Эхо жизни

 

Сирена смолкая разливалась гулким эхом над замершим в дымке Саратовом. Завершилось очередное нападение. Они происходили всё чаще.

Неизвестно кто и когда назвал выдававшиеся в океан районы из камня и стали именами давно не существовавших городов. Единственный музей, собравший в себе историю освоения Энже, его артефакты, мгновения, запечатанные в фотографии, был уничтожен ещё при первом нападении. Там, где совсем недавно возвышались колонны из янтарита, теперь в лучах местного солнца, прошедших сквозь второе, миллиарды лет назад кристаллизовавшееся древнее светило, окружённая океаном, возвышалась груда обломков. Петербургу тогда сильно досталось.

Жалюзи с тихим шелестом раздвинулись, впуская в комнату слепящий свет. Картина предстала безрадостная: в нескольких местах поднимался сизоватый дым. Искусственный голос по телевизору сообщил, что три из четырёх убежищ Саратова были атакованы. Следующим кадром возле них уже возились расчёты спасателей и военные. Насколько можно было судить, пострадали несколько жилых зданий, больница и склад Децитерры. Последний момент немножко обрадовал. Ведь когда атакам подвергались простые люди, власть обходилась дежурными словами: «отстроим, возместим». С корпорациями такое не проходит. Я это знал потому, как работал в одной из её контор.

Над головой, едва не зацепив антенны на крыше, пронёсся шаттл скорой помощи. Он быстро удалялся, становясь всё меньше, пока, наконец, не стал крохотным, как игрушечный, и только тогда замедлился, сверкнул белым боком и приземлился перед одним из убежищ.

- Слышал взрывы? – широко улыбаясь, спросил Федя, внеся в лифт вперёд свой раздувшийся портфель, а уж потом протиснулся сам. – С каждым разом всё сильнее. Привет, Марьяна.

Та не ответила, и только всматривалась в собственное искажённое отражение в стальной стенке лифта. Помню, она как-то обмолвилась, что её пожилая мать, одна из первых поселенцев на Энже, живёт в районе второго убежища. Одного из разрушенных. Теперь, глядя на неё, мне делалось не по себе. От её пустого взгляда многие вопросы просто рассыпались в прах, потому как всё было понятно без слов.

Ну а Федя был Федей, до самого первого этажа не умолкал.

- Я сегодня задержусь. Передашь Светлане? – спросила она не глядя в мою сторону.

Я кивнул. В такие моменты принято спрашивать как, что и почему. Но мне не хотелось. Решил, что придумаю что-нибудь. Стоило дверцам раскрыться, как она тенью выскользнула прочь. Федя озадаченный посмотрел ей вслед, потом на меня. Я махнул рукой: «пошли».

К остановке, замедляясь, подходил магнитоплан. Поравнявшись с краем платформы, он остановился и плавно опустился на широкий рельс. Двери раскрылись, и в полупустой вагон хлынул утренний поток служащих, рабочих-строителей, военных, приписанных к комендантскому корпусу.

Раньше по городу курсировало аэротакси, но из-за участившихся атак его отменили, оставив магнитоплан единственным средством перемещения между районами. Они змеями скользили из центра сначала в Саратов, оттуда обратно в центр. Затем в Казань, и снова в центр. Обычно, утром и ближе к обеду, в час пик, в вагоне было так тесно, что становилось трудно дышать. Ближе к вечеру поток пассажиров иссякал. Всё менялось, когда объявляли тревогу. Люди бежали кто куда, а сам магнитоплан могли остановить посреди дороги между центром и одним из районов. Тогда людям приходилось любоваться неспокойным океаном с высоты птичьего полёта, и надеяться, что линию не перебьют, и не уронят полный людьми вагон в воду.

Исключением из правил с недавних пор стал Питер. Оказавшись полузатопленным, из него массово эмигрировало почти всё население и службы. Курсировавший туда и обратно магнитоплан ходил порожним. То, чего мне так не хватало. Путешествовать в вагоне, где только я и призраки стало моим маленьким секретом, в который я никого не посвящал. Не имея в Питере никаких дел, когда выдавалось свободное время, я садился в пустой вагон и, прислонившись к окну, терял себя в пунцовых бурунах.

В эти моменты я отдавался собственным мыслям, что вот так мы несёмся над жизнью, оставляя на ней лишь собственную тень. Рано или поздно на каждого наваливаются сомнения в правильности сделанного выбора. Со своими я оставался наедине лишь, когда парил над сверкавшим океаном в бессмысленных поездках в разрушенный Питер.

Когда, наконец, появлялись первые покосившиеся, как сосны после урагана, высотки, начинался отсчёт до первой, а теперь единственной, остановки. Двери с тихим шипением раскроются, подождут немного и снова сомкнутся. Вагон дрогнет, поднимется в воздух и помчит обратно. И снова за окном бескрайний океан.

