Чёрный конверт
Неровная растерянная шеренга выстроилась на плацу. Было пасмурно и холодно, шипели Л-фильтры. Офицеры в серой форме тихо переговаривались. Толстый пацан справа от меня сопел и хмурился. Мальчик слева шмыгал носом и поддёргивал сползавшие штаны. Мне достались не сползающие штаны, только коротковатые, а вот мягкая серая толстовка была велика. Одежда, которую нам выдали в лагере, пахла стиркой и чем-то медицинским. Наши собственные вещи, пропитавшиеся гарью и едкой химией, сожгли в печках на колёсиках прямо в лагере.
- Ра-а-авнясь! - вдруг громко и непонятно крикнул длинноносый офицер в серой форме. Я посмотрел на соседей справа и слева, но они тоже крутили головами. Офицер разочарованно протянул: - А-а-атставить… По порядку номеров…
- Рубик, отстаньте от детей! - дребезжащий голос прервал длинноносого офицера. От крыльца серого пятиэтажного здания торопливо шагал круглый старичок в форме. Рядом с ним шла высокая женщина в чёрном комбинезоне.
- Вы почему пушки не включили? Дети же простудятся, Рубик, включите пушки, ради бога!
- Есть, господин полковник, - офицер Рубик ткнул в свой пэд. Меня окатило теплом от инфракрасной пушки, и я понял, что до этого мелко дрожал.
Полковник остановился перед шеренгой, снял фуражку и вытер платком вспотевшую лысину. Женщина встала за его плечом. У неё были блестящие чёрные волосы, собранные в тугой пучок. Женщина была очень красивая, но у неё совсем не двигалось лицо, только глаза быстро метались из стороны в сторону. Это было страшновато.
- Так, дети, - начал полковник, - рад вас видеть… Тьфу, пропасть! Вовсе я не рад. Я вам очень сочувствую. Беда такая, такая потеря! В общем, дети, давайте знакомиться. Меня зовут Андрей Василич. Андрей Василич Губкин, полковник, директор кадетского корпуса имени Луначарского. Вот, вы теперь знаете, кто я. И мне тоже надо с вами познакомиться. Давайте вы по очереди, вот так, слева направо, будете себя называть, идёт?
Полковник Губкин достал из кармана пэд и разложил его. Глянув на экран, полковник поднял глаза на первого пацана в шеренге, самого высокого. Тот тряхнул светлыми волосами и сказал:
- Антон Лайне.
Антон повернул голову влево и кивнул следующему. Тот тоже представился, повернулся к следующему, и перекличка пошла своим чередом: каждый называл своё имя и поворачивал голову налево, а Андрей Василич кивал и тыкал пальцем в пэд.
Сопящий толстяк справа от меня буркнул:
- Фёдор Прикорм.
Он повернул голову и выжидающе уставился на меня. Помедлив, я сказал:
- Андреас Миккелер.
На плацу вдруг наступила тишина, было слышно только звук Л-фильтров. Я повернул голову налево и встретился взглядом с соседом. Его глаза были очень круглые, а потом они сузились, он отвернулся от меня, подтянул штаны и прошипел свои имя и фамилию.
Перекличка дошла до конца шеренги, Андрей Василич сложил пэд и убрал его в карман.
- Так, дети, - начал полковник, заложив руки за спину. - Вы теперь не просто дети, вы - воспитанники кадетского корпуса имени Луначарского. Надеюсь… надеюсь, ненадолго. По крайней мере, не все надолго. Сейчас мы проверяем больницы, не всех ещё идентифицировали. Может быть, чьи-то родители ещё найдутся. Также мы ищем других ваших родственников. Тёти, дяди, дедушки, бабушки, двоюродные, троюродные… Счётчики уже работают. Если Счётчики найдут родственников, то мы с ними свяжемся, и они за вами приедут.
- А если не найдут? - Антон Лайне, самый высокий в шеренге, снова тряхнул волосами и вызывающе уставился на полковника. Пацан слева от меня шмыгнул носом, Фёдор Прикорм засопел ещё сильнее и что-то пробурчал.
- Если не найдут? - переспросил Губкин и закусил свою толстую нижнюю губу. Он сунул было руку в карман с пэдом, сразу достал её обратно, нахмурился, но тут женщина в чёрном наклонилась к уху полковника. Тот с облегчением проговорил:
- Вот комиссар Дейч вам хочет что-то сказать. Амира, прошу вас.
Комиссар Дейч шагнула вперёд и обвела нас взглядом очень чёрных глаз. Шеренга затихла.
- Я не буду вас жалеть, - сказала Амира Дейч. - Вас и так все жалеют. То, что ваши родные погибли - несправедливо, но жалость никого не вернёт.
Фёдор Прикорм насупил брови и сжал кулаки. Кто-то в левом конце шеренги громко всхлипнул. Взгляд Дейч скользнул в ту сторону, потом обратно и задержался на мне. Я опустил голову, а комиссар снова начала говорить, глядя прямо на меня:
- Ваших родных убила некомпетентность. Их убили жадность и безответственность. Безответственность тех, кто пренебрёг директивами Счётчиков ради своей наживы. Я думаю, мы очень хорошо запомним этот день. Мы запомним, что бывает от безответственности. Мы запомним, что бывает, если не выполнять директивы. Да?
Нестройный гул голосов подтвердил, что дети запомнят. Комиссар Дейч кивнула и шагнула назад.
- Спасибо, Амира, спасибо, - закивал Андрей Василич. - Так, дети, теперь вас офицеры проводят в спальни, устроитесь там. Потом обед, после обеда пойдёте к психологам. Всё, вольно, шагайте!
Мне достался нижний ярус металлической двухэтажной кровати, одной из шестнадцати в нашей спальне. На покрывале лежал пакет, на нём было написано “Миккелер Андреас”. Я сел на край кровати. Проходы между кроватями были очень узкими, потому что комната была рассчитана на восемь кроватей, а ещё восемь в неё поставили к нашему прибытию. Старые кровати были уютные, обжитые. На тумбочках лежали зарядки для пэдов и всякая личная мелочь. В спальне пахло дезодорантом и немножко носками.
Я развернул пакет и достал из него чёрную толстовку, серые штаны с разными карманами и серую форменную куртку. Рядом с кроватью стояла пара высоких чёрных синтикожаных ботинок. Я быстро переоделся. Форма очень хорошо подошла мне, она была гораздо удобнее, чем трикотажные пижамы, которые нам выдали в лагере на скатлерной площадке “Балтика”. Зеркала в спальне не было, поэтому я немного отошёл от окна и посмотрел на своё отражение в стекле. Лица в таком отражении было почти не видно, в окне как будто стоял солдат в серой форме. Я снова почувствовал едкий запах горящей химии, услышал вой сирены и пробивающееся сквозь него истеричное бибиканье машины сзади нашего автобуса. Мои ноги стали какими-то слабыми и мягкими, на всякий случай я снова сел на кровать.
