В надёжных и добрых руках
Так её назвали — Ведьма.
Алый цвет, пачканый пылью и гарью, чёрные длинные волосы. Август предполагал, что Ведьму создали для нелегальных подпольных ристалищ. Он мог бы предположить ещё что-нибудь — или же утвердиться в теории, но встречу с Ведьмой не пережил. Та, верно, открыла ему перед смертью секрет: вот я, а вот то, за что убиваю тебя. Ухмылка смердела железом — окислившимся, ржавым и порченым. Август забрал увиденное знание. Пятно на бетоне осталось. Марк поставил на него ногу в грубом ботинке. Марк — полный дурак.
— Зря, — сказал Дэн. — Убери.
— Ты суеверный, — приятель послушался.
В вестибюле гулял льдистый ветер. Он жаловался, тосковал: их здесь нет, больше нет, и некого поприветствовать, когда гонишь листья по грязным артериям улиц, пролазишь в заплесневелые комнаты, взмываешь к луне, оставляя городской массив внизу ужасным, слепым и безгласным. Только рыскают во тьме потомки — злобные, недружелюбные, измельчавшие поступками и мыслями, а уж в желаниях — тем более. Дэн поправил ремень на плече. Вестибюль уходил в подземелье застывшими эскалаторами. Гнилью и сыростью оттуда тянуло. Не Ведьмой.
— Она не любит мокрое, — сказал Марк. — Что она тогда здесь делала?
Мокрое Ведьме вредило. Ведьма была механизмом.
— Мы не узнаем, — Дэн кратко ответил.
Ветер шевелил обрывки и обёртки, какие-то линялые тряпочки, и яркое среди этой серости бросилось в глаза — мазком. В углу на каменном полу валялась маленькая розовая лента. Дэн поднял её и потёр большим пальцем. Конфетный цвет пробудил вдруг картинку, резкостью проявления похожую на удар: круглые блестящие леденцы в своей ладони, которые щедро сыпнул из коробочки отец. Лента змеилась из детства. Или сама была детством.
— Виго, старый безумец, коллекционирует мусор, — заметил Марк. — Ты решил тоже? Да брось!
Автобус мог похвастаться парой целых окон. Трещины лежали на них паутиной, и лежала под шестым — справа — сидением коробка. Марк вытащил её, повозившись, открыл. Он забрал оттуда металлическую трубку фонаря.
— Мой уже садится.
Панель беспилота темнела угасшими мониторами. Автобус ехал тогда к остановке, где его ждали люди. Самостоятельная, умная машина — как Ведьма. Дэн совсем не помнил, чтобы на таком катался, не помнил прежнего людского быта вообще. Лишь конфеты.
— Есть будешь? — Марк достал из коробки две банки.
— Не хочется.
Марк вскрыл одну, принюхался, поискал по рюкзачным карманам завёрнутую в целлофан ложку, потом стал жевать, раздражающе довольный этим старым армейским пайком, кашей из непонятной крупы и кусочками жилистого мяса. Передатчик мигнул.
— И всё-таки, — Марк пробубнил с набитым ртом. — Август не был тебе другом. Ты же его ненавидел.
— Не отрицаю.
— Тогда зачем?
— У меня в этом свой интерес. Хочу понять, почему она осталась после катастрофы.
— Зачем? — опять спросил Марк.
— Никто из нас не будет жить вечно, — Дэн посмотрел на свои руки. — Тогда это тоже все знали. Но создали механизм. Через него стремились к вечности — люди.
— И где они теперь? — бесхитростно спросил Марк.
— Кляксы на стенах. Вот где они, эти люди!
— Ну, ну, — Марк поднял ложку. — Не кипятись, приятель! Что на тебя нашло? Успокойся... Поешь-ка лучше. В секторах дальше нет наших припасов.
— Я в курсе, — буркнул Дэн.
Пожав плечами, Марк зашкрябал ложкой по дну.
Холодные здания высились. В одном из них когда-то, должно быть, жил Виго. Старик с кудлатой седой бородой и отчаянным нежеланием признавать мёртвый мир. Виго прятался в том, за что мог зацепиться. В закопчённых, потерявших части тела статуэтках, половинках тонких хрупких чашек, гибких, но мутных и молчаливых дисплеях общительной некогда техники. В цепочках, серёжках, подвесках, перчатках, ботинках, снятых дверных ручках, мягких игрушках. Самонадеянный, едкий гордец Август дружил с ним. Это было странно. Перед последней вылазкой в город он, говорят, долго с Виго болтал. Может, искал что-то для старика — а тут Ведьма.
— Прошлое нынче ресурс, — доев свою кашу, сказал важно Марк.
Синтетическая кожа с мышцами сгорели — только валялся костяк. Родич Ведьмы, должно быть. Искусственное создание. Нити сухожилий прикипели к тусклому железу. Ничего в нём не было трагичного, ничего пугающего. Не боятся же добытчики, приходящие за ресурсом-прошлым, корпусов автомобилей и автобусов.
Родича вдавило в мешанину серого бетона и стекла.