 

- Вы не понимаете, - по старой привычке заводился Могилёв. – Это мы чужие! Это мы влезли в чужой дом, и теперь расплачиваемся за свою наглость!

Некоторые вещи не меняются никогда. Даже спустя годы, завидев на горизонте всклокоченные, тронутые сединой волосы, непроизвольно готовишься к подобным тирадам. Подобно вестникам апокалипсиса, что из года в год предвещают неизбежное, и каждый год по неизвестной причине отодвигают конец, Могилёв был слегка не в себе с самой первой встречи с ним.

Пересадка на Тритоне задерживалась – единственный внешний ускоритель в Солнечной системе был занят военными, и пока последний курьер, приписанный к флоту Федерации, не совершит переход, гражданские суда должны были ждать в доках. А тем, кому не хватило места, стояли прямо у платформ. Скучавшие проводники и пилоты, собравшись в кучки, живо обсуждали начало нового противостояния с Альянсом. Кто-то вдруг начинал размахивать руками и что-то с жаром доказывать. На него находился такой же, но с противоположным мнением. И вот двух ораторов, незаметно перешедших на мат, уже растаскивают по углам импровизированного ринга.

На фоне то и дело вспыхивавших конфликтов, ярко выделялся один мужчина в грязном комбинезоне с синим крестом на левой стороне груди. Что среди гражданских делал флотский научный сотрудник я не знал. И от этого становилось интереснее, какую же правду несёт он. А говорил он вещи действительно непривычные. Помимо конца света, он ловко вплетал рассказы о разбуженном пророке-боге. Плавно огибал тему кристальной чумы и, заметив, как к нему направляются крепкие ребята из внутренних войск, быстро подытожил необходимостью умерить научный интерес, зашедший далеко за возможность человека осознать полученные знания.

Как этот взбалмошный оказался в такой дали от Солнечной системы, вдали от систем, охваченных войной, на спокойной и даже скучной Энже, оставалось загадкой. Могилёв, как я узнал сильно позже, внезапно встретив его в центре, был сотрудником Децитерры. Жизнь вдали от цивилизации окончательно подкосила остатки здравого рассудка в нём. Начальство недолго думая уволило сошедшего с ума учёного. А поскольку социальные службы на Энже существовали по большей части только на бумаге, судьба безумца никого не интересовала. Сам он не придумал ничего лучше, чем забираться в магнитопланы и устраивать свои лекции прямо в битком набитом вагоне.

Тем не менее, Могилёва никто не трогал, ни полиция, ни уставшие пассажиры. Даже редкие хулиганы смотрели в его сторону с долей сострадания.

 

Пожарные с военными уже сворачивались, когда прибыла первая волна служащих. На входе с усталым видом охранники водили своими пищавшими палками, проверяя нас на наличие взрывчатки или оружия. Если поначалу эта процедура вызывала раздражение вторжением в личное пространство, то теперь, спустя пару недель и добрую дюжину нападений, людей начинала бесить даже небольшая задержка на входе. Бесполезная процедура не спасала жизни, а только отнимала время.

Офисы Децитерры были разбросаны по всему городу. В центре, в раскинутых, подобно лучам снежинки, районах – баннеры компании встречались куда чаще остальных. Не удивительно – именно Децитерра обнаружила эту планету и крупный осколок на дне её океана. Отколовшийся от кристаллизовавшегося светила, он, в отличие от своего меньшего собрата, добравшегося в своё время до Земли, рухнул на Энже, попутно растопив лёд и вызвав рост водорослей в образовавшемся кратере.

Добыча кристалла шла полным ходом, деньги текли рекой. А что нужно для того, чтобы денег стало ещё больше? Верно: нужно строить больше буровых установок. Так образовались районы вокруг центра. Потеря Петербурга больно ударила по корпорации. Несколько компаний-спутников из-за этого обанкротились.

В какой-то момент я начал думать, не пора ли собирать вещи. В конце концов, в запасе была Маха-Ну’ут. Небольшая гостиница, которую там держал дядя, не была ровней Децитерре. Денег меньше. О карьерном росте и говорить нечего. Однако океан там куда теплее. Никаких взрывов, охрана на высоте. Да и аварийный кислородный баллон там не нужен. Планета-курорт с самой дорогой землёй из всех освоенных, против золотого города посреди проруби. Есть из чего выбрать.

 

- Сдаём накопители на кристаллах. Все, от малых на брелоках, до тех, что в ваших компьютерах, - Светлана, начальник нашего отдела, произнесла это внезапно дрожащим голосом.

- А что насчёт батареек? У нас часы на стене с кристаллом! У меня кулон с ним! - загалдело собрание.

- Всё, что содержит кристалл – сдаём мне. Сдать нужно до конца рабочего дня. На выходе вас обыщут.

- Что значит «обыщут»?! Мы не воры! Не преступники! Это моё, я на свои деньги покупала!

- Ничего не знаю. У кого найдут – заберут в полицию.

