И это снова я
– А вы знаете толк, Яков Данилович, знаете...
Человек в форме капитана госбезопасности насмешливо смотрит на пожилого эксперта.
Яков Данилович старательно изображает смущение. На столе перед ним находится весьма приметная вещь – микроскоп, не далее как вчера конфискованный из лаборатории некоего института и до этого дня принадлежавший товарищу, который вовсе нам теперь не товарищ...
– А как же, Глеб Иванович? Экспертизы-то делать надо по высшему разряду, так ведь? Аппаратура нужна лучшая. А где ж её взять, когда враги народа по запасникам да лабораториям растащили?
– Ну-ну. Надеюсь, что экспертизы вы будете делать соответствующие.
– Не сомневайтесь, Глеб Иванович, наука, она превыше всего...
– Будьте вы любезны...
Глеб Иванович удаляется.
Лицо Якова Даниловича меняет выражение на глазах. Взгляд из добродушного делается острым, брезгливо поджимаются губы.
Вот привязался. Ладненько.
Он сосредотачивается...
«А хитёр Яков Данилович, ох, хитёр! Мародёрствует по-тихому... А почему – мародёрствует? Так ведь и надо... Что принадлежало врагам – то наше... Молодец Яков Данилович, правильно политику понимает...»
Яков Данилович, правильно понимающий политику, идёт домой привычной неспешной походкой, с которой не сбивается уже лет двести. В руках он несёт видавший виды саквояжик. Внутри аккуратненько размещён давешний микроскоп.
Нет, не надо считать Якова Даниловича и впрямь мародёром или вором. Он изымает и переправляет домой далеко не все конфискованные инструменты. Только некоторые, особо важные. К тому же, он на это имеет некоторое право – многие из них были сделаны когда-то его собственными руками. Правда, таких встречается всё меньше и меньше. Вещи, конечно, живут подольше людей, но и им выходит срок...
– Дедушка, дедушка пришёл!
– Пришёл, Яшенька, пришёл...
Яшенька на самом деле не внучок. У Якова Даниловича были две дочери, да умерли рано. И дар отцовский им не достался, а мог бы. А Яшенька – отпрыск очень боковой ветви их когда-то широко известной фамилии, по несчастной случайности осиротевший. Единственный родственник и полный тёзка. Но есть в них общая кровь, есть... Как и то, что не так давно стали называть «генами». Что очень, очень много значит.
Яков Данилович накрывает на стол, Яшенька помогает. Сахарницу тащит, вазочку с печеньем. Хорошо, что есть возможность сытно кормить мальца. Если в детстве организм здоров, потом крепче будет, что бы ни случилось. А времени мало осталось.
Выпили чаю. Яшенька что-то о своих игрушках рассказывает. А Яков Данилович чует, что пора уже, срочно – а всё никак.
«Боюсь я, что ли?»
Да, он боится. В этот раз помочь не сможет. А просто так любоваться...
Много чего повидал Яков Данилович, а даже за триста лет привыкнуть трудно.
Когда знаешь, что сработает, не так тяжко. А если нет...
Наконец он встаёт, кряхтя. Подходит к стене.
Стена как стена, обои в завитушках.
Мужчина поворачивает медное кольцо на пальце левой руки. Становится видно, что это не просто кольцо, а перстень. Металл на глазах светлеет. Мрачно сверкает чёрный камень.
Яков Данилович задумчиво глядит на камень, затем трёт его пальцем и прикладывает к глазку на обоях.
Обои сползают кольцами, как змеиная шкура. Становится видна дубовая дверь. Без замка. Но от толчка она легко открывается, и Яков Данилович входит в помещение. Поворачивает выключатель.
Здесь очень чисто. Ни пылинки, ни соринки. Стены в стеклянных полках, заставленных приборами. Некоторые – в отдельных витринах. Хозяин приходит сюда почти каждый вечер. Часто – не с пустыми руками. Новую вещь после тщательного осмотра определяет на полку. Разглядывает, красиво ли она смотрится. Затем протирает все уголки, полирует стеклянные витрины.
Когда-то здесь был магазин медицинских инструментов. Все предметы в своё время принадлежали известным врачам и учёным. Многие из них у хозяина и куплены. Но у врачей сейчас... скажем так, сложные времена. Кто-то из них вернётся за своими вещами. Кто-то – уже точно нет. Но хозяин правдами и неправдами всё это добывает. Теперь это – Хранилище. Надёжно укрытое, доступное лишь двоим. Двум Яковам.
– Дедушка, ты к приборчикам? – радуется Яшенька и вбегает вслед за дедом.
Умничка мальчик. «Приборчики» обожает, радуется больше, чем игрушкам. Ни разу ничего не разбил и не испортил. Достойная смена будет.
