Вторая жизнь Павла

Павел

«Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Эту фразу любил повторять мой студенческий приятель Саня. У него, в целом, было много таких присказок. Эту он часто использовал именно по отношению ко мне, и в его устах она имела безусловно осуждающий оттенок. Если честно, я с ней никогда не спорил и даже немного гордился. Всю свою жизнь я действительно не курил и практически не пил, если не считать обязательного новогоднего фужера шампанского и празднования моего двадцатилетия (там одним фужером не обошлось - Саня мной гордился). Да, одновременно с этим я не был слишком ярым поборником здорового питания (не понимаю, как это возможно в мире, где существуют бургеры) и активного занятия спортом (хотя лет десять и оплачивал членство в спорт-клубе), но планировал прожить до первой реновации лет семьдесят пять, не меньше.

Поймите меня правильно, в отличие от многих я не воспринимаю реновацию, как гарантию вечной жизни и индульгенцию на беспрепятственное саморазрушение. Во-первых, свободно можно осуществлять только три реновации. Дальше нужны специальные правительственные разрешения. А для этого ты должен быть особо ценен для своей родины, как, например, наш «вечный» олимпийский чемпион Гореславский, профессор Дубин, любовница президента Афанасьева (по слухам) или магнат Игнатенко (родина всегда ценила своих богатых граждан). Я считаю себя хорошим, даже очень хорошим бухгалтером, но будем честны – страна без меня не пропадет. Во-вторых, даже три доступные реновации стоят очень больших денег. Причем цена от первой до третьей подскакивает в четыре раза без учета инфляции. Не каждый сегодня может себе позволить такую роскошь, как новую жизнь. В-третьих, если ты умрешь, то извини, реновация тебе не поможет. Так и мрут в пьяных авариях люди, уверенные, что у них в запасе сотни лет. Или взять моего отца. Планировали с мамой вдвоем в семьдесят пять пойти на первую реновацию, денег даже скопили, медицинский центр выбрали. Папа уже и подшучивал, что скоро опять будет меня в армрестлинг побеждать. Не сложилось. За пару лет до выбранной даты он вышел зимой на улицу, поскользнулся, упал и покинул мир живых. Мама не стала ждать семидесяти пяти и провела реновацию уже через пол года. Теперь она выглядит не сильно старше своего внука. Но все к этому привыкли. А вот привыкнуть с тому, что у нее теперь новый муж, оказалось сложнее.

В общем, я берег свою жизнь, как мог, планируя прибегнуть к экстренным мерам как можно позже. Так выходило и пожить подольше, и для кармана полегче. Да и страшно, кого я обманываю. Когда с родителями ходил на их подготовку к реновации, доктор вроде все понятно объяснил. Берут ваш биоматериал и клонируют. Возраст клона выбираете сами, но чаще всего берут в районе восемнадцати-двадцати лет. Повторное прохождение подростковых прыщей мало кого привлекает. Затем из вашего старого дряхлого тела достают ваше сознание со всей памятью, привычками, опытом, знаниями и загружают в обновленное тело. У меня многие друзья и знакомые проходили эту процедуру и все рассказывали одно и то же: ложишься на стол стариком, засыпаешь, просыпаешься снова молодым. Побочный эффект только один – после очень хочется секса. Но когда ты резко превращаешься из дряхлого пенсионера в полнокровного молодого человека – это неудивительно.

Как еще любил говорить наш философ из народа Саня: «Человек предполагает, а Бог располагает». Я предполагал, что спокойно доживу до семидесяти пяти, а некий Бог решил, что неоперабельная опухоль мозга в сорок пять мне подходит больше. Именно поэтому моя первая реновация была экстренно приближена. Причем не только моя, но и моей жены Светы, которая категорически отказалась оставаться сорокалетней при двадцатилетнем муже (процент разводов пар после реновации только одного из супругов составляет восемьдесят два процента). Так я оказался в Медицинском центре «Охра» у доктора Князевой. Подготовительный этап занял пол года. И вот настал тот самый день. Сегодня у меня появится новый день рождения.