Люди повскакивали с мест, стали кричать. Кто-то заявил, что ничего не отдаст. Светлана, молча принимавшая удары, наконец, не выдержала и, привзвизгнув, закричала:

- Это не моя прихоть! По мне так хоть обвешайтесь ими. Хотите в тюрьму – на здоровье. Но это временно. Вам всё вернут.

- Когда? Да идут они, ничего не отдам! – снова загалдели.

На это ответа не было. Указание было необычным ещё и тем, что у каждого сотрудника на руках было достаточно приборов и гаджетов, имевших в своих недрах хоть немного кристалла. Как работать, если твоя ЭВМ, вслед за часами, телефоном, даже калькулятором, помещались под замок? Все сомневались, что даже такая богатая компания могла себе позволить несколько сотен счетов и логарифмических линеек. Что нас уже ждёт тонна чистой писчей бумаги. Да даже будь оно всё, как этим пользоваться мало кто знал и ещё меньше кто помнил.

И только Федя, радостно хлопнув в ладоши, воскликнул: «Ну, что, за работу!».

Работа мучительно медленно возвращалась в привычное русло. Распечатанные данные требовались сразу в нескольких отделах. Кто-то внёс правки в таблицы, и это не билось с чужими данными. Приходилось перепроверять, исправлять криво нацарапанные цифры. Потом ещё раз. И так до тех пор, пока не наступил давно забытый обеденный перерыв, после которого беспорядок и шатание продолжились. Ни разу за всё время работы в компании я не выматывался до такой степени, что вернувшись поздно вечером домой, даже не заглянув в холодильник, распластав руки, обнял кровать и открыл глаза только когда утреннее солнце, изо всех сил царапалось в окно.

 

Поездка в лифте прошла в мёртвой тишине. Даже всегда полный энергии Федя промолчал всю дорогу. Лишь Марьяна глядя в пустоту перед собой загадочно улыбалась. Я так и не решился спросить всё ли в порядке с её матерью. Усталость и накопившееся напряжение, словно выдавили из меня большинство слов, оставив после себя только «да» и «нет».

Над остановкой магнитоплана стоял гул. Оказалось, что Саратов был помещён под карантин, и теперь ни одна живая душа, кроме военных, туда попасть не может. К нам вышел представитель Децитерры и заявил, что большая часть сотрудников была отправлена в неоплачиваемый отпуск. Остальные, в чьё число входил и я, должны были отправляться в центральный офис и оттуда продолжать работу.

Когда люди стали расходиться, я подошёл к представителю и осторожно поинтересовался: все наработки вчерашнего дня, без которых работа в центральном офисе встанет намертво, оставались в офисе в Саратове. Все документы, все данные сейчас лежат там шестью аккуратными кипами на столе начальника нашего отдела. Задумавшись на мгновение, он без тени сомнения выдал: «Хорошо. Отправляйся в офис и забери их». После чего просканировал бейдж на моей груди и передал куда-то данные.

Когда он ушёл, я всё ещё стоял с отвалившейся челюстью лишённый дара речи. Как? Что? Да там килограмм двадцать макулатуры! Делать нечего, не нравится – увольняйся.

В приоткрытое окно врывался свежий ветер. Шедший навстречу грузовой магнитоплан окатил волной тепла и еле уловимым запахом озона. Подкатилась и ударилась о ногу пустая бутылка из-под пива. Из мерцающих волн медленно поднималось местное солнце. Между ним и Энже выплывала голубоватая, терявшаяся в ярких лучах, линза.

 

Сочный кусок кристалла дразнил жадных до наживы воротил. Если бы не чудовищная гравитация, его давно распилили бы. Или взорвали, после чего просто собрали осколки. Никакая опасность заражения не способна удержать их. Только непреодолимая сила, что просто размажет их о поверхность.

Исполинских размеров тело обращалось вокруг звезды немного быстрее, чем это делала Энже. И появление огромного синего ока, почти перекрывавшего солнечный свет, стало целым событием. Ещё вчера всё было привычно бело-жёлтого цвета, а встав утром вдруг обнаруживаешь, как подоконник залит голубоватым свечением. Дома вокруг синеватые, люди тоже. Даже океан из красного приобрёл необычный для себя сине-фиолетовый оттенок. И так каждые двести лет. Сменится несколько поколений, прежде чем он вновь спрячется за звездой.

Я перевёл взгляд на океан. Магнитоплан упорно нёсся над его неспокойными водами.

 

Саратов оказался непривычно пуст. Узкие улочки, с закрытыми ставнями магазинчиков, отключенными мраморными фонтанами, походили на город призраков – зажмурься, открой глаза, и площадь перед платформой наполнится бесплотными образами людей, что ходили тут ещё вчера. Позвякивая пронесётся мимо курьерский моноцикл с несоразмерным жёлтым ящиком на корме. А тебе как обычно некогда стоять и хлопать глазами, нужно куда-то бежать, что-то делать. В такой суете легко позабыть о собственном существовании.

