В поисках Изабель

 

Океан спокоен и тих.

Хендерсон, звездочкой раскинув руки, лежит на его поверхности лицом вниз. Его широко раскрытые глаза внимательно наблюдают за молодой русалкой из числа генмодов, приписанных к лагерю «К», которая самозабвенно делает ему минет. Две ее товарки помладше, едва достигшие возраста фертильности, о чем свидетельствует малиновый цвет их анальных плавников, вьются вокруг, лаская почти человеческую грудь озорницы своими почти человеческими руками, оглаживая ее стройный стан, невзначай касаясь ее возбужденного лона лопастями широких хвостов.

Когда семя Хендерсона ударяет в русалочий рот и выплескивается наружу сквозь жаберные щели, окружив голову Дочери моря жемчужным облаком, юные русалки, отталкивая друг друга, принимаются носиться взад и вперед сквозь истаивающие струи перламутра в надежде зачать потомство, не приложив к этому практически никаких усилий. Анатомия половой системы большинства генмодов несовместима с органами размножения Истинных людей, поэтому Дети моря, когда дело доходит до продления рода, проявляют чудеса изобретательности, стараясь перещеголять друг друга в реализации своих нездоровых фантазий.

В том, что они именно нездоровые, у Хендерсона нет ни малейших сомнений. Судите сами: кто в здравом уме пойдет добровольно на совокупление с существом, столь радикально отличающимся от тебя самого внешним обликом, биохимией и повадками? Ответ: никто. Если только это не извращенец. И работает это в обе стороны. Для Детей моря Истинные люди и их миньоны – такие же уроды, как и сами Дети для представителей старого человечества – вернее, его остатков.

Сам Хендерсон себя извращенцем не считает. Если он и трахается с генмодами, то исключительно ради какой-то выгоды, и никогда – ради выгоды финансовой. В новом мире деньги утратили свою всемогущую власть над людьми, уступив место старому доброму натуральному обмену. Так было не везде, но здесь, в южной части Большого Тихого, в опасной близости к мусорным архипелагам Южного Пассатного течения, никто больше не верит в звонкую монету. Услуга за услугу, баш на баш, око за око – по таким принципам живут обитатели глубоководья, надводных и пелагических поселений.

Здесь, посреди океана, вдали от любой суши, Истинные люди – нечастые гости. Привести сюда их может либо большая нужда, либо не меньшая блажь, свойственная хозяевам жизни. То, что Истинные давным-давно упустили пальму первенства в гонке на выживание на планете Земля, ясно даже последнему безмозглому медузоиду с протоплазматических фабрик Южного полушария. Однако сами Истинные предпочитают не замечать очевидного, продолжая считать себя верхом пищевой цепочки, венцом творения, царями природы. На деле же они давно утратили свой вес в иерархии разумных видов рода Homo, и только исключительная малочисленность Истинных, сводившая к минимуму возможность территориального конфликта и открытого столкновения, равно как и то, что обитать они предпочитали в местах труднодоступных и хорошо защищенных, до сих пор позволяет им выживать в новом мире.

Однако, игнорируя свой очевидно незначительный статус, по древней привычке они все еще пытаются руководить конгломератом биологических анархий, в которое постепенно превратилось сообщество разумных существ планеты. Хендерсон работает на одного из Истинных людей, который номинально владеет южной частью Пацифики, делая вид, что управляет ею с безопасной орбиты собственного пустотного поселения в сотне километров над поверхностью Земли.

Работодатель поручает Хендерсону отыскать в миллионах кубических километрах необъятного океанского простора одно-единственное существо, в чем-то провинившееся перед боссом, выйти с ним на контакт и доставить на орбиту – как водится, живым, или мертвым. Информация, которой располагает Хендерсон, минимальна.

Ему известно лишь имя.

Изабель.

Истинный человек, давший Хендерсону поручение, от которого тот не мог отказаться, считает, что и так сделал своему слуге огромное одолжение, снабдив его даже такой крупицей информации. Он не ограничивает Хендерсона в сроках исполнения этого деликатного поручения – Истинные люди по меркам прочих разумных соседей по планете живут практически вечно. Хендерсон хочет было спросить, почему бы Истинному просто не подождать два-три десятка лет, пока проблема решится сама собой совершенно естественным образом, но, поразмыслив, делать этого не рискует. С Истинными не спорят. Им не задают вопросов. Им просто подчиняются – или нет.