Автобус намертво встрял в пробку. Дорога к скатлеру шла через ущелье, и там, видимо, что-то случилось. По крайней мере, так вполголоса говорил водитель автобуса учительнице. Я слышал это, потому что сидел на первом ряду. Рядом со мной сидела девчонка-первоклашка, которая начинала хныкать от страха, как только я прекращал пересказывать “Невероятные приключения осьминога-планетолога Октавиуса Спрута”. Хорошо, что я помнил наизусть те серии, которые Эмма смотрела чаще всего.
Конечно, успокаивать девчонку, которую звали Лина, была работа учительницы, а не моя. Но учительница постоянно шептала водителю или поправляла ирпис у себя в ухе и тыкала в пэд, пытаясь с кем-то связаться. Сеть исчезла ещё когда мы ждали автобусы у школы, прямо пока я разговаривал с мамой. Мама успела сказать, что садится с Эммой в машину, и что мы встретимся у скатлера.
Учительница и водитель пытались решить, что делать. Учительница хотела сделать всем маски из ткани, вывести из автобуса и пешком бежать к скатлеру, а водитель - заткнуть в автобусе все щели и переждать. Они спорили и никак не могли договориться, а потом водитель вдруг замолчал и ткнул пальцем в зеркало заднего вида.
В зеркале был виден город, и над его крышами вспухало мутное желтоватое облако. Учительница тоже замолчала, и я замолчал. Машины вдруг загудели так громко, что я перестал слышать хныканье Лины. Она уткнулась лицом мне в бок, размазывая сопли по рубашке. Все школьники в автобусе тоже замолчали и стали вертеть головами, пытаясь разглядеть через окна, что там происходило. А в окна было видно, как из машин выскакивают люди и начинают бежать вперёд, к ущелью, а навстречу им бегут солдаты в серой форме, в масках и с тяжелыми мешками за спиной, расталкивая и даже сбивая с ног тех, кто им мешает.
Один солдат подбежал к нашему автобусу и забарабанил кулаком в дверь. Водитель открыл, солдат запрыгнул в автобус. Он швырнул мешок на пол и развязал затяжки. “Респираторы” - голос из-под маски прозвучал глухо. - “Размер один, надевайте всем и за мной. Ну, живо!”
Солдат вытянул из мешка похожую на осьминога охапку респираторов. Учительница, спохватившись, взяла респираторы и пошла по проходу между креслами. Я помог Лине надеть маску и подтянуть её, а потом пропел задушенным респираторным голосом “Он тут, и он крут! Непревзойдённый - Октавиус Спрут!”. Лина шмыгнула носом и так же респираторно хихикнула. Мы стали выбираться из автобуса.
Жёлтое облако перехлестнуло через город и поползло к ущелью. Выбравшиеся из автобуса школьники замирали, зачарованно глядя на облако. Учительнице и солдатам приходилось подгонять детей. Наконец, получилось выстроить колонну. Первыми стояли двое солдат, затем мы с Линой, потом ещё двадцать пар. Учительница с водителем и пара солдат замыкали колонну. “Бегом - марш!” - команда прозвучало глухо и невнятно, но мы сразу же рванули вперёд, следом за крепкими спинами в серых форменных куртках.
Пара солдат во главе колонны работала как таран. Они распихивали замешкавшихся людей, толпящихся у мешков с респираторами, отбрасывали с дороги брошенные вещи. Они даже дважды двигали оставленные машины, перегородившие дорогу. Потная ладошка Лины так и норовила выскользнуть из моей руки - первоклашка спотыкалась, задыхалась, пыталась снять респиратор, и только авторитет Октавиуса Спрута помогал хоть как-то держать её на ногах.
Мы приближались к ущелью, и солдатам впереди колонны всё чаще приходилось притормаживать, расталкивать, уговаривать, распихивать… У входа в ущелье мы встали. Впереди между машинами стояли люди, и им было некуда сдвинуться, некуда сделать шаг. А сзади наползало жёлтое облако, и даже сквозь респиратор чувствовался едкий, горький и очень тревожный запах горящей химии. Солдаты ругались с людьми, озабоченно переговаривались друг с другом, поправляли ирписы и клали ладони на кобуры с пистолетами, но двигаться было некуда. Лина устало опустилась на асфальт и прислонилась спиной к огромному колесу брошенного пикапа. Я собрался было сесть рядом с ней, но тут что-то грохнуло, а потом ещё и ещё раз. Толпа, заполнявшая пространство между машинами, загудела и подалась в стороны, место, чтобы сдвинуться, сразу нашлось.
Путь в толпе пробивали несколько людей в чёрных костюмах - то ли комбинезонах, то ли скафандрах, очень лёгких и гибких. В руках у них были короткие автоматы, и они стреляли из них в воздух. Солдаты во главе нашей колонны напряженно замерли, один из них расстегнул кобуру, а другой и вовсе достал пистолет. А люди в чёрном подбирались к нам всё ближе и ближе, оставалось метров пятьдесят, и большой толстый дядька встал у них на пути, размахивая руками - снова грохнуло, и дядька повалился на асфальт. Первый чёрный человек перешагнул через него и бросился к нам, а двое следующих, взяв дядьку за руки и ноги, забросили его под грузовик. Голос чёрного человека из динамиков его шлема звучал чисто и ясно: “До скатлера расчистили. Порядок, двигаем?..”
Вдруг что-то заслонило мне свет. Подняв голову, я увидел, что рядом с моей двухэтажной кроватью столпилось человек десять, а то и больше. Прямо передо мной, засунув руки в карманы форменной серой куртки, стоял Антон Лайне.
- Миккелер, значит? - спросил Антон.
Я молча кивнул.
- Как в “Добывающая компания Попова и Миккелера”? - уточнил он.
Я снова кивнул. Фёдор Прикорм, стоявший по правую руку Антона, засопел и сжал кулаки. Пацаны, которые были сзади них, подались вперёд.
- Ты, получается, сын Густава Миккелера? Чё молчишь-то? Твой отец - Густав Миккелер?
- Да, - ответил я.
- Гандон! - крикнул Фёдор. Отодвинув Антона, он навис надо мной. - Твой батя - гандон!..
На глазах Фёдора показались слёзы, он занёс пухлый кулак. Я подался назад и вжался в угол кровати.
- Так, мальки, что за гвалт?