— Схватило ударной волной, а затем отшвырнуло, — произнёс Марк. — Силища — ух. Классный был взрыв. А высотки стоят себе, только оплавились. Строили тогда на совесть. Молодцы... Жаль, я не успел. Родился после.
— Сколько повторять: я этот взрыв не видел. Я не знаю.
— Ты был малявкой. Дитём. Да-да-да.
— И хорошо, что был. Прекрасно, — сказав, Дэн ощутил досаду.
Она уколола иголочкой и замерла в груди комком: детским видением не осознать масштаб краха, не взвесить потери и не оценить. Лежали сладкие леденцы на ладони. Теперь их нет. Хотя периодически пластмассовые банки с подобным содержимым и находятся. Запылённые сплошь упаковки. Конфеты в них слиплись и раскрошились. Дэн снова посмотрел на Ведьминого родича. Ходили же среди людей такие...
— Вписался в пейзаж, — сказал Марк.
Внезапно захотелось тому врезать.
Дэн, кажется, солгал себе, когда глядел на родича: от взрытого кусками асфальта под ногами и до эпицентра — всюду была жуть. Она застыла, окаменела со временем: пожар ушёл, и боль, и крики. Балки торчали клыками. Глазницы окон мрачнели. Здесь горожан ещё не выжигало пятнами — но убивало, наверное, так же успешно. И, соблюдая человеческие ритуалы, умерших потом предавали земле. Только не этих, конечно, железных, сломавшихся.
Обслуживавшую человечество технику.
Второй железный родич распластался посреди усыпанного обломками газона. Округлый стальной череп повернуло вбок. И где-то там микропроцессоры, запрятанные под съёмными пластинами, являли мозг: единый орган из многих составляющих. Шины процессоров передавали сигналы. Искусственное существо слушалось: наливало человеку чай, рекламировало выпущенный для человека товар, развлекало человеческих детей, на потеху человеку дралось. Так себе вечность. Может, выключение-смерть оказалось для них облегчением. Впрочем, не сигналов — нет и ощущения себя. Все процессоры тоже расплавились.
— Ведьма мстит за родичей, — подумал Дэн вслух.
Беззаботный до этого Марк фыркнул. Вздрогнул.
В глубине квартала располагался детский магазин. Раздолье для старого Виго: набрать, исходя восторженной слюной, представленных на полках глупоглазых кукол. Рассадить их вокруг круглых столиков, давно потерявших манящую трехмерную проекцию тарелочек с едой. И поиграть в «пришли гости». Дэн с Марком тоже могли бы считаться гостями — в этом сумрачном склепе улыбчивых, сверх меры радушных болванчиков.
Только их не приглашали. Они вдвоём — вторглись.
— Меня, честно сказать, всякие куклы такие немного... кхм, напрягают, — Марк поведал полушёпотом и осмотрелся. — И нет, они не страшные. Просто как будто кого-то здесь ждут.
— Ну вот, мы пришли, — сказал Дэн.
— Напомни тогда заодно — с какой целью?
Дэн вынул из кармана ленточку.
— Слишком мала для детали в одежде человека, — объяснил он. — Ну, а для куклы — как раз.
Марк недоверчиво, тихо ворчал. Он брёл позади, ловя лучом фонарика полки, танцующую в сумраке пыль, свисающие с потолка лохмотья, потом чихнул пару раз и, кажется, успокоился. Куклы таращились, щерились: запорошённые серостью принцессы без своего королевства, потерявшие прозвания и имена супергерои. Полицейский, художница, изобретатель, учительница. Некоторых кукол прятали от мира пластиковые упаковки. Те, что были внутри, сохранили целостность и цвет. На одежде других расползалась гнилостная плесень. Лица розовели, белели, желтели, чернели, прорезались трещинами, шелушились — и ошметки эти, лживая, как у Ведьминых родичей, кожа, облезали, словно говоря, что конец мира делает с человеком. Дэн заметил в отблесках на пластике размазанные пятна отражения. Все они, выживающие кое-как среди разрухи оставшиеся, потеряли форму, бесконечно далеки от прежних творцов и мечтателей. Но виноваты ли: те же сами домечтались, дотворили.
Почему, однако, кукла, почему он ищет куклу? С чего взял это?
Ленточка в собственных грубых, запачканных, с ссадинами пальцах смотрелась совсем неуместно.
...нет, было нормальным держать красивые, лёгкие, созданные для самого лучшего периода жизни вещи: прижатая загорелым маленьким локтем, плюшевая серая игрушка-кошка, починяясь простенькой программе, вращала остроухой головой и жмурилась. Хозяйка поправила кошке кокетливый яркий бант. Взрослый, отвечающий за хозяйку и кошку, что-то сказал. Отец Дэна подтолкнул того вперёд. Не стесняйся, ну, давай, смелей же, парень...
Дэн моргнул.
— Глянь! — громко удивился Марк из-за спины.
Дэн искал нарядное и розовое — но увидел под бесстрастным светом фонаря чёрные волосы, алый наряд. Аппарат моментальной печати нескольких смелых добытчиков запечатлел это — издалека. Спятивший бродячий механизм класса «И-Ди».
