Дом отправляется дальше
— Ты проверила замки?
Я вскочила и бросилась в жилое помещение.
— Ива, я же просила тебя! У нас нет на это времени! - мама, как всегда, сразу же повысила голос.
Она легко раздражалась с тех пор, как папы не было с нами.
Щёлк-щёлк. Я бежала по комнате, дергая за ручки ящиков и закрывая задвижки. Когда дом придёт в движение, всё, что не зафиксировано надёжно — полетит ко всем чертям. Нам этого, конечно, не нужно. Мы здесь не любим хаос.
Я почувствовала, как у меня загорелись уши. На обеденном столе красовался чайник — это я его там оставила, после того, как залила кипяток в термос. Вот это да, вот это я даю. С пяти лет же знаю, что нельзя этого — нельзя. Чайник поедет к краю, свалится на пол, возможно треснет, прольёт воду. А где потом добывать и чайник, и воду, спрашивается? Мы же не знаем, как будет на новом месте. Нет, этого мы не допустим.
— Ива! Мать твоя, женщина! — голос мамы звучал скорее нервно, чем раздражённо. Теперь он перекрывал треск, который подступал незаметно, но всё более явственно — как прилив. — Мы и так уже последние, слышишь меня?
Я слышала, но ничего не отвечала. Я боролась с замком кухонного шкафчика. Наконец, он поддался, и я закрепила чайник на отведённом ему месте.
— Готово, — я плюхнулась в кресло и пристегнула ремень.
— А потом они спрашивают, почему у меня полголовы седые, — проворчала мама.
Мотор заурчал. Дом двинулся вперёд — медленно и грузно, словно огромный древний зверь, который лежал неподвижно так давно, что спина его покрылась лесом, под боком разросся город с крепостной стеной и церковью, а сама память о звере давно превратилась в сказку, которой по вечерам пугают детишек.
Термос звякнул в подстаканнике, вмонтированном в подлокотник — за давностью его поверхность была истёрта и исцарапана. Вот уже двенадцать лет мы жили здесь.
Мы были одной из первых семей, которая переселилась в подвижный дом. Все считали, что нам ужасно повезло. Но мама говорила, что это потому, что папа подготовил дом до того, как наступил Климатический Хаос.
— Над ним всегда посмеивались друзья и родственники. «Родгар, может выберешься из своего танка и присядешь к столу? Всё же День Благодарения, как-никак», — мама смешно копировала пронзительный голос тёти Алисы, которая пять лет назад погибла в землетрясении. — «Это не танк — это подвижный дом. По сути — обычный трейлер, но я укрепил его и дополнил системами автономного жизнеобеспечения», — теперь она подражала низкому голосу отца. Получалось не очень. — «Когда пожары, торнадо и наводнения станут непредсказуемыми из-за глобального потепления, единственным возможным образом жизни станет кочевой»…
Я плохо помню время до Хаоса. Он наступил, когда мне было три. Но говорят, что до его начала, люди могли десятилетиями жить на одном месте, не опасаясь, что всё, что у них есть, за одну ночь сметёт внезапным ураганом или цунами. Теперь же почти всё население планеты кочевало в подвижных домах и останавливалось на одном месте лишь в промежутках между катаклизмами.
Я испытывала гордость, когда думала, что папа оказался прав, хотя все над ним смеялись. Гордость и грусть.
Когда дом вырулил на разбитую дорогу, где куски асфальта перемежались глубокими выбоинами и остовами давно брошенных легковых машин, я на одну минуту увидела в зеркало заднего вида то, на что мама запретила мне смотреть, как только по радио пришло предупреждение.
Огненная стена вырастала в нашу сторону, поглощая деревья и чудом сохранившиеся до этого дня остатки старого города. Кровь застучала в висках, и я мгновенно ощутила, что не могу вдохнуть — будто кто-то очень сильно затянул у меня на шее тёплый шарф. Так случалось раньше, когда я была маленькой, сразу после пожара, пожравшего дом, в котором мы жили до Климатического Хаоса. Но в последнее время этот призрачный шарф, затянутый на шее, меня совсем не беспокоил.
Воды. Нужно выпить глоток воды, тогда сразу отпустит горло. Забывшись, я хлебнула из термоса и широко раскрыла рот, втягивая воздух. Конечно, там был кипяток, который я сама туда и налила полчаса назад. Хороший, мать моя женщина, термос, долго держит температуру.
Мама бросила на меня короткий, обеспокоенный взгляд, но тут же перевела его обратно на дорогу — она лавировала между ямами в асфальте.
Пламя скрылось из зеркала заднего вида — мы снова повернули, но теперь голос огня заглушал все прочие звуки. Это уже был не треск, а вой, стон, крик. Я медленно вдохнула и выдохнула, как меня когда-то учили. Шарф на шее немного ослаб.
