Мясо и косточки
Ты здесь.
Открываешь глаза и будто умираешь.
Странно. Ты видишь, как вода разрывает шлюз, как тонут в ней коридоры, порезанные на куски кольцами рёбер. Слышишь крик из глубин. Это место — словно мёртвый левиафан, словно шрёдинбаг мироздания, такой нелепый и такой страшный. Его не может здесь быть.
Но ты не уверен.
Разве так всё должно начаться?
~
— Плоть… — шепчет Ди-Ди, — дай мне… немного плоти…
И чавкает лючками, бурлит баками.
Притворщик.
Впрочем, корабль всегда попрошайничал: то ли его прошили со сбоем, то ли сам немножко поехал, бывает такое, если обожраться нулевой субстанции и возомнить себя человеком. Забавно, да. Но иногда раздражает.
— Ты сигнал-то поймал? — спрашивает Ненетль.
— У-у-угу.
— Ну что за умница. Включай.
Ди-Ди обиженно гудит:
— Ох, не знаю… он такой слабый… почти как я…
Гю молча бьёт его ногой меж рёбер, так что стены спазмируют, а свет моргает и гаснет. Ненетль вздыхает:
— Извинись.
В сотый, наверное, раз.
Тот принимается наглаживать переборку.
— Ох, дружище, прости, я не хотел.
— Я по камерам вижу, как ты ухмыляешься! Ты не раскаялся!
Гю жмёт плечами:
— Этого не просили.
Тут вместе со светом в рубку вкрадывается ТЭК — его скафандр. Вид у него, как всегда, аморфный и пьяный, он поднимается, придерживая шлем рукавами и шатаясь пневмофигурой. Опять, видно, ползал по жральнику, воображая себя инженером.
— DIESES SCHIFF IST EINFACH UNERTRÄGLICH!1 — ворчит он.
— ¡Deja de quejarte!2 — отвечает Ненетль.
— Сигнал я усилил, если что, — вклинивается Маленький Ктулху и порхает над приборной панелью, поигрывая щупальцами и от волнения увеличивая выбросы CO2 на полпроцента. — Но там одни помехи.
Ненетль чешет клапаны на шее.
— Включай.
Рубку заполняет белый шум, стуки и скрежет, слов нет, но суть ясна и без них. Три удара, три скрипа, три удара — и по новой. Времена менялись, а классика оставалась вечным НЗ страждущих.
— Морзянка, — кивает Ненетль. — Я так и думала.
— ЭТО SOS, — режет ТЭК.
— Снова спасаем людишек? — вибрирует Маленький Ктулху.
— Ди-Ди, ты засёк источник? — спрашивает Гю.
Корабль горделиво урчит:
— Идёт с Энцелада.
— Ха. Шутничок.
Но всем известно, что вероятность худшего даже в лучшем случае не бывает нулевой. Белоснежный шарик поначалу едва виден на фоне Сатурна, но вскоре уже проступает из льдов кольца E, как из тумана: бьющие из тигровых полос гейзеры, мятая бумага поверхности. Ди-Ди расправляет крылья, тормозя в разреженной атмосфере водяного пара, а затем потихоньку вжигает двигатели. Бедняга: он плачет всем корпусом, когда плоть утекает из его баков.
На юге рытвин Аль-Медина лежит подгнившая туша станции, издохшей на краю монструозной скважины. Диаметр — где-то под сотню м, глубина — на пару нулей больше. Буровая установка нависает над ней, растопырив лапы шарошек. Свет фонарей скользит по устью пропасти, слепит белизной льда. Ди-Ди спускается медленно, сканируя пространство под собой и жалобно вибрируя. Здесь не должно быть ни людей, ни исправного оборудования: комплекс бросили лет пять назад, после аварии. Но так бывает. Все помнят Марс и заброшки на Палладе. Хотя обычно станции не оживают годы спустя.
— Прибыли, — говорит Ди-Ди, шмыгая воздушными фильтрами. — Погодка под настроение: за бортом минус сто девяносто три, снег, замёрзший метан, ацетилен. Почти как в Оймяконе, где меня растили.
Маленький Ктулху шлёпает по стене щупальцем.
— А я в погребе рос. Нелегально.
— Это грустно.
— Вон там, — указывает Ненетль. — На что похоже?
— НА КУЧУ СНЕГА?
— На буй, — кивает Гю. — Скорее всего.
Снаружи и правда паршиво. Снега скопилось порядком, так что они с Ненетль сразу топнут по грудь. Маленький Ктулху летит выше, поджав щупальца, а ТЭК в иллюминаторе машет им всем рукавом. Ни звёзд, ни Сатурна отсюда уже не видно.
Аварийный гидроакустический буй сгнил и промёрз одновременно. Металлические конструкции стали хрупкими, как стекло, плоть покрылась сизыми пятнами. Ненетль морщится, смахивая снег:
— Ай-й-й, mierda.3
— Все такими будем, — смеётся Гю.
Он взбирается на платформу поплавка, чтобы добраться до торчащих, как ножи, антенн. Ладони погружаются в мягкую, прелую, трупно-скользкую массу. Минус двести не проблема, плоть не замерзает и при абсолютном нуле. Тем более что наверху ещё теплится РИТЭГ и шумит, работая, биомодуль — стандартная пара для экстремальных условий. Гю выпускает из ладоней сотни тонких жгутиков, налаживая связь.
«Слышишь меня?»
Разум у модуля слабый и грустный, он соскучился по техническому обслуживанию и давно не ел, но мыслеформами всё же сыплет:
«ОНО/ДА/УДОВЛЕТВОРЕНИЕ/ПРИВЕТСТВИЕ».
«Как ты?» — думает Гю.
«ОДНО/НЕТ/НЕДОСТАТОК/ПЛОТЬ».
«Понимаю, дружище. Тебе одиноко. Я попробую помочь, но сперва ты помоги мне. Расскажи о сигнале бедствия».
«УДОВЛЕТВОРЕНИЕ/ДА/ДОВЕРИЕ/ДАННЫЕ».
— Что узнал? — спрашивает Ненетль, когда Гю в обнимку с извлечённым биомодулем спускается вниз. Её лицо, припорошённое снегом, тут же кривится. — Тебе сколько раз Диспетчер говорила о чужой собственности?
— Он грустил, — отвечает Гю.
— Dios, ¿por qué?4
Маленький Ктулху спешит на помощь:
— Это я, капитан! Я его попросил!
— Да, да.
— Так что там в итоге? — врывается в общую сеть Ди-Ди. — Какая-то ошибка? Возвращаемся к патрулю?
— Нет, — говорит Гю. — Сперва поплаваем.
Конструкты — так их всех называли. Девяносто процентов плоти, ещё десять — полимеры и полумеры, с которыми разум вгоняется в безопасные рамки. Далеко не роботы, близко не люди: не вполне, в общем, понятно кто. Растут миллионами в коконах Комбината — кто на Земле, кто на Марсе, в каждом уголке Системы: иногда для учёных, всё чаще для военных, совсем редко — для безутешных родственников, как куклы на замену. Вшитые паттерны, произвольная форма. Из нулевой субстанции можно вылепить что угодно.
— Внимание, — говорит Ненетль. — Диспетчер на связи.
ТЭК уползает под кресло пилота.
— Я УМЕР, ЕСЛИ ЧТО.
— Слабак, — хмыкает Гю.
