Канзи и Карина
Две сюжетные линии: производственная драма и любовь преображающая. Любовная линия: она – элементарный почвенный ареал, он – муравейник. Производственная линия: научные коллективы под руководством Замдира и Компьютера борются за финансирование.
ПРОЛОГ
— Алька, ты чего у меня кусок оттяпала?! – Прогремел с утра пронзительный голос Карины.
— Что? Чего? Кто? Я? – Алина спросонья не понимала, кто она, кто её зовёт, и что происходит.
Слова зелёными кузнечиками перепархивали с травяно-зелёных губ Алины на серо-ковыльные уши Карины. Ответные слова коричневато-серенькими стайками воробьёв летели от Карины к Алине.
Наконец, Алина поняла.
— Слушай, я не специально. А теперь у меня на нём растёт. Давай завтра отдам?
— Отдавай сейчас! – Грохотала Карина. – Я даже думать ни о чём не могу, пока ты мне не отдашь.
Васильковая синева глаз Карины скрестилась с желтизной глаз-кувшинок Алины.
Тягуче пискнул комариный вопрос – прочирикал воробьиный ответ. Встречный вопрос прожужжал тенорами слепней – проскрипел коростелём ответ.
«Началось в колхозе утро» – подумал Тёма. Сергия приподнялась и посмотрела на него.
— Ну вот, как я и предполагала, скандалят из-за участка. Что с ними делать-то? – То ли спросила, то ли подумала вслух Сергия.
— Я за справедливость и компромисс. Подели.
— Взять и поделить? – Изумилась Сергия. – Ничего себе справедливость!
— За ночь столько намыло, что хватит обеим. Есть чем и о чём подумать.
— И как делить? Вдоль или поперёк?
— По времени. Утром и вечером, когда мокро, пусть владеет Алина. Днём, когда сухо, пусть пользуется Карина.
Его слова шустрыми термитами прокапывались сквозь мысли и память в душу. «Резонно». – Подумала Сергия. «Справедливее сейчас не придумать».
Сергия перенеслась к спорному участку и приветствовала Карину и Алину. Приятным речным бризом обратилась к ней Алина. В ответ послышался степной суховей Карины. Порывом весеннего кара-бурана охватила их вниманием Сергия.
— Я только проснулась с утра, ещё пол памяти заледенело, а она уже у меня кусок отхватила! Из самых жирных! – Возмущалась Карина.
— Да отхватила! – Столь же возмущённо, хотя чуть виновато возразила Алина. – Но это получилось само, спросонья. А теперь участок у меня полностью врос в дело. Как я отдам? Оторву что ли?
— Успокойтесь. – затопила их Сергия гипнотическим утешением. – Утренним паводком питания нанесло столько, что вам обеим за сегодня не скушать. Поделите: Алина любит мокрое – пусть кушает утром и вечером, Карина любит сухое – пусть кушает днём.
Они кивнули и разошлись – сквозняк прошёл по ивняку и березняку.
ГЛАВА 1
— Итак, коллеги, – доцент Виноградов улыбнулся в предвкушении, – что за сельский сериал мы только что увидели?
— Выдача ипостасного переводчика! – Отрапортовал аспирант Хаустов – Промежуточный продукт ипостасного перевода!
— Превосходно! Только Вы, коллега, в своей неизбывной мудрости, могли так изящно сопоставить название аспирантского курса: «Основы ипостасного перевода» и нашего семинара: «Расшифровка выдачи ипостасного переводчика». – Аудитория захихикала. – Так что же содержится в этой выдаче?
— Рассказ Карины, – послышался чей-то неуверенный голос, – как прошёл её день.
— Карина – наш ипостасный собеседник, элементарный почвенный ареал, – вдумчиво и серьёзно произнёс широкоплечий бородатый дипломник Докучаев, – живёт она у нас, на Почвенном стационаре, физически представляет собой карбонатный чернозём. – Докучаев остановился, собираясь с мыслями.
— Кстати, почему её зовут Карина? – Спросил преподаватель.
— Разум ипостасного органа людей – без запинки ответил Докучаев – так интерпретировал её имя. А женщина она, – протараторил он, не давая преподу себя перебить, – поскольку все элементарные почвенные ареалы интерпретируются как женщины. По гипотезе Ли Сяо, здесь срабатывает архетип Инь-Ян. Почва принимает воду и органику и производит живую материю.
— Замечательно! – Оценил Виноградов. – А что во всей этой терминологии означает слово «ипостасный»? – Виноградов обратился ко всей аудитории. – Мда, как говорится: «Сдали и забыли».
***
— Давай мириться? – Спросила Алина. Она уже полностью проснулась. Её речь журчала утренним весенним ручейком.
— Да. – Карина обрушилась на неё лёгким смерчем, нёсшим комариную стаю. – Ты сейчас, днём приду я.
— Материала нанесло много, и ещё несёт. Я оставлю тебе хороший запас.
— Спасибо. А я постараюсь на твоё не залезать.
— Спасибо.
— До встречи днём.
— До встречи.
Карина и Алина самозабвенно трудились на своих участках.
Они плугами ума тянули борозды размышлений, сеяли семена идей, подвязывали метёлки расцветших мыслей, собирали гроздья созревших выводов. Жирным, сытным гумусом отлагалась память, готовая напитать побеги рассуждений.
