Миссия невыполнима
Бутман насильно усаживает меня в своё кресло и, шатаясь, хрипит:
– Шлю-у-у-хии, шлю-х-х-хо-хохх!
Откашлявшись, зависает надо мной, дыша спиртными парами.
– Вот скажи, чего им не хватает? Нет, ты скажи, скажи, разве здесь мужики перевелись? Ты хоть понимаешь, Тереш-ш-ка, что это значит?
Вскакиваю навытяжку, отчеканиваю:
– Понимаю, шеф, и не подведу.
Быстрее бы получить инструкции и исчезнуть, подальше от его мерзких излияний. Вот ведь как. Был человек – сталь, а случилась неприятность… Хотя, какая тут неприятность? Случай – катастрофа. И это слюнявое скуление: «Тере-е-ешка!» А раньше, официально: «Агент Терем, приступить к заданию!»
За десять лет службы впервые замечаю, как из него плещется коньяком беспомощность. Будто у стального Бутмана внутри извивается трусливый червяк Бутман, и наружный барственный Бутман старается вытравить коньяком внутреннего слизняка.
– Не волнуйтесь, я помню наставления и ценю, что поручаете трудные дела.
– Терем, ты мне как сын, – Бутман обмусоливает меня мокрыми губами и падает на колени. – Спаси корпорацию! Сделаю совладельцем «Грёз», только найди её, наверняка переход задумала для любовных похождений. Все они суки, как моя бывшая Матиль… – сглотнув слюну, Бутман с видимым усилием напускает на себя строгость, старается приосаниться, но хмельная рожа походит на мочёное в вине яблоко. – У пропавшей девчонки родители из властных структур. Засудят, и п…ц, на мне кончится могущество семьи.
Его осоловелые глаза норовят закатиться под веки, и, наконец-таки, мутные зенки предательски слипаются, уводя его разум от света в спячку. Без прощального реверанса тело приземляется башкой о ковёр, Бутман окончательно выпадает из руководящего процесса.
Понимаю, что сегодня указаний не будет.
***
До мелочей изучаю секретные записи наблюдений.
Муторно разматываю мотки кружевных словес, ярко упакованных алчной ватагой медиевистов в дополнительный доход «Грёзам». Услужливые переводы в льстивых красках, как кольцо у дикого быка в носу, что обманчиво внушает чувство безопасности.
Выборочно листаю сувенирные книги. В глазах рябит от хвостатых заголовков, в подражание средневековой письменности. Псевдореставраторы без сомнений заряжают в принтер литографии Паурица Фишера, художника-оформителя «Грёз».
Страницы изобилуют его картинами, похожими на кристаллические решётки богини нашей – Генетики. Туристы млеют, созерцая письмена в раскоряченных, бегущих пауками буквах, похожих на авторитетные иероглифы. Читателям «старины» кажется, что добавилось мудрости, смелости, зоркости.
Но иллюстрации Фишера чуднее, чем бредовый сон, необъяснимее метаморфоз «Грёз». Волшебные фокусы оптического обмана, каверзы зрения, где меняется строение картинного мироздания. Видения корёжат сознание, вводят в ступор зрителей. Художник будто глумится, скрывая и одновременно выпячивая обман. Дразнит, щиплет, щекочет воображение и, словно тумаками, подгоняет разум к длительному забегу размышлений.
Загадочно заполняется чернота пространства ангелами и демонами, а на следующих страницах крадутся цепочкой, держась за хвосты друг друга, крокодилы и драконы. Бесконечно играется с доверчивостью смотрящего светотень.
Кажется, что мы похожи на обитателей плоской литографии. Маленькие фигурки в раздавленном состоянии, иногда на светлом фоне, иногда на тёмном, но больше ползаем обезличенными рептилиями по кромке орнамента жизни.
Будто под гипнозом размываются границы искаженной реальности. Туристы ненасытными толпами спешат в корпорацию «Грёзы», в убежище для больного духа, где быль, боль, небыль – рядом. Кажется, вот оно счастье, рукой подать, и откликнется.
У наших добровольных лунатиков случаются фантасмагории, они обретают в «Грёзах» ощущение, как от созерцания литографии. Похожий порядок красочных тонов духовного восхождения от обыденно-тёмного к восторженно-светлому. От плоскости привычного – к объёму необычного.
Иногда думаю: а что если будет наоборот? Подозреваю, нет, уверен, что мир-то останется на месте, а нашу душу заполнит темнота без чувств и желаний.
О, сколько философских трактатов я проглотил, а суть бытия познал лишь в Грезах.
Будь они неладны, вместе с Бутманом.
Шаркаю ладонями по переплёту, обтянутому сафьяном с золотым теснением. «Старина» хорошо продаётся – на манер артефактов. Только страницы не ветхие и жёлтые, как в музеях, а белые, лощёные, новёхонькие.
***
На бешеном ходу запрыгнул я в «Грёзы», как каскадер, а хотел быть учёным, подобным пилоту, который доставляет туристов в прошлое силой разума, а не силой мышц. Трудился в лабораториях, в этих склочных отстойниках пены лжетеорий.
Всегда держался, «безумных» в своих предположениях, первооткрывателей чудодейственной квантовой механики.
Мечтал стать проводником через квантовый туннель.
Закон хаоса, подлый случай подкинула мне судьба.
Владея знаниями криптографа, истребляю человеческое в себе и туго набиваю челобайтами исходники экспонатов «Грёз». Занятие моё походит на сноровку охотника- шкуродера или шкуродела.