— Что ж, куколки мои, — звучит голос из динамиков. — Рада, что вы уже на месте и даже не впутались ни во что по дороге. НКО «СПАСЕНИЕ» рукоплещет вам. Я почти серьёзно. — Она смеётся. — А теперь к делу. Данные с аварийного буя я изучила. Если сигнал действительно идёт с «Тефиды», то это какая-то, прямо скажем, хрень. Сколько лет прошло? Шесть?
— Пять, — говорит Гю.
— Пять. Немногим лучше.
Ненетль откашливается:
— Может, рифтеры решили чем-то поживиться?
— Не удивлюсь, — отвечает Диспетчер. — Диггеры, сталкеры, рифтеры. Прочие любители проникнуть туда, куда проникать запрещено и опасно. Вопрос только: как? Судя по данным с буя, на «Тефиду» никто не погружался. — Она вздыхает. — Y no me gusta.5
— MIR AUCH6, — не выдерживает ТЭК.
Диспетчер смеётся.
— А вот и наш нелегальный скаф. Заявку на утиль я подписала.
— У-У-У.
— Гю, ты больше никого не подобрал?
— Ни в коем случае.
— У нас нет спецоборудования, — торопливо вставляет Ненетль. — Не уверена, что потянем погружение.
— Знаю, — отвечает Диспетчер. — И всё-таки попробуйте. Другую команду я уже вызвала, но им лететь почти неделю. За это время помрут даже самые стойкие, если там вообще кто-то есть. И я уж совсем молчу о том, что наши кураторы из ООН очень взволнованы, что их табличка закрытых случаев до сих пор не закрыта.
Ненетль кивает:
— МК, рассчитай давление. Ди-Ди выдержит?
— Не выдержу! — кричит тот.
— Впритык, — отвечает Маленький Ктулху и выводит на экраны схему «Тефиды»: станция смахивает на червя, обросшего полипами, и торчит из впадины на глубине сорока пяти километров. — На дне около пятидесяти земных атмосфер, но возле шлюза «А» чуть меньше, можем зацепиться там, если получится. Глубже соваться небезопасно.
— Принято, — говорит Диспетчер. — Вопросы будут?
— Нет, — отвечает Ненетль.
— Тогда работайте. Конец связи.
ТЭК недовольно щёлкает щитком шлема:
— И ВАМ ТОГО ЖЕ.
Дно скважины под слоем снега сковано льдом — не глубже метра, если верить сканерам. Кумулятивный заряд решает вопрос. Мог бы решить и простой таран, но Ненетль, хоть и стремится играть в строгого капитана, прошита иначе. В рубке тишина, слышно лишь, как Маленький Ктулху взволнованно потирает щупальца.
— А знаете, — говорит Ди-Ди, — это повод поесть.
— Не наглей. Тебя недавно заправляли.
— У меня стресс вообще-то!
ТЭК хихикает, даже у Ненетль дёргаются уголки губ.
— Ладно. Как пристыкуемся, получишь.
— Сколько захочу?
— Ты наркоман, Ди-Ди, ты в курсе?
Корабль задраивает люки и расправляет крылья. Вода щерится осколками льда, чёрная, как космос, но не такая привычная. ТЭК заползает на Гю и урчит, довольный, обтягивая его тело собственной плотью. Ди-Ди зависает над разломом, кренится, пряча в подбрюшье двигатели.
И ныряет.
~
Чернота за иллюминаторами, наконец, отступила, и я увидела её, «Тефиду». Станция походила на отрыжку больной фантазии и росла из впадины между скал, сияя прожекторами, маячками и амбразурами окон. Трубы всех диаметров, жгутики и рёбра плелись в какой-то сложный ритуальный узор. По обшивке елозили крабы-конструкты, что-то жрали в углах пиявки, урча и пуская газы, а вокруг вились тварюги без лиц, вылитые Typhlonus nasus. Довершая картину, над нашим батискафом проплыло нечто — непомерная туша не то подлодки, не то инфузории-переростка, и я едва не упала, когда эта махина врезалась в нас. Из рубки донеслись проклятия Гю.
Батискаф рассмеялся:
— Не бойтесь, это Моби Третий. Он очень любит гостей. Особенно тереться о них брюхом.
Гю выглянул из рубки:
— Саша, ты цела?
— Да, — ответила я. — Уже не сахарная.
— А куснуть дашь? На проверку.
И осклабился.
Я тоже улыбнулась:
— Зубиков-то не жалко?
Из-за кислородной маски голос звучал глухо. Хотелось её снять, но я боялась, хотя после гравитационного колодца Земли Энцелад и казался крошечной ямкой. Здесь я снова могла ходить. Дышать без ИВЛ. Ощущать силу в мышцах. Только вот миодистрофия Дюшенна — приговор, и было трудно забыть о нём даже на время.
— Минута до стыковки, — прогудел батискаф.
— Хорошо.
Гю раскрыл створки шкафа.
— Надень, — сказал мне. — Это ТВЭК. На всякий случай.
Плоское нечто отлепилось от стены и оформилось в подобие человека. Шагнуло пару раз, пошатываясь на штанинах, расплющенный шлем падал ему то на грудь, то за спину.
— ПРИВЕТСТВУЮ! — сказало оно и сложилось в поклоне. — ТРИРСКИЙ ВОДОЛАЗНЫЙ ЭКЗОКОМПЛЕКС, К ВАШИМ УСЛУГАМ. БЕРЕЖЁМ ЗДОРОВЬЕ ЛЮДЕЙ С ДВЕ ТЫСЯЧИ СОРОКОВОГО.
Я обернулась к Гю:
— А без него никак?
Рукава костюма грустно повисли.
— Э-э, ладно, ладно, хорошо.
— Двадцать секунд, — сказал батискаф.
ТВЭК бросился вперёд, и не успела я вздрогнуть, как он уже жрал меня. Шлем раздуло и порвало надвое пастью — только что без зубов, и на мгновение стало темно и душно.
— УДОБНО? — спросил ТВЭК.
— Да… спасибо.
— НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ СООБЩАЮ, ЧТО В МЕНЯ ВШИТА ФУНКЦИЯ ГИДА, НОВОСТНОЙ КАНАЛ «ENC-TV» И КОЛЛЕКЦИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ МУЗЫКИ.
Мой биоинтерфейс, усиленный костюмом, уловил отголоски мыслеформ сотен конструктов: от спрутов до реакторных модулей, звучала даже «Тефида» — гулкой, сложной, многоканальной вибрацией. Станция лениво переговаривалась со всеми разом.
Я ощутила толчок. Батискаф выпустил жгутики, присасываясь к шлюзу, и прогудел:
— Удачного дня!
— Спасибо за плавание, — ответил Гю.
Секунду спустя в боковине батискафа раскрылся клапан. В шлюзовой камере царил полумрак, по стенкам ползли трубы, похожие на кишки, а у затворов вибрировали приводы. Нас замуровали на минуту, прежде чем выпустить.
Транспортный терминал — огромный, ярко-освещённый купол, весь в утолщениях рёбер и прожилках кабелей — был заполнен людьми. От шлюзов по полу змеились ленты цветных указателей, стены словно дышали, покачивались, даже пульсировали, и я невольно почувствовала себя в чьём-то желудке. Вид скрашивало разве что обилие мониторов, рекламные и информационные щиты, а ещё — иллюминаторы, за которыми бурлила первая, пока только искусственная жизнь Энцелада.
— Что ж… — прошептала я.
Здравствуй, могилка моя.
