До потопа
Облокотившись на ржавое ограждение прогулочной палубы, Герман курит тонкую длинную сигариллу и смотрит, как тремя уровнями ниже черные от солнца скорченные фигурки в полном молчании лихо отплясывают под одним им слышную музыку на пологом склоне дюны, наполовину поглотившей стометровое тело «Афанасия Никитина».
Если в ближайшее время эти необедуины не поспешат убраться из поймы на возвышенность, им придется в спешном порядке отращивать жабры, думает Герман. Как ни странно, он не испытывает ни малейшего сочувствия к этим лишь отдаленно напоминающим людей существам. Он наблюдает за ними с отстраненным спокойствием естествоиспытателя, в душе оставаясь прежде всего ученым, и лишь во вторую очередь способным к эмпатии существом. Ему и впрямь не жаль тех, кто должен в скором времени прийти на смену последним представителям старого человечества – если проект, его детище, дело всей его жизни, обернется лишь пшиком.
Песок повсюду, насколько хватает глаз. Вся Прикаспийская низменность давным-давно лишилась своего плодородного слоя, превратившись в самую настоящую пустыню. Вечный ветер гонит песок, заставляя барханы и дюны неторопливо катиться на запад, подобно волнам моря, которого больше нет.
Как ни странно, здесь, в стране раскаленного песка, кишмя кишит жизнь. Не сходя с места и даже не поворачивая головы, Герман невооруженным глазом способен рассмотреть десятки примеров того, насколько удивительна способность живого приспосабливаться к чему угодно.
Караван верблюдов-новобактрианов неспешно движется вверх по пустому руслу реки, которую когда-то называли Волгой. Меж размеренно ступающих мозолистых ног вьются длинноухие фенеки, которые прекрасно приручились местными после того, как в засушливом климате вымерли все собаки. Ушастые лисы охраняют кораблей пустыни от нападения змей и скорпионов, прекрасно умея превратить и тех, и других в основное блюдо своего повседневного рациона. На гребнях дюн видны силуэты вооруженных всадников, восседающих на холках гигантских тушканчиков, способных в один прыжок покрыть добрых два десятка метров – охрана каравана бдит, защищая животных и груз от хищников посерьезнее. По волнистым склонам барханов носятся, как угорелые, насекомые и пауки, преследуемые мелкими ящерками – песок настолько горяч, что не позволяет остановиться ни на секунду без опасности получить серьезный ожог.
Герман чувствует на лице обжигающее дыхание пустыни. Ему тяжело здесь, вдали от родных снегов Заполярья. Даже за годы он так и не смог привыкнуть к испепеляющей жаре, которая столетие назад окончательно сменила мягкий климат умеренного пояса, обратив в бесплодную пустыню все земли южнее семидесятой параллели, высушив реки и заставив обмелеть и пересохнуть моря.
Ничего. Скоро все изменится.
За спиной негромко скрипит дверь, выпуская из номера облачко кондиционированного воздуха. От ледяного выдоха вдоль позвоночника прокатывается волна холода, от которой мышцы мощного корпуса рефлекторно сокращаются, заставляя Германа сделать судорожный вдох. Легкие до предела наполняются дымом глубокой затяжки, и его пробивает кашель. Дым вырывается изо рта и носа сизыми клубами с запахом яблок и чернослива; за спиной раздается переливчатый смех, и Германа обвивают холодные длинные руки, словно лишенные костей. Кожа на них оттенка небесно-голубой лазури – хотя ни сам Герман, ни два поколения его предков не видели уже небес такого цвета.
Эрмина прижимается к нему всем своим прохладным гибким телом и, обдавая мятной свежестью дыхания, шепчет в самое ухо:
- Ты прямо как нас-с-с-стоящ-щ-щ-щий дракон, любовь моя!
Вторая пара рук оглаживает его грудь и живот, спускаясь ниже, и он чувствует, как у него встает. Она тоже чувствует это и радостно смеется, как смеется каждая женщина, зная, что она любима и желанна. Эрмина запрыгивает ему на спину, оплетает ногами торс, и он ласково гладит ее длинные узкие ступни.
- Щ-щекотно! – говорит она, поджимая длинные тонкие пальцы.
Он сплетает ее и свои пальцы в замки, чувствуя крепость ответного пожатия. Несмотря на изящную конституцию и тонкие кости, фарсидиане отнюдь не обделены силой и выносливостью. В ближайшие полчаса Эрмина в очередной раз доказывает ему это, заодно не преминув наглядно продемонстрировать, насколько гуттаперчевыми могут быть человеческие тела, если над ними немного поработать напильником.