Сопровождать меня на первую реновацию отправилась вся семья – мама, Света и сын Игорь. В кабинете нас уже ожидала доктор Князева и ее помощник (не то Ренат, не то Марат). Еще раз пошагово рассказав нам всем процедуру, доктор оставила моих домашних в комнате ожидания, а я отправился с ней в операционную. За полгода в центре успели полностью подготовить мое новое клонированное тело и настроить аппаратуру на особенности моих мозговых волн для переноса сознания. Ведь это только кажется, что «перенос» — это элементарно: вытащил из одной емкости и вставил в другую. На самом деле это крайне тонкая и сложная процедура. В мировой практике известны случаи, когда из-за ошибок при переносе люди выборочно забывали целые годы своей жизни или отдельных людей. Бывали и летальные исходы. К счастью, это было давно и в странах, скажем так, третьего мира. В России такие казусы зафиксированы не были. А еще, за эти пол года я привык к доктору Князевой. Так вышло, что мне выпало попасть к ней сразу после ее третьей реновации. Поэтому на первой встрече передо мной стоял доктор с практическим опытом более ста пятидесяти лет, имеющий огромное количество грамот и благодарностей, заведующий кафедры в Медицинском университете и с внешностью двадцатилетней блондинки с упругой грудью третьего размера, сочными алыми губами. Как я говорил, в наше время все привыкли, что внешность обманчива. Вот наш президент – двадцатисемилетний парень, а избирают его уже на восемнадцатый срок. Но все же образ Анны Петровны Князевой был максимально далек от образа человека, которому я бы хотел доверить свою реновацию. Благо, за эти пол года я полностью изменил свое мнение на ее счет в лучшую сторону и, ступая сегодня по коридору в операционную, у меня не было ни капли сомнений в ее профессионализме и итоговом успехе всей процедуры.

Зашли в операционную. Белая комната с двумя койками. Одна – пустая, для меня. Вторая – тоже для меня. Более того, я на ней уже лежу. Клон, вернее будущий я, интеллигентно прикрыт простыней. Из-под нее тянутся провода к устройству для переноса сознания. Будучи бухгалтером, описать его мне очень сложно, хотя доктор неоднократно объясняла мне принцип действия этого чуда техники. Если коротко – огромное количество кнопок, тумблеров, лампочек и пять мониторов. Еще раз смотрю на Князеву, чтобы убедиться – она понимает, как пользоваться этой штукой лучше, чем я. В ее глазах вижу себя перед подготовкой годового отчета - придется попотеть, но все точно получится, не впервой. Успокоенный ложусь на свободную койку. Марат (или Ренат?) вставляет мне катетер и уже через секунду я засыпаю.

Просыпаюсь не мгновенно. Вначале понимаю, что я это я. Но тело не ощущается, глаза не видят и вокруг полнейшая тишина. Первым вроде приходит слух. Сквозь белый шум мне мерещится голос Анны Петровны, она говорит: «Скорее коли его». Не успеваю испугаться, как постепенно приходит ощущение пальцев. Пробую пошевелить. Вроде получается. Ощущение своего тела медленно растекается по мне. Доходит очередь до век – открываю их. Первое увиденное после нового рождения – лампа на потолке. Банально. Когда буду рассказывать эту историю на работе, нужно будет придумать что-нибудь интересное. Чего бы такого нетривиального я бы мог увидеть в операционном зале? Но вот передо мной возникает лицо Князевой и мне не нравится ее выражение. С таким лицом она могла бы сказать: «Все прошло хорошо, но мы немного ошиблись и теперь вы ёж. Примите наши извинения и пятнадцатипроцентную скидку на вторую реновацию. В более молодую версию ежа».

- Все прошло хорошо? – впервые размыкаю уста и слышу одновременное и свой и чей-то чужой голос.

- Павел Андреевич, операция прошла по плану. Позвольте поздравить вас с первой реновацией. Нам безусловно в ближайшие дни нужно будет сделать ряд тестов, но предварительные показатели подтверждают, что все прошло успешно.