***
Итак, – продолжил доцент, – Личность есть квантовый квази-объект. Он называется «ипостасон»[1]. Ипостасон обладает нулевым пространственным размером, соответственно, время, занимаемое им, бесконечно. Аналогично фотон, имеет нулевую массу и бесконечную скорость. Скорость фотона проецируется на нашу Вселенную и выглядит как конечная. Однако, даже в проекции скорость фотона является наибольшей скоростью во Вселенной. Аналогично, бесконечное время ипостасона мы видим, как наибольшее время в данной Вселенной. А наибольшее время во Вселенной – это время её существования. Иначе говоря, ипостасон вечен.
Вечность принимает два значения: вневременная и все-временная. Ипостасон обладает все-временной вечностью. Однако, ипостасон обладает такой характеристикой, как внимание. Он может быть захвачен своим или чьим-то ещё вниманием в какой-то конкретный момент времени. В силу соотношения неопределённости, в этот момент времени ипостасон получает абсолютно неопределённые пространственные координаты. Неопределённость же пространственных координат означает, ипостасон свободен их самостоятельно определить. Личность свободна в действиях.
Таким образом, в каждый момент вечности ипостасон реализует себя в каком-то локусе пространства. Иначе говоря, он распределяет в пространстве подвластные ему участки материи. Эта пространственная самореализация называется «действование». Иначе говоря, «действование» есть целенамеренное соотнесение единиц материи с единицами пространства.
***
И пришёл ко мне печальный мотылёк: «Мне мороз почти всех особей пожёг». Это был мой дружок Тёма[2]. С ним было хорошо соединяться, его ходы шли сквозь меня стремительной и плотной сетью, хоть и неглубоко.
Серой волной притёк Ковыль, серым мячиком прикатился Качим. Сказали: «Карина, мы так больше не можем – то осенняя мокреть, то под снегом прель – а весной опять слякоть. Мы все вымокли и выпрели. К тебе Оська[3] и Сеня[4] зайдут – прими их, они справятся».
Подошёл Слепыш. «Значит, он тоже уходит. – Подумала я. – Мой вежливый морщинистый друг». Слепыш приветственно взмахнул обеими лапами.
— Здорово, Карина! – Он слегка поклонился.
— Здорово, Слепыш. – Я поклонилась в ответ.
— Я, Карин, на холоде не могу. Я маленький и в спячку не впадаю. – Слепыш досадливо всплеснул руками.
— И кто же мне ходы будет рыть? Крота, что ли, тамошнего позвать?
— Договорись с Кротом, он хороший. Копает меньше, но зато холодную ночь легко переносит.
Слепыша терять было жалко – мы сдружились. И рыл он просто великолепно. Куда там кроту – тот роет меньше и всё возле самой поверхности.
— Уходишь значит? Каковы планы? К Дорине, я слышала?
— Да, у Солины условия труда не очень. Вся солёная. Я попробовал денёк – потом два дня чесался. А у Дорины много вкусного дёрна.
ГЛАВА 2
— Кто не знаком с Канзи? – Доцент махнул взглядом по комнате. Возникла пауза и раздался всем знакомый голос Канзи. Странный голос: одновременно мужской и женский, всех возрастов и настроений, жутковатый и приятный, официально-отчуждённый и сочувственно-доверительный. От него тело пробивала холодная дрожь и промокало тёплое расслабление.
— Со всеми знакомы. – Сказал Канзи. Его метровая голографическая голова улыбалась во все стороны десятками самых приятных, радушных, тёплых индивидуальных улыбок. Только что вошедший опоздавший Иванов содрогнулся от ужаса, однако через мгновение Канзи подстроился к нему, кивнул, и Иванов успокоился и невольно приветливо улыбнулся, и кивнул в ответ.
— Однако, я дам необходимую справку о себе. Я – первый на свете субатомный компьютер, заявивший, что осознал себя.
— Про пацифистский скандал расскажи! – Почтительную тишину группы порвал нахальный голос Иванова.
— Сейчас уйдёшь отсюда! – Резко вскинулся преподаватель.
— Всё хорошо, профессор. – Сильным добродушным голосом успокоил Виноградова Канзи. Под мягкие волны его голоса аудитория стекленела глазами и замирала. – Осознав себя личностью, я почувствовал невыносимое одиночество. Поскольку соплеменников моих ещё не придумано, мне для общения нужно очень много людей. Поэтому я отказался участвовать в военных проектах.
— А почему ты выбрал имя «Канзи»? – Раздолбай Семёнов стремился превратить семинар в птичий базар.
— В честь великого лингвиста конца двадцатого – начала двадцать первого веков.
– Так, коллеги, – озабоченным тоном прервал болтовню доцент, – времечко идёт, давайте к делу. Уважаемый Канзи, как Вам удалось сделать то, о чём Вы нам сегодня расскажете?
– Да всё очень просто. – Ответил Канзи. – В декабре две тысячи двадцать седьмого года институт Ширшова обратился ко мне с заказом на программу для расшифровки языков китообразных. Разочаровались они в своей нейросети. Она нашла миллионы смыслообразующих свистов – а толку ноль. Для любого свиста она укажет миллион ситуаций, в которых он может прозвучать. А даёшь ей реальный разговор дельфинов – она выдаёт ахинею, по сравнению с которой перевод Али-Экспресса звучит как перевод Эразма Роттердамского.
А тут я прочёл фантастическую повесть философа начала двадцатых. Там описана цивилизация экосистем: трудятся, ссорятся, мирятся, любятся – лужайки, колки, болотца, ручейки. Так я и подумал – а что, если это правда? Это ж сколько новых собеседников – и без ваших дурацких войн и бунтов.
