Точка Немо

Капля, субтропики.

Под полоской зари океан так сиял, словно уже находился по ту сторону сущего. Какой же он огромный, океан. Бездонный. Безбрежный. В самом деле нет берегов. Суши нет, ни островка. Совсем. Только длинные-длинные волны, эхо дальних штормов.

Счастье, что тут нет рыдающих чаек. Вообще нет птиц, в небе – тишина, которую убаюкивающий плеск слабых волн о борта платформы только оттеняет. Нигде Яцек не видел такого синего, такого беспредельного неба. С утра, пока солнце еще не жарит, он – спина уж плоская – ложился на палубе и смотрел в небо. Взгляд сперва искал, за что зацепиться, но скоро, блуждая в пустоте, успокаивался, замирал. И в душе все замирало – мига, когда опускались веки и наступал сон, он не мог отметить. Вот так бы и умереть. Но смерть не приходила, приходил сон про эту лазурную пустоту. Порой как саваном накрывал прохладой бриз, но солнце лезло выше, до костей пронизывая жаром, и Яцек все-таки просыпался – вялым, будто все в нем опасно подтаяло и расклеилось. Каждый раз он решал, что завтра не пойдет на палубу репетировать смерть, поищет какое-нибудь дело – и на заре оказывался на палубе.

Невольно кряхтя, он, перегретый солнцем, кое-как отскребал себя от палубы, поднимался; хватаясь за переборки, плелся вниз, умывался ледяной водой, съедал что-нибудь. Растягивая время, выполнял протокол наблюдений. Иногда вылавливал вернувшийся глубоководный зонд. Потом пытался выйти куда-нибудь в комнате для прогулок: умные машины каждый день вели с его старым мозгом безнадежную игру, создавая то улочки городков, то аллеи парков, но каждый раз, реагируя на его биохимические реакции, сдавались – и гулял Яцек по безлюдным стальным коридорам не то корабля, не то станции. Или по парящим мостикам над той же водной гладью, что и снаружи.

Все равно некуда идти. Можно было б воссоздать Землю, гулять по перелескам и родному городу как наяву – но даже намек на это желание Яцек душил в себе сразу. Подделок он не хотел. А те края, что, бывает, снятся, умным машинам и не вообразить. Яцек и сам не знал, был ли там, приснилось ли... Так, видения.

Да и эта настоящая жизнь будто навязанный бонус – если никому не приносишь пользы, значит, зажился. Пора и честь знать. После «прогулки» Яцек садился у иллюминатора смотреть на горизонт. К вечеру океан штилел. Вода будто становилась густой и тяжелой, будто зеркало, в которое гляделось пустое небо. Неужели он когда-то видел другой свет, другие моря, отражающие другие солнца? С кем все это было? Толком и не вспомнить. Будто жизнь произошла вовсе не с ним.

После заката океан и небо становились одного темно-фиолетового цвета, зенит по одной прокалывали звезды, потом горизонт и вовсе исчезал во тьме, крупа звезд ссыпалась в волны, и мироздание перемешивало верх и низ, во все стороны разворачивалось космическая бездна, и Яцек как будто снова… Но курса не было. Штурвала – тоже. Платформа прикована к грунту. Плыть ли, лететь ли – некуда. Хотя летать он и не хотел. И не управиться с нынешними летательными аппаратами.

К утру звезды тускнели, теряя надежду, что по ним он проложит курс. Яцека охватывала угрюмая тоска.

Нужно было сделать большое – когда оно станет слишком большим? – усилие, чтоб вспомнить свою «Зарю» и людей, которые далеко-далеко когда-то с ним были и которых все равно больше нет, если не считать квантовых призраков в памяти «Зари». Трудно вспомнить даже милую Славку. Трудно вспомнить иное небо. Трудно вспомнить даже… Что?

Бесконечный, в полном одиночестве путь домой от него не оставил почти ничего. По-настоящему он ведь и не вернулся, космос никого не возвращает прежним. Да и в прямом смысле – до Земли, до родины, не долетел. Земля после стерильных условий корабля прикончила бы его сразу, там нет ему дома. И на кой там нужен и он сам, если ничего не помнит? Тем более с опозданием – в эпоху? В эру? У него никто и не спрашивал ни о чем.

Но он ведь не мог не возвращаться. Ведь это было самым важным – вернуться. Встретил наконец своих, – вернее, их крейсер перехватил «Зарю» – ошарашенные встречей с живой мумией молодые все-таки сообразили, кто он да из каких времен. Сам он тогда не мог ничего рассказать, но корабль-то помнил, наверно, все? Молодые радовались «Заре», как археологи древнеегипетским гробницам. Какие ж они юные все. Экспансия человечества, освоение планет, мечты. Все как у них когда-то. Эры сменяются, конечно, но, кажется, ничего существенного он не пропустил.

Только этим и дома везет. Поколения в космос улетали далеко-далеко, а эти вон, нашли водяную игрушку, считай, на околице. Почему Каплю проглядели, когда обшаривали ближний космос? Диво ж дивное. Планета – океан, на которой вовсе нет суши. Курьез. Морской курорт.

Изучают, следят за глубинами, в атмосфере – за каждым облачком. А у Капли и облачка по расписанию, каждый день в шестнадцать ноль-ноль, хоть часы проверяй, солнце начинает путаться в марле, которую медленно натягивает с востока. И даже тайфуны по расписанию – каждое пятнадцатое число слабые атмосферные волнения набираются водяных паров с перегретой поверхности, и потихоньку – как по часам – набирает силу тропический циклон и начинает двигаться под действием преобладающих ветров. Платформа капсулируется, уходит под воду пережидать шторм. Яцек думал, что если бы тайфуны не были нужны для циркуляции атмосферы, для переноса теплых масс воздуха в умеренные широты, то уравновешенная Капля и без них как-то бы обошлась. А так двое суток приходилось разглядывать рыб, глохнув от тишины, глубоко под поверхностным волнением, все равно что под жизнью, поглядывая в бездну, куда, теряясь во мраке, спускались отроги хребта. И ради этого он вернулся? Нет будущего, есть только старость. И дверь в темноту впереди.

Самое подходящее место закончить жизнь. Платформа без Яцека с чем угодно справится. Этот кусок металла посреди планеты-океана – знакомое заточение посреди беспредельного простора. Океан как космос: открывает любые пути, но то же время замуровывает в скорлупке.