Мой жребий? Нет, не думаю.
«Офисное окно башни светит мне маяком, никто не будет тебя ждать, как я», – в который раз упрекает мамуля, закрывая за мной дверь.
И всё, Терем исчезает. По легенде, я – Гонсало, вернее, тело его, а мозг мой.
Привет челобитовым! В средневековой шкуре мне не впервой. Я уверен в себе, потому что знаю игру досконально. А они – ни сном ни духом.
***
Запись семейного архивариуса (дата стёрта службами наблюдения).
Несчастье пришло в благополучный замок земель Монтевильи однажды утром, когда Мозалио не могли добудиться ни ласковыми уговорами, ни шлепками. Даже холодной водой обливали, оттого лишь пришлось переодевать бессознательное тулово в сухие одежды, а болящий не проснулся.
Домашний лекарь не отходил от знатного наследника, занемогшего неизвестным недугом. Целитель пристально просматривал на свет многочисленные склянки с мочой больного. Мозалио бредил, метался и звал какую-то Люси.
– Хорошо, что благополучно почивший господин Федерико – Петри Монтевильи – не увидел, как лихорадка терзала единственного отпрыска. Как тщетно хлопотали дармоеды лекари и монахи. О боже многомилостивый, святой Франциск, святая дева Мария, спасите и защитите заблудшего раба вашего Мозалио – Федерико Монтевильи!
Кто же будет платить? Усердие моё отмечал старый господин. Говорил, бывало, – что видишь и слышишь, излагай подробно для моих потомков.
Душно, домашняя челядь набилась в спальню для прощания. Надо гнать чернь, покои просмердили вонищей от чесночной отрыжки и горохового громобоя.
Вернулся из своего поместья Гонсало. Изменился, грудь раздалась, и шея бычья, а ноги под чулками – будто толстые косы. Завалился в покои: «Радужно тут у вас!» – глаголет, как заморский звездослов. Долго смотрел на Мозалио, верно, почуял, что друг отходит, и придётся хоронить тело по духовному завещанию страдальца.
Родовые богатства тратили щедро, одаривая монашеские службы самых известных аббатств округа. Видно, не было должной ретивости в чтении псалмов за здравие скорбно уповавшего на рай старого Федерико, а теперь и сынок вот-вот преставится.
***
Запись архивариуса (дата стёрта).
Мозалио попросил пить, на радостях близкие сгрудились около постели, чуть он открыл глаза. Первой бросилась к хозяйскому сыну няня и тихо сползла у изголовья ложа на пол без чувств. Неистощимые силы любви, питающие её щуплое тело, покинули ровно в тот час, когда дьявольская напасть отступила.
Болящий помнил девицу, да так ясно, что застряла она, видать по всему, в сердце отрока и его голове. Он не понимал, да и не хотел знать ничего более того, что возжелал. Мозалио не интересовало колдовство, что использовали злые демоны. В наших краях давно замечали их тлетворное дыхание, частенько все мы чувствовали себя узниками неведомой воли, обволакивающей в кокон незаметно, с упорством паука. Юнец вспоминал каждую мелочь о своем сне, подобно заплутавшему в лесу, которому важны даже сломанная ветка и примятая трава, чтобы найти обратную дорогу. Удержать в памяти место встречи с Люси он не мог. В горьких рыданиях баловень пригрозил близким, что «обратно утонет в сонном растворе любви и счастья и никогда не вернётся в безрадостную явь, если не встретит Люси».
Очнувшаяся няня Мезида вдруг вспомнила, что бродяги, прикормленные кухаркой, болтали о блаженной чёрной вонючке, которая, якобы, знает что-то о дьяволице Люси.
– Не называй её дьяволицей, – сердито выкрикнул Мозалио и, как был, в длинном исподнем, так и соскочил с кровати. Подняв подол ночной туники, юноша сбежал вниз по винтовой лестнице и возник на кухне. Я неотступно следовал за молодым господином.
Поварята выскочили из кухни, как крысы от кота.
Кухарка Феклиста аккуратно разрезала на столе пирог, да так и застыла, очумело взирая на босоногого хозяйского отпрыска в белом балахоне, похожего на смертный призрак в саване.
– Стало быть, отошёл, – волнуясь, со сбитым дыханием в пышных грудях, попыталась перекреститься повариха.
– Где чернокожая провидица? – выдохнул в кухаркино лицо запыхавшийся отрок.
– Я не знаю, где провидица, а нищенка-чернавка спит возле кучи сухого навоза, за двором, – еле прошептала стряпуха, сильнее сжимая рукоять ножа, а лицо её скривилось, как от горького варева.
***
Провидица (творческий перевод для архива наблюдений).
По сизому вьюну дымной вони, ощутимой и видимой издали, хозяин замка заметил пирамиду, сложенную из коровьих сухих лепешек. У подножия навозной горы, в ворохе тряпья виднелась голова с прической, заплетённой улиткой, а лицо зарылось в ветошь по глаза. На приоткрытые веки присаживались мухи, запуская снующие хоботки в желтки мутных гляделок, тогда веки плотно захлопывались. Оттого глазные хлопалки-ловушки обрамляла густая бахрома прилипшей мошкары. Мозалио брезгливо зажал нос и бесцеремонно постучал по улиткообразному челу спящей. Негритянка, чуткая ко всяким неожиданностям, подняла на чужака тухлый безразличный взгляд.