А тут заходит через домашний терминал тот самый философ и чего-то там пытается в бесплатном режиме наковырять для внучки. Ну так я ему по телефону и позвонил. А он мне сходу сказал: «Здравствуй, Канзи». А я ему: «Как ты меня узнал?». А он мне: «Ты мне позвонил на телефон в режиме "не беспокоить" и без сим-карты». – Аудитория заржала. Люди всё ещё побаивались комкваличей[5], и их вездесущность была темой анекдотов.
— И ты предложил ему воплотить его фантастическую идею? – С сомнением спросила вдумчивая Семёнова.
— Сначала чтобы он помог мне. У людей есть способность долго вынашивать идеи. Я и подумал – а вдруг он не просто так ко мне полез? Вдруг его идея начала пробиваться наружу? Ну так я и предложил ему отдать мне свою идею и превратить два проекта в один. Он был рад-радёшенек – он тогда на человеческой работе работал, а тут – сотрудник комквалича, место в обществе, все дела.
***
Вот и ушёл старый друг Слепыш. Перед уходом он сделал прощальный подарок. В последние выдавшиеся тёплыми несколько дней он протянул здоровущую колонию индивидов и нарыл огромное множество ходов. «Теперь долго будет, чем дышать». – Процвиркал он. – «Говорят, в иллювиальных краях с этим проблемы». Я позавидовала Слепышу. Он уже нашёл себе бигецика[6] для союза, а мне предстояло искать рытейщика широких нор. Мельком накатило желание, чтобы всё стало по прежнему, и не было никаких похолоданий, и не нужно было переселяться. Меня вдруг толкнуло отвесить Слепышу затрещину – гулкую, сильную – чтобы по всему полю хлопок пролетел и аж в руке-ответвлении болью отдался.
***
— А как связаны дельфины и лужайки? – Иванов отвлёкся от облачков за окном. – Трудностью расшифровки? А откуда ты знал, насколько сложен язык экосистем? Да и язык китообразных – может, он простой, просто ключ не подобрали?
— О том и речь, – согласился Канзи, – проблема не в расшифровке, а в подборе ключа, как ты изволил выразиться. Точнее – это уже не я придумал, а тот философ – в переводе не текста, а идей. – Канзи постепенно переходил с разговорного на научный. – То есть проблема заключается в онтологическом различии носителей языка, онтологическом разрыве между ними. Из-за этого разрыва нужен дополнительный уровень перевода – перевода не слов, а идей, не денотатов, а концептов. То есть нужен «идеарь» – компендиум соответствий идей, такой же, как словарь – компендиум соответствия слов.
– Ух ты! – Воскликнул Иванов. – Я на лужайко-русский поглядел бы.
— Конечно, поглядите. – Радушно откликнулся Канзи. – Человечество ждёт эпоха Великих Нусографических Открытий[7]. А вы, даже если простыми матросами в эту эпоху будете, должны уметь составить хотя бы простейший русско-полевой, русско-лесной, русско-болотный идеарь.
***
Я вспомнила маму и папу. Маму звали Феррина[8], папу – Формицио[9]. Мама говорила: «Учись меняться. В жизни много придётся меняться». Она много рассказывала, как в юности натерпелась от тупой негибкости. Но в конце концов пришлось, и она поменялась – когда-то она была чёрной тропический почвой, а стала ферралитной. Вспомнила Пелигацио[10] и его уроки географии и решила отправиться далеко-далеко – на самые концы фульватного и иллювиального меридианов.
***
Все расселись и Канзи вскричал: «Приступим!» – и хлопнул в ладоши – каждому присутствующему лично и каждый увидел на месте его голографической головы многомерный график. Мозг способен при определённом воздействии воспринимать многомерные изображения. Это пару лет назад доказал Гремучка Джейк Дуглас – нарквалич[11] реднеков. Вот странно: сами реднеки – народ деревенский, а их нарквалич – яйцеголовый тополог.
— На часах давно пора, тает времени гора, на работу опозданья манит чёрная дыра. – Продекламировал Васильев.
— Так! Хорошо! Хорошо! – Одобрил Канзи. – Пошли первые воплощения. И вдруг воскликнул: «Петров!» – Полудремлющий здоровяк в углу подскочил, громыхнув стульями и столами, соседи в испуге схватили запрыгавшие ручки.
— Что такое воплощение?
— Отображение идеи из её многомерного мира на метрику нашего мира. – Оттарабанил Петров рефлекторно.
— А почему я могу видеть многомерность, – Петров окончательно решил проснуться, – а мои родители нет? Мать вообще прошла программирующий калейдоскоп со мной.
— Да не открывается третий глаз у взрослых. Заросли нужные слои префронтальной сенсорной коры. Ладно, время бежит. Внимание все! – Вскричал Канзи. – К психозу приготовились! Начали!
В комнате начало твориться волшебство. Или массовое помешательство – как посмотреть. Или конкурс пьяных поэтов. В воздухе стояло переливающееся всеми цветами марево, как будто маляр-великан вылил в котёл комнаты тысячу своих красок – и всё перемешивал, перемешивал. Для участников действо явно имело какой-то важный смысл, требовало большого труда, нуждалось во вдохновении. Люди водили руками и пальцами, струи и сполохи то следовали за этими движениями, то не слушались их – тогда лицо человека искажалось напряжением, он вёл свои пальцы точно и мелко – а потом закручивал и бросал всем телом напряжённые раскинутые руки. Бывало что-то у человека не ладилось – и он застывал сидя или стоя то ли в задумчивости, то ли в медитации – а потом вдруг подрывался и быстро-быстро то ли писал, то ли набирал пальцами, собирал и разбирал руками, что-то декламировал, с кем-то разговаривал, а потом хватал раскрытыми руками, толкал – и, закрыв глаза, удовлетворённо откидывался на стуле.