Не столько содержание ее слов, сколько твердость их произношения, успокаивают меня. Ближайшие полчаса стандартная первичная проверка. Доктор гоняет меня по вопросам моей жизни, которые для нее подготовили моя семья и мои друзья. Я с легкостью вспоминаю день рождения Светы, Игоря, двоюродного брата Артема. В моей голове полно воспоминаний про детство, школьные годы, студенчество. Я помню свою первую работу, помню первое повышение и первое увольнение. Помню свою свадьбу. А самое главное – я помню не только факты, но и свои эмоции, переживания. Я помню себя. Я знаю себя. Я это Я. Даже когда доктор спрашивает про мою поездку в Камбоджу с Андреем и Светой, я растерян всего несколько мгновений, а затем уверено отвечаю: «Я никогда не был в Камбодже». Судя по Князевой, ответы ее полностью удовлетворили. Однако, я никак не могу прогнать от себя ощущение, что она несколько взволнована, что ей как будто неудобно здесь со мной находиться. Затем я впервые встаю на свои ноги, делаю первые шаги и подхожу к зеркалу. В отражении вижу себя. Не клона, а именно себя, каким я был в тот самый день, когда первый и последний раз напился до беспамятства. Возможно, сегодня можно повторить?

После нескольких физических тестов мне предлагают покинуть операционную и перейти в палату последующего наблюдения. Но как только дверь открывается из-за нее влетает вся моя семья. Доктор прикрикивает на нас, чтобы все вышли из операционной, но Света и Игорь слишком перевозбуждены – они впервые видят нового мужа и отца. В итоге начинается галдеж, объятия, смех и немного слез. Я с Анной Петровной подталкиваю всех к выходу.

Уже в дверях неожиданно разворачиваюсь и смотрю на себя. На прежнего себя. Странное ощущение. Вот лежит человек, которого я на протяжении сорока пяти лет знал лучше всех, кто был моим самым близким другом. Хотя стоп, что я говорю? Этот человек и сейчас со мной – это Я. А на койке лежит моя старая одежда. Спасибо ей за службу, но я выношу из этой комнаты главное – себя.

- Скажите, а что будет с папиным старым телом? – спрашивает Игорь.

Мне показалось, что вопрос немного смутил Князеву, хотя на этот и правда интересный вопрос она спокойно ответила мне еще на нашей первой встрече.

- Все полученные при реновации тела остаются в медицинских учреждениях и используются для помощи больным. Папиного сознания в этом человеческом футляре уже нет, но оно еще вполне функционирует и может быть донором. Ты же знаешь, Игорь, насколько дорого клонировать отдельные органы, не всем это по карману. Я все верно сказала, Анна Петровна? – из уст моей двадцатитрехлетней мамы этот вопрос кажется как ответ учителю на уроке. При условии, что и учителю не более двадцати.

Мы, наконец-то, выходим из операционной. Семнадцатое ноября – мой второй день рождения.

 

Дамир

Телефон начинает вибрировать и на нем высвечивается надпись «Костя Бро». Я не отвечаю, но и не сбрасываю. Прости Костя, настроения совсем нет. Странно. Вечер субботы, а у меня нет настроения встретиться с друзьями и устроить классический рейд по барам с танцами, горящими шотами и постоянными приколами. Хотя еще недавно, я бы уже сам звонил Косте и инициировал такой вечерний план.

Теперь не хочу. А хочу просто сидеть на кухне и думать о ней. На самом деле не так: хочу быть с ней, но поскольку это стало невозможным, то хотя бы быть с ней в своих мыслях.

Год назад мне невероятно повезло – меня, только получившего диплом, взяла на работу в качестве своего помощника сама Анна Петровна Князева. Она без преувеличения одна из лучших в своем деле, а уж в нашем Уральском регионе – точно лучшая. Об этом говорят все в сфере биореновации. Я же убедился в этом лично, когда она преподавала нам на четвертом курсе. И вот я отмечен высокой оценкой по итогу семестра. Вот я уже прохожу преддипломную практику в Медицинском центре «Охра». Вот, по итогам практики, мне предлагают постоянное место ее помощника.