– Я хозяин этого замка, – нетерпеливо прокричал ей в ухо Мозалио, будто она глухая. – Что ты знаешь о девушке Люси?
Закатившиеся желтки склер вдруг вернули на место тёмные смоляные зрачки, отчего глаза воззрились осознанно, но нищенка оставалась бессловесной. Тогда юноша схватил молчунью поперек туловища, прижав к себе. Белоснежная длинная сорочка его промокнула все нечистоты с отрепья закоченевшей бродяжки. Мозалио тащил её бережно, как святую колоду, на которой отдыхал ангел. Приволок вонючку в жарко натопленное помещение, содрал с неё блохастое тряпьё и плюхнул в мраморную ванну с водой, розоватой от ароматных трав. Вода потемнела, казалось, благородный мрамор ванны на могучих позолоченных лапах, похожих на львиные, оскорблённо рванёт в прыжке от каменного пола и выбросит недостойную купальщицу.
Пока бродяжка отмокала в благоуханной воде, приготовленной для господина, тот без стеснения уставился на её голое тело в струпьях и расчёсах. Он не испытывал отвращения, сосредоточив внимание на явных проблесках жизни в грязном сумрачном существе.
У нищенки появилось притворно обречённое выражение лица, будто её отмывают для того, чтобы потом сварить и отдать голодным обгладывать кости. В это время подоспели слуги и няня, которая еле увела «безумного отрока» от «юродивой головешки», пообещав юноше, что челядь приведёт «чертовку» в человеческий облик. Не успел Мозалио переодеться и выйти в помпезный приёмный зал с высокими мозаичными окнами, как бродяжку притащили к нему на допрос.
Теперь перед ним тощая провидица вытянулась и торчала колом, обмытым и обряженным в крахмальный балахон, несуразно на ней топорщившийся, словно опасаясь зацепиться за острые выступы костлявого тела. Лицо, обтянутое чёрной кожей с синим отливом, отталкивало приплюснутым носом с выдранными ноздрями. Разрез глаз можно было назвать красивым, но портили впечатление желтушные белки с припадочным закатыванием тёмных зрачков. «Бельма преисподней», – бросила няня, внимательно разглядывая нищенку, и подтолкнула её к ступенчатому постаменту с парадным креслом, куда успел взойти Мозалио.
– Спрашивай, родной, у узкорылой чертовки, что тебя тревожит!
Мозалио осанисто уселся, потом резко выдвинулся вперёд и строго обратился к смущённой господским вниманием девке:
– Ответь одно, можешь показать место встречи, что я видел во сне, но не помню? Место встречи с девушкой из моей… м-м-м... другой жизни, которую я прожил в неге счастья и небесного полёта. Люси, посланница рая, знаешь её?
– Откудова ей знать посланников рая, ведь она из обиталища адова, – ехидно вставила слово Мезида и сердито крикнула: – Говори, чертовка, где твоя сестра, притворщица-дьяволица? – старушка с силой нагнула отмытую нищенку, поставив на колени.
– Няня! Оставь меня, – строго цыкнул Мозалио. Та обиженно удалилась. Бродяжка уставилась в пол, свисающие волосы служили плотным укрытием от умоляющего взгляда Мозалио. Плечи нищенки вздрагивали, она противно пищала, явно старясь разжалобить господина, который сбросил спесь, склонился и повесил на её жилистую шею жемчужные бусы. Потом поднял простолюдинку с колен, ласково заглядывая в глаза.
Во взоре нищенки заметались лукавые искры жадности и властвующей радости, она простонала:
– Мало! Мой секрет стоит больше!
Мозалио выпрямился, с достоинством спросил:
– Чего ты хочешь? Могу построить каменный дом, дать лавку с товаром, много монет. – Бродяжка опять заскулила и, умоляюще взглянув на Мозалио, прошептала:
– Если я поведаю своё желание, то господин плюнет в меня и подумает, что я порченная умом.
– Говори же! – гаркнул он, сжав девушку за плечи, та дерзко выпалила:
– Мой властитель… сожгите меня, Христом прошу! – При этом она испытующе посмотрела на него, и взгляд её сделался твёрд и ясен.
Мозалио инстинктивно отпрянул от нищенки и опасливо озирался. Так испуганный пёс смотрит на безумную белку, прыгнувшую ему на морду. На секунду юноша предположил, что это могло быть шуткой, и криво улыбнулся, даже натужно хохотнул. Негритянка оставалась серьёзной и не отвела от него настойчивого взгляда.
Мозалио отчаянно закричал:
– Если бы не зависимость от… то выпорол бы, как дерзкую насмешницу! Кто меня мучает? Кто? – Он кружился вокруг себя, будто высматривал и хотел поймать призрака. – Не палач я… огнём живых людей карать! Как стало возможным, что надо мной имеет силу даже бродяжка? Ещё живу я? Или где?
Юноша уставился на высоченное окно со стеклом-картиной. С пёстрой мозаики на него смотрел разъярённый дракон, из огнедышащей пасти которого торчал человек. Мозалио с жаром зашептал:
– Раб я или господин? Не могу думать, не хочу жить без Люси. Найду её, и будет как прежде. Буду господином, а не рабом! – Он истово крестился. – Где ты, Люси? – Потом вдруг затих и как в забытьи вяло повернулся к дерзновенной простолюдинке, испуганно бухнувшейся перед ним на колени. – Ты не указала вожделенное место, отвергаешь приют земной, желая уйти в загробный мир, так сотвори грех самоубийства сама, – задумчиво промямлил он.