Целыми неделями он никого не видел. Пару раз в месяц прилетал люггер-автомат, привозил продукты; иногда прилетал врач, осматривал, что-то записывая в наладонник, выжимал капли черной крови из корявых пальцев для анализов, пытался беседовать – хотя Яцек старался быть вежливым, слова, от которых пахло лекарствами, вязли в уме, как в трясине. Лишь бы врач не решил, что он и с этой стариковской работой не справляется и пора забирать в госпиталь. Дали бы дожить тут, в точке Немо.

А и правда платформа равноудалена на тысячи миль пусть не от суши, которой на Капле нет, а от круизных линий. От людей. До этих переполненных плавучих павлиньих дворцов за синим горизонтом на порядок дальше, чем до терминалов на орбите, которые проходят в зените на расстоянии примерно в пятьсот-шестьсот километров… Да, так. Люди неба для Яцека все ж ближе во всех смыслах… Хотя им до него и дела нет.

Мысли ходили по кругу. Если б не жребий, он остался бы там, далеко, со своими, со Славкой. Где? Да как же вспомнить? Но корабли должны возвращаться, опыт есть опыт, домой надо хоть что-то передать. Вся жизнь и ушла на это возвращение. Или он уже умер на корабле и сам того не заметил?

И все дальнейшее – реставрация? С «Зари» его в медицинском саркофаге переправили сначала в госпиталь, а потом выпустили на санаторную палубу плавучего многопалубного дворца с бассейнами и аттракционами, а еще с музеями, с цирком, со зверинцем с ондатрами и павлинами и с пятью, что ли, театрами. Он вспомнил изумрудное и сапфирное великолепие палуб и передернулся – полно медсестер и таких же, как он, реставрируемых божьих одуванчиков со всех краев созвездия, слоняющихся меж пиний в кадках так, будто у них вечность впереди, уступающих дорогу лишь бионическим павлинам, везде распускающим хвосты – павлины, говорят, символ бессмертия. Ох, нет. Он устал.

Но что-то в нем так и не сломалось, хоть с памятью было плохо. И с ним кроме врачей никто не говорил, и говорить он ни с кем не мог, не хотел. Ни о чем. Не только не было сил запоминать новые или изменившиеся слова, но и интереса. Ни к словам, ни к людям. Так что просто спасибо, что провели адаптацию к планете, поправили здоровье, а потом заметили, что ему, засохшей коряге, с безмятежными одуванчиками тошно – и предложили «занятость». Добрые. На платформу далеко ото всех и всего он согласился сразу. Присматривать за простеньким навигационным маяком, за аппаратным мониторингом сейсмоактивности, морских течений, приливных циклов, химии воды и воздуха и всего такого прочего, да еще подбирать глубоководные зонды, которые время от времени выплывают на маяк. Все-таки дело, хоть и для вида.

Новая жизнь не начнется, а эту он как-нибудь доживет. День за днем, неделя за неделей. В небе танец двух маленьких лун-близнецов, будто нарочно подвешенных на орбите, чтоб математически идеально управлять приливной активностью. Проследить их траектории – получалось геометрическое кружево, нигде лишней петельки. Тоже курьез?

Календарь пролетал мимо стремительно, даты дней, электронные цифры, проливались сквозь непослушные пальцы, как опресненная вода. Ну и пусть. Здешняя опресненка в тысячу раз живее и вкуснее сотни раз переработанной корабельной. Да, восприятие времени зависит от биохимии, но неужели все его процессы так замедлились? Что удивляться. Правда как у мумии уже, наверное. Тело вон и по цвету, и по ощущениям – деревянное. Коряга.

Невольно он вспомнил трухлявую корягу, через которую нужно было перебираться с опаской, в душном воздухе джунглей, в густой зеленой тени хвощей… Это где было? Как резко, почему-то известкой, пахли там почвы… Вспомнил, как, перешагивая корягу, думал про бледный змеиный живот, скользящий, может быть, по упавшему стволу – змеи там проецировали рисунок поверхности, по которой ползли, себе на спину, не заметить никак, кора и листочки. Хорошо, ядовитых не было, но и эти призраки кусались свирепо, бросались душить… Вот и он такая же трухлявая коряга. По которой ползает память – то ли есть она, то ли нет.

А на Капле и деревьев-то нет, только какие-то недоростки в оранжереях и в кадках на палубах лайнеров. Нет ни острова, ни клочка суши. Чтобы тут множеству людей жить, надо создавать искусственную сушу, это слишком ресурсно, и нет никакого резона, зачем. Главное богатство Капли – вода, а она вот, хоть захлебнись. Туристам и круизных лайнеров хватает, да и то сюда прибывают в основном престарелые, дышать чистейшим воздухом в этих плавучих санаториях. Чертовы павлины. Не дай бог там снова оказаться. Портов-то нет, точек прибытия нет, огромные плавучие дворцы ходят в субтропиках постоянными маршрутами, бессмысленно описывая выверенные синусоиды по голубому глобусу и никогда не попадают в циклоны.

А на плавучих базах, где отдыхает астрофлот, старикам не место. Но ясно, что там: райская погода, громадные плавучие гостиницы, имитирующие любые среды обитания, хоть джунгли, хоть ледники, хоть уютные поместья, чтоб пожить с семьей, а снаружи – экстремальный дайвинг, водные и воздушные гонки, рыбалка и развлечения на любой вкус. Разок Яцек даже полдня наблюдал за флотилией разноцветных дирижаблей, страшно медленных и крохотных в ледяной лазури. Жизнь для молодых.

Как одиноко, когда до тебя никому нет дела.

Да зачем же он возвращался?

Какая, кроме воды и воздуха, польза от этой планеты? Полезные ископаемые? Но тут слишком большие глубины, так что легче дробить астероиды, чем добывать что-то с морского дна, даже собственно воду, ее полно в кометах и астероидах… Зато здесь – уже чистая. Словом, голубой брильянт посреди черной бездны. Для таких, как он. Врач говорит, тут все целебно, даже еда из водорослей. Может, поверить павлинам и это место в самом деле продлит жизнь? Уже продляет? Он раньше пытался понять, сколько ж ему лет, прожитых им самим, бог уж с ними, с эффектами относительности, но и по самым обрубленным цифрам выходило, что столько не живут. Зачем еще больше?