Последующий год был прекрасен, хотя и неоднороден. Первые полгода я чувствовал себя джедаем-подаваном при магистре Йоде. Как я сказал, Анна Петровна была потрясающим педагогом и в Университете, а на работе стала для меня настоящим наставником. Я искренне восхищался ей. Она объясняла мне все тонкости реновации, делилась своим уникальным опытом. Мы часто задерживались после работы и обсуждали медицину, науку и многое другое. Оказалось, что кроме всего прочего, она удивительно интересный собеседник не только по вопросам, связанным с нашей работой и медициной. Это восьмидесятилетняя (на самом деле двухсотлетняя) милая старушка действительно заняла значительное место в моем сердце. Однажды, у нас произошел такой разговор.

- Анна Петровна, а кто вам будет делать третью реновацию – Сидоренко или Мамутова? Я к тому, что если Сидоренко, можно я буду его помощником на процедуре? Ведь у него нет своего постоянного, —спросил я.

Она смотрела отрешенно в стену напротив и медленно произнесла:

- Вы знаете, Дамир, я решила не делать третью реновацию. Полагаю, двести семнадцать лет вполне достаточный срок для жизни. Если честно, я уже не помню имена всех правнуков. Тем более, что разница между реновацией и смертью не слишком велика...

Я не знал, что ответить. Не понимал, серьезно ли она. Да, есть движение естественников, которые проповедуют отказ от реновации, но Анна Петровна сама неоднократно сравнивала их с приматами.

- Анна Петровна, а как же ваша дело? Ваша работа? Вы же уже помогли стольким людям обрести новую жизнь и стольким еще можете помочь. Неужто хотите оставить все на Сидоренко, Мамутову или Филиппенко? – сказано было искренне, но скорее для порядка. В положении и возрасте Анны Петровны такие решения принимаются явно не под влиянием лести какого-то сопляка.

Однако, она вначале задумалась, затем глубоко вздохнула и повернувшись ко мне произнесла:

- Ваша правда, Дамир Маратович. С возрастом человек становится более эгоистичным. Но мы же не будем как все, правда?

После того вечера она одним днем ушла в двухнедельный отпуск, а потом сразу отправилась в Москву на реновацию к своей первой и любимой ученице, а ныне столичной звезде – Людмиле Назаровой. Поскольку эта реновация для нее была не первой, подготовка заняла меньше месяца. Придя на работу уже через два месяца я увидел, что ее кабинет открыт.

Ну а дальше... Я терпеть не могу банальности. Все эти книги, фильмы про любовь с первого взгляда, про глаза, подобные двум озерам, про шелк волос и так далее. Но честно, когда я вошел к ней поприветствовать и увидел ее, то сразу понял, что пропал. Мой магистр Йода стал принцессой Леей.

Всю неделю мы работали как и прежде. Несмотря на реновацию, это была все таже Анна Петровна Князева – отличный специалист, мой наставник, приятнейший человек. Но только в теле двадцатилетней девушки, красивее которой я не встречал никого на свете. Наверно, она должна была занять место золотого стандарта, эталона в моем сердце, остаться светлым ангелом, который летает высоко в небе и его красотой можно любоваться только с земли. Но судьба распорядилась иначе. Уже в ближайшую пятницу вся молодая часть нашего коллектива (молодая телом, а не цифрами в паспорте) отправилась в ближайший паб отдохнуть после тяжелой недели. Аня впервые на моей памяти пошла со всеми. Это был прекрасный вечер. Мы выпивали, смеялись, танцевали и снова смеялись, и снова выпивали. Я любовался Аней, слушал ее смех, смотрел в ее молодые глаза и именно тогда перестал ее про себя называть по имени отчеству. Затем не помню как, но мы оказались в кабинке туалета. Мой ангел стоял напротив, тяжело и глубоко дышал, смотрел на меня расширенными зрачками. Через мгновение ее губы впились в мои губы, а руки обхватили за шею. Дальше все как в тумане. И я не про вечер, а про следующие пол года. Видит Бог, я бы прожил в этом тумане всю оставшуюся жизнь, включая три реновации.

Мы продолжали ходить на работу, готовить пациентов к операциям и проводить их. Мы обсуждали показатели волн их головного мозга, следили за ростом клонов, успокаивали семьи пациентов и их самих. Аня была все та же – доктор Князева во всем своем профессиональном блеске. Она продолжала учить меня и поддерживать. Но иногда, она приезжала ко мне домой или просто приглашала в свой кабинет, запирала дверь и снимала с себя халат. После были лучшие минуты в моей жизни.