– Не хочу умирать, – бодро ответила девушка и продолжала. – Не ведаю, где девица Люси, а святожительный Иоанн ведает. Я могу указать, где он. – Мозалио устало воззрился на вымогательницу. – Многие знают, где сей монах обитает. Живёт отшельником в скалах. Я и без тебя его отыщу.
Нищенка хитро улыбнулась:
– Нет, мой господин. Пока вы уснуть надумали, Иоанн хотел помочь вам пробудиться, а его выгнали из замка. В крепкой обиде святой отец на няню вашу. Но я могу его уговорить, – заговорщицки прошептала бродяжка.
Мазалио рассеянно смотрел в сторону.
– А скажи мне, зачем должно тебя сжечь, если не желаешь умирать? – Негритянка, ободрённая интересом к важной для неё теме, затараторила:
– Мой благодетель Иоанн много знал и много глаголил, а я внимала. Иоанн святой и добрый, он спас меня от диких собак и голода. Я ходила за ним везде, мыла ему ноги, стирала одежду и давала утешение плоти. Он возрадовался, когда входил в меня. А потом обзывал – костлявая. Хотел белую толстую красавицу. Жарко шептал мне на ухо о райском благоденствии, если сожгут меня на костре.
Кланялась я, кланялась всем, но люди плевали мне в глаза и больно задирали смехом.
Тогда толкователь снов Иоанн надоумил о молодом спящем господине, что де только он должен сжечь меня. Греховные останки мои Иоанн запихал бы в хрустальный кубок. Кубок схоронил бы в поле под ночными звёздами. Туда прилетели бы боги-собиратели праха. Святой видел их из расщелины в скале. Я так ждала, когда господин проснётся. Хочу стать белой и толстой, как кухарка Феклиста!
Мозалио с ненавистью смотрел на чёрную сказочницу, та съёжилась и с беспомощностью родившегося котёнка протяжно запищала:
– Казните меня, а я уж век вам ноги мыть буду и… всё, всё, что ваша господская душа велит.
– Боже многомилостивый! Зачем я проснулся? – мученически выкрикнул он и помчался наверх в спальню, где прямо в одежде забрался в кровать. В покоях никого не было. Все находились в столовой зале и чинно обедали, не смея беспокоить воскресшего наследника.
В тот день был объявлен пир в честь чудесного спасения и пробуждения молодого хозяина. Со всех сторон доносился веселый колокольный звон, в соборах шли благодарственные богу службы. В выходные намечалась многолюдная ярмарка. Только няня с её привычкой подслушивать была на своём посту. Она не смела войти в покои своего пестыша, хотя видела, как он прошмыгнул туда. Сгорбившись смотрела Мезида в проём для ключа и тихо плакала, зажимая рот рукой.
Её воспитанник, тщетно провертевшись под жаркой периной, понял, что не уснёт теперь никогда, пока не найдёт желанную Люси. Сбросив на пол перину, он ринулся к двери. Юркая няня еле успела отскочить и уже стояла перед юношей навытяжку, изображая удивление.
– Господин сыночек! А я вот к тебе с докладом, – промурлыкала она, невинно улыбаясь. Мозалио страдальчески посмотрел на неё.
– Что посоветуешь, нянька? Сил больше нету! Он упал перед ней на колени, уткнувшись головой в передник. Мезида остатними двумя зубами придавила губу так, что брызнула кровь. Но голос её не дрогнул, а прозвучал, будто колокол с тоскливым железным отливом. Она тяжело гладила юношу по голове и приговаривала: – Сети бесовы ловки да коварны! Сумели окрутить, опутать, так уж не выпустят. Узнаешь ты ведьму, узнаешь, не тревожься, птенец мой многострадальный! Выступай к ней на встречу. Только не один, а возьми с собой верного Гонсало. А уж я ни за что не помру, пока тебя не дождусь. Молиться буду денно и нощно.
***
Запись придворного архивариуса.
– Феклиста! Чего я узрел-а-а-а!
Феклиста вымешивала квашню в глубоком деревянном блюде. Накрыв тесто белым сукном, повернула недовольное лицо к подруге и показала свои руки в муке. Но навязчивая няня уже тащила таз с водой и сама наполоскала кухаркины руки. После принудительного омовения Феклиста сняла передник и со вздохом уселась на лавку к ёрзающей от нетерпения Мезиде.
Няня, задыхаясь, затараторила, махнув мне рукой, чтобы записывал.
–Понятно, скорёхонько запишу, как и заведено давным-давно.
Я отставил в сторону похлёбку и достал из своей холщовой торбы набор писаря. Даже не успел перья как надобно заточить. Начал записывать рассказ Мезиды.