Сколько он уже всяких планет видел. А эта Капля со своими темными глубинами и штормами по расписанию спокойна, как старушка. Будто у нее, как у него самого, уже все в прошлом. Может, там на дне меж океанических хребтов под слоем осадков, на диких глубинах в полтораста, в двести километров – следы вымерших цивилизаций? А может, сама вода тут какая-нибудь разумная, как огромный квантовый мозг. А может, весь океан – на самом деле сверхтекучий солярис, в котором квантовые эффекты становятся макроскопическими? Так это сказки. Или вдруг в глубинах живут такие глубоководные прозрачные сущности, которых никакие приборы не замечают? А может, тут какие-нибудь разумные кальмары, с которыми просто не удалось еще наладить коммуникацию… Или в чернильно-черных глубинах – цивилизация каких-нибудь инфракрасных фонарщиков?

Стоп. Похоже, он все-таки выживает из ума. Акул и дельфинов тут нет, а рыбий мозг… Как-то сомнительно. Может, вывести людей с жабрами, чтоб строили здесь подводную цивилизацию? На кой, если им и до дна не донырнуть?

Но что-то же Капля скрывает? Хватит. Очеловечивать планеты или звезды – глупое искушение. Капля и без загадок прекрасна. Яцека завораживали правильные узоры морских течений в бездонных глубинах, в лабиринтах подводных хребтов, идеальной геометрией расчерчивающих синие полушария и хитро уравновешивающих перепады глубин, а значит, и массы планеты. И такая же выверенная система циркуляции воздушных масс в атмосфере. Наверно, потому тут нет и даже самого маленького кусочка суши, чтоб он не нарушил, как песчинка в часах, ровного хода этого водно-воздушного механизма даже крохотным воздействием. Сколько не наблюдай – показания приборов не меняются. Самодостаточный, стабильный водный мир. Летит себе, как во сне, сквозь тьму космоса в надежных объятиях звезды.

 

Капля, приполярная область северного полушария.

С орбиты Капля похожа на голубой мячик, прокатившийся бочком по облачной белой краске.

– Там бессмертны ветра, там полярный туман, – почти всерьез сказал отец.

– Как расплавленный свет, там блестит океан, – отозвался Дукай. Он-то стихов не стеснялся, а эти любил с яслей. Вон океан, блистает внизу. – Спасибо, что взял с собой.

– Хоть подышишь живым воздухом. А потом сюрприз.

– О!

– Боюсь, не угожу.

– Скажи тогда?

– Нет уж, терпи!

Пролетев сквозь рассвет в синюю ночь, сели на новехонькую, только с верфи, огромную красную платформу, неспешно и низко плывущую на атмосферных двигателях над страшным холодным океаном, вышли на всем ветрам открытую верхнюю палубу. Пахло водорослями, технической смазкой, рыбой и стужей – недалеко до полярного ледового щита, они только что снижались над ним. Океан вокруг темный, страшный от рваных волн с белыми штрихами гребней – будто стежки, которыми кто-то сшивает воду и небо в единое целое. Дукай посмотрел на эти гребни, сразу вспомнил, какие под ними адские глубины, и, ошалевший от темноты, холода, простора и свирепо живого воздуха, струсил и хотел спрятаться обратно в люггер. Отец взял за руку, велел:

– Не бойся. Не отходи от меня вообще. Застегнись. Смотри, слушай. Вникай, но спрашивать будешь потом.

Платформа начала сегмент за сегментом расправлять колпак над посадочной палубой, и сразу стало спокойней. И теплее. Навстречу вышли инженеры в желтых комбинезонах, смахивающих на скафандры. Что они он нем подумают? Со стороны он просто сын главного инженера, парнишка, который мешает работать… Он старался быть незаметным. Но, ошарашенный чудовищным величием океана под бездонным, медленно светлевшим небом, все таращился за колпак, жался к отцу, не понимая, как это всего полчаса назад Капля казалась мячиком? А тут все такое… Как будто больше, чем мир. И чем светлее становится небо, тем больше океана. В глаза не вмещается и в ум… Давно не был внизу, с прошлых каникул… Да и бывал всегда – в тропиках, акваланг осваивал на прогретом мелководье, все равно что в детском бассейне…

Ах да, отец велел вникать. Потому что, может быть, такую платформу они возьмут с собой к другой планете. Дукай стал слушать взрослых и немного успокоился от деловитости низких, уверенных голосов. Интересно же: новехонькая, только с верфи, многоцелевая платформа предназначена для экзопланет: быть стартовой базой освоения для поселенцев, добывать нужные минералы из морской воды, ископаемые с грунта, вести климатическое вмешательство и даже служить техбазой для рыболовецкого флота, если нужно. Отцу показывали работу всех интересных систем. Платформа приводнилась – чуть качнуло – и начала перегонять ледяную воду сквозь сложные фильтры. Уже через несколько минут транспортер притащил первые цилиндрики: с простой солью – хлорид натрия, еще один – с сернокислым магнием, малюсенькие цилиндрики с кремнием, кальцием, калием, бромом… Пришел сигнал, что первый танк-контейнер заполнен извлеченным из морской воды чистым сжиженным кислородом, а второй – пероксидом водорода, третий – жидким азотом, четвертый – готовым жидким воздухом, хоть сейчас отправляй на корабли с экипажем.

Потом это производство остановили, платформа втянула в пузо все фильтры и шланги, поднялась в воздух и двинулась в сторону подводного хребта, сглаженные течениями вершины которого всего на полсотни метров не достигали поверхности. Во время полета отцу показывали все производства, жилые палубы – было похоже на космический корабль, Дукай даже узнавал отдельные блоки. Только окна настоящие и пахнет морем. Он успокоился, слегка заскучал и обрадовался, когда предложили обед. Оказывается, уже так много времени прошло! Он сидел рядом с отцом, радовался, что большие на время перестали разговаривать о кислородном балансе топлива и ждал, когда принесут еду. Принесли. Рыбищ запеченных. С салатом из водорослей. Вкусно. Помещение теперь заливало солнце и стальной отблеск немного поутихшего океана. Хорошо все-таки внизу. Простор. Дукай все съел и спросил:

– Говорить можно?

– Говори, – вздохнул отец.

– Знаешь, я еще придумал для строительства поселений такой дирижабль, как рыбий пузырь с икрой, а в каждой икринке – свернутые гибриды растений и механизмов, дирижабль их где надо выпускает по штучке или по десятку, а они садятся на плодородную почву, раскрываются, внедряются и сами из себя и почвенных микроэлементов, ну, как елки, вырастают в дома, мосты, дороги… Во все, что нужно для производства и жизни. Только деревянное. Ой, – Дукай увидел, что слушает его не только отец, но и все большие за столом. Струсил, но сказал: – Извините. Я всего лишь придумываю. Знаю про всякие технологические циклы очень мало. Не знаю, что можно при наших техносигнатурах сделать, а что – нет. Учусь только.