Мы не говорили о наших отношениях. Я боялся даже подумать об этом разговоре, чтобы все не разрушить. Но со временем мне стало казаться, что именно этого она от и ждет от меня. Ждет, что я покажу себя мужчиной, что сам сделаю первый шаг к ней на встречу и наконец скажу ей о своих настоящих чувствах. Решение было принято – в следующий раз, когда мы будем вместе, я обнажу перед ней не только тело, но и душу.

Следующего раза не было две недели. Она не приезжала ко мне, а к себе в кабинет вызывала только по делу. Наши отношения никак не изменились, кроме того, что из них полностью пропал секс. Когда я уже был готов сам с ней заговорить о своих чувствах - появился он. Статный мужчина с темными, как воронье крыло, волосами подвез ее на работу. Она его поцеловала. Затем этот мужчина появился у нас на работе и повел ее на обед. Я, скрипя зубами, отметил, что он выше меня на целую голову. Мужчина мелькал в радиусе Ани, и я узнал его имя – Анатолий. Наконец, при планировании операций на следующий месяц она сказала:

- Так, с двадцатое по двадцать девятое ничего не ставим, мы с Толей поедем кататься на лыжах в Андорру. Так что, Дамир, советую вам на эти даты тоже взять отпуск.

Я молчал. Внутри что-то ломалось, как будто в мясорубку кинули кости и теперь они через силу хрустят и измельчаются. Надеясь, что это умирает моя любовь, я попрощался и ушел домой.

И вот, проведя всю субботу у себя на кухне, я обнаружил, что моя любовь, хоть и перемолотая в мясорубке, все еще жива. Я сидел, страдал, в голове мелькал калейдоскоп из воспоминаний и возможных сценариев будущего. Наконец, пришло осознание полной опустошенности, а за ним, о чудо, единственное правильное решение. Нужно просто поговорить с ней, сказать все, что накипело и будь что будет. Если что, просто уволюсь, не буду ее видеть и исцелюсь. Но поговорить – обязательно, иначе это сожжет меня изнутри.

Все воскресенье я репетировал свою речь, моделировал свои фразы, ее возможные ответы и раз за разом понимал, что такие выступления не делаются по бумажке. Как назло, в понедельник я опоздал на работу и мой план серьезного разговора за утренним кофе провалился. Я зашел к ней в кабинет буквально за минуту до первого утреннего пациента Петра (или Павла?) Пушилина, которому предстояла сегодня первая реновация. Нужно успокоиться – на процедуру уйдет вся первая половина дня, поговорю с ней в обед.

Дальше включился автопилот. Аня еще раз рассказала пациенту последовательность действий (все-таки Павлу), и мы отправились в операционную. Там все по инструкции: я вставил ему катетер и погрузил в контролируемую кому. Затем мы начали процесс переноса его сознания в новое тело. Тишина, слышна только мерная работа аппаратуры. Аня знала свое дело и выполняло его четко и точно. Я был рядом и выполнял свою часть работы, меньшую, но тоже важную.

Неожиданно для самого себя, осуществляя последовательный набор необходимых действия, я разрезал эту стерильную тишину операционной:

- Аня, я люблю тебя.

Она молчала, продолжала пристально смотреть в монитор и регулировать контрольные датчики.

- Аня, я люблю тебя и хочу быть с тобой, - услышал я свой, но такой чужой голос.

Она помолчала еще пол минуты и ответила, не отрывая взгляда от монитора:

- Дамир, мы в данную минуту заняты переносом сознания человека. Момент, прямо скажем, не подходящий. Она помолчала еще и все же продолжила, - я надеялась ты понимал, что это просто эффект от реновации. Когда последние тридцать лет живешь без телесной близости и даже не хочешь ее, возвращение в свое же двадцатилетнее тело всегда приводит к гипервыбросу гормонов. Мы это разбирали на лекциях в Университете. Учитывая твой, ваш реальный молодой возраст, я полагала, что вы это тоже рассматриваете, как... как некую кардиотренировку. Мне жаль, что вы восприняли это по-другому. Живешь несколько сотен лет, а людей все равно не понимаешь... Давайте закроем эту тему и повысьте новому телу уровень кармолина.