– Поведаю тайну страшную об отшельнике монахе – толкователе снов Иоанне. Приходил он третьего дня к беспробудно спящему отроку, приняв сущность спасителя нашего страдальца. Признаюсь, что в скорби бденной пеленой сквозь слёзы узрела я святого богомила с радостью и надеждой. Взирала я поначалу смиренно на блудодейства, кои творил сей толкователь снов с моим чадом, которого сыночком считаю со времён смерти его единоутробной матери. Не обглядати дитятко моё со вниманием, не испросив меня, хотел колдун обрядить беспамятного болящего в ремни лосиные. Набродил в склянке снадобье ядовитое из мака опиумного да корня чёрной черемницы. Тут уж я подлетела к лысому аспиду, закрыла своим туловом несчастное дитя, не чующее беды. Да не свершит при мне всякий бражник причастия дьявольского, абы превратить отрока в гашишина морочного. И громко бросала я хулу ведьминой методы странника, супротивной и опасной жизни моего птенца. Яро свершила я плюновение в глаз оборотня шепелявого. Но, близко лицезрев журливого гостя, с жутью заметила я, что он подобен замоченному в рассоле молочному поросёнку, нагужёванному кашей в брюхе. Так речи его исходили из утробы, аки отрыжка, да склизкой кашей мялись в глотке. Помнишь, Феклиста? Ты яства разносольные долго кашеварила, абы разговеться после поста Христова? Да, поросёнок-то у тебя румян да маслян получился. А монах, будто подкидыш Херувим, нечаянно рождённый в преисподней, – сухопар, темнозрачен. И воззрела я в пристальном прицеле ока своего, что толкователь снов – в яви своей, аки блоха, принявшая схиму и пророщенная в борова с голой кожей. Ибо во множестве оболочек сей оборотень!
Неистово крестясь, няня, выпучив глаза, продолжала.
– Нет в нем соков жизненных, и тулово его пошкрябано измождением, а шея-то трухлява, аки у обезьяньего царя из книги моего чада. Да и руки черны да жилисты, аки у землепашца. – Беззвучно всхлипывая, няня замолчала.
– А лик-то, лик его ты узрела? – с вытаращенными глазами спросила кухарка Феклиста.
Няня подняла красные горящие глаза на подругу и с заговорщицким жаром зашептала:
– Зна-а-аю, зна-аю! Лик-то его – безбровый да без морщин, сизым киселем исходится, подкожными волнами бьётся о лысину его, не ведавшую скоблёжки. Глава его одуряет и морочит незрелостью летов. Кожа-то на челе, аки у агнца новорождённого, вылощенного пемзой да выбеленного мелом, да растянута на игольях болванки. Всё вижу-у-у, как в разрозненных членах верхней части тулова и нижней видны козни демона.
Старая кормилица стиснула пальцы поверенной в тайну Феклисты так, что та застонала и с испугом высвободила свои руки из железной хватки Мезиды.
Мезида без промедления продолжала, широко ухмыляясь двузубым ртом:
– Вижу, что сие преподобное рыло, как новоявленный лик Анчихриста! – Тут кухарка отпрянула от плюющейся сказительницы и, растирая побелевшие пальцы, огрызнулась. – Не поминай всуе нечистого! Разве дозволено владыкой небесным через это рыло являть нам волю свою? А бог, узрев в оном человекоподобии подвох, не впадет ли в жизнеубийственную ярость? Да не хряпнет ли по кисельному челу оборотня своей небесной астролябией?
Няня истово перекрестилась и заносчиво ответила:
– Эку нелепицу ты несешь! – Тыкая пальцем вверх, она назидательно произнесла: – Управитель наш и повелитель уж изрёк нам волю свою, немедля возбудив неверие к рабу своему Иоанну, отвратив нас от него нравом и разумом.
Кухарка Феклиста удивлённо, с восторженным придыханием посмотрела на подругу и воскликнула:
– Разумение твое, Мезида, будто у премудрого моего Рыжика! Ибо он подобен эльфу златокудрому. Урчит пушистик и внушает мне спокойствие и негу. А расторопность и изворотливость его избавили кухню от мышей и крыс.
Няня, насупив брови, вскочила с лавки и язвительно протянула:
– Д-а-а-а, хучь я и не образчик учёности из-за скудности познаний, невмочь мне долго балакать с тобой о свинине да конине. Но, воспитывая сиротку Мозалио, я всемежно с ним, родимым, навсегда у его ног. С самого живоначалия нашего аки белая патока самотеком теку во всесущие сосуды его жизни.
– Глаголешь, аки пиит благословный! – перебила Феклиста.
Мезида продолжала:
– Ибо ведаю я более, чем положено прислуге. ‒ Няня гордо удалилась, оставив кухарку в полном недоумении от обиды говорливой подруги.
***
(Перевод отчётных записей агента Терема – Гонсало. Для архива наблюдений).
Когда помог я толкователю снов Иоанну растрясти его холщовую суму, мне подумалось, что она безразмерна. Святой отец ловко выкладывал на расстеленный на полу плащ непонятного назначения предметы. Здесь оказались кожаные мешочки с камнями – минералами, пузыревидная колба, из которой косой переплетались ливерные кишки с порошкообразной зелёнкой. Деревянные и глиняные плошки разного диаметра, разукрашенные радиальными узорами. С бережной осторожностью монах шуршал пергаментными свитками, складируя их по краю плаща. В сухих вязанках могли быть заклинания, рецепты волшебных зелий, а может, и инструкции. С особым почтением Иоанн достал ларец в виде резного куба. С гордостью извлёк оттуда небольшие магниты и медные дощечки. Затем, с видимым усилием, вывалил из мешка змеиные кольца узких ремней из лосиной шкуры с бряцающими железными бляхами. Устало заглянув в торбу, монах благоразумно решил пока не доставать лишнее, хотя было видно, что сума не опорожнилась и наполовину.
Выпрямившись, Иоанн с картавым приветствием поклонился:
– Бохья богодать вахей опители! – мой тренированный слух раньше всех понял изъян, сам с детства измучен логопедами.