В дверях стояли трое старшеклассников в серой форме. Самый высокий из них, со смуглой кожей и густыми курчавыми волосами, продолжил:
- Чего разгалделись, гады малолетние? Нормально себя ведите, да? Ну-ка шагом марш к своим койкам!
Окружившая мою кровать толпа неохотно разошлась. Смуглый старшеклассник, прищурившись, осмотрел спальню, задержав взгляд на мне.
- Ну что, мальки, будем знакомы. Я - вице-старшина Айвазян. Это моя спальня, так что галдеть тут не надо. Как вас зовут, не буду спрашивать, всё равно нет смысла запоминать. Сейчас двигайте за мной на обед, покажу дорогу. После обеда к психологам пойдёте. Ну, что встали-то, шевелитесь, да?
Вице-старшина Айвазян отвёл нас к стойке с подносами. Мы выстроились в очередь на раздачу. У маленькой круглой женщины, ставившей тарелки нам на подносы, глаза были на мокром месте, она как будто всё время хотела что-то сказать, но не знала, что именно.
Еда в столовой корпуса имени Луначарского была намного лучше, чем в лагере. Это была хотя бы настоящая еда - суп, макароны и котлета, а не питательная жижа из пластиковых фляжек, которые нам раздали вместе с одеждой в лагере на скатлерной площадке “Балтика". Лина тогда попробовала эту жижу и сразу выплюнула на бетон. Только вспомнив очередной подвиг Октавиуса Спрута, я смог уговорить Лину выпить несколько глотков. В огромной палатке ярко светили лампы, шипел Л-фильтр, воздух грела инфракрасная пушка. Всё время кто-то входил или выходил - в серой форме, в чёрных комбинезонах, в гражданской одежде. Взрослые переговаривались, то тихо, то повышая голос. Кто-то из детей плакал, кто-то сидел молча. Один мальчик, не замолкая, что-то рассказывал другому, но его голос тонул в общем гуле палатки. Я сел на расстеленный на бетоне коврик и прислонился к какому-то ящику. Лина устроилась рядом, устало привалившись ко мне. Мы молча уставились на экран - в палатке на штативе разложили большой пэд, на нём без звука крутились новости. Слева внизу на ярко-красном прямоугольнике было написано “Брейкинг: авария в угольных шахтах на Б-6”. Красивая женщина взволнованно шевелила губами. Время от времени её сменял кто-нибудь в серой или чёрной форме, а ещё раз в несколько минут включали два видео. В первом картинка всё время дёргалась, наверное, он был записан с нательной камеры кого-то из солдат. Там была видна пробка перед ущельем, а на заднем плане через город переваливалось жёлтое облако. Второе видео было с уличной камеры, судя по всему, на перекрёстке у нашей школы. Камера была направлена вдоль Центральной, и в самом конце Центральной, за мостом, вдруг вспухал клубящийся огненный шар. Он чернел и полз вверх на тонкой ножке, и в это время взрывалась соседняя шахта, а потом угольная пыль детонировала во всём комплексе, и тут камера начинала трястись, но даже на трясущейся картинке было видно, как волной осыпаются стёкла вдоль Центральной, как вспыхивают деревья на опушке леса и начинается пожар. “Вы чем думаете? Выключите немедленно!” - человек в чёрном комбинезоне схватил проходившего мимо офицера за плечо и ткнул пальцем экран. Картинка исчезла.
Я сунул поднос с грязной посудой в окошко и вышел из столовой. В холле стоял длинноносый офицер Рубик с пэдом.
- Фамилия?
- Миккелер.
- Миккелер, Миккелер, - Рубик что-то перелистнул в пэде. - Тебе в двадцать четвёртый. По лестнице на второй этаж, там почти до конца.
Каждому из детей с Б-6 дали отдельного психолога и отдельный кабинет. В корпусе имени Луначарского не так много маленьких кабинетов, и мне достался целый класс. На всём этаже не было занятий - из окна коридора я видел, что кадеты стояли на плацу в серых пластиковых дождевиках.
Психолог была очень молодая и бледная. Наверное, она была ещё не настоящий психолог, а просто студентка. Даже Счётчики не смогли так быстро найти поблизости от “Балтики” несколько сотен настоящих психологов.
- Здравствуй, Андреас, - психолог привстала из-за стола. - Меня зовут Дарья. Садись, пожалуйст. Ты не против, если мы немного поговорим?
- Не против, - я пожал плечами и сел на стул.
- Как ты, Андреас?
Я снова пожал плечами и промолчал. Дарья замялась, потом продолжила:
- Вас уже покормили обедом?
- Да.
- И как был обед?
- Нормально.
Психолог задала ещё несколько дурацких вопросов. Мне было особо нечего ей сказать. Наверное, она это почувствовала, и поэтому спросила:
- Андреас, а ты любишь рисовать?
- Ну… да, люблю.
Эмма часто просила нарисовать ей комиксы про Октавиуса Спрута, и я действительно неплохо наловчился это делать.
- Это хорошо! - Дарья протянула мне пэд. - Нарисуй мне, пожалуйста, дом.
- Какой дом?
- Любой, какой тебе хочется.
Я взял стилус, немного подумал и начал рисовать. Это было лучше, чем отвечать на дурацкие вопросы. Я нарисовал светло-серый прямоугольник с окном почти во всю стену. Добавил дверь с лестницей, а рядом - большой горшок с карликовой берёзой. Я нарисовал склон от дома к берегу. Залил небо тёмно-серым, набросал тучам текстуру, а море сделал почти чёрным, с белыми барашками, как перед суперштормом.
Когда я был совсем маленький, суперштормы случались всего два или три раза в год. Тогда ещё каждый раз включали громкоговорители на улице. Те, чьи дома были у самого берега, наглухо запечатывали окна и двери, а потом поднимались к соседям. У нас несколько раз пережидал шторм вместе со своей семьёй Олаф, один из папиных рыбаков. Они приходили со своей собакой, лабрадором Беном. Когда начинался шторм, Бен прятался под диван и скулил. Мы с сыном Олафа сидели на полу рядом с Беном и успокаивали его, а взрослые о чём-то спорили на кухне. Эммы тогда ещё не было.
Потом суперштормы стали случаться раз в пару месяцев, и даже каждый месяц, а ещё море поднялось настолько, что фундамент дома Олафа начало размывать. Олаф хотел продать дом, но у него получилось продать только мебель. Тогда как раз открыли для колонистов скатлер на Б-5. Олаф с женой, сыном и Беном сели в фургон и уехали, а мама с папой стали часто по вечерам сидеть на кухне и о чём-то спорить вдвоём. Мама уже была беременна Эммой. Иногда после споров с папой она плакала.