Только не теперь. Целый район и всё время мира были в моём распоряжении. Захотелось пройти немного дальше, туда, где ни разу за несколько лет жизни на Энже не бывал. В самые дальние закоулки, куда только затекала жизнь. За военные посты, что вдруг выросли как грибы после дождя. До самых до буровых установок, огороженных в свой собственный микрорайон и непрестанно гудевших днём и ночью, добывая драгоценный минерал.

Однако военные оказались на месте. Под их пристальными взглядами мне стало настолько не по себе, что без лишних слов, в оглушающей тишине, я предпочёл вернуться на площадь к зданию Децитерры, из дверей которой вышел уже ожидавший меня охранник.

Его лицо было скрыто под маской. Так себе защита. Она не поможет ни от взрыва, ни от осколков. Зеркальное напыление на визоре да плотные амбушюры помогут разве что при разгоне недовольной толпы. Нынче оно походило на смешную бутафорию.

Даже хорошо защищённые укрытия, в одном из которых погибла мать Марьяны, не смогут спасти от нападавших. Тут скорее помогут кроличьи лапки, или подковы на худой конец. Удача – единственное, что действительно могло уберечь от смерти. Ведь в точно таком же укрытии, с куда меньшей охраной, люди выжили. Защитные турели и дроны проигрывали в сухую невидимому врагу.

Большинство горожан понимало, насколько глупо рассчитывать на везение. Бутылочным горлышком Энже оказался транспорт. Сотни грузовых кораблей и челноков стартовали ежемесячно. Но для пассажирских нужд компания обходилась тремя паромами. Да и те помимо самой Энже обслуживали ещё базу на одной из трёх её лун. Запаниковавшие люди в какой-то момент обнаружили себя в изоляции. Кораблей нет, на грузовиках не уедешь, и как бы высоко ты не прыгал, до орбитальной станции всё равно не допрыгнешь. Кто-то скажет «заложники». Я скажу «судьба».

 

Проследовал за охранником. Тот отточенным движением просканировал мой бейдж, после чего махнул рукой в сторону лифта. Стоило протянуть руку к кнопке вызова, как район тяжёлым гулом объяла сирена.

Внутри вдруг что-то щёлкнуло. Ноги стали лёгкими, я почувствовал небывалый прилив сил. В долю секунды я уже мог пробежать марафон не задыхаясь. И, готов поклясться, мир вдруг сделался ярче. Всё вокруг наполнилось цветами. Они переливались под стать океану: из сине фиолетовым, потом красным и зелёным, и снова синим. Я не из пугливых, но даже у самых смелых из нас в такие моменты идут круги перед глазами. Представил насколько вытянулось моё лицо, как выпучились глаза. Стало ещё неприятнее. Я попытался хоть как-то совладать с собой. Одёрнул помятый пиджак, поправил поехавший в сторону воротник.

Охранник, раскладывая приклад винтовки, что-то гугукал из-под толстой маски, толкал в сторону и показывал пальцем. Я понял, что он указывает на лестницу в убежище. «Верно, - мысли начали строиться в разумную цепочку. – Вниз по лестнице, в убежище!». Дальше всё расплылось в неразборчивую мазню. Опомнился я уже у самого входа.

Массивная дверь с дребезжанием пришла в движение, грозясь оставить всех опоздавших на растерзание неизвестности. Сделав шаг внутрь, я очутился в небольшом помещении, отделённым от самого убежища второй дверью, но куда меньших размеров. Она закрывалась вручную.

Как и ожидал, я оказался единственным обитателем. Военные с охранниками должны были встречать опасность лицом к лицу. А служащие и просто гражданские либо прятались в таких убежищах, либо запирались в жилых комплексах за многотонной створкой, полностью прикрывавшей собой входные двери. Ни то, ни другое в последнее время не внушали особого доверия, однако другого выбора не было.

Массивные плиты над общим залом поддерживали три колонны. Они были настолько широкие, что при всём желании человек не мог охватить даже одну из сторон. Вдоль стен вытянулись ряды двуярусных кроватей. В изголовье каждой был свёрнут матрац с подушкой и пледом.

На стенах, где это позволяло пространство, аккуратно приклеены агитационные плакаты. Даже находясь глубоко под землёй, трясясь от страха быть похороненным заживо, обитатели Энже должны были помнить о приютившей их компании. Что работа красит человека, и вообще, неплохо бы отплатить компании ударным трудом. Разумеется, всё это было покрыто толстым слоем штукатурки благолепия, высоких зарплат и первоклассного быта, что встречается далеко не во всех закоулках Федерации. Тут тебе и дом полная чаша, и традиционная семья из пяти человек и робота-горничной, и заслуженный отдых, вплоть до Маха-Ну’ут. Ни на одном из них, сколько ни вглядывайся, ничего не говорилось про работу на краю цивилизации. Что экспресс почта идёт по полгода. А учитывая разгул пиратства на окраинах, она могла вовсе кануть с обломками курьера на какой-нибудь пустынной планете. Даже получив свою большую зарплату, потратить ты её мог только на то, что было в местных магазинах и лавочках. Семья, говорите? На промёрзшей планете, где все постоянно спешат, смотрят строго себе под ноги, где лица принимают цвет неба, становясь серыми под стать радости от жизни на Энже, обзавестись семьёй, а потом ещё и детьми было серьёзным достижением. Полностью автоматизированный дом и вовсе был пределом несбыточных мечтаний. Роботы на Энже явление редкое. Даже совершая пересадку в захолустной системе Арус, я увидел роботов больше, чем в главном здании Децитерры. Да и те по большей части были либо военные, либо для экстренных служб.