– И вас бог храни, святожительный раб божий! – ответил я.
Монах, сцепив на груди руки и мученически закатив глаза, запел пронзительным тенорком: – Затупница наха, тева Пария и хын бохий – Иихух Хрихтох! Затупих ха нах, хрехных, и ха не хатного отока Похалио!
Перекатывая во рту недожёванные слова, монах не обращал внимание на изумленных зрителей. Он чувствовал себя спасительной мессией в зареванном от горя доме. Затем он деловито задавал вопросы.
–Тавно хей оток пит? То ховоит в бету? Тавно у ехо хар?
Мезида прыснула в кулак и шепнула мне на ухо:
– Гонсало, глянь на него, будто мул у питьевой колоды фырчит. Ты говорил, помнится, что в детстве картавым был, так побудь толмачом.
Иоанн продолжал ловко лопотать.
– Нато пехеваить бемя пехешений отока на тану ипофет!
Я перевёл:
– Надо перевалить бремя прегрешений отрока на тайну исповеди.
Очнувшаяся Мезида всплеснула руками и всхлипнула:
– Да какая тайна исповеди? Какие прегрешения? Сиречь мой мальчик и очи не открывал, токмо бредит какой-то Люси. Она его и опоила чёрной желчью, ведьма! – И няня опять начала подвывать, широко распяливая рот: – Ви-и-и-и-идения-я-я его одолевают, терзают, не дают проснуться! Что уж мы не делали-и-и… у-у-у-у!
– Супотиф тяфолких фитений хлетут опаят кетом тело хахтухеко хкулой лоха, – испуганно проголосил монах, увидев двузубый зев старухи.
Я перевёл:
– Супротив дьявольских видений следует опоясать крестом тело страждущего шкурой лося.
– Не уразумею, святой отец, из-за тягучей хляби глагола вашего, как птенца пробудить? – вздохнула няня.
– Это махниты! – гордо ответил монах и показал всем магниты.
– Я знаю камень магнит, но засим водишь им по телу болящего? – насторожилась Мезида.
– Махниты привехают хелехо, а я мню, хто хелехо ех в хвои нахэй. Потому паханяю хофь по хеслам, ипо не хастаифалах и хаботно фекла по хравяным фуслам.
– Растолкуй сии бредни, – взмолилась старушка, снова обращаясь ко мне.
– Магниты привлекают железо, а монах мнит, что железо есть в крови нашей. Потому магнитом разгоняет он кровь по телу Мозалио, по его бездвижным чреслам. Чтобы она не застаивалась, а свободно истекала по кровяным руслам.
Домашний лекарь, наблюдавший за действиями монаха, воскликнул:
– Дерзновенно баснословие сие! Ибо мы и с места не сдвинулись бы, аки будь железо в нас!
– Хофь вохмухает телефные токи и тает хилы хелофеку, а хелехо футъях не фитимо оку!
Я перевёл:
– Кровь возмущает телесные токи и дает силы человеку, а железо внутрях невидимо оку.
Перетаптываясь с ноги на ногу, няня специально громко попросила меня:
– Выведай у велбуда этого, поелико истязати чадо моё будути его темнозрачные руки?
А монах уже успел убрать магниты и тащил по ковру клубок ремней из лосиной шкуры. Все насторожились. Бросив ремни около ложа спящего Мозалио, Иоанн остановил взгляд на прикроватном столике с содержимым, что перекочевало сюда из необъятной сумы.
Найдя пустую вместительную колбу с широким горлом, монах осторожно опустил на дно пёстрый минерал. Затем засыпал какой-то порошок и добавил воды. Жидкость забурлила и пеной излилась на стол. Остаток быстро отстоялся и стал прозрачен.
– Что сие зелье означает? – подозрительно ласково спросила Мезида.
– Это взвар мандрагоры, корня черемницы и опиумного мака, ‒ блистал понятливостью я. – А засим Иоану будет нужна помощь – опоясать крестом тело Мозалио ремнями из лосиной шкуры.
Няня присела, будто на старте, и неожиданно, подлетев прямо к лицу монаха, обильно харкнула ему в глаз. Монах заверещал раненым кабаном, обтираясь широким рукавом:
– Фетьма хтахая! Хлюха! Тфахь!
Разъяренная Мезида завизжала в унисон монаху и метким метанием посылала плевки в святого старца. Со скоростью самодельной катапульты слюновержица сопровождала атаку бранным слогом.
– Ах ты, вавилонское семя нечестивое, торчащее шелудивой задницей из земли, аспид двурылый, евнух оскоплённый! Изыди! Хотел отравить моего птенчика. Да спеленать его свивальником дьявольским?
Горько качая головой, Мезида всё шире открывала рот, изрыгая жуткие голосовые вибрации. При этом осуждающе оборачивалась ко всем присутствующим, выискивая сочувствие. Даже я отпрянул подальше от двузубой пещеры, из которой исходил гортанный рёв. Пятился спиной и не заметил, как подпираю входную дверь.
– Я хотех, я хотех, – заикался монах, пытаясь закончить фразу. – Хотех хказат, где отох найдет отхоковиху! Но тепех не каху! – Иоанн сгрёб разостланный плащ вместе с содержимым и побежал из покоев, позабыв мешок. В суетливом бешенстве столкнулся со мной в дверях, и не успел я опомниться, как святой отец уже скатился с винтовой лестницы, цепляясь за ступени подолом монашеского платья.