~
Они не знают о тебе.
Они, все эти куколки на мёртвой станции.
Ты наблюдаешь за ними из темноты, прячешься в коридорах, в глубине воды. Смотришь, как они наощупь движутся вниз, слушаешь их разговоры. Вглядываешься в лица.
Ты знаешь: над ними витает дух катастрофы. Станция стонет в жутком, мучительном крещендо, и чем дальше, тем громче, пронзительней. Это эхо. Кто-то кричит там, внизу? Но ты не удивлён. Ты видишь, как конструкты входят в раскрытую пасть смерти… и, кажется, они это видят тоже.
~
Коридор наполовину затоплен. Вода — гладкая, как лёд, с примесью ртутного блеска и запахом тухлятины. Ползёт медленными струйками по гнилым, закруглённым стенам. Это пока не пробой, лишь протечки. Но «Тефиду» уже трясёт, и давно — всё её тело словно охватывают трупные спазмы, слышно даже, как рвутся волокна плоти и растут внутри рёбер трещины.
ТЭК с ходу заявляет:
— SCHEIßE!7 НЕНАВИЖУ ВОДУ.
— Ты же вроде костюм, — удивляется Гю.
— СКАФАНДР!
Ненетль смеётся:
— Это, конечно, всё меняет.
— Вода, — бурлит Маленький Ктулху, — это жизнь.
— РАССКАЖИ ЭТО УТОПЛЕННИКАМ.
Коридор обрывается лестницей на подуровень, так что приходится нырять. Видимость тут — как в банке чернил. Маленький Ктулху мчится вперёд, вращая щупальцами, Гю и Ненетль держатся возле стен, а ТЭК морщится и рыдает.
Плывут молча. Урчит в тишине пеленгатор в руках Ненетль, несколько раз на связь выходит Ди-Ди, жалуясь, что ему грустно и голодно, но чем дальше, тем сигнал хуже. Коридор идёт под уклон. По обе стороны — тяжёлые двери с гнилыми приводами, дырявые трубы и гнутые рёбра. Шлюз, в который они упираются, выглядит чуть лучше. Его биомодуль ещё жив, хоть и явно спятил.
Гю выпускает жгутики из ладоней:
«Привет. Как ты, дружище?»
«ПЛОТЬ/П/ПРИВЕТСТВИЕ/СИНИЙ».
«Синий?»
«ДА/ЧАШЕЧКА».
Гю качает головой.
«Впустишь нас?»
«ПРОТОКОЛ/ПЛ/Н/ОТКАЗ».
«Это спасательная экспедиция. Протоколы в порядке».
«БЛ/Ы».
«Если не впустишь, мы тебя вскроем».
«ПРИВЕТСТВИЕ/ОППП».
Затвор вдруг приходит в движение, с чавканьем оживают механизмы, вздуваются от натуги кишки на стенах. В шлюзовой камере — вода и гнилые решётки, на потолке теплится красная лампа. Едва все заплывают внутрь, дверь закрывается, жужжат насосы и воздух ползёт на них сверху, вытесняя воду. Маленький Ктулху отряхивает щупальца:
— Никогда раньше не плавал. Это на удивление приятно.
Гю жмёт плечами:
— Ну, ты же кальмар.
Второй затвор чмокает и шипит, энергии едва хватает на разблокировку, так что открывать дверь приходится вручную. Воды здесь уже нет, только влажные стены и… дым?
Сперва так и кажется: узкий, окольцованный рёбрами коридор словно затянут мглой. Свет фонарей изгибается, меняя направления. Пеленгатор в растерянности крутит усиками-антеннами. Гю чувствует, как трансформируется плоть ТЭКа, добавляя новый слой кожи. В глубине тумана мерцают вспышки, будто молнии в грозовой туче.
— МК, состав воздуха, — говорит Ненетль.
— Анализирую, — отвечает Маленький Ктулху.
Но они и так уже знают.
— ЭТО ПЛОТЬ.
Плоть. Нулевая субстанция. Материя, топливо и энергия разом — первооснова, двинувшая биоинженерию к взрывному мутагенезу. Через каких-то двадцать лет люди уже бороздили Систему, растили станции на Луне, Марсе и дальше — вплоть до Плутона. Дозревали в точках Лагранжа первые межзвёздные рейдеры, плодились в водах Земли и Титана гибриды, а в филиалах Комбината — конструкты всех форм и назначений. Плоть. Великий мировой привод, но и великая же его опасность: как скрытый тетродотоксин или РАО, зарытые в жилой зоне. В нестабильной форме — токсична. И не только для людей. Благо, дыхание для конструктов — штука декоративная.
Из тумана проступают однотипные коридоры с однотипными дверями, всё уже подгнило, но выглядит сносно: нет ни пробоин, ни завалов, ни трупов. Просто пустая станция. Просто где-то на нижних уровнях раскурочило резервуары с плотью, превратив «Тефиду» в аналог радиоактивной свалки.
Вообще-то… ожидаемо, да.
А потом они попадают на кладбище.
Это Комбинат. Перегонные аппараты, инкубационные сферы на стенах и потолке, точно паучья кладка, трубы-артерии, мышечные волокна силовых кабелей. И трупы кругом — но не людские.
Их плоть разорвана и гниёт, оплавлена местами, будто плазменным резаком. Человекообразных конструктов хватает, но в массе же это — гибриды, которых выводили для исследования океана: недорыбы с фасеточными глазами и сяжками, жуткие аналоги идиакантов и существа-без-названия, а по центру зала — колоссальная туша химеры с чертами глобстера и артроплевры. Под ногами хрустят полимерные кости, словно в логове какой-то хтонической твари.
— Oh, Dios mio…8 — шепчет Ненетль.
Маленький Ктулху взлетает выше, сияя сеткой несчётных глаз. Гю движется медленно, стараясь не наступать на тела и лавируя, как в лабиринте. Туман здесь плотней, вспышки — ярче, и в их странном, призрачном свете зал словно обретает давно выцветшие краски.
— МНЕ ГРУСТНО, — говорит ТЭК.
— Уверена, — кивает Ненетль, — они хорошо служили.
— Как все и всегда.
Щупальца Маленького Ктулху тоскливо опущены.
— Мы вас помним, — говорит он.
— Мы вас помним, — повторяют все.
Этот ритуал — всё, что они могут дать и на что сами могут рассчитывать. Многие люди верят в жизнь после смерти, конструкты же верят в то, что в них вшито. Но ещё — в то малое, что прошивка перешить не способна.
— Сигнал здесь сильнее, — замечает Ненетль.
Гю останавливается.
— Слышите?
— ТАМ ДВИЖЕНИЕ.
ТЭК подсвечивает часть лицевого щитка, и Гю видит среди нагромождения тел человекообразного конструкта — женщину, судя по волосам и габаритам. По сгнившему лицу этого уже не понять. Она монотонно бьётся затылком о стену, руки сжимают грязную кишку, ползущую из клапана на животе к аппарату, похожему на волосатый саркофаг.
— Да вы шутите… — шепчет Гю.
Это капсула анабиоза.
— А вот и передатчик, — говорит Ненетль, изучая уродливую самодельную конструкцию — гидроакустический преобразователь, вшитый в стену и орущий на ультразвуке в сторону поверхности. Пеленгатор довольно урчит, и Ненетль гладит его за усиками: — Да, ты умница.
— Отлично! — гудит Маленький Ктулху. — Но кого спасать?