Ещё две семьи папиных рыбаков уехали, одна семья тоже через скатлер на Б-5, а вторая куда-то в центр Европы, просить климатического убежища. Папа говорил маме, что в центре Европы нас никто не ждёт, а в эту дыру, которая хрен знает куда ведёт, он не полезет, и нас с мамой и Эммой не пустит. Мама опять плакала, а потом в один вечер у нас дома собрались все папины рыбаки со своими жёнами. Жёны сердито и громко говорили, что в море больше мужей не отпустят, и что пусть рыбу на фермах выращивают. Рыбаки хмурились, они хотели выходить в море, только вот если бы им за это платили побольше… Они собирались так несколько раз и спорили всё громче. А потом для колонистов открыли ещё один скатлер на площадке “Балтика”. Папа и его рыбаки продали оба траулера и вообще всё, что смогли продать, взяли кредит и купили оборудование для шахт. Папа говорил, что термояд на Б-6 построят ещё не скоро, а поначалу всё будет на угле, и что на добыче угля можно успеть разбогатеть.
Поверх тёмных туч вдруг вспыхнула молния, всплыло оповещение: “Подтверждённые списки погибших в результате аварии на угольных шахтах Б-6”. Я ткнул стилусом, и на экране высветился список.
- Андреас, - психолог потянулась к пэду, но я вскочил из-за стола, быстро отошёл к двери и начал листать список. Список был очень длинный. - Андреас, я не думаю, что это хорошая идея…
Не слушая, я долистал до буквы “М”. Промотав два экрана фамилий, я увидел их.
Миккелер, Анна.
Миккелер, Густав.
Миккелер, Эмма.
Я аккуратно положил пэд на парту и вышел из класса.
Коридор был всё так же пуст. В моей голове тоже было пусто. Не помню, как я добрался до спальни. Когда я вошёл, Антон Лайне поднялся со своей кровати навстречу мне.
- Миккелер, - сказал он. За его спиной встали Фёдор Прикорм и ещё несколько пацанов.
Я молча остановился перед ними, и тогда Антон шагнул вперёд и с размаху дал мне в глаз. Я пошатнулся, Фёдор налетел на меня и сбил с ног. Закрыв голову руками, я скрючился на полу. На меня навалились с яростным сопением, перед моими глазами замелькали чёрные синтикожаные ботинки. Я зажмурился, у меня не было ни сил, ни желания отбиваться.
- А ну брысь!
Навалившихся на меня разметало в стороны. Меня подняли на ноги. Открыв глаза, я увидел вице-старшину Айвазяна. Он вгляделся мне в лицо, повернулся к столпившимся пацанам и грозно прорычал:
- Совсем охренели, что ли, а?
- Это же Миккелер! - крикнул Фёдор.
- Да хоть Микки-Маус - вдесятером на одного, это куда годится?
- Его отец - убийца, - очень спокойно произнёс Антон, костяшки его сжатых кулаков побелели, на правом кожа была рассечена. - Из-за него погибли наши родные.
- Так, а он-то тут при чём?
Вице-старшина Айвазян, нахмурившись, смотрел на Антона. Тот ничего не ответил, но и кулаки не разжал.
- Чтоб я больше такого не видел, да? Гады какие… Всё, разошлись, шагом марш! Ты, как тебя, Миккелер? Пошли со мной. Приведёшь себя в порядок.
В умывальной я ополоснул лицо и уставился в зеркало. Под левым глазом наливался синяк, волосы были растрёпаны, воротник серой форменной куртки перекручен. Вице-старшина Айвазян сложил в несколько раз платок, намочил его холодной водой и протянул мне:
- К глазу приложи.
- Спасибо… - я взял платок и приложил к синяку.
- Тигран.
- Что?
- Зовут меня так. Тигран.
- А меня Энди.
- Что ж ты так влип-то, Энди? - расстроенно протянул Тигран и прислонился к кафельной стене. - Чего такого твой батя сделал?
- Он владеет… владел угольными шахтами.
- И чего? - поднял брови Тигран.
- На одной шахте был взрыв. Потом другие загорелись, а потом ещё химзавод.
- Не понимаю. Взрыв что ли из-за него был?
- Ну… видимо, да. Говорят, он плевал на директивы.
- Да уж, - Тигран нахмурился и почесал густую чёрную бровь. - А где он теперь-то?
- Он погиб. И мои мама и сестра тоже.
- Вот чёрт…
Тигран замолчал, потом собрался с мыслями и сказал.
- Ну, Энди, это беда, конечно. Тут, в корпусе Луначарского, почти все сироты, но этот ваш замес на Б-6… Беда, беда. Но вот что я тебе скажу, Энди Миккелер - то, что они на тебя взъелись, это хрень полная. Так нельзя, сын за отца не отвечает, слыхал такое?
Я не слыхал, но кивнул.
- А ты тоже… тоже сирота? - робко спросил я.
- Да, четырнадцать лет как сирота.
- А что случилось в твоими родителями?
- Вирус, - коротко ответил Тигран. Я непонимающе уставился на него, и он объяснил: - Один из последних штаммов, с которыми Счётчики ещё не научились справляться. Ты ещё не родился тогда, наверное, ну или совсем мелкий был. Тогда этих штаммов было… До хрена их было, каждый день новый. Большинство ерундовые, ну, насморк там или понос. Но их было столько, что некоторые оказывались смертельными. Ну вот, мне было три года, и случилась вспышка в Ереване, такая, что за неделю сорок тысяч умерли. И мои родители тоже.
- А ты?
- Что я? Я у бабушки был, в деревне.
- А почему ты с бабушкой не остался?
- По качану, - Тигран замолк, потом вздохнул и объяснил: - Когда бабушка узнала, что мама и папа умерли, у неё случился инсульт. Паралич её разбил, вся левая сторона отнялась. Её отправили в интернат для стариков, а меня в интернат для детей.
Тигран снова замолчал. Я тоже стоял молча, прижимая к скуле потеплевший платок.
- Так, Энди, ладно. Я, знаешь, предчувствую, что тебе нелегко придётся. До завтра, пока мы с вами в одной спальне, тебя не тронут, но потом я тебе помочь уже не смогу.
- Почему? - спросил я.
- Так у меня выпуск завтра. А потом сразу поеду в училище.
- В какое училище?
- В армейское, в какое ещё! - фыркнул Тигран.
- То есть ты будешь солдатом?
- Не солдатом, а офицером, - поправил Тигран. - Чтобы стать солдатом, не обязательно в училище идти. А на офицера учиться надо. Но, на самом деле, - Тигран заговорщицки понизил голос, - я хочу быть комиссаром. Как Дейч, видел её? Амира Дейч, охрененная тётка. Она к нам в прошлом году тоже приезжала, вела несколько уроков по общественной безопасности. А ещё я ходил к ней на факультатив по дознавательной психологии. Комиссары - это не просто армия, - Тигран выпрямился и заговорил важным голосом, - это глаза и руки Счётчиков. Обычная армия, которая серая - там одни директивы. А вот когда форма чёрная, это значит, что Счётчики на тебя полагаются, доверяют тебе.