Хендерсон, не сумев отыскать в себе нужной для неподчинения смелости, спешит откланяться, чтобы час спустя упасть в океан в коконе орбитального челнока. У него нет ни координат, ни временной привязки, ни особых примет объекта своих исканий, поэтому ему абсолютно все равно, в какой части Пацифики начинать свои поиски. Хендерсон мысленно бросает кости и приводняется в сотне морских миль к западу от Рапа-Нуи. Пораскинув мозгами, он останавливает выбор на мусорных архипелагах Юга, куда и обращает свои стопы – если так можно сказать, когда имеешь дело с дорогами, что проложены по волнам.

Челнок он конвертирует в мультимаран, выпускает высотный парус на нановолоконной стропе и мчит со скоростью стратосферного ветра, едва касаясь гондолами верхушек волн, на северо-запад от места посадки. Полсуток спустя он достигает мощного потока Южного Пассатного течения, которое, сложив с собственной скоростью мультимарана свои восемьдесят миль в сутки, влечет его вместе с миллионами тонн пластикового мусора туда, где могучие водяные струи закручиваются в гигантскую спираль Южного Тихоокеанского водоворота.

По мере приближения к Южному мусорному пятну концентрация полихлорированных бифенилов и полиароматических углеводородов в забортной воде неуклонно возрастает. Когда поверхностные слои океана превращаются в густой бульон из перемешанных с зоопланктоном пластиковых микрочастиц, на горизонте вздымаются призрачные колонны водяного пара. Промышленные испарители, с помощью которых разношерстное население мусорного архипелага извлекает частицы пластика из отравленной им воды, зарабатывая бонусы к карме и гуманитарную помощь по программе очистки вод Южной Пацифиды от антропогенного загрязнения, работают на полную мощность.

Гигантские столбы ослепительно-белого разогретого пара, клубясь и завихряясь, уходят в поднебесье, формируя на высоте нескольких километров самый настоящий рукотворный грозовой фронт. Тот, заворачиваясь книзу чудовищным грибом облачных струй, бесконечными ливнями проливает сконденсированную воду на поверхность океана. В бешеной черно-сизой кипени туч вспыхивают молнии и мерно рокочет гром. Картина самая что ни на есть апокалиптическая.

Он почти на месте.

Хендерсону остается лишь выбрать стропу, зарифить парус и отдаться на милость течения.

Когда до первого из островов архипелага оставалось полтора десятка морских миль, его перехватывает океанский патруль.

По бортам мультилодки из пластмассового моря синхронно поднимаются две продолговатые лоснящиеся туши, каждая – на полкорпуса длиннее суденышка Хендерсона. Веретенообразные тела венчают пучки хватательных рук; от заостренных хвостовых концов к пучеглазым головам, мерцая волнами ритма, тянутся мембраны боковых плавников. Вдоль мембран пробегают, вспыхивая и угасая вновь, цепочки призрачных огней, и сами тела океанских исполинов пульсируют переменами цвета, который проходит по всему радужному спектру и обратно, то рассыпаясь лоскутным одеялом контрастных цветовых пятен, то сплетаясь завитками причудливых узоров.

Верхом на каждом из ультракальмаров сидит по троице генмодов, вооруженных химическими стрекалами на длинных древках из полимерного хряща, который синтезирован из обогащенной пластической массы – конечного продукта деятельности испарительных фабрик. Еще несколько ксенохомов видны в воде между лодкой Хендерсона и флегматично обмякшими телами головоногих исполинов.

Некоторые из них стремительно проносятся под днищами гондол мультимарана, ритмично раздувая и сокращая куполообразные мембраны мантий, которые наподобие юбок спускаются с их талий, скрывая лишенные костей конечности. Часть, явные ихтиоморфы с плавниками, ластами и широкими лопастями там, где у сухопутных генмодов располагались бы ступни или копыта, не желая растрачивать ресурс собственной мускулатуры, прикрепились к телам кальмаров, используя присосы, расположенные на затылках, как у рыб-прилипал, и расслабленно висят над темнотой океанской бездны, пока гиганты увлекают их сквозь толщу вод верхом на реактивной струе.