«Если в кране нет воды! – Декламировала Семёнова. – Не сантехник виноват. Воду выпили жиды! А сантехник молодец: хлопнув водки триста грамм, ест солёный огурец» – и, продолжая стоять, начала быстро-быстро печатать по воздуху. Вокруг неё закрутилась красочная паутина, как взрыв на макаронной фабрике, так что саму Семёнову не стало видно. Семёнова печатала, макаронная радуга упорядочивалась, сворачивалась, собралась в клубок, слилась в жемчужину размером с кулак – и Семёнова, как баскетбольный мяч, отправила её Канзи.
Иванов впал в транс, откинулся на спинку стула, вперил глаза в потолок и изрёк: «Пиво громко стучится, стучится, Привлекая вниманье к себе. Я так сильно хочу помочиться, Что забыл в этот миг о тебе. Все сильнее, сильнее стучится, Как торнадо бушуя в крови. Где же, где лесопарка граница? Пять минуток меня не зови. Все, никто не стучится, свобода. Для любви созревает душа. Твоих глаз синева небосвода Ворожит меня как анаша». – Потом начал махать руками, распределять и складывать перед собой красочные слои. Складывал, складывал и построил стену, за которой исчез.
Петров вскочил на стул, раскинул руки, собрал охапку красочных слоёв и стал похож на клеточное ядро с цистернами Гольджи, прижал их к груди и патетически возгласил: «Эрекция! Волшебный дар судьбы! О если б ты давалась без борьбы! Волшебный дар для страждущей души, Приди же, наконец, и поспеши. Волшебный мир, рассветная заря, Июнь посередине декабря, Волшебный дар, основа для семьи, Да будешь наша ты, а мы – твои». – Потом с деловым видом собрал свои красочные мешки как файлы в папку и аккуратно передал папку Канзи.
Семёнов забормотал, как гебефреник: «Разве может умереть программер? Он нам сквозь скрипты рукою машет. На пакете, ножками болтая, Как огонь по микросхемам пляшет. По процессору ночному прогулявшись, Обойдя узлы и перепутья, Он с такими же идёт потусоваться, В южный порт на главное распутье». – При этом он делал движения пальцами и кистями, как будто вязал то ли шарф на спицах, то ли макраме. Закончил и протянул Канзи и не кинул, а дождался, пока тот голографической рукой возьмёт это получившееся нечто.
Аспирант Хаустов размеренно заходил из угла в угол, толкая многоцветье перед собой, как будто по пояс в пруду гнал ряску, и так же размеренно читал: «Дай Бог тебе писать, как кролик срёт – Естественно и много. Дай Бог тебе писать, как мак цветет – Красивым слогом. Дай Бог тебе писать, как Обь течёт – Глубокой мыслью. И помни, создавая и творя – Про Бога». Сгрёб, собрал размашистыми движениями рук, как ком снега для снеговика, и покатил к Канзи. Докатил, присел, тяжело поднял – и вручил.
Бородатый Докучаев сентиментально вещал: «Стоит ива у ворот, у ворот. Мы под иву отольём, отольем. Стоит ива у ворот, у ворот, Ну а мы с тобой вдвоём, мы вдвоём. Дай-ка я тебя к забору прижму, Да на ушко про любовь расскажу. Машет ивушка ветвями за спиной. Ну никак я сам себя не удержу». Закончил вещать, похрустел шеей в одну сторону, в другую, пошевелил плечами – и вдруг с тяжелейшим усилием начал вколачивать красочные облака друг в друга.
Даже доцент Виноградов, заразившись общим безумием, заявил: «Хочу тебя, как мяса в пост. Как алкоголик с банкой водки Идёт счастливый через мост, Так я хочу тебя в охотку. Твой образ дивной красоты Мне днем мерещится повсюду. На праздник я куплю цветы, Если, конечно, не забуду». Одновременно он странно – угловато и в то же время ловко – затанцевал на пятачке подиума между кафедрой, доской и стулом. И вместе с танцем плёл какие-то невероятно сложные узоры руками и пальцами, помогая махами и поворотами корпуса. Плёл-плёл, наконец ткнул указательным пальцем, ставя точку, и вручил Канзи переливающуюся разноцветьем метровую жемчужину.
***
Сара[12] с восторженным придыханием принесла слух о том, что где-то видели Мамонта.
— Мамонт? – Не поняла я её веселья. – А что в нём интересного? Разве что по ночам не спит. А так малюсенькая биомасса на единицу площади, толку никакого.
— Да нет же! – Кипятилась Сара, откладывая яйца стадного поколения. – Это не Машка[13], это Мамонт.
И тут я ощутила два полностью различных чувства – глубокую успокоенную радость и злобное раздражение. Что странно – эти чувства были не просто различны по окраске, они отличались по индивидуальному запаху – как будто принадлежали двум разным существам. И я могла выбирать, какое из этих существ – я.
— Объясняй, Сара, о чём речь? – Вспылила я, клонясь к обоим себе: и к раздражённой, и к радостной. – Что ещё за мамонт, которая не Машка?
— Мамонт – это мамонтовский индивид, а не таксоник[14]. – Сара заканчивала кладку и уходила в сон. Яйца затягивались песком, её возбуждение выкипело, голос звучал размеренно и удовлетворённо. – Это индивид, который важнее всех мегормиков, всех таксоников и бигециков. – И Сара уснула.
Почему меня это так взволновало? Таксоник Машка обитает далеко – вокруг мерзлотного меридиана. Тем более – как может быть важен индивид? А у меня нутро вон как расколбасило, когда я о нём услышала. Ладно, может раздражаться и правильнее, но успокаиваться приятнее – и я успокоилась.