Мы двигались вперёд. Радиоприёмник вначале разразился помехами, а потом сообщил, что радио-школы сегодня не будет. Я хмыкнула. Ещё бы. Ведь всё кочевье снялось со стоянки и теперь медленно, растянутой на несколько километров цепочкой, тянулось к океану. А всё потому, что нам сказали, что это не обычный лесной пожар, каких тут каждый месяц по пять штук. Это был супер-пожар, дополненный ураганным ветром и горящими торфяниками прямо под землёй. Кажется, это место будет теперь непригодно для жизни несколько лет.
— Ива! Ива! Вы уже снялись? — это вначале зашипела, а потом заговорила голосом Инны моя персональная рация. Радиус действия у неё был совсем небольшой, а это значило, что их подвижный дом ещё где-то не далеко.
Инна была на два года младше меня. Они с мамой жили на нашей стоянке уже несколько месяцев — однажды под вечер их хлипкий подвижный дом припарковался на окраине, да так и остался. Кажется, их прошлое кочевье сильно пострадало от разлива реки и снежной бури где-то на востоке. Обе они, мать и дочь, говорили со смешным акцентом и привезли с собой книги на незнакомом языке. Мне они нравились.
— Мы только-только вышли на дорогу, — проговорила я в рацию.
— Ива, я не смогла найти Самару! — по голосу было слышно, что Инна еле сдерживает слёзы. — Я была уверена, что она дома, когда мы снялись, но оказалось, что нет. Если вы увидите её где-то… вы… — девочка всхлипнула.
— Инна, мы подберём Самару, если увидим. Даже не думай!.. — Инна снова всхлипнула и отключилась.
Самара — толстая полосатая кошка - почти никогда не выходила из дома. И естественно было предположить, что сегодня она, как всегда, осталась на старом одеяле, служившем ей лежанкой. Но, разве можно в чём-то быть уверенным, когда приходится отправляться в такой суматохе? От официального предупреждения о пожаре до того, как он добрался до стоянки, прошло едва ли двадцать минут.
— Инна потеряла кошку? — спросила мама, скосив на меня глаза и поддав газу, когда мы одним колесом наехали на кучу земли прямо на дороге. Мы выехали из леса на красную пустошь, поросшую низким колючим кустарником.
— Да. Как думаешь, с ней всё будет в порядке?
Мама на секунду повернула ко мне когда-то красивое, а теперь очень усталое лицо:
— Детка, взрослеть — значит учиться терять любимых. Иногда с этим ничего не поделать.
Мне не нравилось думать, что она права, но, скорее всего, так и было. Хотя я бы этого не признала вслух даже под прицелом ружья. Я поморщилась и отвела глаза.
В нижнем правом углу лобового стекла был приклеен рисунок, выполненный на куске картона. Зелёный остров посреди лазурного океана. Эти зелень и лазурь так странно смотрелись на фоне красновато-серого пейзажа за окном... Взгляд привычно зацепился за знакомое изображение. Это мама нарисовала когда-то, когда ещё можно было легко добыть и картон, и краски. «Остров Вечной Весны» — так она называла этот рисунок. А ещё она говорила, что папа теперь там. На острове, где не бывает ни пожаров, ни снежных бурь, ни извержений вулканов — ничего такого. Там растут фрукты, и можно пить воду прямо из ручьёв, там живут певчие птицы, не бывает ни изнуряющего зноя ни убийственного холода. Там всего всегда вдосталь, и люди счастливы от момента пробуждения до мгновения, когда погружаются в сладкие сны…
Какое-то движение вырвало меня из фантазий. Что-то рябое, полосатое мелькнуло на самом краю видимости справа от дороги и скрылось в колючем кустарнике.
— Самара! — мама резко дёрнула руль, когда я схватила ее за локоть, — Там кошка в кустах!
Я боялась, что маму придётся уговаривать, что она скажет, что пламя быстро движется в нашу сторону, что если замешкаться, у нас расплавятся покрышки, а запасных нет, что мы не сможем двигаться дальше, что серую полосатую кошку невозможно найти в серых кустах, что мне показалось… Но мама тут же ударила по тормозам.
— Сядь за руль, мотор не глуши, — коротко бросила она, натягивая на лицо респиратор. — Если поймёшь, что ждать дальше опасно — уезжай.
Она выскочила на улицу так быстро, что я даже сказать ничего не успела. Снаружи пахнуло гарью, я закашлялась. Без фильтров, через которые в наш дом попадал воздух, дышать вблизи от супер-пожара было тяжело.