Чем больше смотрел на яркую жизнь в глянце, тем сильнее хотелось сорвать эти плакаты, скомкать их, порвать.

Раздался скрип пружин, и моё сердце едва не выпрыгнуло прямо из глотки. Осторожно обогнув одну из колонн, я выглянул посмотреть с кем оказался взаперти.

Всклокоченные волосы трепал гоняемый вентиляцией ветерок. Глаза безумца смотрели куда-то в пол. Могилёв подпёр подбородок взятыми в замок руками и раскачивался взад-вперёд. Кровать под ним еле слышно скрипела и пощёлкивала. Меня он не заметил. Либо просто не обращал внимания. Вот здорово, оказался заперт наедине с сумасшедшим. Будь я проклят за то, что вообще открыл рот!

Стараясь выглядеть как можно непринуждённее, я прошествовал в строну питьевого фонтанчика. Краем глаза уловил, как Могилёв с удивлением приподнял голову, вскочил и зашагал в мою сторону. «Ну, всё, приплыли», - пронеслось в голове. Я остановился и чуть довернул в его сторону: если он окончательно тронулся умом и уже решился напасть на человека, нужно быть к этому готовым. «А вдруг у него нож?», - мозг всегда знал, как поднять настроение.

Боевого опыта у меня не было. Срочную отменили ещё до моего рождения, а по контракту идти отговорила мать. Не то, чтобы я сильно рвался. Хотя, когда начался очередной виток войны с Альянсом, я изъявил желание вступить в ряды нашей армии. На что мать лаконично объяснила, как устроен мир: «Пускай дети банкиров, богачей и политиков идут!». Тогда, в силу возраста, я не понял, что она имела в виду. Спустя годы стало понятно. Непонятным оставалось другое: как, не имея навыков рукопашной, справиться с вооружённым психом?

Ответ дал сам Могилёв. Он внезапно остановился в нескольких шагах. Чуть протянутые ко мне руки тряслись. Нет, он не собирался нападать. Скорее был рад встретить хоть одну живую душу в этом каменном мешке.

- Ты – человек, - прошептал он. – Да … да, ты – человек.

Не знаю кого он ожидал увидеть, но, чтобы не расстраивать его, я постарался как можно дружелюбнее улыбнуться и попятился, делая вид, что рад его видеть, но, увы, у меня неотложные дела вон у того фонтанчика. Он не отставал. Во мне проснулись прежние сомнения. В какой-то момент я собрался припустить в туалет и запереться в кабинке, пока дверь не разблокируется, ему не надоест меня ждать и я спокойно мог бы вернуться на поверхность.

- Подожди, - произнёс он запыхаясь. – Нам нельзя здесь оставаться!

Я остановился. Его голос не был похож на тот, которым он обычно проповедует в магнитоплане. Ни нотки сумасшествия. Да, он дрожал, был испуган. Но даже тени агрессии в его словах не было.

Что значит оставаться нельзя? Зачем тогда сюда спустился? И почему нельзя? Любопытство. Не раз оно играло со мной дурную шутку. Вот и сейчас сомневался, стоило ли давать ему волю.

Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай.

- Почему нельзя?

Вот ведь сволочь!

- Они скоро будут здесь!

Я посмотрел ему в лицо, уж не шутит ли. Дверь закрыта, и никто больше сюда войти не сможет. Возможно, он имел в виду нападавших. В прошлый раз три из четырёх убежищ Саратова были разрушены. Мы находились в последнем уцелевшем. Но как? Я невольно заозирался. Взгляд бешено метался из одного угла в другой. От многотонной двери к вентиляционной решётке. Пускай он и был сумасшедшим, но в этом он вполне мог оказаться прав. Ладони похолодели и стали скользкими от пота.

- Кто? – спросил я и не узнал собственного голоса.

Вместо ответа Могилёв мотнул головой в сторону сваленной в углу бесформенной кучи. Я подошёл поближе разглядеть что там. Из-под гор картона проглядывали корпусы компьютеров, мешки в которых, судя по звуку, лежали кристаллы памяти, батарейки, мелкие гаджеты. Всё то, что заставили нас сдать, лежало теперь здесь. Понятно. Времени на то, чтобы найти подходящее место у них не было, и они не придумали ничего лучше, чем просто свалить их в убежище.