- А как становятся комиссарами? В училище есть какие-то специальные курсы?
- Не, никаких курсов, просто надо учиться хорошо, ну и чтобы тебя заметили, - Тигран снова понизил голос. - Тогда тебе пришлют чёрный конверт. Конверт с заданием, сечёшь? Выполнишь задание - тебя возьмут в комиссары.
- А какое задание?
- Секретное! Никто ж не рассказывает, какое у него задание было. В общем, Энди Миккелер, такие дела, - Тигран хлопнул меня по плечу, - завтра я уезжаю, а когда мы с тобой в следующий раз увидимся, будешь уже называть меня “комиссар Айвазян”.
- А как же… - начал было я и осёкся.
- А как же ты? - продолжил за меня Тигран. - Ну, тебе самому придётся справляться. Ты, главное, понимай, что про отца-убийцу - это хрень полная. Понимай, и тогда они в конце концов отвянут. Но если тебя снова в спальне припрут, то смотри, вот как делай: отходишь, встаёшь между кроватями. Там у верхних ярусов поручни такие, так вот, берёшься за эти поручни…
До отбоя я просидел в библиотеке, листая на пэде комиксы. В спальню я вернулся, когда свет уже выключили. Тихонько пробравшись к своей кровати, я снял ботинки и серую форму. Забравшись под одеяло, я свернулся клубком, и перед моими глазами замелькали чёрные ботинки. Я перевернулся на спину, потом на другой бок, но заснуть никак не получалось. Вместо ботинок я теперь видел вспухающие огненные шары, чёрные клубы дыма и медленное жёлтое облако.
Был урок культуры и истории, предпоследний в полугодии и очень скучный, поэтому я смотрел в окно. Я увидел, как за рекой, там, где были шахты, вспыхнул огонь. День был пасмурный, а вспышка очень яркая, поэтому все тоже повернулись к окну, и Кирилл Михайлович, осёкшись на полуслове, закричал:
- Ложись!
Мы нырнули под парты, а оконные стёкла вдруг осыпались на пол и нам на спины. Вся школа задрожала, в окна ворвался грохот. На улице завыла сирена, загудели машины, а в школе зазвенел звонок, и всё это вместе было оглушающе громко.
Громко было и потом, на улице, пока мы ждали автобусов. Все пытались дозвониться до своих родителей, я тоже пытался и, наконец, дозвонился до мамы, и, пока связь не пропала, мама успела сказать, что мы встретимся у скатлера, но у скатлера не было ни мамы, ни Эммы, и я всё время оборачивался, а солдаты подгоняли нас к бетонной арке, и в тоннеле я во второй раз в жизни увидел мерцание мембраны, разделявшей два мира, только теперь это было совсем не так весело, как когда я был маленький, и я снова обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Б-6, а через бетонную арку было видно наползающее жёлтое облако, и я опять слышал как мама говорила, что они с Эммой встретят меня у скатлера, и оборачивался, и никак не мог шагнуть через мембрану, а тоннель становился всё длиннее, и жёлтое облако уже вползало в него, солдат в чёрном стрелял из короткого автомата в толстого дядьку, и он падал в тоннель, падал в мембрану, окутанный жёлтым облаком, и я слышал маму, а она говорила, что если бы только папа поставил Л-фильтры, но папа же поставил Л-фильтры, а облако всё равно толстым дядькой вползало в тоннель, солдат в чёрном стрелял из короткого автомата в меня, и я падал в мембрану, но никак не мог упасть…
- Подъём, мальки! - голос Тиграна выдернул меня из путаного сна. - Давайте, живо! А то завтрак пропустите.
В умывальной и за завтраком я старался ни с кем не встречаться взглядами. За столами было свободнее, чем вчера - за несколькими ребятами приехали дальние родственники. У окошка для подносов с грязной посудой я столкнулся с Фёдором. Он загородил мне дорогу и прошипел:
- Миккелер, тебе кабзда…
Я попробовал обойти Фёдора, и он вроде бы пропустил меня, но, оказавшись у меня за спиной, вдруг как-то ловко подцепил ботинком мою пятку. Я грохнулся на пол вместе с подносом, за столами засмеялись. Поднявшись на ноги, я принялся собирать грязные осколки на поднос.
В холле меня опять встретил офицер Рубик.
- Миккелер, - на этот раз ему не понадобилось сверяться с пэдом, - к директору. Третий этаж, тридцать шестой кабинет.
Директорский кабинет был не похож на классы и коридоры корпуса. Мебель в кабинете была деревянная, а не пластиковая или металлическая. На застеклённых полках стояли бумажные книги, на полу был ковёр. Полковник Губкин сидел за большим столом, комиссар Дейч стояла у окна. Она что-то листала в пэде и даже не обернулась, когда я осторожно вошёл в кабинет. Андрей Василич приглашающе махнул рукой:
- Заходи, Энди. Присаживайся.
Я сел на стул, откинулся на жёсткую спинку, но сразу же выпрямился обратно. Полковник сложил на столе пухлые руки и сморщил лицо, словно укусил что-то кислое. Немного помолчав, он заговорил:
- Энди, я хочу, чтобы ты понимал: мы здесь для того, чтобы тебе помочь. Мы все, весь корпус имени Луначарского - для того, чтобы помогать детям, с которыми случилась беда. Для меня это самое главное, чтобы вам, детям, было хорошо. И ты, Энди, можешь мне доверять. Понимаешь, Энди?
Я кивнул. Лицо полковника немного разгладилось.
- Хорошо, Энди. Тогда скажи, что у тебя с глазом случилось?
- Я упал.
Андрей Василич снова сморщился.
- Откуда же ты упал, Энди?
- С кровати, - сказал я, а потом на всякий случай добавил, - со второго яруса.
- Ох уж эти вторые ярусы, - полковник покачал головой и глянул в пэд. - Энди, но ведь ты спишь на первом ярусе.
- Я перепутал, залез не туда, - сказал я. - Темно было.
Комиссар Дейч, не оборачиваясь, сдавленно хмыкнула. Андрей Василич откинулся в кресле и сложил руки на выпирающем сквозь серую форму круглом животике.