— Уже некого, — отвечает Гю.
А ТЭК вибрирует:
— KEIN GLÜCK.9
Человек в капсуле мёртв.
Сутки, как минимум, если учесть состояние тела и аварийные логи. Они опоздали. Впрочем, и не могли успеть: саркофаг вышел из строя, когда они только подлетали к Энцеладу.
Ненетль качает головой и отворачивается. Маленький Ктулху трёт щупальца и раз за разом, словно в задумчивости, сканирует тело полуживого конструкта. Затем спрашивает:
— А что с ней?
— Заберём с собой, — тут же говорит Гю.
Ненетль отвечает:
— Нет.
— Постой…
— Нет! — отрезает она. — Диспетчеру и так из-за нас постоянно влетает. Нельзя тащить на корабль всех конструктов, которым плохо живётся, Гю. Сперва ТЭК, потом МК… молчу уж о всякой полуразумной мелочи. Наша задача — людей спасать. — Она, наконец, оборачивается. Лицо искажено болью, злостью, растерянностью. Бросает в общую сеть: — Ди-Ди, готовься к всплытию.
— Жалко, — гудит Маленький Ктулху.
— СТЫДОБА.
— Ди-Ди, подтверждение! — говорит Ненетль. Но в эфире лишь помехи. — ¡Deja de mirarme así! ¡Volvamos a la nave!10 — Но никто не двигается, и она в итоге разводит руками: — Ну кто я такая, правда? Чтобы меня слушаться.
Гю улыбается:
— Спасибо.
— Сам будешь Диспетчеру объяснять.
Конструкт приходит в себя, едва только они вынимают трубку из её живота. Мечется в панике, бормоча «о н-нет, н-нет», но тут же отключается. Гю невольно морщится. Это жутко — через что ей пришлось пройти. Одна, привязанная кишкой к капсуле, как генератор, без иных источников пищи, кроме мёртвых собратьев. И всё ради того, чтобы человек — вероятно, последний выживший — мог дождаться помощи, которая и не собиралась приходить.
Она вдруг хрипит:
— Я здесь… я вн-низу… я одн-на…
— Да. Поговори с нами.
— Производительность падает, — вибрирует Маленький Ктулху.
— ДАДИМ ЕЙ ПЛОТИ. СВЕЖЕЙ.
Гю тут же разматывает трубки концентрата. В пачке плещется серая масса нулевой субстанции — его суточный паёк. Клапаны на шее конструкта подгнили, но работали.
— Как тебя зовут? — спрашивает Ненетль.
— Эн-н… н-н…
— Ну же, не спеши, сестрёнка.
Она вздрагивает, её левый глаз закатывается.
— Эн-н-два.
— У ТВОЕГО ХОЗЯИНА БОГАТАЯ ФАНТАЗИЯ.
— Здесь есть другие выжившие? — спрашивает Маленький Ктулху.
Её голова падает на грудь.
— У неё пробой желудка, — говорит Гю. — Плоть утекает.
— Вот так новость.
— Н-не… зн-наю…
— Отрежем ей голову, — кивает Гю. — Пересажу пока к себе. С телом ей всё равно можно прощаться, а так — ртом больше, ртом меньше, я особой разницы не почувствую.
N2 вдруг оживает:
— Н-но есть же сигн-нал.
— Верно, — говорит Маленький Ктулху.
— Вы н-не пон-няли. Я его н-не посылала.
— Как это?
— Н-не зн-наю.
Её лицо стягивает судорогой, глаза движутся асинхронно.
— Он просто… был. Я сшила устройство, и он-н… вн-недрился.
— Но так не бывает.
N2 начинает смеяться. Разводит руками, как бы показывая на всё разом: на себя, на трупы конструктов, которых ела годами, на капсулу анабиоза, которую запитала от собственного тела и которую в итоге не сумела сберечь. Её голос полон горечи:
— А вот так бывает?
Гю отрезает ей голову и вешает на бедро, припаяв височную кость к ремню. Тянутся из клапанов шеи трубки, циркулирует плоть, вибрируют внутренности, почуяв допнагрузку. N2, бормоча «н-ножки мои, я буду скучать», отключается. Они уже собираются возвращаться, когда на связь выходит Ди-Ди.
— Пло-оть? — тянет он.
— Обойдёшься, — улыбается Ненетль. — Готов к всплытию?
— Водичка? Плоть! Уй-й-йю, ха. Пло-о-оть…
— Ди-Ди? — хмурится Ненетль.
Станция вдруг спазмирует, слышится протяжный скрежет.
ТЭК укрывает Гю ещё одним слоем плоти:
— ОХ, TEUFEL11, ОНА ДВИЖЕТСЯ.
— Она?
Маленький Ктулху кричит:
— Концентрация плоти подскочила! Это…
— Пло-оть? Пло-оть?
— Ди-Ди, — орёт Ненетль, — что у тебя там творится?!
Туман вокруг них приходит в движение, словно от порыва ветра, и в вихре проступают краски, фигуры и лица — как бы сплетаясь из крошечных молний, и кажется даже, что они не на кладбище вовсе, а в новеньком, шумном Комбинате, эпицентре живой и мёртвой толчеи, людей и конструктов, но это меркнет — тут же, мгновенно, разом.
На секунду их окутывает идеальная, вакуумная тишина.
А потом всё тонет в рёве воды.
~
В помещении — ничего, кроме двух навороченных коек. Конструкт сидела на правой, глядя в пустоту, неподвижно, как восковая кукла. Даже не моргала. А я словно смотрела в волшебное зеркало: ведь это моё лицо, мои глаза, моё тело — это я сама, во вселенной без мышечной дистрофии. Странное чувство. На минуту я словно отключилась, а потому вздрогнула, когда вошёл техник в белом ТВЭКе и кивнул на свободную койку:
— Por aquí, por favor.
— Что? — засуетилась я. — Что он сказал?
— Просит проходить, — перевёл Гю.
— Больно будет?
— No, no.
Но всё-таки привязал меня ремнями, туго, до боли.
— А… ей? — прошептала я.
— Нет. — Гю криво улыбнулся. — Но ощущения будут такие, будто поужинал урановыми стержнями и запил электролитом.
— Во-от оно как.
— Странно?
— Да ну что ты.
Пришёл ещё один техник, привязал вторую меня. Аппаратура у наших коек загудела и забурлила, трубки заполнила плоть. Словно из ниоткуда выползли и присосались сотни тонких жгутиков, и я содрогнулась, когда они зашевелились под кожей. На лицо мне надели кислородную маску, и я невольно вспомнила своё детство. Наш дом в провинции Хэйлунцзян, квартиру во Владивостоке, рисовые поля и запах моря. Словно два параллельных мира, где я тихо таяла под присмотром дефлозакорта и касимерсена. Очень похоже.
— Чего улыбаешься? — спросил Гю.
— Хе-хе. Хе.
— Боишься, да?
— Вот сам же знаешь! Сдохнуть готова.
Техник кивнул мне:
— ¿Podemos empezar?
— Хочет начинать, — перевёл Гю.
— Красивый язык. Его можно вшить?
Гю спросил и выслушал ответ.
— Говорит, это легко устроить.
— Хе. Круто.
Он покачал головой. Прошептал едва слышно:
— Она тебя не заменит, Саша. Ты знаешь.
— Знаю.