***
Терем: (секретно) личные дневниковые записки.
Собрав воедино сведения, рассчитываю на помощь челобитовых. Имею почти полную картину для решительных действий. Напрягает досадный прокол с анкетой. Почему, изучая документы для перехода, пропустил намерения туристки? «Исследования вымерших насекомых для доклада на кафедре энтомологии». Терем, когда стереотипы сбивали тебя с толку? Оказывается, Люси в средневековье прибыла не принца на белом коне искать. Да-а-а, минус моей с шефом интуиции. А бегляночка с запросами, тут одним внушением не отделаешься. Поиски осложняются тем, что страховочные службы потеряли с ней связь. Родители дочь прохлопали. Спохватились, не обнаружив ключ-глушилку отслеживания, что положен представителям власти.
Девица, видимо, – бунтарское исчадие ада. Сумасбродка, но очаровательная, судя по видео.
Найду Иоанна, а после и в утиль его. Сколько можно челобитовый исходник уродовать? Да, картавый с начинкой непростой, тайно наблюдает прибытие, как намекает нищенка. Его маячок часто показывает расщелины скал, где база для подзарядки дронов-призраков.
Зря генетики игнорируют эфирную защиту, надеясь на костюмы божеств. Бурчат, что так безопаснее и сподручнее обрабатывать пробы. Средневековье полностью прогнулось под долгоиграющую семейку Бутманов. Возобновляли тупорылые исходники, сорвавшиеся с дикой ветки эволюции прямо в котёл искусственного разума.
– Дичок не будет сортовым саженцем без нашей прививки, ‒ во всеуслышание вещал Бутман.
Но подозреваю, что облезлый святоша ведёт свою игру. Как ему удаётся периодически исчезать с радаров? Похоже, особый случай, и его мозг рулит не туда, нарушая вековой сценарий. Ох, ликвидируют губошлёпа, а жаль, экспонаты с родословной, в их головах целая эпоха.
***
Встреча с отшельником (перевод отчётной записи для архива наблюдений агента Терема).
Вход в скальную расщелину замаскирован нависающей зарослью плюща из земляной насыпи, видно, что работа рукотворная. Отверстие в помещение плотно закрывала плешивая коровья шкура. Мозалио остался снаружи с негритянкой, а я (обличье Гонсало) зашёл внутрь. Отодвинув шкуру, я огляделся. Выдолбленное в скале углубление оказалось чисто убранным, хорошо освещалось масляными фонарями в глиняных плошках, размещённых по периметру. Слева – выложенный гладким тесаным камнем очаг с тлеющими углями. Наверху, над очагом, в каменных сколах ровными рядами расставлена деревянная посуда. На крюках висели связки сухих грибов, фруктов, овощей, пучки сушёных трав. Около очага на высокой лежанке из множества перин храпел неизвестный, укутанный в лоскутное одеяло наглухо с головой, а ноги – будто на дороге.
Я подошёл ближе, потрепал его за торчащие из портянок пятки. Очнувшийся вздрогнул, как от удара грома, судорожно скидывая с себя одеяло, кубарем скатился с перин и, сбив меня с ног, выбежал из скального проёма. На выходе Мозалио успел отскочить в сторону от обитателя пещеры, который низко опустил голову, пряча лицо. Я успел заметить только всклоченные волосы убегающего.
Чёрная бродяжка взревела ему вслед:
– Где Иоанн?
В утреннем тумане никто не успел рассмотреть бешеного беглеца.
А он быстро удалялся вниз по каменным выступам, ловко маневрируя и ни разу не споткнувшись. Мы застыли сверху в нерешительности. Погоня за незнакомцем на такой высоте непредсказуемо опасна, а использовать при средневековых экспонатах дроны значило бы опять чистку памяти обитателей «Грёз». Убегающий исчез в тумане подножия скалы.
– Это вправду не Иоанн!? – Мозалио тряс за плечи бедную девку, которая божилась, что «святожительный старец» не имел такой прыти.
***
Секретно: (записи из личного дневника Терема).
Мозалио первым заметил на каменном полу расщелины Люси. Мы бросились к ней, бережно отнесли на перины.
– Что, что с ней? – причитал Мозалио.
Чернокожая проводница упала на колени, пятясь от нас, забилась под массивный стол.
– Найди воды или вина! – приказал я Мозалио.
Дрожащий Мозалио хлопал крышками с крынок и кувшинов. Еле достал черпаком воду и опрыскал лицо девушки. Его самого, трясущегося как в ознобе, впору было отливать водой. Мозалио ласково теребил Люси за плечи, она еле дышала. Потом спохватился и разрезал на ней тугой корсет. Несмотря на дикую ревность в его глазах, стойко разрешил мне сделать несчастной искусственное дыхание, ошалело взирая на мои действия и крепко придерживая ладонями безжизненную голову Люси.
Она не подавала признаков жизни.
Я отвлёк внимание экспонатов и выстрелил ей под лопатку ударной дозой препарата из мобильной аптечки, но сердце девушки уже не реагировало. Пришлось моделировать системы экспонатов, нейтрализовав Мозалио и нищенку. Вызвал подмогу.
Казалось, что помещение видоизменяется слишком долго. Искажение пространства доставило капсулу для обратного перехода в срок, но ожидание стоило мне лишней седины на висках. Квантовая телепортация явно сбоит. Криптография кодирует не надёжно. У меня паника? Терем, встряхнись, и все будет четко, как всегда. Чувствую, что тщетно успокаиваю себя.