Я сделал, что она сказала и повысил уровень кармолина у клона. При этом чувствовал себя идиотом. Предполагал ли я такую реакцию? Да. Готовился ли я сказать ей что-то на это? Безусловно. И что по факту? «Я люблю тебя, Аня» и молчание на ее жесткий, но справедливый отказ.

- Черт побери, Дамир, вы забыли вколоть исходному пациенту триопсин?! – услышал я даже не крик, а рев Анны Петровны, который вернул меня в операционную из своих печальных мыслей.

О боже, и правда, я отвлекся и забыл ввести ему этот препарат, а теперь уже поздно. С ужасом бросил взгляд на мониторы. К счастью, все показатели были в норме, перенос уже закончился и прошел успешно. Новое тело постепенно включалось. Странно, нас учили, что без триопсина реновация просто не произойдет...

Не успел я спросить как такое возможно, как услышал:

- Скорее коли его, - доктор кивнула на экстренный шприц у подголовья койки исходного пациента.

В нем содержался специальный раствор, необходимый в случае, когда у исходного тела начинались конвульсии. Явно не наш случай. Тем более, это всего лишь старое тело, пустой сосуд без содержимого. Но я послушно выполнил ее распоряжение.

Новый Павел Пушилин начал приходить в себя. Анна Петровна придвинулась ко мне вплотную и процедила тихим устрашающим шепотом: «Пошел вон». Ничего не понимая и не смея ей перечить я поспешил выйти из операционной. Последнее, что я услышал, это как пациент из нового тела спросил: «Все прошло хорошо?».

 

Павел

Просыпаюсь не мгновенно. Вначале понимаю, что я это я. Но тело не ощущается, глаза не видят и вокруг полнейшая тишина. Первым вроде приходит слух. Сквозь белый шум мне мерещится голос Анны Петровны, она говорит: «Скорее коли его». Вроде чувствую укол в шею, или мне кажется?

Дальше мое тело и сознание действуют явно в разнобой. Сознание и слух окончательно выходят из спячки. Я это Я. Уже неплохо, что жив. Слух также вернулся полностью – слышу шум аппаратуры и шаги возле меня. При этом, тело не чувствуется, а это значит, что и сказать что-либо или открыть глаза я не могу. Почему-то не волнуюсь. Ведь реновация — это рутинная процедура, верно?

Вдруг слышу голос. Самый страшный голос, который человек может услышать – собственный голос вживую, не на записи. Кто-то моим голосом спрашивает: «Все прошло хорошо?». На этот вопрос отвечает доктор Князева: «Павел Андреевич, операция прошла по плану. Позвольте поздравить вас с первой реновацией».

Ничего не понимаю, хочу кричать, вскочить, схватить доктора и трясти ее, пока она не объяснит, что здесь, черт возьми, происходит! Вместо этого я продолжаю лежать в темноте своего сознания и остаюсь единственным слушателем собственного вопля. Вопросы и возможные объяснения наваливаются друг на друга. Сначала за всеми этим завалами я отчетливо различаю монументальную идею – все будет хорошо, иначе не может быть. Потом начинаю слушать разговор доктора и этого человека с моим голосом. Первое, что отмечаю, звук идет слева - оттуда, где лежало мое новое тело. Потом я вслушиваюсь в существо их беседы. Князева задает ему вопросы обо мне, а он знает все ответы: день рождения Игоря, первый поцелуй, цвет кружки в офисе, первый и последний раз, когда я напился до беспамятства... Та монументальная идея о счастливом исходе трескается как тончайшее стекло под стремительным натиском ледяного ветра: они думают, что этот человек и есть я. Они думают, что он — это Павел Пушилин. Они не знают, что реновация не получилась, но каким-то образом этот кусок искусственно созданной плоти получил полный доступ к знаниям обо мне. Как это произошло? Кто он? Что он хочет сделать? Все эти вопросы пролетают в моем сознании, пока их не застилает другой вопрос, вернее два: знает ли кто-нибудь, что я здесь? Что теперь со мной будет?