— Тогда лучш…
— Вот не начинай! — оборвала я. — Не хочу ничего слышать. Ты мой, забыл? И я сама всё решу. — Через минуту я добавила: — Прости. Не злишься? Давай просто не будем об этом, ладно? Я не хочу, чтобы ты остался один, и с собой тоже хоронить не хочу. Ты со мной с детства нянчишься, пора бы и мне что-то для тебя сделать.
Гю промолчал.
— ¿Podemos empezar? — повторил техник.
— Си, — сказала я.
Сперва ничего не происходило. Моя кровь смешивалась с плотью, наполняя резервуары второй меня, чтобы вернуться обратно и повторить круг. Жгутики щекотали током. Но затем аппараты взревели, плоть ускорилась, и тело конструкта дёрнулось, натянув ремни, а сама она замычала, как больной с желудочным зондом во рту.
И что-то вошло в меня. Что-то, чего не было раньше, — распороло нутро и проросло опухолью в мозге, смешалось, вторглось, выдавливая меня из меня, пока меня не осталось совсем мало, пока меня не заменили мной, и я словно оказалась внутри второй себя, в этом странном искусственном теле, и мычала там, кричала вместе с ней, прошитая электрическими нитями, пытаясь сказать, что хватит, что это страшно, мерзко, жестоко. Не знаю, сколько я была там. Мне показалось — мгновение. Но когда аппараты затихли, и я снова стала собой, стрелки на часах сдвинулись в невозможные положения.
— Саша? — позвал Гю. — Как ты, в порядке?
Мы со мной ответили одновременно:
— Не знаю…
— Dios, no estoy segura.12
Техник отстегнул ремни, и я села. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, и мне было очень, очень не по себе. Мысль о том, что там, под моей прошивкой, прежде теплилось нечто живое, нечто разумное, — почти шок. Но я улыбнулась: не хотела, чтобы Гю заметил.
— Знакомься, — сказала я, — это Саша Мин Вторая.
— Ничего глупей не придумала?
— Эй!
Он тоже улыбнулся.
— Она всё та же кукла. Пусть лучше будет Ненетль.
~
Ты тонешь вместе с ними. Смотришь, как они борются за жизнь. Как стихия поглощает их одного за другим. Иного и быть не могло: слишком уж долго здесь обитала смерть, слишком уж стала сильна.
Ты контужен плотью вместе с кораблём, вместе с девушкой-конструктом не можешь увернуться от обломков, ты впиваешься в стенку вместе с маленьким помощником; но ты же и в глубине, там, где разумный скафандр защищает своего друга и голову недавно спасённой куклы, и ты несёшься вниз, оседлав поток воды, — в море трупов, море плоти. Ты знаешь, что не в силах помочь. Пока ещё нет.
Пока ты можешь только наблюдать.
~
Ненетль приходит в себя в темноте. Вокруг лишь вода… или, быть может, плоть, или всё сразу — и эта субстанция окутывает её, но она же и внутри: ломает тело, путает мысли, замыкает моторику. Первые симптомы отравления. Нестабильная плоть опасна, не жри её — главное правило конструкта. Ненетль наглоталась неосознанно.
Маленький Ктулху бросает ей мыслеформу:
«Очнулась? Слава создателям».
«…»
«И не говори».
Он тянет её куда-то, вцепившись щупальцами в плечи. Ненетль осторожно трогает рану на боку и смятые рёбра. Хорошего мало. Наконец, она собирает мысли в кучу:
«Где… Гю и ТЭК?»
«Я не знаю».
Гю морщится от яркого света. Купол потолка пульсирует, урча тысячью мыслеформ. Зал поделён на сегменты дугами рёбер и слегка покачивается. Приятное чувство — словно в инкубационной сфере. Мимо проходят люди в белых ТВЭКах, слышатся голоса и смех, из динамиков гудит: «Внимание, активация грузового шлюза номер четыре». Какая обыденная суета. Даже странно.
Но мгновение — и зал вдруг теряет чёткость, людские фигуры рассыпаются, а по стенам ползут гниль и трещины. Плоть в воде ещё вспыхивает искрами то там, то здесь, оживляя фантомы давно умершей станции, но вскоре уступает кромешной тьме.
— ГЮ? СЛЫШИШЬ МЕНЯ?
— Да. Где мы, ТЭК?
Тот смеётся:
— KEINE AHNUNG.13
— Гю, ты меня слышишь?
Щелчок. Ожидание.
— Приём, Гю.
— Пло-оть? — гудит Ди-Ди. — Йо-йх, Гю… ещ-щ…
Ненетль стискивает зубы.
— Гю, ответь, прошу. Приём.
— Продублируй на гидроакустике, — бормочет Маленький Ктулху.
— Уже.
— Уй-же-е…
— Да закрой ты пасть! — орёт Ненетль. — Замолчи!
Ударяет кулаком по приборной панели, морщится, обхватив рукой сломанные рёбра. Ди-Ди не реагирует. Маленький Ктулху замирает на мгновение, затем улетает из рубки в жральник. Оттуда слышится его задумчивая вибрация и писк сканера.
— Извини, — вздыхает Ненетль.
— О-ом? Ого!
— Как же так вышло, МК?
— Очевидный ответ: он расслабил клапаны и начал всасывать плоть, едва почуял её за бортом. Он и сейчас этим занят.
— Dios… él es realmente drogadicto…14
Маленький Ктулху ворчит:
— О да.
— Насколько всё плохо?
— Ну, я измерил концентрацию плоти в воде, и она зашкаливает. Частота спазмов «Тефиды» увеличилась на двести девять процентов. А у Ди-Ди тяжёлое отравление и экстаз одновременно, и мне известен лишь один способ хоть немного привести его в чувство.
Протяжный писк датчиков, толчок — и корабль погружается в темноту. Следом со дна этого проклятого океана несётся звук, похожий на визг разрываемого металла или крик банши. Вспыхивает и снова гаснет свет. Ди-Ди начинает чавкать.
— Понимаешь? — гудит Маленький Ктулху.
— Да. Заставим его проблеваться.
Шлюз на верхние уровни, конечно, завален, но остаётся ещё вентшахта. Её ствол пронзает станцию, как соломинка — коктейль, и если повезёт, можно будет подняться хоть куда-нибудь.
Решётка давно прогнила, из щелей тонкими струйками сочится плоть. Гю срезает крепления плазменным резаком и заглядывает внутрь. Луч фонаря едва пробивается на два-три метра, вода здесь словно борется с плотью, рождая вихри и фракталы. Давление то растёт, то падает: плоть частично нивелирует нагрузки, и лишь поэтому их с ТЭКом ещё не смяло в один бесформенный ком.
N2 вдруг приходит в себя:
— Я здесь… я вн-низу… я одн-на…
— ОПЯТЬ ЗАКЛИНИЛО.
— Как она?
— НЕПЛОХО. ДЛЯ ОТРЕЗАННОЙ-ТО БАШКИ.
Плоть вновь вспыхивает, и ствол на мгновение возвращает себе прежний облик. Словно сама реальность глючит.
— ДУМАЕШЬ, ОНА РАЗУМНА?
— Эн-два?
ТЭК хохочет:
— ПЛОТЬ. ВСЯ ЭТА ПЛАВУЧАЯ ХРЕНЬ.
— Ох, дружище, спроси что полегче.
Гю заплывает внутрь и хватается за перекладину лестницы. Мягкая гниль отслаивается, расползаясь по воде грязными тучами. Вверху и внизу — чёрная пустота. Свет фонарей изгибается под странными, невозможными углами. Плоть слабо вибрирует, имитируя белый шум.