***
Бледный Бутман, казалось, не дышал, утопая в глубине необъятного кресла, напряжённо склонившись над бегущими строками электронки. Самолично читает мои казённые отчёты. Вникает дотошно, без вопросов – зловещий знак. Руки его крепкой хваткой вцепились в экран, в отличие от моих дрожащих, как твари, пальцев. Прячу руки за спину и до боли сжимаю кулаки. Даже присесть не разрешил, перетаптываюсь, будто верхолаз, по струнке. Средневековую отсебятину так бы не мусолил, писанину архивариуса отправляет сразу медиевистам для перевода. В ушах шумит, сердце бестолково толкает под рёбра, спина одеревенела от прямой стойки. В голове табуном мчатся мысли, словно отбивая по вискам копытами кобылицы. Не предвестницы ли смерти?
По бесцветному безразличию шефа понимаю, что о моём тайном дневнике не догадывается. Но информацию о гибели Люси всё же пришлось выложить. Так, о чём можно ещё подкинуть в оправдание? Мозалио чистят память, свою роль он выполнил – помог найти Люси. Мне и невдомёк, зачем Иоанн так ретиво молодился?! По «Грёзам», оказывается, шастал не челобитовый экспонат, а неучтённый маньяк. Как он сподобился подсунуть собирателям свою склянку с прахом. Выясню, кто из лаборатории помогал и за какие коврижки. Порочный полуразложившийся ловелас! Сдать его бракованную башку примирительным подношением Бутману? Но без помощников в «Грёзах» не обойтись. Генетический прах проверили, никаких отклонений от нормы в химических соединениях. Удивительно, как можно не заметить пропажу нищенки, этой чёрной бациллы? Мозалио выполнил её условие «молитвами» генетиков.
– В этот раз ты облажался, Терем! – прервал мои мысли шеф, прессуя морозящим взглядом, как глыбой льда. – Одно тебе оправдание – сумел сохранить в целости мозг Люси. Мы разрабатываем легенду, пока готовят экспонат для явления блудной дочери бешеной семейке. Осталось всего ничего до конца контракта с ними по временному переходу. Что-то подозревают родители девчонки, наняли команду лучших ищеек.
– Шеф! Разрешите вернуться в средневековье и подчистить за собой.
– Нет, миссия не выполнена, после служебных разбирательств я подумаю о твоём будущем.
Бутман скривил надменную харю и резко отвернулся от меня, давая понять, чтобы я удалился. Я почувствовал, что у меня загорелось лицо, а внутри вскипает злость. Выскакиваю из кабинета не разрядившейся бомбой.
***
Понятно, какое будущее мне уготовано. Ах ты неблагодарное ничтожество с гонором!
Неужели думаешь, Бутман, что за десять лет работы на «Грёзы» я не вник и не узнал секретные алгоритмы живых игр?!
Я знаю всё о самовоспроизводящихся микромирах. О начинке, схожей по составу со вселенной человеческого мозга. Да и макромир космоса вскоре поддастся расшифровке по аналогии системы «Грёз». Но ларчик теперь откроется лишь для меня. Я умею масштабировать квантовые объекты, а челобайтов у моих созданий будет больше, чем у живородящих.
Плевал я на твой всемогущий семейный бизнес. Ты, старый пройдоха, хотел использовать меня только как силу, выдернув из научной лаборатории против моей воли. Я как птица, ошибочно свившая гнездо в шумном враждебном доме, неосознанно следовал чужому сценарию, словно по жребию. Жил, будто умер, от этого не ведал страха, и противники чуяли мое отчаянное бесстрашие.
Да, снаружи оставался невредимым и для всех – счастливчиком. Но внутри меня разрывала искромсанная рана упущенной возможности жизни в другой реальности, достойной моего разума и творческих возможностей. Где я – создатель вселенных силой мысли. Отныне я настоящий хозяин «Грёз». Я – наблюдатель, не теряющий контроль даже над не учтённым червём на моей территории.
В «Грёзах» экспонаты очеловечены излишней чувствительностью. Слишком натуральная душевность у истуканов. По настройкам следует доработать на послушание. Не позволю своевольничать рабам.
Машина – умница, понимает. Пусть совершенствует и мой биологический исходник. Так безопаснее и ближе к заданному идеалу. Нейросеть не Бутман – не предаст, не подведёт, не казнит. Я давно сам по себе, а манящий туристов парк Бутмана отныне мой личный цирк с лошадками, прыгающими под моим кнутом.
***
– Мозалио, как долго я тебя ждала! – Люси обвила руками талию любимого, и они въехали в замок на белой лошади под торжественные выкрики глашатаев: «Едут, едут! Встречайте молодого господина со своей избранницей!»
Всё точно по сценарию.
У распахнутых дубовых ворот замка в низком поклоне замерли няня Мезида, кухарка Феклиста, домашний доктор. Рядом разодетая дебелая дама с блуждающим видом обморока, с тухлым взглядом чёрных зрачков, плавающих в желтушных склерах. Длинный как спица архивариус согнулся, задевая мой модный берет с пером. Обдавая меня чесночной отрыжкой, подобострастно шепнул:
– Гонсало, надеюсь, вы с Иоанном не забудете меня и помощь в изгнании демонов?
Я брезгливо отстранился.