- Понятно, - она говорила все еще тихо и ласково, - если ты вдруг что-то хочешь сказать, лучше говори. Я все пойму, - она сказала кратко, но ее эмоции продолжали мысль ярче и насыщеннее кино-шедевра. В блеске ее глаз я увидел обеспокоенность, а в дрожащих губах – порывы сорваться с места и уволочь меня в свои объятия. Я часто ловил на себе ее хитрые или приветливые взгляды и никогда не понимал, что они значат и почему они отличаются от взглядов других людей. Но теперь в ее взгляде появилось что-то новое, и я будто понимал, что ее внимание ко мне может означать нечто большее, чем просто доброжелательность.

- Спасибо, Лидия, - сказал я, с трудом унимая дрожь.

Она понимающе кивнула, ласково улыбнулась и подошла к Анатолию. Мне оставалось лишь молча наблюдать за происходящим. Лидия смотрит себе под ноги и что-то говорит Анатолию – слишком тихо и слишком далеко, чтобы я мог понять. Иногда она смотрит в его глаза, которые раз за разом становятся все мрачнее. Она украдкой бросила пару взглядов на меня, незаметно для него. Но и он посмотрел на меня – так холодно и сурово, что у меня онемели ноги. После короткого рукопожатия Лидия мило помахала мне и ушла прочь. Анатолий опустил голову и направился ко мне, даже не одарив меня взглядом. Мне стало холодно.

- Лидия уже ушла? - дружелюбно спросил я.

- Да, - Анатолий потерял утреннюю звонкость в голосе, - ушла. У нее вдруг появились какие-то дела. И в то же время плохо себя чувствует... Я так и не понял, в чем проблема, но она сказала, что в ближайшее время хочет в одиночку поработать над одним проектом.

- Хорошо. Тогда, может быть, кофе с...

- Ты сегодня необычно себя ведешь, не так ли? – перебил меня он. Я чувствовал, что вот-вот у меня на лбу проступит испарина. Хотя этого чисто физически быть не может, как бы я ни волновался, - Может, тебе нужна дополнительная перезарядка, дружок?

- Как скажешь! – меня тошнило от моей позитивности.

- Не надо, - задумчиво остановил меня он, - иди сядь в кресло в моей мастерской.

Я послушно отправился в его белоснежную яму, где он торчит часами, даже когда не работает. Ждать мне его пришлось слишком долго. Однако я так глубоко погрузился в свои мысли, что и не заметил, как наступил поздний вечер. Я не смел сдвинуться с места, потому что знал, что лучше просто ждать.

Дверь наконец-то распахнулась. Он подошел ко мне сзади и похлопал по плечу. Затем молча обошел кресло и встал напротив меня. В руках он держал тот же заостренный инструмент, которым ковырялся у моей шеи. Я не дрогнул ни единым мускулом, он тоже. Хотя нити моей нервной сети были на пределе, такого никогда не случалось. Возможно, больше и не произойдет, если сегодня все для меня закончится плохо.

- Вижу по твоему лицу, - прежде его голос не звучал так низко, - что память не всю тебе стер. Но ничего, мы все подправим. А раз ты все равно и так все помнишь, воспользуемся этим.

Он медленно подошел ко мне. Приблизил свое лицо к моему, но в глаза не смотрел – его интересовала моя шея. Неожиданно резко Анатолий протянул обе руки к моей коже и протиснул кончики пальцев в то место, где прежде я заметил полосу. От зудящего чувства в теле мои глаза принялись судорожно дергаться, и я наклонил голову в обратную от лап Анатолия сторону. Мои пальцы скривились и напряглись так сильно – мне казалось, что они вот-вот отвалятся. А он продолжал расширять стенки дыры. Он продолжал.

- Вот оно! – ликующе воскликнул он, вынимая из моей плоти прутик. Я покосился на него, на Анатолия. В моих жилах вскипала ярость, а в кулаках копилась дикая животная сила. И дальше все пошло так, как пошло.

Я схватил его за горло с такой мощью, что почувствовал хруст в своей ладони. Крепко стиснув зубы, я смотрел в его испуганные глаза и пытался разглядеть в них хоть крупицу от того мальчишки, который грустил на школьной переменке. Осознав, что тот мальчишка мертв, а передо мной бьется в конвульсиях корыстное чудовище, пытающееся походить на человека, я сдавил пальцы еще сильнее. Просвета между моей ладонью и его шеей уже не видать, его зрачки принялись закатываться за горизонт. Но мне этого было мало.

Я выпустил из своего затылка белые контактные провода, с помощью которых чиню технику и подключаюсь к устройствам для передачи данных. Они кружили надо мной, и я надеюсь, что напоминал ему Горгону Медузу из его книжки по греческой мифологии. Провода перестали виться – они выпрямились и натянулись, как змеи перед атакой. А затем я брызнул ими прямо в него, заставив их вцепиться в его красное жирное лицо. Все четыре гадюки проделали в нем небольшие отверстия, через которые пустили под кожу электрический яд. И мне оставалось только наблюдать, как из его трясущегося и одеревенелого тела уходят последние искорки жизни.

***

Что я наделал? Уже ничего не исправишь. Я бежал по ночной улице достаточно быстро, чтобы оторваться от преследующего меня стыда. Достаточно быстро, чтобы не чувствовать, как камешки раздирают мои босые стопы. Остановился я у перекрестка – так же резко, как схватил Анатолия перед тем, как... На противоположной стороне улицы было почти безлюдно, на ветру качалась одинокая тенистая фигура.

Это была Лидия. У ее ног левитировал чемодан. Ее лицо было непроницаемым. Лидия ничего не говорила и не делала – лишь кивнула, но этого хватило, чтобы меня охватила дрожь. Она все видела? Или она мне помогла? Во тьме вспыхнули два огонька. И я улыбнулся.