Вначале я видела фигуру в старой клетчатой рубашке в зеркало заднего вида, но это продолжалось совсем недолго. Она бегом пересекла видимое пространство и скрылась в колышущемся море колючих ветвей.
Я сидела за рулём и смотрела на часы. Мне никогда не приходилось водить подвижный дом, хотя, конечно, я училась этому. Минута, три, десять. Тошнота подступала к горлу. А что, если там не было никакой кошки? А что, если мама погибнет, задохнувшись от дыма, или пожар настигнет её в сухих зарослях? Зачем я, вообще, сказала об этой дурацкой кошке? Как я буду жить дальше, если она умрет? Если это я буду виновата в её смерти?
Я скосила глаза вправо — туда, куда ушла мама. Красная пустошь, колючее серое море, бесцветный горизонт, подёрнутый кисеёй дыма и пепла, несущегося вместе с ветром. Только картинка с Островом Вечной Весны, прекрасным посмертием, недосягаемым раем, ярким пятном маячила на фоне разверзающегося ада.
Пятнадцать минут. Гул огня, который нарастал всё это время, теперь звучал так громко, будто кто-то выл прямо у меня за спиной. Мне и самой уже хотелось завыть от горя. Тугой невидимый шарф снова стянул горло. Руки и ноги стали ватными, из глаз текли слёзы, тошнота уже совсем отчётливо ворочалась в желудке. В зеркале заднего вида снова появилась стена огня.
В момент, когда я потянулась к рации, чтобы… Не знаю, зачем. Попросить помощи? Ни одного дома уже не было поблизости — видимо, все они ушли далеко вперёд. Да и как бы они помогли? Бросились искать женщину, сгинувшую в пожаре?
В момент, когда я потянулась к рации, дверь дома хлопнула.
— Гони, — мамина рука легла мне на плечо, и я утопила педаль газа.
Мы все равно двигались ужасно медленно – дома не предназначены для гонок. Но скорость и не имела теперь решающего значения, потому что фильтры защищали нас от дыма и пепла, а низкий кустарник, горящий вокруг дороги не мог нам навредить, пока мы ехали, а не стояли на месте. Дорога прямой линией тянулась до самого горизонта, никаких видимых повреждений на ней я не заметила.
— Мама!
Женщина молча упала в кресло рядом со мной. Её волосы казались совсем седыми от пепла, но глаза лучились такой радостью и жизненной силой, которой я давно в ней не видела. Респиратор болтался на шее. Она сняла рубашку, оставшись только в футболке и рабочих штанах, и теперь комок клетчатой ткани шевелился и попискивал у неё на коленях.
— Мама?
Она снова промолчала и развернула рубашку. Самара с недовольным видом мотнула головой, чихнула и принялась вылизывать трёх новорожденных котят — двух полосатых и одного рыжего.
— Были ещё двое, но когда мама-кошка привела меня к ним, они уже погибли от дыма.
Женщина покачала головой, так что пепел полетел с её волос.
Я чувствовала, что слёзы продолжают катиться по лицу.
— Мам, почему ты пошла туда?
Она вздохнула и пристегнула ремень, устроив кошачий выводок поудобнее у себя на коленях.
— Понимаешь, в момент, когда я сказала, что взрослеть — значит учиться терять любимых, я поняла, что не хочу так жить, — она закашлялась. — Мы уже потеряли слишком многих, — быстрый взгляд на Остров Вечной Весны. — Я бы хотела, чтобы твоя жизнь была другой, — она коснулась моего локтя. — Я бы хотела, чтобы для тебя взрослеть — значило учиться бороться за тех, кто для тебя дорог. Спасать их из огня, объявшего планету. Пусть не всех, но хотя бы кого-то.
Кошка снова чихнула и положила голову на клетчатую ткань, видимо, погрузившись в дремоту.
— Скажи Инне, что мы нашли её питомца, когда они будут в канале. — Мама тоже закрыла глаза, даже не пытаясь сменить меня за рулём.
Я шмыгнула носом и утёрла слёзы рукавом рубашки — быстрым, коротким движением, будто вдруг устыдившись своей сентиментальности.
— Мам… Спасибо, — мой голос прозвучал неожиданно тихо. Она только улыбнулась. Я чуть помолчала. — Можно мы оставим себе рыжего? Я буду заботиться о нём и очень сильно его любить!
Теперь мама рассмеялась и облачко пепла снова вспорхнуло с её волос. Так хорошо было слышать её смех. Он так давно не звучал в нашем доме.
— Можно, Ива. В мире, разваливающемся на части, мы можем позволить себе хотя бы это. Такую почти забытую малость — которая ничего не стоит, но даёт силы, чтобы превозмочь что угодно. Любить.