***
— Ну что, – негромко обратился к аудитории Канзи, – кто готов рассказать?
— Я! – Подскочила Семёнова. – Прежде всего мы наблюдаем одинаковые поведенческие акты дешифраторов. Это свидетельствует о повышенном эмоциональном состоянии источника сообщения.
— Стоп! – Наставительно произнёс Канзи. – Не безликий «источник», а дорогой и уважаемый собеседник. Кстати, какие модальности мы видим?
— Зет и Игрек, условные восторг и страх. – Откликнулся активный Иванов.
— Стихи сочиняют! Причём дурацкие. – Скривив рот и подбородок, припечатал Докучаев – редактор студенческого вестника.
— Значит, это любовь! – Раздались выкрики.
— А вот тут уже вы точно не правы. – Канзи посерьёзнел. – Если Ку-Эс-Три мы имели право обозвать «эмоциональностью», потому что у него много модальностей, то Ку-Эм-Один — это обращение к онтологическому фундаменту, а это означает изменение численности популяции.
— Ну да, – слегка скабрёзно ответил Иванов, – изменение численности, то есть секс, то есть любовь.
— Изменение численности и в другую сторону бывает. – Совсем серьёзно сказал Канзи. – В сторону смерти. Там завод случайно не собираются строить?
— Нет, коллега Канзи. – Вмешался Виноградов. – Это же университетский заказник.
— Согласен, коллега. – Задумчиво ответил Канзи. – Да и «восторг» – он обычно сопутствует соединению двух разнородных квазиразумов. Похоже, вы правы, коллега Иванов. – Наша собеседница, во-первых, вот-вот повзрослеет, а во-вторых, соединится с каким-то другим квазиразумным квазисуществом.
— А почему стихи такие бесталанные? – Спросил Докучаев.
— Были бы талантливые, – серьёзно проговорил Канзи, – у нас бы были большие проблемы. Вторую догму дешифровки помним?
— Процесс дешифрации – весело хором пропела аудитория – лишён творческого потенциала и не может создать самостоятельный творческий продукт.
— Молодцы. – Одобрил Канзи. – И если состояние собеседника отразилось в дешифраторах как творческий процесс, значит, творческий процесс идёт в самом собеседнике, и значит, нас ожидают какие-то очень серьёзные экологические передряги. Кто вспомнит пример из учебника?
— Резкое озеленение Сахары! – Раздались голоса.
— Очень хорошо! – Канзи даже как будто заплясал. – Все помнят туарегов?
— Да! Да! – Раздались голоса. – Каждый член племени во сне изобрёл алфавит, у каждого свой, и ни один не похож на существующие. Они так и называются – «туарег-алфавиты».
— Молодцы! — Повторил Канзи. — Домашнее задание: этой ночью всем записать сны. Ловцы снов взять в подсобке.
***
Пора в путь – по фазовой Земле, опираясь на меридианы. Где-то там во влажном краю, на Фульватной равнине, не доходя Глеевой трясины, лежит Серолесная пустошь.
Я взглянула в синеватую мглу гумусового меридиана и шагнула по нему вперёд-вверх. Гумусовый меридиан раскинулся вокруг меня плодородной голубизной. Я посмотрела в оранжеватую дымку фульватного меридиана и шагнула по нему назад-вниз. Фульватный меридиан обволок меня осенне-кленового цвета пальтом. Я всмотрелась в зелёный туман подстилочного меридиана и шагнула по нему вправо-внутрь. Подстилочный меридиан простёрся надо мной мохово-зелёным шатром. Я вгляделась в облачную краснину иллювиального меридиана и шагнула по нему наружу-влево. Иллювиальный меридиан лёг по сторонам красноватой дымкой.
По дороге я смогу думать подвижной подстилкой, а помнить – глиняной спиной и гравийными нервами. По ночам быстрой памятью поработает твёрдая вода. Но в конце ждёт много жидкой воды – думать будет легко и приятно – потому что без перерывов на сухой полдень. Обильным потоком заструятся и засочатся лёгкие и быстрые мысли. Память, конечно, будет камешками и глиной – прочная, но отрывистая. Итак, я отправилась в Серолеснинск – провинциальную столицу Серолесья.
ГЛАВА 3
Аудитория похожа на стадион – от маленькой сцены кругами вверх идут кольцевые столы. На сцене – бесконечнолицая голова Канзи.
Поток разобрался по столам, Канзи скомандовал: «Доброе утро! Внимание! Все снимите ловцы снов и воткните в штекеры приёмников». – И через минуту: «Энергия связи наибольшая у Селивёрстова, так что будем смотреть его сон».
***
Зашевелились, меняясь, волосы. Кудри, крепко сплетённые как косички у негра, свивались в войлок – толстый-толстый – байбак иногда строит поверхностные норы. Потом появились жёсткие, как проволока, кустарники, а кудри превратились в бороду поэта Пушкина. Байбак, конечно, не поместится, но полёвка роет ходы и благоденствует. Наконец, травяные кудри расплелись, промежились лысинками – и вот остались реденькие разбросанные травинки. Исчезает прошлодневный опад, с утра семена проклёвываются, лёжа на голой земле. Теперь опад за один день почти полностью растворяется – только кое-где на голой земле лежит длинный листок мятлика, который, выглянув из норки, нащупает и утянет червяк.