В отличие от самодеятельных творений матушки-природы, тела долговязых обитателей марсианского нагорья словно специально созданы для того, чтобы воплотить на практике все бесчисленные позиции Камасутры, включая даже те, что противоречат человеческой анатомии. В любви Эрмина завязывает свои конечности в узлы, распутать которые Герману не под силу – да он и не пытается, ему бы выжить или хотя бы сохранить достоинство, вырываясь из этих хитроумных пут.
Он ощущает себя Лаокооном, которого вот-вот удушат насланные богами змеи, только в его случае змей не две, а четыре, и душат они его вдвое эффективнее. Временами он и впрямь задыхается – не от нежности, нет, а от того, что его массивная грудная клетка начинает явственно похрустывать в объятьях, силе которых позавидовал бы знаменитый боа-констриктор, благополучно вымерший на всей планете полвека назад. Гипоксия лишь усиливает удовольствие. Секс с марсианкой превращается в борцовский поединок; победителей в нем нет, однако никто не уйдет обиженным; в какой-то миг сохранение полноценной эрекции готово превратиться в проблему, но Эрмина четко знает, когда следует остановиться – но лишь для того, чтобы в следующий миг лишь туже обвиться вокруг своего мужчины.
Они вместе уже четыре месяца – с того самого момента, когда проект «Водолей» обрел, наконец, реальное воплощение. После бесконечной череды согласований, марафона по преодолению бессчетных юридических препонов и вспышек недовольства ширнармасс они все-таки победили, и где-то в глубоком космосе ледяные туши комет шевельнулись и взяли курс на иссушенную жаждой Землю. Термоядерные движки гнали их сквозь Солнечную систему с постоянным ускорением в десяток «же», и прибытие первой мегатонной льдины из доброй сотни, что отправились в путь из Пояса Койпера, ожидалось со дня на день.
Начиная с середины полета, движки на льдинах работали на торможение, отрицательным вектором тяги замедляя стремительный бег космических айсбергов сквозь систему. К счастью, потери кометного льда от столкновений с метеоритами и вследствие критических напряжений, возникающих в ядрах комет под действием стартового импульса и постоянного ускорения, оставались в пределах прогнозируемых величин. Поэтому в ближайшие две недели с небес на головы тех, кто за последние сто лет сумел приспособиться и выжить в адском пекле эпохи нового парникового эффекта, должен был пролиться самый настоящий ливень сродни тому, что вызвал всемирный потоп в библейские времена.
Не все в это верили. Далеко не все. Прежде всего потому, что тех, кто способен был адекватно воспринимать подобную информацию, то есть истинных представителей рода Homo, на Земле к тому моменту осталось миллионов сто, не больше. Остальные были псевдогуманоидными квазиразумными видами, отщепившимися от разумного предка самостоятельно, вследствие направленных на выживание мутаций, вызванных изменившимся давлением внешней среды – климатическими изменениями, в первую очередь, либо продуктом сознательного манипулирования генетическим материалом исходного предка.
Последних выводили в подпольных биолабораториях по всему миру радикальные адепты апокалиптических культов и сторонники всевозможных сект Конца света, коверкая и уродуя ДНК Человека Разумного и других высших видов, имея целью повысить шансы на выживание если не самого человечества, то хотя бы его разумных или полуразумных потомков и связанных с ними животных. Война с биотеррористами тогда набрала максимальные обороты, с ними не церемонились; времена мирных переговоров остались далеко в прошлом.
Партизанские ячейки биохакеров по всему миру безжалостно уничтожались властями сразу по обнаружении; тактика выжженной земли надолго сделалась золотым стандартом в искоренении угрожающей постоянству доминирующего разумного вида биоереси. Стремясь успеть сделать хоть что-то под угрозой уничтожения со стороны властей, новые демиурги выпускали в агонизирующую биосферу планеты сотни мутантных подвидов в ничем не подкрепленной надежде на то, что хотя бы малая часть их детищ найдет себе нишу в постоянно меняющейся живой среде.
Как ни странно, благодаря исключительному многообразию мутантных фенотипов адаптироваться и выжить удалось довольно многим из них. Неосапиенсы, полуразумные антропоморфы и стоящие на пороге разумности потомки высших животных приспособились, окрепли и дали многочисленное потомство, которое заселило опустевшие города и бесплодные земли вокруг них. Остатки влаги в руслах некогда великих рек манили новую жизнь к себе, превращаясь, по сути, в единственный стратегический ресурс нового мира.