– А если на нужной планете нет суши, вот как тут? – спросили ласково, но с подвохом.

– Тогда пусть в семечках будут корабли и подводные лодки, – не смутился он. – И прорастают на отмелях. Мы же такое когда-нибудь сможем?

– Наверно, – улыбнулась молодая женщина, химик. –Хороший возраст для новых идей.

– Ну, я ж разберусь во всем рано или поздно, правда? А пока – игрушки, да… Скорей бы вырасти.

Отец непонятно почему вздохнул:

– Никуда не денешься, вырастешь.

Платформа достигла точки прибытия и плавно пошла вниз. Приводнилась и чуть закачалась, выравнивая дифферент. Начала погружение. Вода заплескалась в окна, потом все за окнами стало голубым, холодным, немного страшным. Со стороны глубин открывалась немая темная бездна, куда никому нельзя – раздавит давлением. Наконец платформа достигла каменистого грунта вершин. Замерла на миг, закрепилась, потом послышалось гудение тяжелых горнорудных механизмов, покидающих порты в ее брюхе. Геологоразведка, наверное, тут что-то пообещала, да только попробуй, добудь. Люди отходили от столов, переговаривались. Спешили по местам. В салоне включился свет, за окнами – темно. Почему-то немного кружилась голова и закладывало уши.

– Вижу, что устал, – сказал отец. – Тяжело на планете-то так много времени сразу, отдохни, – отец еще похлопал Дукая меж лопаток, велел позвонить маме и заторопился к выходу, самые важные из людей последовали за ним.

Тяжело? Но тут все равно что в космосе – Дукай не мог оторвать взгляда от тьмы глубин внизу. Куда страшнее, чем космос. Он оглядел столовую в поисках уголка, куда можно спрятаться. Вон диванчик в углу. Почему-то спотыкаясь, прошел туда, залез с ногами, обнял коленки. Позвонил маме, она тоже сказала, что адаптация, ничего страшного. Спасибо, что малышом не назвала.

Дукай и сам чувствовал, что организм не хочет привыкать к планете, да еще к такой водяной, ненадежной, что легкие устали дышать природным, очень влажным, крепким от всех морских испарений воздухом. И под водой ему не нравилось. Не утянет ли в темные глубины? Платформу немного покачивало – или это только кажется? Какие у нее механизмы крепления к грунту? Синяя подводная тьма за окнами так равнодушна. Ей все равно, живы мы или умрем. Хотелось зажмуриться, только чтоб не смотреть вниз со склона в жуткую тьму – там до самого-то дна сколько тысяч метров? Сто? Двести? Больше? Вода, которая благодаря тепловой циркуляции поднимается с этих глубин, говорят, главное сокровище Капли…

Интересно, какой папа придумал сюрприз? Скоро с Каплей прощаться… Вот полярные проекты отца завершатся, надо будет отправляться куда-то страшно далеко, к новооткрытым мирам, тоже строить там что-то… И точно там не будет океанов, скорей, просто перегретый булыжник в важном с точки зрения логистики месте, сухой, как кирпич только из печки, пыльный и щербатый от кратеров… Отец начнет ловить астероиды и кометы, то заставляя их врезаться прямо в глобус, то направляя мимо, поодаль или впритирочку, силами гравитации корректируя орбиту. Потом – формировать атмосферу и гидросферу… И на булыжнике появится жидкая среда, которую еще доводить до ума сотни лет, чтоб стала чистой водой… Дукай задумался о грандиозности плавучих заводов, которые столетиями тут на Капле формировали и преобразовывали океан и атмосферу. Как же трудно делать планеты живыми. И долго. И никаких приключений, только расчеты.

В столовой никого не осталось, только роботы молниеносно наводили порядок. Загудела вентиляция, запахло льдом, стало прохладнее. Когда робот-поломойщик приблизился к дивану, Дукай отодвинулся еще дальше в угол, как будто роботу могло быть до него дело. Робот оставлял свежий сияющий след. Пол из темно-синего становился сияюще-синим. Потом высыхал и опять – темно-синий… Как вода за каким-то уж слишком тонким окном. Отвлечься не удавалось: жуткие глубины, в которых нет жизни, угрожающе близко. Домой бы, на орбиту. Космос тоже страшный, но дома живешь себе и живешь, столько дел и уроков, что про черный мрак снаружи и не вспоминаешь…

Скорей бы всплывать. Чтоб дышать и смотреть. Жалко, нельзя впрок надышаться и насмотреться на простор. На Капле хорошо дышать, потому что воздух идеален. Но кому дышать-то, если большого населения тут не разместить? Люди все-таки сухопутные существа, им не нужна Капля, если полным-полно планет с сушей, с полями-лесами… Сюда как в заповедник только старички в круизы прилетают, потому что тут воздух долголетия и живая вода.

Интересно, сколько вообще человечеству понадобится планет? В Бездне их тьма-тьмущая, но вот найти близнеца Земли – невозможно. Так что планеты надо доводить до ума самостоятельно, а то природу не дождешься. Так чем же все-таки заниматься, апгрейдом уже найденных планет, как отец, или самому искать новые? С приключениями? А вдруг повезет и найдешь такую же, как Земля? Ну или хоть как Капля, только настоящую? Нереально. Но ведь Земля же как-то сама собой сформировалась?

Когда платформа наконец всплыла, за окнами солнечный свет стал уже рассеянным, неярким. Высокие прозрачные облака натягивало с востока. Океан прекрасен, но скоро ли наверх, домой? Дукай устал смотреть на воду. Когда вернулся отец, сразу спросил:

– Может, стоит сюда пригнать подходящий астероид и создать из него хотя бы несколько островов?

– Нельзя. Может спровоцировать отклонение от оси, и вся наша гидродинамика полетит. Да и испарения в атмосферу пойдут, и химия воды изменится, течения взбесятся… А их лет сто калибровали. А океан…

– Знаю, полтысячелетия. Быстро с планетами не бывает.

– В космосе ничего быстро не бывает. Зато смотри какая Капелька получилась… Ну, ты как, сынок, в силах еще?

– А сюрприз?

– Помню, да. Это больше урок, чем сюрприз. Хочу, чтоб ты посмотрел на кое-кого. Помнишь, я сказал: «Никуда не денешься, вырастешь»? Так ведь когда-то и постареешь. А это трудно – стареть. Вот хочу, чтоб ты посмотрел на самого старого человека на Капле. Да что там, вообще старше всех живущих. Неприступный такой старик, отшельник.