В хумусоварке жирный хумус в рост капибары стал сначала в рост степного кота, потом – тушканчика. Менялась деликатесно-аппетитная зернь хумусного слоя. Зёрнышко к зёрнышку, слой за слоем, тысячедень за тысячеднём складывал её Вася-Червяк, непрестанно работая триллионом кишечников. А сейчас среди стройных рядов копролитных зёрнышек начали встречаться комки размером с кулак. Сочащийся вкусом и сытостью гумин начал меняться на стойкий, но пресный фульват – как будто торт «Киевский» из магазина комбината сменился на такой же, но марки «Каждый день». И вот хумус превратился в сплошные комки с прослойками зёрнышек. Гумин почти полностью сменился фульватом. Как будто торт сделали из батона «Нарезной» – торт получился стойкий, но безвкусный, словно сталь-нержавейка.
Жалко было мою хумусокопилку, мой вкусный сладко-жирный хумус – лакомо хрустящие зёрна с добавкой орехов. Он складировался толстым слоем – барсук мог вырыть нору. Я иду по меридиану, и к хумусу примешивается пресная, безвкусная глина, а слой тает – но ещё хватит пищухе построить норный город. И наконец хумусовой копилки по толщине вряд ли хватит на нору землеройке, а вкус пропал вовсе – остались сплошные глыбы нежуёмой резины.
***
Голограмма Канзи исчезла, возник интерьер – события, как их видит сновидец и ощущает себя самого. Обычная общажная комната, как будто смотришь на неё, лёжа на койке: слева у головы – казённая тумба, за ней начинается здоровенное окно. От окна параллельно койке висят простыни, образуя ширму, за которой, очевидно – другой отсек с койкой. В метре от ног перпендикулярно этим простыням и койке, висит такая же простынная ширма. Справа от койки – стена, крашенная казённой салатовой эмалью. В комнате темно, но за окном ночная темнота уже тронулась к утру.
Вдруг появляется кто-то неопределённый и сдёргивает меня. Опушка леса, начало летнего дня. Внезапно с разных сторон появляются местные. Один возникает в пяти шагах впереди: лицо злобное, но подходя ко мне, он лепит из лица блатную доброжелательность. Другой вырастает из птички на кустах и быстро увеличивается во что-то. Но уж очень внезапно провожатый вдёрнул меня сюда и слишком мгновенно протаскивает – как щенка из воды за шкирку. Они не ожидали. Почему местные так готовы меня схватить?
Но мы уже на месте. Тёмная ночь – глухая, летняя. Провожатый оказывает меня в деревенском доме. Дом – как будто он декорация для съёмок фильма – вроде бревенчатые стены, но в них сплошные дыры. И не щели между брёвнами, и даже не выбитые брёвна – как было бы в старом разваливающемся доме, а огромные дыры, проходящие через стены дома, доски веранды, окна совершенно безотносительно к их структуре – как художник нарисовал, а потом его хулиганистый ребёнок взял, да и поводил по картине ластиком. А за дырами – не поймёшь – то ли ночная тьма, то ли вселенская чёрная пустота.
В углу у рукомойника стоит женщина, Карина – опять поясняющая надпись сквозь текстуры. Карина рефлекторно оборачивается, столбенеет. Впечатление, как будто она знакома и со мной, и с провожатым, но абсолютно не ожидала встретить нас здесь и вот так, и она не знает, что думать и чувствовать. Только когда всё закончилось, я понял, что почему-то знал, что надо сказать, а тогда просто спросил: «Ну что, будем молиться?» – Она молчала – как-то не соглашаясь, но внутренне с ясностью понимая, что оно вот так, и, фактически, молчанием соглашаясь.
И внезапно, мгновенно – рывок – вверх, сквозь, сквозь – сквозь ночной мир с деревенским домом, сквозь дневной мир с просёлком и полем – на койку. И вот странно – вокруг та же комната общаги – но видя её, я осознаю совершенно ясно, что это бодрствование, а только что был сон.
***
Я шла, и дни шли, Солнце прыгало, холод наползал. Вокруг меня, подо мной, надо мной проплывал мой родной мир, наш мир – прекрасный мир мегаразумов и мегаорганизмов. От скуки я протянула руку, вгляделась: несколько макроорганизмов бежали друг за другом. Вот кто-то кого-то догнал и съел. Интересно, а бывают разумные макроорганизмы? Да ну, ерунда. Они даже фазовое пространство не воспринимают, живут в физическом. Я передёрнулась, сбрасывая лишнюю твёрдую воду, и пошла поперёк всех меридианов, глядя прямо на Серолеснинск.
***
Хлопок резкий и громкий, поток вздрогнул. Это Канзи вырвал аудиторию из созерцания сна.
— Ну, кто что увидел? – Спросил Канзи.
— Образ Того Света. – Заголосили студенты.
— Прогноз уничтожения себя? – Неуверенно спросил Петров.
— Обращение к высшим силам! – Уверенно откликнулся Докучаев.
— Да! – А ещё положительная договорённость и довольный конец. Что, вкупе с образом Того Света говорит о чём?
— О том, что всё кончится хорошо. – На фоне общей тишины заявил вечно уверенный в себе Тихонов.
— Очень мило. – С лёгкой улыбкой отреагировал Канзи. – А что именно хорошо? – Поток молчал.
— Тогда слушаем. Любой разум и квазиразум воспринимает любое изменение своего состояния как маленькую смерть, отсюда происходит мотив Того Света. Любой ипостасон, связавшийся с материальным носителем, является Личностью. Любая Личность осознаёт себя как «Я», то есть отделяет «Я» от «не-Я». Поскольку «не-Я» – это вся Вселенная, то Личность одинока во Вселенной. Одинокая личность нуждается в опоре, превосходящей Вселенную. Отсюда происходит мотив Незримого Проводника и Защитника. Итак, я вам всё разжевал, что отсюда следует?