Спустя столетие после катаклизма, изменившего до неузнаваемости не только сам лик планеты, химический состав атмосферы, грунтов и почв, но и видовое представительство животного царства, новым венцом творения которого человек разумный, не будучи уже давно доминирующим видом вследствие своей немногочисленности, оставался лишь номинально. И вот теперь, накануне нового катаклизма, который, подобно клину, выбивающему другой клин, казался властям предержащим единственной панацеей для спасения остатков рода людского, последние представители номинального правительства Земли, давно утратившие реальную власть над планетой и ее населением, не обременяли себя задачей оповещения тех, кого считали нелюдями – имея, впрочем, на это полное и вполне обоснованное право, ибо таковыми те, по сути, и являлись – о том, что совсем уже скоро новый Всемирный Потоп смоет с иссохшего лика планеты гнусную плесень нового, нечеловеческого уже разума.
- Поедешь сегодня со мной? – спросил Герман, приводя себя в порядок после бурного постельного маневрирования с периодическим вхождением в клинч, которое в последние месяцы заменяло им с Эрминой привычный секс.
- Раз-с-с-сумеетс-с-ся, – шепелявит в ответ его марсианка. – Так прос-с-сто ты от меня не отделаеш-ш-шься, ч-ч-человеч-ч-чек.
- Не так-то уж просто это было, – возражает Герман с притворным возмущением. – Шутка ли – объездить такую кобылицу, как ты!
- А кто с-с-сказ-з-зал, ч-ч-что ты ее объез-с-сдил?
Ее смех похож на перезвон серебряных колокольцев. Ничего подобного до встречи с Эрминой Герман в жизни не слышал.
Краем глаза он следит за отражением в огромной зеркальной панели, занимающей всю стену их номера. Там, потягиваясь в истоме среди скомканных недавней страстью в жгуты простыней, нежится Эрмина, больше всего похожая сейчас на странное антропоморфное насекомое, чему нимало способствуют шесть ее длинных конечностей, которые надламываются дополнительными суставами в, казалось бы, совершенно неподходящих местах. Сейчас эти длинные руки томно оглаживают ее закрученное в спираль тело, которое имело весьма немного общего с женской фигурой.
Продолговатый цилиндрический торс, практически лишенный признаков пола, плавно переходит в стройные, кажущиеся бесконечными бедра, которые, будучи сведенными вместе, напоминают хвост не то ящерицы, не то русалки. Рудиментарные груди в два ряда спускаются от едва намеченных ключиц до практически отсутствующей талии; темнеющие на фоне призрачно-голубой кожи сосцы, еще недавно воинственно топорщившиеся в агонии приближающегося оргазма, сейчас бессильно обмякли, сочась бесцветным молозивом, которое жемчужной россыпью окропляет по-змеиному плоский, лишенный пупка живот.
Тонкая стройная шея удерживает своим лебяжьим изгибом аккуратную коническую головку, больше подходящую рептилии, нежели теплокровному существу; из-под массивного гладкого лба, обрамленного копной свитых в косицы ярко-оранжевых волос, с крохотного треугольного личика за Германом волооко следит пара раскосых глаз, полуприкрытых тяжелыми веками. Эрмина прекрасна. Герман до сих пор не может понять, что она нашла в столь эталонно-посредственном воплощении мужественности, каковым мнит себя он сам.
Кроме того, он до сих пор не может ответить себе на тот же вопрос. Что такого привлекательного нашел четыре месяца назад он сам в столь непохожем на человека вообще и женщину в частности существе? Ясное дело, секс совершенно потрясающий, он самый настоящий наркотик, соскочить с иглы которого, попробовав его впервые, нет абсолютно ни единого шанса – но вот как у них с марсианкой дошло до этого самого секса в первый раз, он решительнейшим образом не мог вспомнить, как ни пытался.
С точки зрения рядового мужчины Эрмина не просто лишена женской привлекательности – напротив, на первый взгляд для неподготовленного типичного землянина она выглядит просто отталкивающе. «Настоящая инопланетянка!» – с восхищением думает сейчас Герман, не помня того ледяного холодка, который пробежал по его спине от затылка до крестца при первой встрече с Эрминой и другими представителями дипмиссии Купола Фарсиды сразу после их прибытия на Землю.