Это был обычный офисный хлам. Я повернулся к Могилёву:

- Так кто придёт?

- Они. Они придут забрать то, что мы отняли у них.

Он наклонился и поднял выпавший из разорванного мешка кристалл на брелоке. Поднёс к лицу и, зажмурив один глаз, пристально всмотрелся в его мутные ярко-янтарные недра. Кристалл был небольшой, размером с фалангу большого пальца и при этом мог вместить в себя коллекцию фильмов сверх высокого качества. Голографическое кино могло уместиться на него тоже, но в куда более скромном количестве.

«Треньк!», - он выронил жёлтый камушек и тот радостно покатился вниз по куче.

- Это их жизнь! Благодаря ей, они снова могут принять свою обычную форму.

- Кто, кто может-то?

Могилёв посмотрел мне в глаза с лёгким недоумением.

- Кристаллиды, так мы их прозвали. Хотя, нет, - он призадумался глядя в потолок. – Кристаллид – паразит, захвативший тело носителя. Это … это сам кристалл. Видишь, - он нервно рассмеялся. – Мы им даже имя правильное дать не смогли. Потому что до конца не понимаем их сути.

- Кристаллиды? Но ведь мы их победили! Научились обрабатывать кристалл так, что опасности не существует. Её больше нет.

- Она есть всегда. Когда тебе говорят, что теперь-то мы умеем как надо, и такого больше не повторится, подразумевают, что риск есть, но тебе о нём знать не нужно. Иначе как ты купишь у нас то, что может превратить тебя в зомби под управлением разросшегося минерала-паразита?

Заметив во мне что-то, он выдохнул и чуть улыбнулся.

- Нет, этот хлам, - он указал на кучу рукой. – Вреда не причинит. Он уже давно мёртв. Но жизнь может вернуться в него в любой момент. И они, могут наполнить его собой. Вдохнуть в него свежие силы.

- Жизнь? Постой. То ты называешь это жизнью потому, что это придаёт им форму. То говоришь, что весь этот хлам мёртв.

Судя по тому, как исказилось его лицо, я понял, что задел за живое. Надо же, кто-то сомневается в его словах. Ставит под сомнение его знания, его трезвость мысли.

Могилёв одёрнул грязный халат с выцветшим синим крестом:

- Что тут непонятного? Кристалл без души мёртв, безжизненен! Душа без кристалла бесформенна, и не способна действовать. Возьми камень, брось его в пруд – увидишь круги на воде. Это – опыт. Это и есть жизнь.

- А если зима?

Могилёв схватился за голову. Проклятый язык опять прыгнул вперёд мысли. Надо было как-то его успокоить.

- То есть эти, которые должны прийти, представляют собой заряд, который наполняет кристалл?

- Это очень примитивное объяснение, но примерно так, да.

- И этот заряд, - я продолжал собирать головоломку по кусочкам. – Являет собой живое существо, так?

Могилёв кивнул. Он подошёл к ближайшей кровати и устало приземлился:

- Жизнь, их жизнь первородна. Я это понял уже здесь. Годы изучений кристалла, тысячи экспериментов не могли дать того бесценного опыта, что я получил работая в местных лабораториях. Пришлось переквалифицироваться в геолога, иначе не хотели брать на работу. Считали психом. А я не псих!

Осознав, что последнюю фразу произнёс на повышенных тонах, он на секунду отвёл взгляд, после чего значительно тише добавил:

- Только лишь потому, что говорил и говорю, что человек – дитя кристалла. Что, тоже не веришь? – он вздохнул. – Никто не верит. Человечество. Вселенский пуп. А что наша жизнь в итоге? Отблески на волнах. Брызги. Мы - лишь эхо, что катится над океаном. Обидно.

Внезапно его глаза расширились так, что ещё немного, и они вывалятся из орбит. Он вытянул руку и ткнул дрожащим пальцем куда-то вглубь зала. Губы его побелели и беззвучно шевелились. Я проследил, куда он показывал и едва не вскрикнул. По железной полосе, скреплявшей линолеум в местах стыков, подобно идущему по своему единственному рельсу магнитоплану, ползло нечто бесформенное. Внешне оно напоминало желе. С той разницей, что свободно меняло свою форму, перекатываясь через попадавшиеся на его пути разбросанные тапочки, стопки исписанной бумаги, упавшую швабру. В воздухе появился еле уловимый запах горелого. Бумага, оставшаяся позади существа, почернела. Из-под неё заструился жидкий дым. Ручка швабры оплавилась, источая мерзкий запах жжёной пластмассы. Горячая масса растеклась позади «студня» чёрной лужицей. Существо полностью состояло из плазмы.

Ещё учась в старшей школе, я зачитывался фантастикой и мечтал, что однажды человек встретит в космосе других существ, в том числе состоящих из чистой энергии. Первопроходцы действительно открыли великое множество новых видов. Но шло время, а живой энергии так и не находили. Позже обнаружили даже октофиза, гигантского кита, путешествовавшего между звёзд. Но никаких фазожабров, восьмируких каменных гигантов, никаких мыслящих плазмоидов так и не нашли. А теперь вон, один из них вальяжно ползёт по полу, плавя и сжигая всё на своём пути.