– Зачем?

 

Капля, субтропики.

Гости в воскресенье? Еще и под вечер? С другой стороны, а чего он ожидал, когда отправлял вчера сообщение в инженерную службу? Сдуру-то о себе и напомнил. Показания датчиков, хронически неизменные, в конце концов довели до мысли, что аппаратура глючит. А теперь инженерная служба может решить, что глючит он. То-то врач зачастил.

Яцек, с трудом застегивая деревянными пальцами последнюю пуговку свежей рубашки, смотрел на большой люггер, подлетающий с темно-синего северного горизонта. Синее море сверкало в иллюминаторах тяжелого, орбитального люггера. Люггер был красный, с полярной маркировкой: основные производства по обеспечению нужд флота у них, видимо, там, на ледовых щитах или даже под ними… Добывают себе воздух, который исправно и неистощимо производит океанский планктон, полезные ископаемые, что еще? Продовольствие? Саму водицу?

Люггер сел бесшумно и так аккуратно, что выдавало автомат. Эти нынешние хоть что-то делают сами?

Главный инженер прилетел с двумя наладчиками, которые тут же выпустили из кейсов свору разного калибра роботов и тестировщиков и расположились в кокпите как у себя дома.

И с пацаном.

А он и забыл, что люди сначала бывают детьми.

Показалось, что платформа качнулась, словно сама вдруг захотела стать кораблем и сдвинуться с места.

Пацан был голенастый, худущий – и подозрительно тихий. Уставился во все глаза. Может, стариков никогда не видел? Наверно, ему страшно даже смотреть. Впрочем, Яцеку и самому давно не взглянуть в зеркало. Там ведь жуть, за стеклом: морщины, высеченные в окаменевшем дереве, и ни следа от того, кем он был.

А взгляд-то у парнишки нахальный. Такому не нужен бог, чтоб двигать небо и землю. Сам справится. Впрочем, разве он сам на старте жизни не был таким же? Тоже орбит не хватало. Может, без такой наглости и на жизнь не решиться?

Техники о чем-то допытывались, он сконцентрировался, вспомнил, как говорить, отвечал. Показал, где контейнер с собранными за последние месяцы зондами. Только трое взрослых прямо перед ним и подвижный ребенок на периферии зрения – слишком много для него. Он слышал и видел их как сквозь прозрачное неодолимое поле. Будто они мимолетные создания из паутинки, не чета ему, сто раз пережившему себя самого.

–…старше всех живущих, – расслышал он шепот отца ребенку. – Не бойся. Смотри лучше, запоминай, такое мало кто видел. Считай, повезло.

– Он что, дед всех на свете?

– Ну, он уже был невозможно стар, когда вернулся, да и здесь уже столько лет прошло. Можно и так сказать, да, дед всех на свете.

– А, я знаю, кто это! Это капитан «Зари»! С ним можно поговорить?

– Можно, – к собственному изумлению ответил сам Яцек. – О чем ты хочешь спросить?

– Здравствуйте, капитан! А можно… Тут остаться пожить?

 

Прощай, сон на палубе. Как же тиха и безмятежна была вчерашняя жизнь, которую он и не думал нарушать. Он перевидал на своем веку больше чем достаточно, чтобы сейчас пестовать чужого ребенка. Это никуда не годится. Когда же дитя заберут и по палубе перестанут кататься кислородные баллоны, которые так трудно вовремя перешагивать? Но к отъезду Дукая дело не шло никак. Оставалось терпеть. Сам согласился, сам и терпи. Надо представить, что он – юнга, за которого он в ответе.

И Яцек стал думать, будет ли для мальчишки в плюс или в минус любое действие, поступок, слово. Стало легче, хоть покоя не было. Дукай либо, как клещ, выспрашивал про дальний космос, либо часами, аж щемило в грудной клетке от беспокойства, плавал вокруг платформы, а то и вовсе надолго исчезал в пучине. Либо, шмыгая, клеил воздушных змеев-драконов и запускал их с крыши кокпита, либо истреблял еду, либо ловил рыбу, либо все толковал об аквалангах и кислородных масках для подводного плавания. Либо снова задавал сотни вопросов… Даже пугало, сколько он отыскивал себе дел.

Зато голос у ребенка пронзительный, резкий, и все хорошо слышно, и слова понятны. Зато задает интересные вопросы. Зато на все вокруг смотришь, представляя, как видит это ребенок. Будто мимоходом Дукай вернул ему жизнь. Мозг словно проснулся – а может, впал в детство, и они даже играли, превращая комнату для прогулок в открытый космос, далекий-далекий, а они с Дукаем были кораблями-разведчиками – вот тогда и начинались настоящие приключения. Или пытались собрать из голографических игрушек-моделей максимально автономный флот, который можно послать туда, где еще никого не было. Или молчали, слушая невозмутимую тишину Капли. Или вечерами разговаривали друг с другом, каждый из своей жизни.

– А самое большое приключение?

– Вернуться.

– Дед! Да, я понял, но расскажи про глубокий космос еще!

– Да все одно и то же. Расчеты, анабиоз. Редкие месяцы жизни. Такой однообразный опыт долгого космоса… Неинтересен.

– Почему тогда люди улетают так далеко?

– Юноши… Как мы тогда, как вы… Хотят себе весь мир. Всю Вселенную. Неизведанное тянет к себе сильнее всего. А некоторые… Кому мало что дорого на суше… Наверно, хотят затеряться в бездонных глубинах Вселенной, – Яцек, глядя в темнеющее небо, наслаждался свободой говорить, не вспоминая слова. Ум ожил, будто Дукай правда поделился юностью. – Знаешь, бывает, планеты сходят с неустойчивых орбит и навсегда исчезают во мраке.

– Но ты же вернулся. Окунулся в этот мрак и смог вернуться назад.

– Нет, – для Дукая все его разговоры все равно что легенды. Сказки. Такому ребенку он мог бы рассказать вообще все. Даже, наверно, про то, что он все еще никак не может вспомнить. – Конечно, я не вернулся. Так и не добрался до берега.

– Потому что у Капли нет берегов?

– Потому что Капля… Не дом. А так… – Яцек вспомнил потерянных стариков на круизных лайнерах и впервые пожалел их. Им тоже никогда по-настоящему не вернуться домой. – Приют для бездомных.

– Расскажи про настоящий дом! Ну вот когда ты был такой, как я?

– Я не хочу говорить про Землю.

– Почему?

– Да на что она мне сдалась? Я-то ей точно не нужен.