Вдруг приходит озарение – все будет хорошо! Я же жив, значит у меня есть пульс, бьется сердце. Не может же доктор не проверить мои показатели! Она установит, что я не умер, приведет в чувства и мы разберемся с этим самозванцем!

Но мне суждено сегодня кататься на эмоциональных качелях. Не успел я обрадоваться тому, что гарантированно буду спасен, как появляется новая идея со знаком минус. Вдруг Князева в сговоре с этим самозванцем? Вдруг она специально подселила кого-то или что-то в мое новое тело, а меня заперла здесь?

Карусель моих мыслей прерывается знакомыми звуками – это голоса моей семьи. Они обнимают и приветствуют самозванца. Света, Игорь! Это же не я! Вы самые родные люди в моей жизни, вы должны понять, что это подделка! Мама, я же твой сын! Ты выносила и родила меня, воспитала и сделала человеком. У тебя есть материнский инстинкт, ты не можешь принять этого человека за своего единственного сына! Им наверно нужно больше времени, чтобы все понять. Они выходят из кабинета, но я уверен, уже сегодня они заподозрят что-то неладное и обязательно поймут в чем дело. Что это? Шаги? Здесь кто-то остался? Доктор Князева?

 

Анна

Я выталкиваю счастливую помолодевшую семью за дверь, где их принимают медсестра и реабилитолог. Пациента отведут в отдельную палату, где через несколько дней обязательного наблюдения отправят домой жить свою новую жизнь.

За спиной у меня лежит неподвижный сорокапятилетний человек. Он не видит меня, но я почему-то не могу к нему повернуться. Все также не глядя на него, перехожу к обратной стороне кабинета и начинаю искать в шкафчиках одно средство. Его нет на привычном месте, придется потратить больше времени, чем я думала.

- Павел Андреевич, я прошу у вас прощения. Знаю, что вы слышите меня. Знаю, что мои извинения вам не нужны.

Нужного средства нет в первом шкафчике. Перехожу ко второму.

- Поверьте, такого не должно было произойти. Это все мой помощник Дамир... Хотя, наверно, и моя доля вины здесь есть. Да, безусловно есть, даже не доля, а гораздо больше. Сейчас вы должны быть со своей семьей, наслаждаться своим новым телом и своей новой жизнью, а не быть запертыми внутри этой телесной оболочки, которую Дамир, сам того не подозревая, успел в последний момент обездвижить экстренной инъекцией.

Наконец, нужное средство обнаружено. Я набираю его в шприц, поворачиваюсь к единственной занятой койке в комнате и смотрю на неподвижное лицо человека, который еще несколько часов назад жал мне руку и улыбался. Это глупо, но у меня возникает неумолимое желание поговорить с ним, хотя это будет монолог.

- Мне тоже непросто. Вы не представляете, через что мне пришлось пройти в свое время. Десятки лет хорошей жизни, блестящая карьера в авангарде современной науки, сотни и сотни благодарных пациентов. Я и сама прошла две свои реновации. А потом эта рабочая командировка в Казахстан. Не буду утомлять подробностями, но после одной успешной операции у нас внезапно очнулись оба пациента. Скажу больше, оба были настоящими, но одному было восемьдесят шесть, а другому двадцать один. Не знаю, что с ними стало. Может быть их умаслили, может быть спрятали за высоким забором, а может и закопали в прямом смысле этого слова. Скорее последнее, потому что ни о ком из тех, кто был в тот день в операционной, я больше не слышала. Меня отмазали. На тот момент доктор Князева уже была заслуженным специалистом, имела своих постоянных пациентов среди сильных мира сего, а главное, сама прошла несколько реноваций. Мне обещали, что если информация об этом инциденте через меня просочится, то свою третью сотню я буду встречать в комнате без окон. Если буду молчать, то получу заветное разрешение на неограниченное количество реноваций.

Присела на край койки, взяла его за руку. Она была теплой, но вялой. На запястье явственно прослеживался пульс.