Над головой Хендерсона хлопают, разворачиваясь, крылья, и дождь брызг окатывает его с головы до ног. Он инстинктивно втягивает голову в плечи; над его головой проносится стремительная крылатая фигура и, сложив крылья, с едва заметным всплеском входит в воду в нескольких саженях от борта. Хендерсон готов биться об заклад, что пролетевшее над ним существо не имеет никакого отношения к птицам. Он точно успел разглядеть жабры, молочные железы и чешую; в глазах же до сих пор рябит от кислотно-ярких красок, вспыхнувших на прозрачной ткани раскрытых наподобие крыльев перепонок, сквозь которые огнем полыхнуло предзакатное солнце.

- Приветствуем тебя, чужак.

Хендерсон озирается, пытаясь понять, откуда исходит голос. Звуки обращенной к нему речи четки и совершенно лишены интонаций. Так могли бы разговаривать, подражая людям, рыбы – если бы рыбы владели искусством ведения беседы. На него бесстрастно взирают лишенные выражения лица тех, чьи весьма отдаленные предки когда-то имели гены, сходные с генами самого Хендерсона. Мимика у Детей моря практически отсутствует, а глаза не более выразительным, чем у привезших их сюда кальмаров.

Неподалеку с плеском прорывается пленка поверхностного натяжения, и еще один рыболетун взмывает в небо, пройдя чуть выше клотика ажурной мачты мультимарана прежде, чем снова кануть в пучину. Проносясь на радужных перепонках над Хендерсоном, летун внимательно разглядывает его. Фасетчатые глаза напрочь лишены выражения; на остром, как лезвие колуна, лице не шевелится ни один мускул. На сей раз на Хендерсона брызгает вовсе не вода: струя пенной жидкости имеет явственный аммиачный запах, смешанный со зловонием прогорклого рыбьего жира.

Я уже понял, что мне здесь не рады, думает Хендерсон, отирая лицо пятерней. К чему были все эти спецэффекты?

- И вам не хворать, – улыбнувшись как можно шире, говорит он вслух. – Я прибыл с миром!

- Детям моря все равно. Ты не сможешь причинить никому из Детей моря серьезного ущерба, даже если намерения твои нечисты.

- С чего бы вдруг? – прищуривается Хендерсон. Потом вспоминает, что рыболюды, лишенные мимики, не способны узнать сарказм по прищуру или иронически поднятой брови. – Я полон готовности слушать и сотрудничать.

- У тебя нет ничего, что ты мог бы предложить Детям моря. Ты должен исчезнуть из наших вод.

- О, с радостью именно так и поступлю, – говорит Хендерсон. – Однако я здесь не по своей воле. Чувство долга не позволит мне повернуть назад, если я хотя бы не попытаюсь выполнить поручение моего нанимателя.

- Детям моря нет дела до проблем сухопутных.

И уж тем более до проблем небожителей, думает Хендерсон. Беда в том, что их проблемы становятся проблемой для всех. И вы не исключение. Просто этого еще не знаете.

- Ничуть в этом не сомневаюсь. Однако многие там, – Хендерсон делает неопределенный жест рукой, охватывая взмахом северо-восточную часть горизонта, откуда медленно, но неуклонно наползает навстречу близкой грозе мрак скорой ночи, – очень заинтересованы в том, чтобы наладить с Детьми моря полноценное и взаимовыгодное сотрудничество.

Ложь легко слетает с его языка. Хендерсон за вечность служения Истинному человеку настолько привык использовать в своей работе ту форму дипломатии, которая в кругах людей малограмотных, неискушенных и не получивших должного воспитания зовется попросту враньем, что давным-давно перестал обращать внимание на то, что именно говорит тем, кто препятствует выполнению его миссии. Слова льются рекой, обволакивая, убаюкивая, притупляя внимание и чувство осторожности тех, кто стоит у него на пути.

Хендерсон понятия не имеет, чем можно очаровать хладнокровных рыболюдов, прилипал и головоруков, однако генетическое расширение, которое кто-то из его предков несколько поколений назад навечно прописал в их фамильной ДНК-карте, стимулирует центр речи Хендерсона совершенно особенным образом. Работая вкупе со зрительным анализатором, его генмодифицированный речевой центр со скоростью передачи импульса в синапсах перебирая сотни возможных вариантов в секунду и с той же скоростью отметая негодные комбинации «вопрос-ответ», генерирует вокальный контент, воздействующий на его собеседников с исключительной эффективностью.