– Как же не нужен, если о тебе уже в учебниках написано?

– Ох, да. Полет «Зари» – тот еще урок. Космос… Беспределен. В одиночку уходить в него нельзя. В наше время этого толком не понимали.

– Само собой. Я все думал, что твое возвращение – это чудо.

– Да?

– «Заря» была одна совсем, – пояснил Дукай, и от имени корабля, произнесенного детским голосом, все в Яцеке больно вздрогнуло. – Жутко подумать, если б с ней что-то случилось, и ты бы не вернулся. Нас возили, кстати, посмотреть на нее. Она музей теперь. Недалеко тут, за пятой планетой, у нас там верфи. На «Заре» даже с тобой молодым поговорить можно, ну, с квантовой проекцией. Со всем экипажем, корабль всех помнит. Я в тебе, дед, вижу тебя молодого. Но с тобой настоящим говорить интереснее.

– Спасибо, – на мгновение стало жутко неловко, что Дукай был на «Заре», которая за неисчислимость времени и без всяких квантовых копий превратилась в подобие ума Яцека. Или Яцек в ее подобие. Отвратная ловушка, если подумать. – Да прав ты, Дукай. Ничегошеньки почти хорошего в одиночку сделать нельзя. Если одинокий корабль попадет в беду – польза сразу обнуляется. Хоть какие там подвиги совершай – пока не вернешься, реальной пользы нет. Никто ж не узнает, что ты узнал. Я вот… Нет, не помню.

– Теперь разведку ведут с мегаплатформы, которая идет себе в космосе в сопровождении боевых и исследовательских флотов, сама себя обновляет, растит и перестраивает, выпускает инженеров на найденные планеты, чтобы их приспособить к нашей жизни. И на ней самой идет жизнь, люди множатся, которые будут эти планеты заселять, естественно, с поправками на климат и состав атмосферы планеты, – меги воспроизводят сразу всю цивилизацию.

– Людям все равно нужны глобусы… то есть планеты, – вздохнул Яцек. – На самом деле, Дукай, люди уходят в плавание, потому что есть берег. Уходят в космос, потому что есть Земля.

– Чтобы возвращаться? Тогда хорошо, что ты все-таки вернулся, Деда, – улыбнулся Дукай. – Пусть еще не на Землю, но к нам.

– Еще? – от этих слов что-то в душе будто вновь срослось. Яцек смотрел, как темнели море и небо, как звезды начинали сыпаться в волны, и снова показалось, что платформа стронулась с места и несет их сквозь космос.

– Земля всех ждет, – сказал Дукай. – Тем более тебя. «Зарю», кстати, собираются туда транспортировать, потому что она… Величайший объект культурно-исторического наследия, вот. И еще потому что она красивая очень, даже жалко, что время таких кораблей прошло, – Дукай встал, начал влезать в сбрую акваланга: – Как же я люблю плавать… Почти так же, как летать. Дед, а как ты думаешь, можно сделать такое поле, чтоб корабль внутри казался невидимым?

– Глаза-то можно обмануть. Но вот масса, излучения, шлейфы двигателей – как это спрячешь? Ты видел, как даже малое судно идет сквозь облака межзвездного газа? Какую турбулентность за собой оставляет?

– Даже в воде от лодки остается след, хоть его глазами не видно… Ну, а от человека следа вообще не видно, да? Но вот ты-то, например, ого-го какой шлейф оставил?

– Давай лучше про разведывательные корабли.

– Тогда будем их маскировать под планетоид?

– Ох, Дукай. Люди давным-давно придумали способ передвигать целые звездные системы. А такая атмосфера, как у Капли, прекрасно защищает от жестких излучений – так что странствовать можно прямо так… Да в конце концов, Капля – разве она не космическое тело? Тоже ведь летит себе вместе со всей вселенной.

– Да, ее сделали такой, защищающей. Она была ледяная, обмерзлая, только гейзерами с экватора плевалась, ядро-то горячее. Так ей орбиту подправили перенаправленными кометами, астероидами и всем таким, согрели солнечными рефракторами, растопили льды в океан. Только воды слишком много получилось, вот суши и нет. Хотя атмосфера и так сама хорошо удерживает тепло.

– Подправили…

– Планеты нужны, как воздух. Да, преобразовали в такой водяной рай.

– Преобразовали, – повторил Яцек. Стало почему-то горестно, и он вновь ощутил, как тяжело его костям носить даже эту ветхую сухую плоть.

– Ну, как колодец воды для всех, кому надо пополнить запасы воздуха и воды и лететь дальше. Чистая вода, а планктон создает кислород. Только вода необыкновенная получилась.

Неужели Яцек, насмотревшись на тысячи безжизненных булыжников, все еще верил, что природа сама может создать такую райскую планету? Конечно, верил. Ведь есть Земля. Райскую природа не создаст, нет. Живую – да. И ведь есть… Что? Что он забыл?

– То-то я думаю, что она слишком… Минимизированная. Слишком правильная. Циркуляция воздушных и морских течений и то вон как математические кружева.

– Глубины в основном очень большие. Под полторы сотни километров и даже местами под двести. Говорят, в воде этой в глубинах какие-то особые процессы происходят, что она становится как будто живая, хорошо действует на клеточный обмен и все такое… Потому сюда старичков и привозят.

– Оживать? – вот просто взять и поверить ребенку?

– Ты ведь ожил. А под нами дно близко, потому что хребет океанический проходит… Но хребты, папа говорит, быстро сглаживаются, потому что вода тут сильнее тверди… Зато людям на Капле жить хорошо.

И умирать, наверно, хорошо, – подумал Яцек. – Но… Жить ведь хочется, – осознал он. Подошел к борту, облокотился. На эту звездную воду можно смотреть бесконечно. Живая? Сказки. Казалось, платформа в самом деле летит. Очень хочется жить. Даже если для этого придется начать разбираться в аквалангах… Или в детях.

– Дед, ты чего?

– Так, задумался… Сам-то да, ожил, память бы еще ожила. Столько пробыл на корабле, что кажется, будто вспоминать нечего…

– Мы пока на звездах быстро летать не умеем. Только на кораблях. Так на кораблях всю жизнь-то не проживешь по-настоящему. Ой, – смутился Дукай. – То есть проживешь, если обстоятельства, вот как у тебя сложились, главное, чтоб как следует прожить, ну, с честью, да? Ты же прожил. Ты боролся. И дальше живи.

– Сколько можно жить в раю? – Яцек очнулся, когда Дукай взял легонький гарпунок. – Что ты в воду лезешь на ночь глядя? Темно уже.