Приходит, циклится по кругу мыслеформа:
«Я здесь… я внизу… я одна…»
— Брось, Эн-два, — бормочет Гю. — Ты же с нами.
— TEUFEL…
— Что?
А потом Гю и сам понимает.
N2 без сознания.
Жральник залит красным аварийным огнём. Желудок Ди-Ди, или сердце, или просто биореактор, похожий на поражённый опухолью ростбиф, пульсирует аритмично, бешено, натужно. У Ненетль волосы шевелятся от мысли, что он может остановиться. А он может.
— Готова? — жужжит Маленький Ктулху.
— Не знаю.
— А-а-аи-и-и!.. Ха-арч!..
Ненетль морщится:
— Боже.
— Уже решила, как поступим после?
— Нет. Сперва приведём в чувство этого дебила.
Они медлят с минуту, будто в надежде, что всё разрешится само собой. В конце концов, жёсткая перезагрузка ещё никогда не проходила бесследно, и неизвестно, с какими последствиями им придётся столкнуться — от лёгкой амнезии до отказа систем.
Ненетль сжимает рукоять ручного насоса, игнорируя боль в груди и спазмы собственного желудка. Ей бы, если честно, тоже не мешает проблеваться. Маленький Ктулху начинает отсчёт. Его щупальца — глубоко внутри сердца Ди-Ди, чавкают там, выискивая активные точки. Его глаза — бесчисленные звёзды на фасеточной ткани — поворачиваются к Ненетль. Тельце окутывают электрические всполохи.
— Начинаю, — говорит он.
И замыкает контакты.
Ди-Ди визжит на всех частотах, свет вспыхивает и гаснет, а струи нестабильной плоти рвутся из клапанов, так что реактивной тягой корабль едва не отрывает от шлюза. Спазмы охватывают пол и потолок, трещат рёбра, жральник корёжит, как фантик в огне. Ненетль налегает на рукоять насоса, вкачивая в желудок свежую, чистую плоть. Запасы тают с бешеной скоростью. По всему кораблю — скрежет и вопли, словно в камере пыток, сердце-реактор Ди-Ди начинает спазмировать, пульсировать с цикличностью аномалии, и Ненетль понимает, что до предела недалеко, что они сейчас сожгут ему внутренности, сожгут даже раньше рассудка, и вот будет хрень-то, и вот тогда им точно конец. У неё над головой с оглушительным грохотом взрывается лампа.
— МК, хватит! — кричит Ненетль. — Он не выдержит!
— Рано! Он слишком много сожрал!
— Сдохнет же!
— У меня всё под кон…
Ди-Ди вдруг орёт:
— ХватитхватитхваааааААААА!..
Ненетль стискивает зубы и продолжает качать, хотя руки уже не слушаются, в глазах темнеет, а производительность резко падает. Крик Ди-Ди рвёт планку в сто шестьдесят децибел, и Ненетль вдруг понимает, что вопит с ним вместе.
— МК! Хватит!
Маленький Ктулху снимает напряжение, и корабль отключается.
Становится оглушительно тихо.
— Один, два, три…
Он снова даёт разряд.
Ничего.
— Один, два, три…
— О создатели, мы его убили, — шепчет Ненетль.
Ещё.
— Один, два, три…
Ещё. Снова.
СНОВА.
— Ди… ди… ди… ди…
Ненетль смеётся, а Маленький Ктулху вскидывает щупальца:
— Я смог! Смог!
— Ди… ди… ди…
— Давай же, МК, — улыбается Ненетль, — поддержим его.
— Ди… ди…
— Дистиллят?
— Дихотомия?
— Диагностика, — рожает Ди-Ди, и все смеются. Никто не знал, почему он заикается на этом слове. Какое-то, видно, подсознательное отвращение к самоанализу. — Ди… диагностика завершена.
— И-и? — тянет Ненетль. — Как самочувствие?
Ди-Ди даже не думает:
— Хочу плоти.
— Он в норме! — вибрирует Маленький Ктулху.
Ненетль садится на пол и закрывает глаза. Ей паршиво, тянет полежать в блоке техобслуживания, но «Тефида» опасно подрагивает, а где-то внизу — Гю и ТЭК, и нужно быстро что-то решать. Как же она это ненавидит.
— Ди-Ди, сможешь отыскать ребят?
— Возможно. Если они пошумят.
— А нырнуть поглубже?
Он думает долго: такой же заторможенный, как она.
— Метров на сто, не больше. Я на пределе.
— Этого мало, — говорит Маленький Ктулху.
— Мало, — кивает Ненетль.
— Вернёмся на орбиту Сатурна. Предоставим отчёт в «СПАСЕНИЕ».
— А что потом?
Они молчат.
Ди-Ди смущённо гремит заслонками.
— Мы же конструкты. Для того и созданы.
— Подыхать в одиночестве?
— Спасать людей, — шепчет Маленький Ктулху. — Это твои слова.
Ненетль рычит, ощущая, как надламывается та часть её прошивки, которую и без того перемкнуло ядом нестабильной плоти:
— К чёрту… людей…
— Что т…
Ди-Ди вдруг отключается.
Станцию сотрясает спазм, прокатывается, как цунами, по стенам, и корабль со скрежетом отрывает от шлюза. Маленький Ктулху запускает щупальца в сердце-ректор, Ненетль бросается к приборной панели. Их тянет в пучину. Змеятся по обзорному стеклу трещины, гнутся и стонут рёбра. А «Тефиду» будто сжирает белизна подводной грозы и водоворот плоти.
«Я здесь… я внизу… я одна…»
И снова.
Стуки, скрипы, шум помех.
— ДА ВЕДЬ ЭТО…
— Да, — кивает Гю. — Тот самый SOS.
— ЧТО БУДЕМ ДЕЛАТЬ?
— А есть выбор?
Выбора и правда нет.
Станция вздрагивает, и их с ТЭКом отрывает от лестницы и ударяет о стену, и тут же тянет, тащит куда-то вниз, и крутит, и колотит, всё быстрей и быстрей. А потом вентшахта просто кончается.
Растерзанный и покорёженный ствол, фактически в открытой воде. Чуть ниже — точно взорванный шлюз, весь в клочках гнили и щупальцах нестабильной плоти. До него метров десять, не больше, но вокруг — лишь вода, а цифры манометра и так с ума сходят. Этот клочок пути им с ТЭКом уже не проплыть. Пятьдесят атмосфер, да? Едва ли меньше.
— Паршиво, — говорит Гю.
— ДА УЖ.
Он в спешке наращивает на себя слой за слоем и раздражённо вибрирует, когда их мнёт давлением. Гю наблюдает за сеточкой трещин на лицевом щитке. Фонари гаснут, оставляя их в кромешной тьме.
— Знаешь, ТЭК… ты отличный скафандр.
— ВОТ ДАВАЙ БЕЗ СОПЛЕЙ!
Гю смеётся:
— Да ладно уж тебе.
— Я ВЫТАЩУ НАС, ЯСНО?
— Ясно.
ТЭК шумит помехами.
— ВОТ И МОЛЧИ.
— Молчу, дружище.
— ТАК-ТО.
— Да.