Мои мысли прервал раздавшийся над самым ухом стон. Могилёв поднялся и крадучись стал приближаться к существу. В тот момент он больше походил на большую собаку, что следуя своим древним инстинктам, подкрадывается к добыче. Уши торчком, хвост у самой земли, сейчас подойдёт на расстояние броска и … Ничего. Учёный приблизился к сгустку. Тот, словно увидев или как-то иначе учуяв человека, замер на месте. Могилёв поднёс палец к своему новому знакомому. Полазмоид вытянулся в ответ, не касаясь, будто обнюхивал. Могилёв часто задышал, из его груди раздался хриплый смех. Сначала тихий, он разрастался, ширился, и уже заполнял всё пространство убежища. Звонкая радость первооткрывателя, которому никто не верил. Теперь-то они запоют по-другому!

Могилёв присел поближе. Из-за его спины я не мог видеть всего, что происходит, а подойти никак не решался. Запах горелого удерживал на месте, подавляя всякое желание присоединиться к учёному. Тем более тянуть руку к тому, кто ещё минуту назад расплавил толстый слой пластмассы. Собачий укус заживает долго, а то и вовсе остаётся с тобой навсегда в виде шрама. Какой шрам могло оставить это создание, я боялся себе представить.

- А-а-а!!!

В долю секунды голос Могилёва сменился с радостно-торжествующего, звонкого как весенняя капель, на вопль полный боли и отчаяния. Он отшатнулся и плюхнулся на пятую точку. Левая рука схватила в запястье правую. Там, где ещё минуту назад были пальцы, теперь виднелись высушенные и обгорелые пеньки. Плазмоид попробовал его на вкус, после чего забрался на ботинок человека. Обувь зашипела, расползаясь в сторону пузырями. Могилёв закричал ещё сильнее и стал отползать, по ходу пытаясь подняться на ноги. Создание отняло у него половину стопы.

Учёный встал, посмотрел на меня непонимающим взглядом и, не отдавая себе отчёт, показал мне почерневшую руку. Тут же в нос ударила мерзкая вонь. Никакая расплавленная пластмасса не сравнится с запахом горелого человеческого тела.

Выпученные глаза в немом отчаянии как бы спрашивали: «За что? Почему?». Он сделал шаг в мою сторону, совершенно не обращая внимания на своего нового друга. Тот же, сжавшись в плотный блин, спружинил и подлетел, вцепившись в рукав халата. Раздалось шипение. Ткань задымилась и стала расходиться. Водолазка под ней продержалась ещё меньше.

Совершенно не понимая, что происходит, Могилёв с удивлением поднял левую руку. Плазмоид, полностью обхватив, скользил по ней, перебравшись с предплечья выше, пока, наконец, не сел ему на плечо. В том, что он оставлял после себя, было трудно узнать руку. Она скорее походила на обожжённую палку, со свисавшими с неё лохмотьями.

Могилёв повернул голову и посмотрел на создание. Оно в свою очередь смотрело на человека, заодно выжигая его плоть под собой. Ещё мгновение и тварь бросилась в лицо, полностью обхватило голову и, как мне показалось, стало сдавливать череп. Послышалось шипение, Могилёв оступился и рухнул на спину, дёргаясь в судорогах. Раздался смачный треск, вроде того, когда ломаешь суставы жареной курицы. Тварь прожгла кость, проникла внутрь черепа и теперь с удовольствием поглощала его содержимое.

В этот момент я пришёл в себя. Понимая, что стану следующим блюдом, едва сдерживая сильные позывы закричать, упасть на пол и кататься, отрицая всё только что увиденное, как мог взял себя в руки и стал искать что-то, что хоть как-то могло помочь. Переговорное устройство находилось у входной двери. Даже доберись до него, сомневаюсь, что тварь стала бы сидеть и ждать, когда я наговорюсь со службой безопасности.

Чувствуя, как паника захлёстывает лёгкие, как воздуха с каждым вдохом становится всё меньше, я заметил панель экстренной помощи. Убежище строилось в первую очередь для администрации Децитерры, и компания не экономила на своих управленцах. Поэтому среди кнопок активации пожарного бота и медицинского консультанта, была одна особая. Большая, красная, мимо такой даже в панике не промахнёшься. Кнопка активации систем защиты.

Стараясь не привлекать внимания, я боком приблизился к панели и как можно тише нажал на кнопку. В тот же миг из купола под потолком с жужжанием выдвинулась турель. Женский механический голос из динамиков доложил: «Система защиты активирована. Обнаружена чужая форма жизни. Протокол нейтрализации запущен».