«Повышенная опасность».
Миниатюрная Ведьма глядела на него через пластик. Ещё одна кукла с профессией.
В надёжных и добрых руках покоился игрушечный карапуз.
Она объявилась кошмарным пятном, перекрыв наружный тусклый свет, подставилась под лучи фонарей — так, чтобы нарушители видели. Взревела слетевшим речевым синтезатором: храп, клокотание, лязг, раздробленные на отдельные звуки слова. Марк завопил. Он тянул винтовку с плеча слишком долго. Старое цевьё, перемотанное ремнём, видел Дэн. Старая куртка с заплатами на локтях. Старые куклы посыпались, когда Ведьма прыгнула, притёршись к одной полке.
«Нужно было оставить. Давно оставить всё старое. Город и его наследие», — эта мысль грозила быть последней.
Чудовищная хищная лапа, в которую скрючилась поддельно-женская, изящно-тонкая рука, отшвырнула Марка, как пустую банку.
Холодные пальцы сомкнулись на горле, вздёрнув Дэна по шершавой стене. Глаз, радужка которого съехала кольцами диафрагмы, горел. Он обещал Дэну кару за ленточку, которую Дэн украл, подло и нагло присвоил, но был вместе с тем удивительно, конфетной памятью знакомым. Свет зрачка, где прятался чувствительный фотоэлемент. «Держи, — сказал отец. — А теперь поделись со своей новой подругой. Если её няня разрешит». Няня, проанализировав горсть леденцов синим взглядом, кивнула. «Не содержит аллергенов, — ответила она мелодично. — Употребление допустимо». Дэн смотрел на девочку — курносую, с абсолютно волшебной сияющей золотистой косой, которую девочка, словно зная её магнетическую силу, перебросила через плечо. Отец подтолкнул его вперёд. Плюшевая кошка с бантом крутила головой и жмурилась. Разве можно оставить, презрев те крохотные, трогательные обломки — своё мимолётное счастье...
— Не... содержит, — прохрипел Дэн, трепыхаясь. — Ал... лергенов. К-конфеты.
Красный жар, застлавший всё перед глазами, смёл девочку с косой и плюшевую кошку.
Оно тогда случилось ровно так: на город пал огонь. Удар стихии искалечил вторую неподвижно висящую руку. Оставил, взрезав алую ткань обгорелыми дырами, шрамы на грудине Ведьмы — там просматривались рёбра, просто металлические дуги, за которыми не было сердца, не было и не могло быть. Ведьма скалилась. В нутре её громко потрескивало. Поднималась и правда кислотная, едкая какая-то вонь — Дэн, умирая, отправлялся не к свету, а в смрад. Он чувствовал ещё отчетливое сострадание. Ты лишилась её, мне жаль... Затем Дэн потерял опору — убивающую хватку пальцев, рухнул. Он кашлял и дёргался на грязном полу, а Ведьма, кажется, смотрела, как он корчится у ног, смотрела и не видела. Сигналы, определением которым подошло бы «память», «горе», «боль», «любовь», неслись по жёлтым ниточкам в искусственном мозгу. Дэн не выпустил ленточку. Ведьма должна была её отобрать. Груда коробок просыпалась с верхних полок: оттуда сырыми комками разноцветного плюша вывалились подчинявшиеся много лет назад простенькой программе кошки. На шеях у них были ленты-банты. Марк поднимался у Ведьмы за спиной. Дэн знал, что случится, но не мог крикнуть, только сипел.
— Де... чччч-к, — проскрипела Ведьма. — Моя де... чччч-к. Где?
Марк стал стрелять.
Дыр на алом здорово прибавилось. Пули легли будто веером, на вылете уйдя в стену, и Дэн, нетвёрдо стоя, стряхивал с себя седое крошево. Марк с пугливым восторгом катнул Ведьму за плечо, переваливая лицом вниз. Затылок ей разворотило. И оттуда не дымило, не искрило, лишь зияло паутинно-скрученное, чужеродное. Марк присвистнул и хохотнул. Опьяняющее облегчение, даже гордость: победил.
— Вот и кончилась Ведьма! Рехнувшаяся машина...
Марк — полный дурак.
— Человек.
Вырвавшись из стылого, страшного бетонного склепа, из дурного сломанного мира, бежала по зелёной траве, оплетающей лодыжки, девочка. Черноволосая няня в красивом алом платье могла бы пожурить воспитанницу. Трава в росе, носки промокнут — но вместо этого распахнула навстречу объятия. Девочка упала в них и затараторила. Белки живут в большом дупле дуба, и полно земляники, и летают бабочки, и мы с Плюшей посадили здесь розы, а где ты была? Где ты была? Няня улыбалась. Она не обиделась на людей. Девочка, взяв её за добрую надёжную ладонь, потянула дальше, где сияло белое, слепящее, и мог действительно расти огромный дуб. Мальчик, сжимающий горсть леденцов, помахал им вслед — и ушёл.
— А? — Марк переспросил.
— Убери свои руки.
Не поняв, тот всё же послушался.