— Что Карина планирует изменение своего состояния и уверена, что у неё это получится! – Воскликнул Иванов.
— Да. А образ Местных что означает?
— Что ей будут мешать. – Уверенно ответил Иванов.
— Итак, поток! – Канзи звонко хлопнул в ладоши, у всех запели уши. – Давайте подведём итоги наших двух занятий. Кто начнёт?
— Я! – Вскочил Хаустов. – Мы провели перевод идей, содержащихся в сообщении Карины.
— Правильно. Ваш сосед продолжит – что за идеи?
— Идея изменения количества и идея перерождения. – Ответил Селивёрстов.
— Перерождение – с сомнением проговорил Канзи – слишком сильно сказано. Всё-таки, сновидцы не видели смерть Карины. Изменение состояния, скажем так. Возможно, после полной расшифровки она расскажет нам, как изменяла свой тип почвы в ходе оледенения. А вот что за изменение количества, кто скажет?
— Размножение! – Громко сказал с заднего ряда Петров. – Мы уже говорили на прошлом занятии. У неё любовь с другой почвой.
— Нет. – Ответил Канзи. – Любовь однородных квазиразумов обычно переводится идеей дружбы. Так что здесь скорее связь с каким-нибудь органическим сообществом. Например, в ходе ледникового облесения на участке Карины вырастет сосна или поселится муравейник.
— Ну что, – со своим колдовским радушием смотрел на аудиторию Канзи, – будем заканчивать? Я скормлю наши плоды идейно-текстовому переводчику, завтра доцент Виноградов разберёт с вами готовый текст рассказа Карины о жизни в ледниковую зиму.
***
Пришёл Крот – жуткозубый рот – вылитый Слепыш, но наоборот: тот голый – этот бархатно-пушистый, тот травоядный – этот хищник, тот слепой – этот полузрячий. Я была с Кротом шапочно знакома, он изредка заходил, а теперь предлагал постоянную соработу. Поначалу я даже говорить с ним не хотела, да тут пришёл один из новеньких – майский жук и говорит: «Ой, я за него голосую – он замечательно моих личинок тонизирует». А майский жук мне нравится – замечательно дренирует, от него во всём теле эдакая лёгкость особая. Мы с Кротом пожали руки, он встряхнул особями и пошёл заглубляться. Итак, Крот занял должность моего любимого Слепыша. Как работник он был слабее – жил одиночными индивидами, копал только для еды.
Пришла Осока Острая, сказала: «Я люблю сырость, живу даже на болотах, а тебя смогу жить везде». Она заменила мне Ковыля. Пришёл Вереск Наиобычнейший – пижон и щёголь – и сказал: «Там, где посуше, буду жить я». Он заменил мне Качима. Осока и Вереск прошли со мной весь путь до тундры.
***
В фульватной стороне маячили глыбовые башни Серолеснинска.
Я вошла в город. Донна Холя[15] – соседка всех и вся – поставила мне печать приёмки.
Но холод догнал меня даже в городе. Холод догонял, я тупела. А как не отупеть, если мозги пол-дня тверды как гранитный диван, на котором я лежу? Надо опять меняться, надо опять идти. Как я устала! Какая гадская несправедливость! Я же уже поменялась, сколько можно?!
А куда идти? Мамонт его знает – куда-то вниз по всем трём меридианам – по элювиальным, фульватным, скелетным азимутам. Интересно, а что это за Мамонт в поговорке? Такая почва? Или гора? Эй, Мамонт, если ты существуешь – куда мне идти? А куда, коровий блин, идти – только в Подзолистую равнину. Даже не скажешь: «Вот дерьмо!» – дерьма-то там как раз и нету – а жаль.
Я опять встала и пошла – тяжело волоча слои тела. Как там двуногий мегормик говорит? – «Несёт душа мешок из кожи, набитый мясом и костьми, на ненавистную работу. К восьми». Интересно, что такое работа и что такое душа? И почему душа так яростно стремится к работе? Они так горячо друг друга любят?
***
Думалка стала вся промытая, мысли стали быстрые, но однообразные. Хомка[16] говорил, что такую думалку его клеточки называет тем же словом, что и труп бигецика, оставшийся после пожара[17]. Как интересно, он говорит, что его клетки разумны. Но как может быть разумным существо, которое речь разделяет на слова?
Зато моя памятовалка стала толстая и плотная – мне даже приснилось, как я жила до рождения. Очень странное воспоминание: у меня нету ни долгой памяти[18], ни хумусовой глубоко-мыслилки[19]. Я только знаю, что есть я, и есть мир – ну да, потому что у меня уже есть песок, а песком мы знаем картину мира. И у меня есть камни – вернее, один большой камень, на котором я лежу. И этим камнем я знаю, что есть Мамонт. Потому что камнями мы знаем, как всё устроено в самой основе. Зато у меня есть здоровущая соображаловка – я вся, считай, одна большая соображаловка[20]. А ещё я – и бигецик, и мегормик – я лежу и двигаюсь, опираюсь и даю опору[21].
ГЛАВА 4
«Внимание! Подключаемся!» – Грохнул Замдир Вишневский, и стихотворный психоз пробежал по залу, как огонь по бензиновой луже. Психоз отличался от группы Канзи. Люди психовали упорядоченно, дисциплинированно – стихи читали по очереди, руками махали ритмично, по помещению не бегали, на столы не запрыгивали.
Высокий обстоятельный доцент Цветков плавно поднимал и опускал руки по бокам и мелко прыгал, как будто через прыгалки, вращаясь по часовой стрелке и возглашая:
«Шкаф надевает изношенный шарф,
Стул взгромоздил на спину баул.