- Понятно, - протянул он. - Значит, в темноте перепутал первый ярус со вторым. Знаешь, Энди, я вот что хочу сказать…
И полковник стал рассказывать про то, как ведут себя настоящие кадеты. Всё сводилось к тому, что ябедничать, конечно, плохо, но если командир приказал, то надо ябедничать. Повторив это разными словами несколько раз, Андрей Василич спросил:
- Ну так что, Энди? Скажешь нам, что случилось?
- Я упал, - ответил я.
- Полковник, я хотела бы поговорить с Миккелером, - комиссар Дейч повернулась от окна.
- Конечно, Амира, конечно, - закивал Андрей Василич.
- Наедине.
- Ах, наедине… Ну конечно, наедине - так наедине. Мне как раз нужно… Нужно проверить…
Так и не сказав, что ему нужно проверить, полковник поднялся из кресла, взял пэд и торопливо вышел из кабинета. Амира Дей подошла к столу, но вместо того, чтобы сесть в кресло, присела на край стола. Свой пэд она положила рядом. На тёмно-синем экране было чьё-то лицо со светлыми волосами, а ещё таблица и несколько столбцов текста. Буквы были маленькие и перевёрнутые, прочитать их не получалось.
- Андреас, ты знаешь, что такое директивы? - спросила комиссар Дейч.
Я кивнул - это все знают. Дейч молчала, я понял, что она ждёт моего ответа.
- Директивы - это… это вроде как инструкции. От Счётчиков, в них говорят, что надо делать и чего не надо.
- Так. А откуда Счётчики знают, что надо делать?
- Ну… они же всё знают.
- Неправильно. Счётчики знают то, что им сообщают люди. А дальше они считают, что может произойти. Просчитывают варианты - что люди могут сделать, к чему это приведёт. Андреас, знаешь, к чему приводят девяносто пять процентов вариантов? К катастрофам. К небольшим, от которых умирают сотни людей. К катастрофам побольше, с тысячами и десятками тысяч смертей. К таким катастрофам, где гибнут целые миры. Или вообще всё человечество. Мы идём по натянутой над пропастью проволоке, Андреас, - комиссар Дейч наклонилась ко мне, - по натянутой проволоке. Вам это наверняка говорили в школе, так? Люди слишком долго слушали бездарных популистов, слишком долго загоняли себя в ловушку, слишком долго жили сегодняшним днём, не думая о завтра, и завтра.. Завтра исчезло. Ловушка захлопнулась. Хлоп! - Дейч вдруг ударила ладонью по столу, так громко, что я вздрогнул. - Шансы на выживание человечества ничтожно малы, Андреас! Неверный шаг, и ты летишь в пропасть. И не один! За тобой летят другие - сотни, тысячи, десятки тысяч… Целые миры.
Комиссар Дейч встала и прошлась по кабинету. Она остановилась у окна, и, глядя сквозь моросящий дождь на плац, продолжила:
- Но у нас есть Счётчики. Они могут рассчитать правильный путь, если мы снабжаем их правильной информацией. Они дают нам директивы, Андреас. И это наш единственный шанс выжить. Ты ведь видел, что происходит, если не выполнять директивы? - Дейч резко обернулась ко мне. - Ты видел, Андреас? Видел, как гибнет целая колония из-за безответственности одного человека? Один человек ставит своё личное обогащение выше, чем жизни тысячи людей, падает в пропасть сам и тянет за собой остальных. Ты ведь видел это, Андреас? И что нам теперь с этим делать?
Я молчал. Комиссар Дейч покачала головой и неожиданно мягким голосом продолжила:
- Конечно, мы приходим на помощь. Комиссары и армия отправляются туда, где кто-то обгадился, и разгребают это. Раньше разгребали на Земле, теперь - за скатлерами, потому что на Земле, слава Счётчикам, навели порядок. Но нельзя же отправлять армию подтирать задницу каждому, кто обгадился, правда, Андреас? Надо просто сделать так, чтобы такого, как на Б-6, больше не происходило. Чтобы солдатам не приходилось спасать детей от того, что натворили взрослые. Это должны сделать мы, комиссары. Глаза и руки Счётчиков. В этот раз мы не успели, потому что…
Дейч вдруг замолкла и нахмурилась. Она наклонила голову вбок, поправила ирпис и буркнула:
- Да, сейчас буду. Извини, Андреас, - Дейч поджала губы, - скоро вернусь. Посиди пока здесь.
Комиссар Дейч вышла из кабинета. Её пэд остался на столе, и я вдруг узнал в перевёрнутом лице на экране Антона Лайне. Я наклонился к пэду и стал разбирать перевёрнутые буквы. Вскоре любопытство победило осторожность, я встал, обошёл стол и принялся читать.
В таблице рядом с картинкой было написано, что Антону Лайне тринадцать лет, что его рост - сто семьдесят два сантиметра. Ещё там был вес, цвет глаз и цвет волос, словно их не было и так видно на картинке. Следующая строка называлась “сиблинги”, и в ней было написано: “Лина Лайне - сиротский приют им. Туве Янссон”. Потом был список остальных родственников Антона. Сначала шли мама, папа, дедушки и бабушки, и рядом со всеми именами стояли крестики. Дальше были тётя, два дяди и двоюродный брат. Рядом с тётёй и дядями тоже были крестики. Я понял, что ни Антона, ни Лину не приедут забирать никакие дальние родственники. Как и меня.
Судя по тому, что я прочитал дальше, родители Антона Лайне, так же, как и мои, решили не пытаться искать климатического убежища в Центральной Европе и эмигрировали через скатлер на Б-6. У них не было денег на то, чтобы войти в долю какой-нибудь компании, поэтому они работали на химическом заводе. Про родителей Антона написано было совсем немного, гораздо больше - про деда. Его звали Виктор Лайне, он был инженером. Виктор Лайне изобретал разные приборы и разбогател на этом.
Дальше было что-то про патенты, инвестиции и иски, я не всё понял, но понял самое главное - дед Антона изобрёл Л-фильтры! Те самые Л-фильтры, которые стояли везде и очищали воздух вокруг себя от пыли и вредных газов. И на Земле, где атмосфера давно испортилась, и в мирах за скатлерами - на заводах, в шахтах, рядом с ядовитыми болотами. Мама часто ругалась с папой из-за того, что он отказывался покупать фильтры для шахт. Папа говорил, что это бесполезная трата денег, что его рабочим вполне хватает респираторов. Наконец, мама привела к нам домой жён его рабочих. Некоторых из них я помнил ещё с Земли, это были те самые жёны рыбаков, которые не хотели отпускать своих мужей в море. Теперь они говорили, что не отпустят их в шахты, пока папа не поставит фильтры. Папа долго спорил, но потом сдался, и через скатлер привезли десять Л-фильтров.