Яков Данилович достаёт из саквояжа микроскоп, бережно водружает его на стол. Гладит пальцами вензель «ВНИ»
– Ещё один! У нас уже много таких!
Конечно, много. Микроскоп – основной инструмент учёного, тем более, врача или биолога. И его чаще всего удаётся присвоить, как бы для лаборатории. Никто не замечает, что они быстро исчезают. Почти никто. А вот сегодня...
Яков Данилович с досадой протирает пенсне.
Иногда он приносит вещи обратно. Только те, которые уже ничем помочь не могут.
«Надо ещё что-нибудь вернуть. Чтоб видел упырь этот. Собака, близко подобрался. И к внушению весьма средне восприимчив...»
Но это потом. А сейчас...
Дальше тянуть нельзя. Яков Данилович садится за стол, берётся обеими руками за винты и склоняется к окуляру. Но смотрит вовсе не в него. Взгляд становится рассеянным.
– Дедушка, а что ты видишь?
– Сейчас, солнышко, погоди...
Глаза слепит яркий свет. Лампа направлена в лицо человека, привязанного к стулу. Почти пустая комната с бетонными стенами. Человек пытается руками в наручниках вытереть кровь с лица.
– Будешь писать, путешественник?
Кто говорит, не видно. Но сомневаться не приходится.
Человек молчит.
Удар – и он падает вместе со стулом. Лежит не двигаясь.
– Заберите, – приказывает голос.
Взгляд Якова Даниловича наливается мукой. Ноет шрам на правой руке, ох, как ноет. Два с половиной века прошло, а тело всё помнит.
Человек лежит на полу в камере.
– Ну давай, Николенька, вставай, – шепчет Яков Данилович. – Милый, не сдавайся!
Человек начинает шевелиться. Со стоном приподнимается и прислоняется к стене.
«Ох батюшки. Не помогу ведь я Николеньке. Не в моей власти. Чуть только облегчить...»
Как ожог-то старый болит!
– Дедушка... – слышит он всхлипывания.
Плачет Яшенька.
– Ты что, родной? Что, маленький?
– А за что дядю бьют? Пусть перестанут!
– Ты видишь?
Яков Данилович от изумления роняет пенсне. Хлопает рукой по столу, морщится от боли. Потом прижимает к себе мальчугана.
– Тише, тише, Яшенька. Перестанут, уже перестали...
Успокоив и уложив внука, Яков Данилович идёт обратно в Хранилище.
Вот, значит, как.
«Есть гены, есть. Существуют. Прав Николенька. Вот только не спасу я тебя. Прости».
Что же завтра забрать-то?
Он щурится и внимательно смотрит на свои экспонаты.
Вокруг некоторых заметно слабое свечение. Это значит, что владелец ещё жив. И Яков Данилович может чем-то помочь. Если не уберечь от гибели, то хотя бы уменьшить страдания.
А иногда и спасти удаётся. Вот, например, Лев Александрович. Как радовался, когда узнал, что его оборудование в целости! Шёл, чуть не приплясывал, только чашки Петри звенели. Только вот намается он ещё. И чашки его снова воровать придётся. Хорошо, не навсегда. Везучий он.
Яков Данилович тихо посмеивается.
«Парадоксы. Вот бросил Лев Александрович жену, на молодой женился. Предал, фактически. И – тем самым от ареста спас. Потому как больше не жена врага народа. И наши солдатики с пенициллином будут. А так неизвестно, куда бы повернуло».
А вот хирургический набор. Одет в футляр красной кожи с серебряной застёжкой. Лучшая нержавейка. На боку – вензель «БВМ». Очень много он крови видел. Бывший владелец спас, наверное, население небольшого городка.
Давно уже набор не светится. Но Яков Данилович не в силах с ним расстаться. Слишком хорошо знал он хозяина. Слишком больно вспоминать...
Шлёпают по полу маленькие ножки.
– Дедушка, – сонный голос. – Вот это не уноси. Там девочка...
– Какая девочка?!
Но мальчик уже снова спит, присев у дверного косяка.
Яков Данилович относит внука в кровать и возвращается.
«Какая ещё девочка?!»
Ай да Яшенька! А набор-то снова светится! Слабо, еле заметно. Сам бы не заметил, стар стал.
«Посмотрим...»
И правда, девочка. Девушка скорее, лет шестнадцать. Сидит за столом, толстенную книгу читает. Платьишко бедненькое, косички. А красавица. Приодеть бы, эх...
– Наташа, ты на часы смотришь?
Девочка нехотя сползает со стула.
– Покажи книгу.
– «Физиология нервной системы», – бросает она коротко.
– Не рано ли?