Назовите это гипнозом, нейролингвистическим программированием или заговариванием зубов – суть процесса от этого не меняется. Хендерсон и сам не понимает, как ему удается делать то, что он делает – а именно, договариваться с теми, с кем договорится невозможно. Его мозг в такие моменты благоразумно устраняется от участия в процессе, предоставляя древним, дорептильным еще структурам подкорки свободный, прямой, как гиперзвуковая мультистрада, и столь же молниеносный в скорости доступ к своей памяти, в которой полным-полно всевозможной информации из всех без исключения областей знания.

Хендерсон и сам не знает, какими именно знаниями располагает. Тот немыслимый объем информации, который он унаследовал от своих биологических родителей, уже лежал в ячейках его памяти к моменту, когда Хендерсон начал осознавать себя, и он просто принялся использовать его, столь же не отдавая себе отчет в своих действиях, как если бы дело касалось дыхания или ходьбы. В какой-то момент, повзрослев, он принялся приумножать имеющиеся у него знания, доукомплектовывая информационные массивы и обновляя устаревшие данные, для чего использовал все источники сведений, о которых только мог дотянуться.

Хендерсон – генетически модифицированный савант. Имея в основном то же самое анатомическое строение и физиологию, что и Истинные люди, чей геном лег в основу нынешнего многообразия разумных видов Земли, он в корне отличается от них в восприятии информации. Подобно тому, как воздух проходит сквозь легкие, как световой поток проходит сложную оптическую систему глазного яблока – так и информация проникает в его мозг, не задерживаясь на сознательном уровне разума. Хендерсон понятия не имеет о том, насколько необъятны объемы имеющейся у него информации – он просто использует ее для того, чтобы жить и служить, задумываясь о том, как это у него получается не больше, чем все остальные думают о принципах газообмена в тканях собственных тел.

Сам себе он напоминает некий антипод давно вымершей птицы глухаря, который во времена оны настолько самозабвенно исполнял брачную песнь, что переставал обращать внимание на все остальное – включая подкрадывающихся к нему хищников. Хендерсон же, ведя диалог с теми, кто стоит у него на пути, напротив, продолжает функционировать на ином уровне рассудка, чем тот, что отвечает за его речи. Свое умение он воспринимает скорее не как искусство дипломатии, а как птичье пение – красивое, сложное плетение нот, совершенно бессмысленное для всех, кроме того, кому адресовано.

Сейчас он поет для океанского патруля генмодов – и знает, что совсем скоро они, очарованные его пением, доставят его туда, куда он им прикажет.

Так и случается.

И вот теперь Хендерсон, ощущая в голове звенящую пустоту недавно отбушевавшего оргазма, плавает лицом вниз в теплой соленой воде, а прямо под ним троица спелых русалок танцует в струях его эякулята, который смешивается с микрочастицами пластика и растворяется в нем прежде, чем на запах секса поднимаются из глубины другие генмоды.

Обслужившая его русалка выглядит довольной – насколько можно судить по выражению ее почти нечеловеческого лица. Она поочередно с трепетом касается своих губ, пениса Хендерсона, собственного лона, тонких длинных сосков на почти человеческой груди. Хендерсону откуда-то – он никогда не пытает себя вопросами, откуда именно – известно, что в своих защечных мешках русалка сохранила достаточно его генетического материала, который лишь весьма незначительно отличается от ДНК Истинных людей, чтобы, меняя его на необходимые ей блага, просуществовать совершенно безбедно до скончания своего русалочьего века.

- Так чего же ты хочешь, сухопутный? – спрашивает она модулированным вибратто русалочьего языка.

Хендерсону известен этот диалект, и он отвечает на нем же, не прилагая для ни малейших усилий, хотя никогда прежде, до встречи с русалками, обитающими в подводных ярусах мусорных островов, не знал о его существовании.

- Теперь ты проводишь меня к Изабель, – с самым располагающим эквивалентом улыбки, который принят у русалок, говорит Хендерсон, не допуская даже мысли о том, что его просьбы не будет исполнена.

Он так привык добиваться своего, что едва успевает увернуться от нацеленного ему в глаз рогового клинка.