Блок стволов пришёл в движение. Бетонный пол вокруг ещё содрогавшегося тела Могилёва ожил. Из него гейзерами забили облака пыли, поднимая в воздух каменную крошку вперемежку с искрами. Человеческое тело вскипело, разбрасывая вокруг себя фонтаны крови.

Стало трудно дышать. Я поспешил в туалет, где схватил первое попавшееся полотенце, смочил его в раковине и обмотал вокруг рта и носа. Ещё минуту я стоял согнувшись, словно ветхий старик. Когда в глазах, наконец, перестало рябить, я почувствовал, как что-то изменилось. Сквозь звон в ушах довлела мёртвая тишина. Никогда ещё она так не пугала.

В оседавшей пыли одиноко лежало тело Могилёва. От него мало что осталось. Плазмоида нигде не было видно. От чего на душе стало легче.

С прежней опаской я на цыпочках вышел в зал и, на всякий случай, встал у панели управления. Дым ушёл в вентиляцию, рычавшую подобно дракону. Ничего, никакого движения. Только шевелившая из стороны в сторону оружием турель. Она то и привлекла моё внимание. Что-то в ней было не так. Я всматривался как мог, вытянул шею подобно жирафу. Ничего, просто механизм ищет цель.

Ищет цель!

Сигнала отбоя не было, а это значит плазмоид ещё где-то там. И только теперь я заметил исходивший от механизма слабый дымок. Существо прыгнуло на турель, вцепилось, обволокло её плотной пеленой. Машина хоть и видела врага, однако никак не могла прицелиться. Через секунду слабое свечение исчезло, растворилось в металлических стыках. Блок стволов безжизненно повис. Всё стихло.

Бежать. К чёрту всё: тревогу, правила, работу! И я уже сделал первый шаг к двери, как сердце моё упало. Внутреннюю дверь мог открыть кто угодно, но для внешней требовался специальный код, который был только у администраторов. Система была рассчитана на то, что по тревоге в убежище спустятся все, включая как минимум одного руководителя. Именно под его командование попадали все оказавшиеся в убежище. Нас тут было двое. И ни один не был достаточно важным, чтобы вручную открыть внешнюю дверь.

Из турели, как пена из кухонной губки, проступил плазмоид. Он свесился большой каплей и мягко опустился на пол. Рука сама потянулась к панели и несколько раз настойчиво нажала на кнопку. В ответ отозвался хор электронных голосов. Они перебивали друг друга, накладывались и множились, постепенно стихая в гулкой реверберации. У входа, по углам, рядом со мной из своих домиков выехали остальные турели. Следующим нажатием я запустил последний рубеж – из-под потолка, откинув широкую металлическую крышку, устремились левиботы. Формой и цветом походившие на головки сыра, они скрывали в себе маломощные лазерные излучатели. Бесполезные из-за своих слабых батарей и чувствительности к радиации в реальном бою, с бандитами и дикими животными левиботы вполне могли справиться.

Заревела, закружилась в диком танце смерть. Пол вспыхнул в пламени высекаемых искр. Плазмоид в мгновение ока скрылся за толстой стеной пыли. Но машинам пыль не была помехой, они прекрасно видели врага даже сквозь тонкие перегородки. Левиботы устремились в центр и, выстроившись в цепочку, завели хоровод вокруг того места, где был чужак. На ярко синие лучи их лазеров было больно смотреть, поэтому я отвернулся.

Раздался грохот. Следом ещё один, и ещё. Я обернулся: плазмоид прыгал на левиботов, быстро плавил их крышки и забирался внутрь, после чего «сырная головка» глохла и падала на пол. Подобное он сотворил с турелью незадолго до этого. С той лишь разницей, что теперь делал это куда резвее. Как если бы их было сразу несколько. Я почувствовал, как похолодело в груди.

Их действительно стало несколько. Я успел насчитать восьмерых. Одного за другим они роняли моё и без того немногочисленное войско. Как если бы этого было мало, включилась и начала стрелять самая первая турель. Только теперь она стреляла по своим сёстрам. Выбила одну, развернулась и открыла огонь по другой. Та переключилась с плазмоида на предательницу и вскоре они уничтожили друг друга.

Покончив с левиботами, создания не теряя времени стали напрыгивать на оставшиеся в строю турели, выводя из строя уже их. Битва была проиграна в считанные минуты.

Всё стихло, словно попал в центр бури. Из сизой дымки, сродни ледяной стене окружавшей город, проступали очертания кроватей. У моих ног, как тигры вокруг укротителя, переливаясь, выжидали плазмоиды. Ожили турели, наставив на меня оружие. С пола, надрывая двигатели, поднялись уцелевшие левиботы. Вдали из бесформенной окровавленной горы проступал белый халат. А с висевшего рядом плаката на меня безразлично взирало давным-давно потухшее светило, и красочный лозунг возвещал: «Добро пожаловать на Энже, родину нашего прогресса».

До ушей донёсся шёпот волн, глаза ослепили яркие блики. Жизнь эхом неслась над волнами. Раскинув руки, я погрузился в океан.