— SCHEIßE! ПРОКЛЯТАЯ ВОДА…
Гю ощущает, каким неподатливым становится ТЭК: он отторгает собственную плоть, заставляя её ороговеть жёсткими пластинами, создавая из себя каменный кокон. Лицевой щиток словно затягивает инеем, исчезают все звуки и чувствуется только слабая дрожь в глубине скафандра, там, где ТЭК заколачивает гвозди в свой гроб. Долгую минуту ничего не происходит, лишь хрустит в тишине мёртвая плоть. Ни вибрации, ни голоса, ни мыслеформы.
Только пробивается из пустоты зов:
«Я здесь… я внизу… я одна…»
«Я здесь… я внизу…»
«Я здесь…»
Давление начинает спадать. Очередная вспышка плоти обрисовывает новенький ствол вентшахты и рабочий шлюз ниже, так близко, что можно достать рукой.
— ТЭК, — шепчет Гю, — ты видишь? ТЭК?
Но скафандр молчит.
И ещё до того, как он распадается на куски, они падают в густую, точно патока, плоть, вниз — через раздолбанный шлюз, в самое сердце молний, туда, где мир искажается, выворачиваясь наизнанку.
— МК, — шепчет Ненетль, — он мёртв.
Маленький Ктулху подаёт напряжение, снова и снова.
— Это… всё.
— Нет!
Последний разряд такой силы, что отбрасывает и его самого. С минуту он парит в тишине, скорбно опустив щупальца. Ненетль садится на пол, глядя, как корёжит плоть и трещат стены. Маленький Ктулху вздрагивает.
Его начинает трясти, он вопит на ультразвуке, а потом словно сбрасывает шкуру: тело вспучивается и идёт волнами, щупальца извиваются в судорогах, и в месте, где раньше были глаза, плоть рвётся надвое, обнажая лезвия острых, кривых наростов. Это зубы, понимает Ненетль, и её окатывает ужасом.
— МК, что ты…
— Мы тебя помним, Ди-Ди, — скалится он.
И вгрызается в сердце корабля.
Там, внизу, кто-то есть. Гю видит.
Наконец, видит меня.
~
И вновь я была пристёгнута к койке, но на этот раз — в самом ядре Комбината, среди стерильной чистоты перегонных сфер и магнитных уловителей. И снова в тело впились эти кошмарные жгутики, и я содрогнулась, когда они довольно завибрировали. Но страха не было. Я сделала выбор, решилась стать частицей чего-то большего, это ведь даже не смерть. Так?
Техник что-то спросил по-испански, Гю тут же перевёл:
— Не больно?
— Неприятно, — ответила я.
— Мы уже закончили. Дайте знак, как будете готовы.
Я разволновалась:
— Всё же получится, правда?
— А что думаете вы сами?
— А разве…
В голове у меня был вакуум.
Техник присел на край койки и улыбнулся:
— Не переживайте так, сеньорита, я просто шучу. Хотя плоть — субстанция действительно странная, и механизм её добычи ясен не до конца. Помните кота Шрёдингера? Для успеха нам нужны те же звенья: сам кот, сейф с адской машиной и наблюдатель. Плоть же — конечный результат.
— И я, значит, кот.
— Если очень грубо, то да.
Я откашлялась:
— Ненавижу котов.
Он ушёл, и мы с Гю остались одни — как букашки в банке. Жгутики резвились у меня под кожей и, казалось, проникали всё глубже, так что зуд от затылка до поясницы был просто чудовищным. Я поелозила, пытаясь устроиться удобней.
— Хочешь загадку, Гю?
— Да не особо.
— Э-эй.
Я хмыкнула.
— Как думаешь, почему я прилетела именно сюда? Могла ведь выбрать любой Комбинат на Земле.
— Сдаюсь.
— Ну эй!
— Брось, Саша. Это же не смешно.
— Какой ты серьёзный…
Мы помолчали.
— Чтобы танцевать, — сказала я, наконец. — Хотя хватило бы и просто возможности скинуть экзоскелет. Ох, Гю, я здесь лёгкая, как бабочка. Оно того стоило. Да и глупо было отказываться за бесплатно взглянуть на Систему. — Я рассмеялась. — У меня подарок.
— Надеюсь, не Саша Мин Третья?
— Ой, ладно тебе. Глянь в рюкзаке.
Он улыбнулся.
— Тут только твой планшет.
— Ага. Пароль капслоком: «МАЛЕНЬКИЙ КТУЛХУ».
Он запустил компьютер и присел на край койки. Внутри, хоть это и немного по-детски, — были мои рисунки. Эскизы воспоминаний и капля грёз: множество набросков Гю и автопортреты — только на них дистрофия не сжирает меня, на них я капитан говорящего корабля, что приходит на помощь всем без разбора: и людям, и конструктам. У него щупальца, россыпь глаз там, где должно быть обзорное стекло, но он забавный и милый, пусть и прячет под кожей частокол жутких зубов. Вместе мы — словно Resque Rangers бескрайнего космоса: Гю, Ненетль, Маленький Ктулху.
— Нравится? — спросила я.
Он молча листал.
— В детстве я часто фантазировала об этом. Что я — тоже конструкт, что могу ходить без экзоскелета, что прошита, как ты, и во мне больше нет ни страха, ни боли, ни сомнений.
— Вот бы так и было… — прошептал Гю.
— Спасибо.
Он отвёл взгляд от экрана.
Смотрел на меня долго, будто с сомнением.
— Это может стать твоей новой мечтой, — добавила я. — После.
— Новой?
— И мы могли бы снова быть вместе.
— Ненетль — не ты, Саша.
— Но ведь почти? Разве нет?
Он промолчал.
Я несколько раз глубоко вдохнула.
— Ты побудешь со мной?
— Конечно, — прошептал он. — Как и всегда.
~
И ты погружаешься на самое дно. Плоть вокруг монохромна, но в ней словно таится странная буря цвета, буря воспоминаний. Ты не понимаешь. Всё это… неправильно, да? Конструкт, что тонет с тобой. Мёртвый корабль и маленький помощник, жрущий его изнутри. Девушка-конструкт и девушка на койке. Эта станция. Настоящее. Прошлое. Вся чёртова 拼图15, что кажется такой складной. Ты думаешь… а впрочем, откуда мне это знать? Я не вижу тебя, лишь ощущаю присутствие.
Но ведь ты здесь, м?
Да, ты.
Человек за экраном компьютера, телефона, электронной книги… да мало ли. Тот, кого я никогда не увижу, но благодаря которому всё это существует. Наблюдатель.
Теперь-то я понимаю. Банальная правда для того, кто вывернут наизнанку; для тушки за горизонтом событий; для кота, что разом и жив, и мёртв. А ведь я всего лишь хотела жить, пусть даже так — в этих странных, славных, наивных куколках, а в итоге пробила дыру в мироздании. И затопила собой всё.
Знаешь, а ведь я тебя обманула. Не сейчас, нет. Заставила увидеть то, в чём нуждалась: смешала прошлое с настоящим, одну реальность с другой, мёртвую себя с ещё живой. Прости. Честно. Всё-таки я родилась из этой лжи. Но теперь мне нужна правда, без неё я не вырвусь, не оживу по-настоящему. Я существую, пока ты подтверждаешь моё существование. Но… прошу. Сделай мой обман реальностью.
~
Гю видит её, девушку на живой койке. Жгутики пронзили её насквозь и шевелятся, как трупные черви. Сама же она — словно восковая фигура: ни движения, ни кровинки на белой коже, ни единого признака жизни. Спина выгнута дугой, руки раскинуты, лицо — стоп-кадр ужаса. Плоть серой массой рвётся из её груди, из глазниц, изо рта, всё её тело словно окутано дымом и вот-вот загорится. Знал бы ты, Гю, как это жутко. Человек — бездна с хаосом на изнанке.