Хендерсон не сразу понимает, что на него напали, но тело – хвала подкорке! – запускает протоколы выживания, и он уходит с линии атаки изящным пируэтом, которого Дети моря явно не ждут от неуклюжего попирателя тверди. Алгоритмы подводного джиу-джитсу, которого он никогда не изучал, позволяют ему уклониться от нападения товарок водной девы, которую он совсем недавно ублажал столь обоюдополезным, как ему казалось, образом. Те, размахивая невесть откуда извлеченным оружием, проносятся мимо, но грациозно разворачиваются и набрасываются на него, синхронно пытаясь заколоть его насмерть витыми шпагами из нарвальих бивней. Со спины и чуть сверху на него пикирует его прелестница, и змеи ее волос, которые на самом деле никакие не волосы, а колонии кишечнополостных, поставляющих хозяйке протеин из переваренного зоопланктона, развеваются над ее изящными плечами мохнатой накидкой.

Хендерсон увертывается вновь. И вновь. И вновь. Так может продолжаться бесконечно – или до той поры, пока его тело, включившее впервые в жизни механизмы экономного расходования кислорода, не начнет испытывать удушье. Последний вдох Хендерсон сделал, когда русалочьи руки занялись плотным исследованием его гениталий около десяти минут назад, и он чувствует, что еще немного такой вот напряженной мышечной работы, как сейчас – и он начнет испытывать серьезный дискомфорт.

Поэтому, увернувшись от нападающих на него покрытых чешуей фурий в очередной раз, он вокалирует сверхвысокие ноты, которые с роем пузырьков вырываются из его рта, напряжением определенных мышц гортаноглотки, щек и ротового кольца превращенного в рупор. Этому его, разумеется, тоже никто не учил.

Его голос парализует русалок. Их тела с безвольно раскинутыми конечностями и пустыми глазами проносятся мимо и начинают медленный спуск в бездну. Хендерсон надеется, что они очнутся прежде, чем давление глубины сделает свое черное дело, прикончив их окончательно, но не делает ничего для их спасения. Сам же всплывает на поверхность и хватается за канат из переработанного пластика, который спускается в воду с крутого берега мусорного острова.

Мощные руки краббена с чудовищными клешнями вместо кистей с легкостью выдергивают его из воды. Хендерсон чувствует под ногами твердь, мерно покачивающуюся на валах катящейся через океан зыби. Вокруг, стеклянисто блестя в лучах восходящего над Южной Пацификой солнца, простирается сложенная из переработанного пластика сероватая равнина, здесь и там прерывающаяся провалами, в которых плещется густая, словно протерозойский бульон, вода. Повсюду к облачному небу тянутся странные сооружения, напоминающие ажурные колонны башен, что чертили тысячу лет назад художники-конструктивисты, которые пытались заменять математикой отсутствие живописных талантов. Башни построены из того же слегка упругого материала; кажется, что они слегка оплыли и перекосились под воздействием сильнейшего жара – да так оно и было.

Хендерсон находится в самом сердце обогатительной фабрики – одной из тысяч, что слагают острова мусорного архипелага. Мусорный водоворот Южной Пацифики давно уже представляет собой не просто конгломерат из тысяч сетей, потерянных в океане нерадивыми рыбаками, которые набиты миллиардом пустых пластиковых бутылок, нет. С момента запуска первой из фабрик, способной выделит из океанской воды растворенные, но не растворившиеся в ней микрочастицы разлагающегося пластика, картина этого региона начала меняться. Теперь искусственные острова, дрейфующие по воле океанских течений, день ото дня прирастают территориями, на которых находят приют все новые виды квазихомо – а им нет числа.

Неосапиенсы, постепенно вытеснившие Истинных людей с их родной планеты, обладают приспособляемостью тараканов и крыс. Они выживают в любых условиях – благо для этого у них на службе все достижения генетики за целую тысячу лет; там, где не может выжить и приспособиться базовый фенотип, всегда найдется место фенотипу измененному – и теперь для этого не нужно ждать несколько поколений, чтобы необходимые для выживания мутации закрепились в генофонде вида. А раз давление факторов естественного отбора свелось фактически на нет, уступив место генетическим модификациям, число обитателей океана, все дальше уходящих от базового фенотипа Истинных людей, делается день ото дня все больше. Им нужны новые территории и пища – и все это они находят на островах мусорных архипелагов, которые сами же и создают из отходов давным-давно рухнувшей человеческой цивилизации.

Эти существа, так не похожие ни на Истинных людей, ни друг на друга, зовут себя Детьми моря. Океан объединил их. Океан обеспечил их кровом и пищей, придал смысл их жизни, дал им великую цель, заставив очистить себя от сора, оставленного выродившимся почто до полного исчезновения видом, который не сумел ввиду своей узколобости оценить попавшее к нему в руки сокровище и воспользоваться им к вящему благу всей планеты.