- Зато с тех пор, вот уже более шестидесяти лет, я вхожу в тот узкий круг людей на этой планете, кто знает правду про реновацию. Ведь это классическое соприкосновение науки и обывателей. Сказали людям, что их переносят в новое тело, значит переносят. Ведь это сказали умные люди, грех им не верить. К сожалению, это не так. В секретных лабораториях по всему миру до сих пор пытаются полностью перенести сознание из одной физической оболочки в другую, но никак не выходит. А вот полностью копировать сознание и переместить в новое тело – это пожалуйста. Этот новый человек ни на секунду не будет сомневаться, что он это он, тот же старик, что ложился на соседнюю койку, но в новом молодом теле. А что касается исходного пациента, то после погружения в кому и введения триопсина он уже глаза не открывает. Быстро, безболезненно и милосердно. Небольшой нюанс касательно того, что сознание не переносится, а лишь копируется, мягко скажем не афишируется.

Я молчу несколько минут, так как впервые озвучиваю внутренний диалог, который неоднократно вела сама с собой. И вот, через шестьдесят лет, у меня появился первый слушатель, хоть и молчун.

- Убийство ли это? Да. Говорю вам об этом без всяких экивоков. Я пыталась убедить себя в обратном много лет, но не смогла. Можно переместить сознание человека хоть в сотню других людей, которые будут его точной копией, которые будут уверены в том, что они это он. Но убийство любого из них, в том числе исходника, будет убийством. Если вы снимите копию с документа и порвете оригинал, то вы в любом случаете уничтожите один документ, хоть мир и не заметит особой потери. Ведь копия полностью повторяет и заменяет оригинал, ничем его не хуже.

Снова глубоко вздыхаю.

- Я говорила себе, что если бы людям сказали правду и они сами делали бы свой выбор, умирая и возрождаясь будто феникс, то как врач, я бы не испытывала этого чувства вины. Хотя уверена, желающих пойти на процедуру стало бы намного меньше. Разве что президент не отказался бы и в таком случае – платить жизнью за власть это нормальная цена. Да и относились бы тогда к людям после реновации по-другому: лишь копии настоящих людей, но не они сами. С такими мыслями я и удалилась на покой. Размышляла, являюсь ли я той девочкой Аней Корниловой, родившейся несколько сотен лет в небольшом селе Воронежской области. Конечно, ни одной живой душе я этот секрет не выдала, но работать не могла. Четыре года была «на пенсии». И это в мои новые тридцать лет.

Наконец я перехожу к главному. К оправданию. К оправданию перед ним, перед сотнями таких как он, перед собой, перед своей совестью. Мне кажется, что если скажу слова вслух, то пойму – искренне это или самообман.

- Знаете, почему я вернулась и вот уже пятьдесят лет снова убиваю и возрождаю людей без их на то согласия? Ради них сами и ради других людей. Человек по природе своей эгоист и трус. Он лучше умрет и унесет с собой в могилу свою личность, свои знания, свой опыт, свою страсть – все то, что можно сохранить и преумножить в веках. Если дать ему выбор: умереть сегодня, но передать всего себя без остатка дальнейшим поколениям или умереть через десять лет, но забрать с собой под землю светоч своего разума, опыта и знаний, что выберет большинство? Люди только говорят, что хотят оставить после себя наследие. На самом деле главный принцип для них «после меня хоть потоп». Так что приходится идти на хитрость, чтобы спасти их. Чтобы сделать их практически бессмертными и избавить от страха и мук выбора. В конце концов, значение имеют живые, а не мертвые. И живых все устраивает.

Замолкаю. Вопреки моей надежде понять, верю ли я по-настоящему в то, что сказала, в голове и сердце все то же, что последние десятилетия – бурлящий коктейль сомнений во всем, что касается реновации.

Вставляю иглу в вену этому человеку и ввожу раствор. Не проходит и минуты, как его сердце перестает биться. Я встаю, двигаюсь к выходу и в этот момент ощущаю себя на свой настоящий возраст. Уже у двери случайно замечаю свое отражение в стекле. На меня смотрит двадцатилетняя старуха и я знаю, что когда-нибудь она точно умрет и будет жить вечно.