– В самый раз, – девочка забирает книгу и уходит.
«Наташенька! Хотя бы у тебя всё было хорошо...»
– Дедушка, а дядя умер, – жалобным шёпотом говорит Яшенька.
– Умер, солнышко, умер...
Яков Данилович осунулся, лицо посерело. Недавно молодцом глядел, а теперь постарел лет на двадцать.
Значит, и вправду – пора. Может быть, уже сегодня.
Звонок в дверь. Яшенька вздрагивает.
– Солнышко, я тебя прошу. Молчи и во всём меня слушайся.
Яшенька кивает. Стоит, сжавшись в углу.
Заходит Глеб Иванович. С ним – трое. Наганы в полурасстёгнутых кобурах.
– Понял я тебя, наконец, старый дьявол. Ишь ты, что умеешь, оказывается. А я-то удивляюсь – что это, как о тебе задумаюсь, начинают в голову всякие оправдания лезть да мысли хорошие.
И тут же, резко сменив тон:
– Будешь рассказывать?!
Копает, копает Глеб Иванович, угомониться не может. Куда только не совался.
«Дурак, не про тебя эта сила. Да и недолго тебе осталось изгаляться».
– Не здесь. С внуком-то проститься позволишь?
– Валяй. И собирайся.
– Иди сюда, Яшенька.
Мальчик робко подходит. Вытирает слёзы.
– Не бойся, солнышко.
Яков Данилович крепко обнимает внука. Незаметно снимает перстень и надевает мальчику на большой палец.
– Не плачь. А теперь подвинься-ка чуток!
– Что смеёшься, хрыч?
Кажется Глебу Ивановичу, или над ним смеётся новоиспечённый арестант?
– Эй... Эй, ты что?!
Странный звук-выдох:
- Ааннсооззз...
Тело Якова Ивановича сотрясает конвульсия. Трясёт и мальчика, но дед обнимает его так крепко, что трудно разобрать, кто на самом деле бьётся в судорогах.
– Ах ты...
Старик обмякает, голова его запрокидывается. Руки разжимаются, отпуская Яшеньку.
Мальчик отскакивает. Поднимает глаза на Глеба Ивановича.
Он больше не плачет.
Он больше никогда не будет плакать.
Глеб Иванович бросается к телу, трясёт его.
Трое с наганами переглядываются, переминаются с ноги на ногу.
– Сука! Сдох!
Мальчик отступает, не сводя глаз с ночных гостей.
– Змеёныш, где дед приборы хранил?!
–А я почём знаю? – неожиданно грубо отзывается Яшенька.
«Тихо, тихо. Вежливее со старшими. Привыкай, тебе десять лет».
– Топор! Дайте топор!
Крушит мебель.
– Несите лом, вскрывайте полы!
«Ну и что? Ломай, ломай. Хоть грызи».
Бьёт с размаху в стену. Сыплются кирпичи.
За стеной – сортир. Ватерклозет.
Яшенька зажимает себе рот, но тихий смешок всё равно вырывается.
– Гадёныша в детдом! – орёт Глеб Иванович.
Детприёмник.
– Имя, фамилия? – спрашивает хмурая женщина.
– Яков Данилович Борисов!
Словно выплюнул.
«Что ты? Не надо так. Она не злая, просто очень устала».
Яша поворачивает голову. В коридоре за дверью стоит девушка с косичками и внимательно на него смотрит.
– Марина Васильевна, можно, я отведу мальчика в комнату?
– Забирай, уже оформила, – женщина прячет документы в папку.
– Пойдём, я тебе всё покажу. Не волнуйся, – девушка берёт Яшу за руку и уводит по коридору.
«Хм. Когда ж в последний раз я девушку за руку держал?»
– Тебе общагу от училища давали, зачем ты этот участок погорелый выпросил?
– Мой дед тут жил. Вот, во флигеле жить можно, почти не пострадал. Отстрою постепенно.
– Смотри, как бы опять не запретили...
– Наташа! Привет!
– Ой, Яшенька! Как ты?
– В медучилище поступил. Потом – в институт, если получится. Наташа, я хочу тебе передать кое-что. Помнишь, я тебе рассказывал, что мой дед твоего знал?
– Да, а что?
– Пойдём, покажу...
Флигель почти отстроен. Дом, конечно, ещё нет. Главное, не делать ничего слишком быстро. Во избежание.
– Вот, гляди...
– Ой... Это же дедушкин!
– Мой дед сохранил...
Девушка бережно прикасается пальцами к сафьяновому футляру. Вензель блестит, как прежде.
– Яшенька...
Он отворачивается.
До сих пор не привык, что на нём нет пенсне, и нечего протирать в такие минуты.
«Очки себе заведу. Завтра же»