– А я люблю в темноте плавать, – Дукай смутился. – Воображаю себе, будто я корабль в открытом космосе. Не бойся, у меня навигация надежная, не заблужусь. И ниже десяти метров я никогда не спускаюсь, допуска нет.

Он надел маску, ласты и кувыркнулся через релинг в звездное море. Пока его не было, Яцек неотрывно смотрел на отражения крупных звезд на сонных волнах. Их перекрывали желтые змеи от габаритных огоньков платформы. Дукай видит во мраке, вернее, его маска, и это – его ручной океан, домашний, акул тут нет, но ведь – океан же, хоть и райский… Глубины эти…

Подумав, Яцек включил подводные фары, и платформа словно встала на огромное голубое облако света. Мальчишка еще так мал. Яцек старался перебарывать страх, но все равно переживал, когда Дукай надолго исчезал в воде – будь она хоть сто раз живая. Но сейчас парнишка вернулся быстро, всего-то через четверть часа, недовольный, и Яцек понял, что подводный свет включал зря. Испортил какие-то ночные наблюдения.

– Дед, да не расстраивайся так, я просто хотел посмотреть, как креветки светятся. Завтра посмотрю.

За ужином он мел все, что было на столе. Вдруг опустил надкушенный пирожок и стакан с молоком. Из-под ресниц полыхнуло таким морским светом, что Яцек вздрогнул. Мгновение Дукай пристально смотрел на Яцека, что-то, наморщив брови, соображал, потом вернулся к пирожку. Но заметно, что возникшая мысль жгла мозг и ликующе волновала сердечко. Что он придумал? Вот, опять весь сияет:

– Слушай, дед. А ты сам-то столько лет тут уже сидишь, неужели ни разу не купался, не плавал?

– И не собираюсь начинать.

 

Утро. Как всегда, штиль. На нижней палубе аппарель открывалась прямо в воду. Дукай обычно уходил в заплывы оттуда, а иногда просто сидел там, в арабесках отблесков, свесив ноги в воду, смотрел в воду – будто общался с волнами. Яцек, не сразу решившись, разулся, спустился к нему, осторожно сел рядом, вздрогнув, опустил темные, как дерево, ноги в воду. Вода не слишком холодная, очень чистая.

– Видишь, тут лучше, чем на палубе. Ближе к воде. А то жалко тебя – где же в космосе купаться.

– Если б только ты знал…– Яцек вспомнил исчерченную прибоем отмель под прозрачной, будто светящейся зеленоватой водой, и ракушки, и лиловые струящиеся водоросли, и разноцветных рыбешек, почти таких же, как на Земле. Закружилась голова. Он отвернулся от воды, хотел встать – но при виде теней, своей и мальчика, на шершавом белом покрытии аппарели, ощущение реальности вернулось. Где была эта отмель? Шепотом сказал: – Я, наверно, плавать разучился…

А Дукаю казалось, что он боится:

– Дед, ну это же как еще один космос. У тебя вон в кладовке комплектный гидрокостюм есть, знаешь? А я дам легкий акваланг. И в маске тоже кислородного запаса надолго хватает.

Неужели он, старый дурак, пойдет на поводу у ребенка и решится? В самой по себе воде ничего нет страшного. Но желания войти в воду у Яцека на Капле ни разу не появлялось.

– Мы же не над бездонными глубинами, – сказал Дукай и соскользнул в волну. – Тут, считай, мелко.

Ага. Шестьдесят метров до грунта.

Яцек следил, как он развернулся головой вниз и, взмахнув желтыми ластами, ушел глубже, проплыл немного, едва шевеля руками и ногами, наконец лениво развернулся и через секунду сверкнувшая серебром мокрая голова появилась над поверхностью. Яцеку бы такое детство… Да к черту это «бы». Все эти «бы» уже ничего не значат, жизнь как сложилась, так и уже не изменишь, у каждого свой путь. И жизнь то и дело встает на пути у мечты. Или у желаний. Но… Но ведь море-то, которого у Яцека не было в детстве на Земле, было на Дальней и опять, целые века, не было в космосе – вот оно? Сейчас?

Где было?

Где было море?

Дукай вылез на аппарель:

– Отец говорит, что ты самый древний человек на свете. А ты знаешь, что на Капле никто не умирает? Ты вон уже сколько лет тут один посреди океана живешь? Лет сорок уже, наверно!

– Сколько-сколько?

– Как по мне, так всегда.

– Отстал я от времени.

– Да ты отстал от всех времен вообще, – засмеялся Дукай. – Ну и что? Это ж не повод перестать жить. Вот и живи. Ты что, не знаешь, что можно вообще не умирать?

– Ты такой маленький, что не веришь в смерть. Когда еще вся долгая жизнь впереди – это все равно что не умирать.

Дукай улыбнулся:

– Да я не шучу. Тут вода – живая, ну, как в сказке. Ты не знаешь разве? Так что давай, учись плавать. Хочу, чтоб ты долго-долго еще жил. Ты ж дедушка всем на свете, ты нужный очень.

– Я уже история.

– Ну это ж, наверно, неплохо, стать хорошей историей? Только, чур, с продолжением!

 

Маска тяжелая, но удобная. Еще нравилось, что она защищает и уши тоже. Дукай сам надел ласты и маску и легко кувыркнулся в воду. Вынырнул и требовательно посмотрел на него. Яцек кивнул и неуклюже сполз с края аппарели. Ласты и гидрокостюм здорово мешали, зато некогда стало бояться. Коряги не тонут.

Господи, как… Как легко! Будто он ничего не весит! Его старые, как время, кости возрадовались блаженству. Да и все тело – будто оно все целиком, каждая клетка, вот уже много лет безмолвно ныло от боли, – и вдруг избавление. Легкость. Исцеление? Чушь это, насчет живой воды, конечно, но как же легко! Или не чушь?

Опустить лицо в воду было страшно. Она плескалась о стекло маски сверкающими кляксами, и Яцек почти ничего не видел. Ум за разум заходил со всех осей координат. Но Дукай был рядом, за страх – стыдно и, стиснув внутри себя вопящего психа, Яцек наконец погрузился с головой. Такой чистой и живой лазури он не видел даже у нейтронных звезд. С улыбкой во всю маску подплыл Дукай. Яцек почти без усилия отцепился от аппарели и ухватился за страховочный конец. Наконец отважился посмотреть вниз. Все равно жутко глубоко. До дна никогда не донырнуть, хоть оно вроде и светлеет вон внизу, куда уходят тросы платформы. Незачем нам на дно. Еще поплаваем. Страх отступил в далекую синюю мглу, что он видел в глубине, куда уходили пологие склоны хребта.