Оказывается, сначала они назывались Лайне-фильтры. Но Виктор Лайне поссорился со своими партнёрами, они обхитрили его и отобрали изобретение, а от его фамилии в названии оставили только первую букву. Виктор Лайне потратил все деньги на юристов, разорился и влез в долги. Поэтому он взял самый первый, экспериментальный образец своего фильтра…
Чтобы выяснить, что дед Антона сделал с экспериментальным образцом, мне пришлось прокрутить экран вниз. Виктор Лайне ночью вышел из своего дома в пригороде Хельсинки. Он положил фильтр в багажник, выехал на шоссе и остановился на мосту через реку, нарушив правила дорожного движения. Выйдя из машины, Виктор Лайне достал из багажника фильтр и буксировочный трос. Он зацепил один конец троса за фильтр, а второй крепко привязал к ноге. Неизвестно, как именно Виктор Лайне перебрался вместе с фильтром весом в сорок килограммов через ограждение, потому что это происходило ночью, и водители проезжавших машин ничего не разглядели. Ни один из них не остановился, чтобы проверить, почему машина стоит на мосту, но пять человек позвонили в полицию. Сначала приехали патрульные, потом спасатели, однако к этому времени Виктор Лайне уже давно был мёртв.
Слово “Л-фильтр” каждый раз было выделено оранжевым. Я ткнул пальцем в одну из ссылок, и на экране высветилась сложная схема. Под схемой было много непонятных слов. Пару раз прокрутив экран, я увидел заголовок “Продолжающееся расследование (Б-6)”. Я принялся читать, пропуская непонятное.
Виктор Лайне написал в своём патенте неправду. Может быть, он неточно провёл эксперименты, или просто измерил не всё и добавил выдуманные данные. Это, конечно, было нарушением директивы о том, как надо тестировать приборы. Фильтры очень хорошо работали, и никто не стал перепроверять их работу в необычных условиях, что тоже было нарушением директивы.
А в шахтах на Б-6 условия были необычные. На Б-6 не совсем такая атмосфера, как на Земле, а ещё в шахте много мелкой угольной пыли и разные газы, которые идут из трещин в камнях. Судя по всему, один из фильтров в шахте перегрелся. Пыль забилась туда, куда не должна была, и фильтр загорелся. А следом воспламенилась угольная пыль и газы, которых в шахте было слишком много. Шахта взорвалась, куски горящего угля попали в другую шахту, и все шахты вспыхнули, одна за другой. Начался пожар, который перекинулся на химический завод…
Дверь кабинета распахнулась. Я отскочил от стола и сделал вид, что смотрел в окно. Комиссар Дейч быстрым шагом вошла в кабинет. Взглянув на пэд, она хмыкнула.
- Вижу, Андреас, ты не терял времени даром, - сказала Дейч, обходя стол и садясь в кресло.
Я промолчал, но почувствовал, как у меня теплеют уши.
- Может быть, у тебя возникли какие-нибудь вопросы?
Я продолжал молчать. Комиссар откинулась в кресле и вытянула ноги.
- Не стесняйся, Андреас, - подбодрила меня Дейч, двигая пэд к себе. - Раз уж ты ознакомился с конфиденциальной информацией о продолжающемся расследовании, не будет вреда, если я что-то проясню для тебя. Разумеется, если ты не будешь никому рассказывать об этом. Ты ведь не будешь, Андреас?
Дейч вдруг резко выпрямилась в кресле, подтянула ноги и уставилась на меня своими чёрными глазами. Я отшатнулся и помотал головой. Почему-то я представил солдата в чёрном комбинезоне с коротким автоматом в руках, и мне сразу стало понятно, что я никому не расскажу про этот разговор. Дейч усмехнулась и снова откинулась в кресле. Я набрался смелости и спросил:
- Госпожа комиссар… Я правильно понял, что в шахте загорелся Л-фильтр?
- Похоже на то, - кивнула Дейч.
- То есть все… то есть взрыв произошёл не из-за моего… не из-за того, что мой папа нарушил директивы?
- Почему ты так решил? - Дейч подняла брови.
- Он же поставил фильтры! То есть он всё-таки выполнил директивы, да?
- Нет, Андреас, - покачала головой Дейч, - одних фильтров недостаточно. В таких шахтах должны быть специальные вентиляционные системы, датчики и аварийное оборудование. На всём это твой отец сэкономил, как и на самих фильтрах - он купил подержанные, ты знал об этом? Нет? Вот из-за всего этого и произошла катастрофа. И теперь, после того, что произошло, мы запомним, что бывает от безответственности. Мы запомним, что бывает, если не выполнять директивы. Да, Андреас?
- Но ведь если бы дед Антона… если бы Виктор Лайне написал правду про свои фильтры, их бы туда не поставили! И ничего бы не случилось!
Я почувствовал, как в уголках глаз у меня становится мокро, и сердито нахмурился, чтобы комиссар не заметила.
- Случилось бы что-нибудь другое! Это просто вопрос времени, - голос Дейч металлически зазвенел, но потом смягчился. - Если бы Виктор Лайне не наврал в спецификации фильтров, если бы владельцы “Л-компани”, которые отжали у него фильтры, провели свои испытания, если бы твой отец не экономил на безопасности… Если бы люди не гнались за прибылью, забывая обо всём остальном, а хоть немного думали о других… Да можно ведь даже не думать! Есть директивы, там всё написано. Счётчики делают всё, чтобы люди перестали загонять себя и других в могилу. Чтобы нам не приходилось спасать детей от того, что натворили взрослые. Но стоит чуть-чуть не уследить…
- Так почему вы?.. - я понял, что перебил комиссара, и замолчал, но Дейч продолжила за меня:
- Почему мы не уследили? Потому что нас мало, Андреас. - Дейч вдруг как-то обмякла в кресле, и я понял, что она очень-очень устала. - Нас слишком мало. У армии нет такой проблемы. Многие, едва закончив школу, записываются на службу. Это ведь не такая армия, как двадцать лет назад, понимаешь? Семьдесят процентов личного состава - инженерные войска. Два года чистишь пляжи на Земле или строишь дороги где-нибудь за скатлером, и всё. Карьера, льготы, первая очередь на колонизацию… У планетологов тоже всё в порядке. Развесил баннеры с героическими покорителями новых миров, запустил мультик про осьминога-планетолога, и дети уже мечтают стать планетологами. Но вот кто мечтает надеть чёрную форму? И кто в этой чёрной форме мечтает разгребать дерьмо за обгадившимися безответственными идиотами? Кто захочет, и кто, самое главное, сможет, кто не испугается запачкать руки?
- Ну вот Тигран хочет… - неуверенно сказал я.
- Кто? - нахмурилась Дейч.
- Вице-старшина Айвазян.