Сейчас, рассматривая покрытое хитиновым экзоскелетом существо о восьми конечностях и доброй дюжине глаз, которое способно было одним взмахом клешней перекусить пополам любого из Истинных людей, но при этом на девяносто с лишним процентом оставалось человеком, Хендерсон впервые задумывается о том, нужное ли приложение своим талантам и своей лояльности он когда-то нашел.

- Чем я могу помочь тебе, мягкотелый? – щелкает, словно кастаньетами, человек-краб на еще одном никогда прежде не слыханном Хендерсоном языке, который тот, разумеется, понял с «полуслова».

- Я ищу Изабель, – просто отвечает Хендерсон.

В душе он готов отразить очередное нападение, понимая, что с живым танком справиться ему будет куда сложнее, чем с троицей русалок. Однако он знает, что ему известны уязвимые места краббенов, пусть, как всегда, и не знает, откуда, и эту информацию он в случае угрозы себе немедленно готов применить.

Человек-краб разглядывает Хендерсона гроздью своих подвижных нечеловеческих глаз, потом манит его за собой большей из клешней.

- Идем.

- Так просто? – удивляется Хендерсон.

Краббен делает жест, который был бы пожатием плечами, если бы то, что осталось в ходе молниеносной экзоэволюции от человеческих плеч, не скрывалось бы сейчас под толщей хитиновой брони.

- За тобой наблюдали. Ты показал себя существом, достойным этой чести. Ты никого не убил.

Хендерсон полон сомнений, однако не осмеливается перечить.

Некоторое время они идут по волнистой равнине из пластика под грозовым небом. Повсюду к небу поднимаются, вихрясь, столбы разогретого пара; в гигантских чанах у их оснований из океанской воды выпариваются микрочастица древнего пластикового мусора. Во всех направлениях снуют существа всех форм и размеров, многие из них даже отдаленно не напоминают человека. Все они заняты делом, строя новое будущее для бесчисленного разнообразия видов, которые наследуют Землю у Истинных людей.

В центре острова лес витых пластиковых колонн слагается в подобие зиккурата. Хентдерсон поднимается по спиральному пандусу к его вершине. Его провожатый остается где-то внизу, уверенный, что посланник из внешнего мира теперь уже не собьется с пути.

В легкой беседке, увитой воздушными кораллами, Хендерсон находит Изабель.

Она выглядит почти так, как он себе и представлял.

Изабель ослепительно прекрасна, она неотразима, несмотря на изрядно увядшую кожу, потускневшую гриву прореженных и истонченных временем волос и спину, согбенную грузом бесконечных лет, прожитых за ее долгую-предолгую жизнь. Ее глаза прозрачны от старости, но в них Хендерсон видит глубочайший ум и почти нечеловеческую проницательность.

Он обожает ее. Он преклоняет пред нею колено, сгибаясь в глубочайшем поклоне, который только и может выразить всё уважение, которое он испытывает к Ней.

Иначе и быть не может.

Ведь Изабель – Истинный человек.

Жестом она повелевает ему подняться.

- Зачем ты здесь, человечек? – спрашивает Изабель. – Таки, как ты, здесь не место.

- Как и вам, госпожа, – осмеливается возразить Хендерсон.

С высоты своей башни из переработанного пластика Изабель очень долго смотрит на свои владения. Отсветы молний играют тенями в морщинах, избороздивших ее чело; архипелаг мусорных островов кишит новой жизнью. Безбрежный простор океана чарует и зовет погрузиться в те волны, из которых некогда вышло все живое на планете Земля.

- Возможно, пришло время нам всем вернуться к истокам, – говорит Изабель потом.

- Он сердечно просит вас не делать этого, госпожа.

Изабель улыбается, не отрывая взгляда от клубящегося испарениями горизонта. Вокруг ведет свою степенную круговерть Мусорный водоворот Южной Пацифики, в котором цветет новая жизнь.

- Он скучает…. – мечтательно говорит она, вспоминая о былой страсти, которая оказалась неспособна изменить мир в ту далекую пору. Потом смотрит на Хендерсона и говорит ему: - Передай ему: пусть приходит. Я буду ждать его здесь.

И Хендерсону не остается ничего другого, как подчиниться.