Постепенно дыхание выровнялось, он стал успокаиваться. Ведь Дукай рядом, а до одного из тросов платформы рукой подать. Синее пространство вокруг, серебристые рыбы, мальки, плавучие козявки какие-то, мелкие медузы – ничего в этом не было страшного. Если не помнить, что вокруг – бездонный океан, и что вершина хребта, к которой прикована платформа, не такая уж и широкая… Вдоль троса они спустились метра на четыре ниже. Другой мир, не глубинный, не опасный. Уровень стариков и мальчишек.

За три дня Дукай научил его плавать под водой и с аквалангом, и просто с кислородной маской. В гидрокостюме было тяжелее, но с каждым погружением Яцек смелел. К тому же в воде его старым костям правда было в тысячу раз легче, и он все дольше оставался в воде. Уверенно плавал, окреп. А Дукай гонялся с гарпуном за рыбами. Его влекла синяя мгла глубин – но дальше зияла неразличимая бездонная тьма, которая и Дукая ужасала, не то что Яцека:

– Туда и на субмарине никто бы не сунулся. До самого дна лишь сверхзащищенные зонды опускали, да и то из них мало что уцелело, там же давление в десятки тысяч атмосфер. И с водой там что-то такое происходит… Даже ученые не очень понимают, что. Но оно, это что-то, всем на Капле во благо. Не мрет никто, правда. Папина мама, ну, бабушка, сказала, что с нами не улетит, тут останется, хочет проверить, возможна ли вечная жизнь. Дед, ну что ты смеешься? Это похоже на правду.

А если правда?

Океан пах небом. Свежело. Приближался циклон, а значит, через пару дней – и погружение. Солнце уже низко опустилось к горизонту, когда Дукаю позвонил отец.

– Утром? Ладно… – убито отозвался Дукай. – Да нет, жабры не отросли… Маме привет.

Подошел, хмурый, с мокрыми глазами, к Яцеку:

– Дед, давай еще сплаваем напоследок. А то я не знаю, когда снова тут окажусь.

Как откажешь?

– На полчаса внизу, – сказал Дукай, меняя баллоны в акваланге и тщательно проверяя шланги.

Тем временем стемнело. Погружались с фонариками, скользя лучами по синему пространству и любуясь яркими рыбками в конусах света. Метров на десять, по тросам, не глубже, потому что «нет допуска». И там Дукай вдруг почему-то фонарик выключил. Яцек, подумав, тоже. Их охватила такая угольная, антрацитовая тьма, что он еле пересилил внутренний крик и стал таращиться во тьму по сторонам. Нигде ни проблеска. Ни светлячка. В далеком космосе и то крошки звезд всегда разглядишь. А при них и планеты.

Из мрака вдруг проступила Дальняя.

А он просто стал самим собой.

На палубе они молчали. Баллоны на подзарядку поставил Яцек, Дукай осмотрел все шланги, убрал акваланг и маски, вылез из гидрокостюма и сразу замерз так, что затрясло. А может, он и не от холода дрожал. Испугался мрака? Яцек бросил ему большое полотенце. Казалось, что самого вот-вот затрясет от озноба и горя. В борта платформы тихо плескалась вода.

Как же так – утром Дукая заберут? Насовсем? А что поделаешь?

У Дукая своя жизнь, еще вся впереди, полная звезд, и корабли впереди, мегаплатформы эти, и друзья. Мальчишка-то как раз такой, как надо для пути сквозь космос. Только чему он тут у Яцека научился? Узнал, что жизни все равно рано или поздно будет конец и как-то надо уметь заканчивать ее с достоинством? Или что надо спешить жить? А не как Яцек, вечность в одиночестве?

У Яцека самого – своя жизнь, уже вся позади, вместе со всеми ошибками, «Зарей» и невообразимой пустотой космоса и одиночества. С памятью. С тайной, теперь душащей его, как невидимые змеи Дальней.

Зато нынче эти жизни пересеклись. Повезло же. Только все кажется, что он и сам – точно такой же мальчишка, как Дукай. Только постаревший на вечность.

Ночью он лежал без сна и смотрел в темноту – не сравнимую с подводной. Все равно он теперь не понимал, каким глубинам больше принадлежит, морским или небесным. Что делать с Дальней? Что делать с непонятной перспективой жить еще очень долго, дыша животворящим морским воздухом и полоща немощные телеса в чистой водице? Не такие и немощные уже, по правде говоря. Суставы не болят, кожа светлеет. Да что ж делать-то с этим возрождением? Капля может, видимо, поддерживать его безмятежное, как у бессмертной медузы, существование бесконечно долго? Но зачем оно – если бессмысленно?

И очень неспешно, без суеты эмоций, его ум сформировал такую мысль, что где-то впереди будто закрылась страшная дверь в черную пустоту, откуда жутковато поддувало уже невыносимо долго.

 

– Я хотел бы вернуться на Землю вместе с «Зарей», – сказал он на рассвете отцу Дукая. – Буду жить на «Заре». Туда же, в музей-то, привозят вот таких, как он, – Яцек кивнул на деловито упаковывающего акваланги Дукая. – И с Земли будут привозить. Как вы думаете, может, им, детям, в самом деле нужен древний дед? Поговорить с прошлым вживую?

– О, мы все хотели бы, чтоб вы, с вашим опытом, говорили не только с мальчишками, – вот от кого такая улыбка у Дукая. – И наконец сменили б эту малую палубу… На палубу побольше.

Солнце еще едва оторвалось от горизонта, подсвечивая розовым полосу низких облаков, предвестников циклона.

– Вы о «Заре»?

– У «Зари» ваш характер. Неприступный.

– Неужели вы до сих пор не вскрыли секретные пакеты в ее архивах?

– Мы только обнаружили, что они есть. Ваше дело ими распоряжаться.

– Да я только на днях вспомнил… Что они есть. И вспомнил, ради чего возвращался.

– Мы надеялись… Ждали, потому что факт, что корабль буквально выпотрошен, будто все, что можно, оставлено для людских нужд где-то далеко, наводит на мысль, что…

– Что весь экипаж действительно решили остаться на Дальней земле.

– …Планета земного типа? Естественная?

– Да. Хорошо там. Но кто-то должен был вернуться и рассказать. Жребий выпал мне.

– И каково там? – спросил Дукай.

– Там… Там есть океаны.