- А, этот, - Дейч скривила губы. - Это ему кажется, что он хочет. Ему просто чёрная форма нравится больше, чем серая. Он тебе сам сказал, что хочет быть комиссаром?
- Да… он сказал, что поедет в училище, и что хочет там получить чёрный конверт.
Дейч расхохоталась. Её чёрные глаза стали очень весёлыми, такими, что я тоже заулыбался, сам не понимая, чему.
- Чёрный конверт, надо же! - Дейч покачала головой. - Андреас, тот, кто на самом деле хочет получить чёрный конверт, не болтает об этом направо и налево. Что, по-твоему, в чёрном конверте?
- Тигран… вице-старшина Айвазян сказал, что там секретное задание, которое нужно выполнить, чтобы стать комиссаром.
- Ерунда какая, - поморщилась Дейч. - Задания не отправляют в конвертах. Интересно, как он себе это представляет? Заходит он к себе в спальню, а там на подушке лежит чёрный конверт? И все соседи такие - о, Тигран, поздравляем, ты получил секретное задание! Скорее открывай, не терпится услышать! Так, что ли?
Я смущённо пожал плечами.
- Получается, это всё выдумки, про чёрные конверты?
- Нет. Это не выдумки, это легенда. Знаешь, в чём отличие? В основе легенды лежит что-то настоящее. В настоящем чёрном конверте будущему комиссару дают контракт на подпись. И это очень непростой контракт. Он на всю жизнь, и в нём очень много ограничений. Например, у комиссара не может быть детей, ты знал об этом? Нет? И что комиссар никогда не выходит на пенсию? Это только два пункта, а в контракте больше тридцати страниц. Ты спросишь, зачем все эти ограничения? Затем, что у комиссаров огромные полномочия. Они отвечают только Счётчикам. Комиссары - это глаза и руки Счётчиков, и поэтому комиссаром может стать только тот, кому Счётчики полностью доверяют. Тот, кто ненавидит несправедливость, тот, в чьём сердце горит жажда сделать мир справедливее, и тот, кто при этом сохраняет голову холодной. Тот, кто потерял что-то очень дорогое. Тот, кто очень хочет, чтобы больше ни с кем не случилось такой несправедливости. Как ты думаешь, Андреас, может ли Тигран Айвазян получить настоящий чёрный конверт?
- Ну… - замялся я, - у него же родители умерли.
- На самом деле, он их даже не помнит. И умерли они не от несправедливости, а от случайности. От трагической, но от случайности. Нет, Тигран Айвазян никогда не получит чёрный конверт. Максимум - маленькое утешительное секретное задание. Конечно, мы даём секретные задания, ведь нам нужны помощники - и среди офицеров, и среди курсантов, и даже среди кадетов. Но далеко не все, кто помогают нам, становятся комиссарами. Ну а если называть эти задания чёрными конвертами - что ж, Андреас, сегодня ты получил такой конверт.
- Что? - переспросил я, но комиссар молча смотрела на меня. Наконец, до меня дошло. - А какое у меня задание?
- Защитить себя, - она пристально посмотрела мне в глаза и приложила палец к своей скуле. - Постараться больше не путать в темноте ярусы кровати и не падать. Ты уже выжил на Б-6, это хорошее начало. Теперь постарайся выжить в кадетском корпусе имени Луначарского.
Кровати старшеклассников были аккуратно застелены, тумбочки стояли пустыми.
- Ну что, Миккелер, - негромко сказал Антон, - теперь разберёмся сами? Без твоего армянского папика?
Он сделал шаг вперёд, Фёдор и остальные пацаны двинулись за ним. Я медленно попятился.
- Антон, может, поговорим? - спросил я, остановившись между кроватями.
- А о чём ты хочешь поговорить? - удивился Антон. - Может быть, о твоём отце? Что-то хочешь сказать про него?
- Нет, - я помотал головой.
- Тогда о чём?
- О твоём деде?..
- О моём деде? - изумился Антон. - И что же ты хочешь сказать о моём деде?
- Он… Виктор Лайне, да? Он ведь изобрёл Л-фильтры, правильно?
- Да, - гордо ответил Антон, кто-то из пацанов уважительно хмыкнул. - Он изобрёл фильтры, а потом какие-то гады отобрали их у него. И что, Миккелер?
- Понимаешь, твой дед… - начал я и встретился взглядом с Антоном. Он был очень горд своим дедом и, кажется, встревожен. Я вдруг понял, насколько для Антона важно, что Виктор Лайне изобрёл Л-фильтры. А ещё я понял, что ни за что не скажу то, что собирался сказать. - Твой дед - молодец, - сказал я. - Он герой, он спас очень много жизней.
- А твой отец - убийца! - выкрикнул Фёдор, выскочив из-за спины Антона и бросаясь на меня.
И тогда я, стоя между кроватями, отшагнул назад, взялся за поручни верхних ярусов, подтянулся и выбросил обе ноги вперёд. Чёрные синтикожаные ботинки ударили Фёдора в грудь, он отлетел назад, сбив с ног Антона и ещё кого-то.
- Сука! - завопил Фёдор поднимаясь на ноги и собираясь снова броситься на меня, но Антон схватил его за плечо.
- Хватит, - сказал он, глядя мне в глаза и как-то удивлённо хмурясь. Фёдор засопел и дёрнулся. - Хватит, говорю. Приведи себя в порядок, нам сейчас на построение идти.
Амира Дейч взглянула на плац за окном кабинета. Выпускники стояли на мокром асфальте ровной шеренгой, гордо задрав подбородки над тщательно отглаженными воротничками парадной серой формы. Воспитанники выстроились по классам напротив них. Полковник Губкин читал нудную речь. Комиссар задержала взгляд на стоявших рядом Антоне Лайне и Энди Миккелере, усмехнулась и вернулась к отчёту.
Операция прошла чрезвычайно успешно. Сочетание действительно страшной катастрофы и удачного освещения этой катастрофы придало пропаганде синергический эффект. Дейч ещё раз проверила приложенные к отчёту документы. Инструкции для комиссаров. Накладные на подержанные Л-фильтры с критической степенью изношенности. Содержание брифингов для дикторов. Оценка количества жертв, плановые и фактические значения. Заметки для сценаристов “Октавиуса Спрута” и ещё десятки файлов. Всё было на месте, и комиссар нажала на пиктограмму чёрного конверта в углу экрана. Отчёт подгрузился в базы Счётчиков, все локальные копии файлов стёрлись без возможности восстановления - так, как будто операции на Б-6 никогда и не было. Но мы, конечно, запомним эту операцию, думала Амира Дейч. Мы запомним, что бывает от безответственности. Мы запомним, что бывает, если не выполнять директивы. Да?