Комитет по торжественной встрече бывших изгоев, которые волшебным образом в одночасье превратились в спасителей человечества и его последнюю надежду, состоял сплошь из надутых индюков из Главного Управления – жирных, самодовольных и исключительно тупых представителей новой элиты, которая, пребывая в сытом раю суборбитальных городов, паривших над окутавшим планету облачным пологом у самого края стратосферы, не имела ни малейшего представления об истинном положении дел на поверхности. Герман не особенно понимал, как такой грязный землемер, как он, оказался среди этих надушенных и напыщенных жаб, разодетых в пух и прах по какой-то последней своей моде и больше похожих на мутантный продукт подпольной генлаборатории, чем на лучших представителей рода человеческого. Однако вот он здесь, в паре сотен километров над поверхностью, взирает сквозь прозрачный пол орбитального терминала космического лифта на распростертую у его ног материнскую планету.
С такой высоты Земля не казалась шаром; больше всего она была похожа на простершуюся от края до края неба гигантскую чашу, полную облачного жемчуга; облачный полог волновали штормы, здесь и там он скручивался в гигантские спирали циклонических вихрей; линия терминатора неспешно погружала восточную часть земного диска во мрак ночи, и тогда становились видны лиловые разряды миллионовольтных молний, пронзающие облака.
Так выглядела Венера до того, как терраформисты взялись за облагораживание ее лика четыре сотни лет назад, подумалось Герману. С тех пор о том, что происходит на ее поверхности и в атмосфере, нет никаких сведений – поселенцы, закончив с орбитальной бомбардировкой раскаленной планеты, на которую ушло три десятилетия и около сотни тысяч ледяных комет из облака Оорта, стоило им высадиться на сестре Земли, ушли в добровольную изоляцию, прекратив всякие контакты с бывшей метрополией, и наглухо заблокировали связь. Односторонние попытки земного правительства наладить межпланетное сообщение, высадив на Венеру военный десант, закончились недвусмысленным предупреждением в виде ракетной атаки на корабли земного космофлота, которая была, разумеется, успешно отражена, однако охладила горячие головы, даже худшие из которых не были готовы развязать первую в истории межпланетную войну.
С тех пор Земля могла лишь наблюдать – в мощные телескопы и сквозь оптику развешанных по околовенерианской орбите спутников-шпионов – за тем, как неспешно, но неотвратимо меняется год от года лик планеты: становится все прозрачнее и прохладнее атмосфера, появляются островки зелени там, где прежде извергались вулканы, и синева рек и озер постепенно сменяет разливы расплавленного олова и свинца. Младшая сестра все более явственно обретала черты сестры старшей, в то время как Земля все сильнее напоминала Венеру до начала терраформинга.
Теперь Земля выглядела в точности, как Венера в недалеком прошлом; Венера же окончательно превратилась в запретную для человечества планету, на которую не суждено ступить никому из представителей старого человечества еще добрую тысячу лет – Всесистемный Совет в конце концов, изображая хозяина положения, которым не являлся с самого начала конфликта, наложил строжайшее вето на ее посещение. С учетом существующего порядка вещей, вряд ли кому из представителей старого человечества Земли удастся сделать это прежде, чем само человечество окончательно сгинет с лица Земли – а этого момента явно ждать осталось недолго.
Именно поэтому для растратившей свои природные и человеческие ресурсы Земли, ослепленной облачной завесой, населенной полуразумным мутантами и обреченно ждущей скорого конца дней, стало приятной неожиданностью предложение, поступившее от анклава Фарсида – второй по силе группировке Марса после кланов Олимпа. В отличие от обитателей Купола Фарсида, остальные обитатели Красной Планеты лишь бесстрастно наблюдали за агонией материнской планеты, не делая попыток протянуть руку помощи тем, чьи предки когда-то отправили на верную смерть предков теперешних олимпийцев, фарсидиан, маринерийцев и прочих неомарсиан.
Там-то, в двухстах километров над границей облачного слоя, медленно, но верно удушающего родную планету, Герман и встретил свою роковую любовь. Позже он понял, что почти ничего не помнит о деталях той знаменательной встрече двух культур – зато прекрасно помнит, как, оценивающе и заинтриговано, смотрела на него странная разумная особь, на голову возвышающаяся над остальными членами марсианской делегации, среди которых не было никого ниже двух метров ростом.