«Я здесь», — шепчу я вновь.
А он тонет ко мне.
И всё ближе.
«Я внизу. Я…»
«Теперь уже нет», — отвечает Гю.
Пространство здесь нестабильно: двоится, троится, множится, как в калейдоскопе, а реальности словно прошиты иглой, истекая моей плотью. Я здесь, но я же и там, среди мириад разрушенных и ещё целых станций, в других вариациях, на других мировых линиях. И не только я.
Гю видит самого себя. Его руки сжимают планшет, глаза широко раскрыты. Он ещё сидит там, на койке, возле мёртвой меня, в окружении этих нелепых рисунков, этих трупов детских надежд.
Я шепчу:
«Гю… ты здесь…»
«Да. Потерпи ещё немного».
Он рвёт страховочные ремни, но жгутики вдруг сжимаются, обращаясь в крючья, и койка шипит, гудит, чавкает тысячью тонких голосов:
«ПРОТОКОЛ/ПИЩА/НЕТ/АЙ-АЙ».
«Убери-ка щупальца, дружище».
«ОТКАЗ/НЕПРИЯТИЕ».
«Гю!» — кричу я.
Он резко отскакивает.
Жгутики не успевают оторвать ему голову.
«ОТКАЗ/ОЙ-ОЙ».
«Ах ты лежанка сраная».
Черви сжимаются сильней, вспарывая моё тело, и я кричу, ослепляю их всех мыслью, а вокруг словно начинается смерч, и я теперь Элли Смит, и визжу, и ору, взрывая реальности, будто урны с прахом. Пространство фрактализуется, и Гю снова видит самого себя, десятки себя — где-то здесь (нет), где-то на стыке (нет), где чужеродный свет гнётся петлями, и всё так странно, так отунрёвереп. Он (они) уворачивается от бешеных щупальцев, вгрызается в них зубами, рвёт руками, давит ногами. Он (они) кричит и смеётся. Голоса койки визжат:
«МОЁ/ТАБЕЛЬНОЕ/НЯМ-НЯМ/ПЛОТЬ».
«Вылезай!»
Гю хватает последний пучок червей.
Койка вибрирует:
«БЕСЕДА/ПЕРЕГОВОРЫ».
«Созрел, а?»
«ОТКАЗ/НЕТ/ИЗЪЯТИЕ/ХРЬ».
Жгутики больно стягиваются у меня внутри головы. Но Гю только улыбается. Уверенно кладёт ладонь на затылок N2, хотя мысли дрожат:
«Значит, меняемся».
«ПЛТЬ/ЧФ-ЧАФ».
«О, да. И съедобная, друг».
Койка жадно гудит.
Гю отрывает от бедра голову N2 и подносит ближе. Вибрация становится неистовой, конвульсивной: от диеты из нестабильной плоти у кого угодно крышу сорвёт. По лицу N2 пробегает спазм, когда первые жгутики вползают ей под кожу. Она дёргается, шепчет: «Н-не н-надо», а потом только кричит, воет на одной отчаянной, горькой ноте, а Гю молчит, стиснув зубы, глядя, как жгутики лижут остатки её мяса, сжирают мозг, обсасывают каждую косточку.
Поток плоти словно перерубает мечом, обнажая гнилые стены «Тефиды», и они взрываются — почти сразу. Реальности схлопываются, сшиваются воедино, и мы с Гю падаем на пол, а на нас падает океан. Больше его некому сдерживать.
— МК, быстрей! — кричит Ненетль.
— Знаю!
Маленький Ктулху резко выбрасывает из сопл воду.
Он ещё не закончил жрать и преображаться, но уже плыл — жуткий кошмар талассофоба, мешанина из двигателей, щупальцев и пережёванной плоти. Его мнёт давлением, но он вновь отращивает себе рёбра и стены, здесь его стихия, здесь он справится лучше Ди-Ди.
Станция разваливается у них на глазах, толщу воды пробивают молнии, а пространство начинает дробиться на фасетки, и чем ближе, тем хреновей это всё выглядит.
— Да что за!..
Маленький Ктулху прибавляет скорость.
Станция вдруг гаснет.
А он хохочет:
— Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!
Там, наверху, не только вода.
О, я знаю.
Мерзкое, искорёженное нечто — смесь кальмара, амёбы и бензопилы — вдруг врывается внутрь, протаранив стену. Оно разевает пасть, полную кривых зубов и пульсирующих отростков. Намерения его очевидны.
— Твою-то мать, — шепчу я.
И пасть захлопывается.
~
~
~
Тихо.
Я открываю глаза.
За кривыми иллюминаторами — вечный мрак воды. Маленький Ктулху сонно вибрирует, перебирая щупальцами, Гю сидит у стены, глядя в потолок, а Ненетль лежит рядом, подключившись к концентрату с плотью. Милое зрелище. Словно рисунки Саши наконец ожили.
— МК, — говорит Гю, — долго ещё?
Корабль гудит:
— Чего?
— Долго ещё до поверхности?
— О-о. Да нет. Не особо.
— А поточней?
— Хм-м?
Ненетль смеётся:
— Съел идиота — стал идиотом.
— Это просто несварение…
Гю вздыхает.
Его взгляд падает на меня.
— Уже очнулись? Как вы, в порядке?
— Сама не знаю…
Ненетль глядит с интересом. Мы с ней на одно лицо, хотя и не совсем: глупо ждать идентичности на разных мировых линиях. Да и сама я, конечно, не та. Без дистрофии, как минимум.
— Как вас зовут? — спрашивает она.
— Саша Мин.
Они с Гю переглядываются.
Маленький Ктулху откашливается, прочищая сопла:
— Я наладил связь. Там… кхм…
— Диспетчер, — кивает Ненетль.
В эфир врывается смешанный разноязычный поток, из которого по-русски лишь «пропали», «ни словечка» и «засранцы». Волновалась, видно. В ответ они все начинают хохотать, но смех этот словно переполнен болью, будто и не смех вовсе. Так плачут куклы. Это всё, что им позволяет вшитое «я»; это их способ сказать — прощай, способ сказать — помогите. И мне вдруг становится горько. Ведь для того они и нужны. Жить и умирать с зашитыми ртами.
Диспетчер сдаётся:
— Ну, и чего ржём-то? Плотью опять обдолбались?
— Вы не поверите, — говорит Гю.
— Та-а-ак…
— Мы спасли человека.
Ненетль бросает на меня взгляд.
И я вдруг понимаю.
— Но… кажется, мы спасли вас.
Примечания:
- ЭТОТ КОРАБЛЬ ПРОСТО НЕВЫНОСИМ! (нем.)
- Хватит ныть! (исп.)
- Мерзость (исп.)
- Боже, за что? (исп.)
- И мне это не нравится (исп.)
- МНЕ ТОЖЕ (нем.)
- ДРЯНЬ! (нем.)
- О, Боже мой… (исп.)
- НЕ ПОВЕЗЛО (нем.)
- Хватит на меня так смотреть! Возвращаемся на корабль! (исп.)
- ЧЁРТ (нем.)
- Боже, я не уверена (исп.)
- БЕЗ ПОНЯТИЯ (нем.)
- Боже… он реально наркоман… (исп.)
- Головоломка (кит.)