- Странно влюбиться в марсианскую принцессу, – говорит вслух Герман и видит в зеркале, как вспыхивают на мгновение раскосые глаза под рыжими косицами.
Улыбка ее тонгогубого, как у ящерицы, рта, напоминает хищный оскал. Но Герман знает, что это просто любовь.
- Не менее с-с-странно влюбитьс-с-ся в з-с-с-семляного ч-ч-червяка.
Ее глаза смеются, создавая контраст рептильной безэмоциональности слов. В молчании Эрмина наблюдает за тем, как Герман втискивает мускулистое тело во влагосберегающий скинкомб, призванный предотвратить обезвоживание и перегрев, поверх которого надевает мешковатый рабочий комбинезон с тысячью карманов, которые предстоит заполнить всевозможной полезной всячиной. На голову он водружает шлем из нанопробки, который превращается в гермошлем, стоит опустить прозрачное забрало.
В тех областях обнажившегося дна бывшего Каспийского моря, которые им предстоит сегодня пересечь, среди такыра и солончаков могут встретиться низменности, заполненные ядовитым газом или кислотами, испарения которых смертельно опасны для всего живого. Иметь в таких условиях возможность дышать изолированной атмосферой скафандра, в который, по сути, и превращался при закрытии забрала рабочий комбез – поистине бесценно.
Теперь, когда Герман полностью одет, он чувствует себя куда более комфортно, чем волосатой голой обезьяной прыгая перед объектом своей страсти. Подобно большинству мужчин, после акта любви Герман чувствует себя несколько неуверенно, впрочем, как, должно быть, и положено человеку, только что пережившему маленькую смерть и самое настоящее возрождение после. Кроме того, ему не нравится, когда его голый зад кто-то разглядывает, пусть даже этот кто-то – возлюбленная единоутробная сестра нынешнего лидера дружественной Земле группировки могущественных марсиан.
- Ты по-прежнему веришь в то, что олимпийцы способны выкинуть какую-нибудь пакость? – спрашивает он Эрмину. – До этого ведь все шло гладко, как по маслу. Мои люди в Околоземье докладывают об отсутствии всяческой чужой активности в сфере в пару миллионов километров диаметром.
Змеино-кошачьим движением Эрмина соскальзывает с разоренного ложа и окутывает свое гибкое тело полупрозрачным занавесом из сверхпрочного полотна, сплетенного из волокна марсианского шелкопряда. Другой одежды она не носит; эта бесформенная хламида удивительным образом только подчеркивает стройность ее фигуры, странные пропорции которой Герман все еще замечает, однако уже с совершенно иными эмоциями, чем совсем недавно.
При легком движении пальцев этот кокон способен превратиться в самую настоящую спасательную капсулу, защищая хозяйку от любого физического воздействия слабее тактического ядерного заряда. Учитывая способность марсиан к задержке дыхания на полчаса и нахождению в вакууме до десяти минут без особого ущерба для здоровья, Эрмина практически неуязвима.
Она в три погибели склоняется у зеркала, чтобы поправить макияж. Ее треугольное лицо эльфа оказывается на одном уровне с лицом Германа. Эрмина проницательно заглядывает ему в глаза и говорит:
- Никогда не с-с-стоит недооц-ц-ценивать противника, любовь моя. Вы з-з-сдесь, на С-с-с-старой З-с-с-семле, просто не предс-с-ставляете ис-с-стинного мас-с-сш-ш-штаба обращ-щ-щенной на вас ненавис-с-с-ти некоторых марс-с-сианс-с-ских с-с-семей. То, что фарс-с-сидиане благоволят вам из нос-с-стальгических с-с-соображений, рас-с-с-сматриваетс-с-ся ос-с-стальными кланами как с-с-с-лабос-с-с-сть. Помни об этом.
- Я помню, помню, – раздраженно отвечает Герман.
Он слышит этот гимн паранойе не в первый и, увы, явно не в последний раз.
- Вс-с-сегда помни об этом. Ни на минуту не з-с-с-сабывай и не рас-с-сслабляс-с-ся. Иначе умреш-ш-шь. А мне не хотелос-с-сь бы, ч-ш-штобы ты умер. И я этого не допущ-щ-щу. Именно з-с-са этим я з-с-с-сдес-с-сь.
- Я тоже тебя люблю, дорогая.
Герман распахивает дверь номера, впуская внутрь дикую жару и взвихренный ветром песок. Эрмина выходит следом, и они, гремя ботинками по ржавой палубе и трапам экскурсионного лайнера, вросшего в дно бывшей реки и превращенного предприимчивыми дельцами из собакоголовых неосапиенсов в весьма комфортабельный отель, спускаются на песок и садятся в поджидающий их скиммер.
- Еще раз прошу – предупреди своих, чтобы уходили отсюда в места повыше, – говорит напоследок Герман хозяину отеля, и тот в ответ счастливо скалится и машет хвостом, как положено настоящей собаке.
- Мы не боимся, р-рав! – взлаивает тот в ответ. – Это, р-рав, наша земля! Мы не уйдем, р-рав!
- О боги, – говорит Герман и опускает дверь кабины. – Надеюсь, у несчастных дурачков хватит ума забраться на эту ржавую посудину и ее собратьев, когда со стороны моря ударит сель. В конце концов, должны же они уметь плавать, верно?
- Раз-с-с-сумеетс-с-с-ся, – невозмутимо отвечает ему Эрмина. – По-с-с-собачьи.
Где-то высоко над Землей лучи лазеров начинают резать на части многокилометровую глыбу льда, которая, несмотря на усилия тормозных движков, все еще чрезвычайно быстро несется прямо в центр Прикаспийской низменности. На подлете кометное ядро должно разделиться на множество относительно некрупных фрагментов, которые, войдя в атмосферу, вызовут локальный катаклизм в виде бури из раскаленного водяного пара, колоссальных ливней и закономерного потопа, воды которого начнут заполнение циклопической ямы на месте того, что было когда-то самым большим озером на планете.
Если первый из айсбергов завершит здесь свое путешествие через Солнечную систему без досадных эксцессов – вроде того, который может произойти, если лазерные пилы по какой-то причине вдруг не включатся, или прекратят работать тормозные движки, или вдруг включится на полную мощность маршевый прямоточник, который несколько месяцев разгонял комету до поистине чудовищных скоростей, и тогда все эти многие миллионы тонн льда грохнут в слабое место земной коры, подобно Чишкулубскому метеориту, убившему динозавров, с соответствующими последствиями, только уже для рода человеческого и всех его странных потомков – то остальные кометы из тех, что на подлете, тоже найдут свою цель.
Одни из них прольются дождем над Аралом, другие – над Черным и Средиземным морями, которые сейчас являют собой лишь впадины среди континентальных плит. Процесс, несмотря на его масштаб, будет долгим – однако через несколько десятилетий непрерывных бомбардировок лик Земли изменится, и, возможно, внуки Германа и Эрмины, общие или для каждого свои (тут уж как сложится, ведь загадывать – распоследнее дело) снова увидят зелень – хотя бы в долинах рек.
А уж льда в Солнечной системе хватит еще на десятки терраформингов. Марсиане – доки в этом деле, и их движки, их навигаторы, их спецы-ледорезы, вся их помощь поистине неоценимы. Герман, детально разработавший проект и сумевший воодушевить своим энтузиазмом напыщенных чинуш из Главного Управления настолько, что те, подавив гордыню, нашли в себе смелость обратиться за помощью к тем, кого когда-то предали, изгнав с Земли, чувствует себя сейчас пятой спицей в раскрутившемся колесе проекта «Водолей». Однако он все это затеял – ему и расхлебывать последствия.
Он трогаем скиммер с места и устремляет машину в эпицентр грядущего катаклизма – туда, где радиорелейная башня маяка наведения со дна пересохшего моря топорщит свои антенны в затканное облаками небо, посылая сигнал на падающую им на голову глыбу космического льда. Кому, как не отцу перемен, которые потрясут старушку-Землю в ближайшие годы, не быть там, когда с небес в одеждах из грома, молний и дождя снизойдет его первенец?
- Вс-с-се будет хорошо, – шелестит рядом Эрмина. – Не бес-с-спокойс-с-ся насчет олимпийц-ц-с-сев.
- Да я совершенно спокоен! – отвечает Герман. – В самом деле – не станут же они ронять ледорит на голову марсианской принцессе!
- Для этого я и з-с-сдес-с-сь, – говорит Эрмина, глядя на него. Сейчас она совершенно серьезна.
Это точно любовь, думает Герман и прибавляет газу. Вздымая клубы песка и пыли, распугивая многоногих двоякодышащих потомков осетров, калуг и белуг, скиммер мчится строго на юг – навстречу началу нового мира.
Небеса у них над головой начинают волноваться, и совсем скоро в дно бывшего и грядущего моря ударяет первая молния.