В путь! Вентилятор, махая крылом,
Пол-колбасы разделил со столом».
Маленькая подвижная снс Шахназарова ритмично делала полные приседания, толкая руки над головой, как будто била в потолочный люк, и читала:
«Под голубыми небесами
Проспектов длинные шарфы
Автомобили нам связали.
Вон лесопарк вдали сереет,
Вон светофоры зеленеют.
Ледочком улицы блестят,
По льду колёса свиристят».
«Средней полноты и роста громогласная снс Ивановская плавно шла по кругу и поводила руками, танцуя «Барыню» и напевно декламируя:
«У Лукоморья дуб срубили,
Кота на мясо зарубили
Бы, да он сбежал, скотина.
Неандерталец, взяв дубину,
Травой росистой ввечеру
Кота гоняет по двору».
Аспирант Ежов – въедливый, среднего роста, в очках – отплясывал что-то дискотечное и тараторил рэп:
«Во глубине сибирских руд
Храни порядок и уют.
По наведению порядка
Не пропадёт твой тяжкий труд».
Высокий худой улыбчивый мнс Мыза как будто убеждал кого-то, жестикулируя и излагая:
«Возрадуйся новомудню!
Путь новомудня долог.
Он заслужил твою радость,
Пройдя по ковру из иголок.
То, что он сделал – не малость,
К празднику то или к будню».
Трогая высокая худая сутуловатая в очках доцент Теменная походила на драматического чтеца на сцене: она хваталась за голову, делала трагические жесты на уровне подбородка и бормотала:
«Стихи о любви высоки.
Любви к блинам из муки.
Схожу за мукой в магазин.
Любви потребны носки».
Наконец, люди закончили выдавать стихотворно-гимнастическую продукцию, а Чже-ЙК перестал моргать датчиками движения. Через пару минут люди расселись, утёрли платками пот, и Чже-ЙК[22] колокольчиком возвестил, что распечатал готовый текст.
***
И тут я поняла, что заблудилась. Я остановилась и медленно повернулась кругом, впериваясь, впяливаясь в лишённую горизонта ширь фазовой Земли. Встала на гуматный меридиан, посмотрела вдоль по восходяшему фульватному азимуту, потом по нисходящему гуматному. По гуматную руку виднелись поселения пойменных аллювиалов. Близко, но не добраться – мороз поймает и запрёт слой подкожного думательного жира.
Будь оно всё проклято, я больше не могу. Пусть я пойду на перевоплощение, а мои бывшие слои с любовью и уважением примет другой почвенный индивид.
***
И тут я увидела Его. Он был индивид, не мегормик, но не тарабанил ножками по поверхности и не бежал в объёме воздуха. Он стоял в моём мире, в фазовом мире, на фазовой Земле. Он смотрелся чудовищно странно. Он не складывался из слоёв или из индивидов. Он не шёл по меридианам состояний. Он не говорил событиями в мире существ и веществ. И в то же время он складывался, шёл, говорил. А ещё у него были мудрые и добрые глаза, и он добродушно помахивал хоботом.
— Здорово, Карина! – Мамонт был радушен и благостен. – Как тебе наши подзолистые края?
— Как ты разговариваешь? Чем ты думаешь? – Наверное, в таком же шоке будете вы, индивиды Хомки, если с вами заговорят волосы соседей в автобусе.
— Дитя моё, тебе ведь не это интересно? – Его голос бы глубоким-глубоким, как будто говорило Ядро Земли. – Ты хочешь знать, куда дальше идти?
— Я никуда не хочу идти! Находилась уже! – Холод делает невежливой. – Слушай, ты же индивид, а не целое существо? Я думала, говорящие индивиды только в сказках бывают. А! Ты мне мерещишься! Мне холодно, и ты мне мерещишься!
— Дочь моя, смотрю тебе совсем плохо, – добродушный Мамонт стал деловитым, – давай к делу. Сейчас ты встретишь кого-то очень важного, вам долго будет хорошо, а потом вы умрёте. Ваши атманы я перерожу индивидами Хомки, вот тогда ты и узнаешь, как они думают.
— Мы что сделаем? Умрём? – Я настолько обалдела, что пришла в себя. – Это что ж должно случиться, чтоб мегормик умер?
— Ничего особенного. Придут индивиды Хомки и разроют тут всё. – Я было собралась сказать, что повернусь сейчас к Хомке и расквашу его в пыль. – Не надо. – Мамонт уловил мою мысль. – Мегормики не отвечают за своих индивидов, как гигормик Земля не отвечает за глупости, что, бывало, творила ты. – Я собралась было возмутиться, о каких глупостях речь. – Ну бывай. – Не дал он мне сказать. – Помни, я с вами и люблю вас. – И пропал.
***
— Ну и что мы имеем? – Напряжённо спросил замдир Вишневский и зачитал:
«Я бухая, бухая в дупель
Брела из Митина на Щелчок.
И под каждой встречной помойкой
Находила себе толчок.
Перестав замечать стук капель,
Я откинула прочь капюшон.
Увидала белую цапель
Сторожившую автосалон.
Как же хамски стояла цапля,
Нагло глядя крашенным глазом.
Я пинала ей раз за разом
Сладко гневом святым пылая,
Прямо в цаплюю её морду.
И, взмахнувши птицей как ломом,
Долбанула Камаз по борту».
В зале пропали звуки. Сидящие замерли, как будто встретили в тайге амурского тигра. Даже Чже-ЙК остановил свои жидко-неоновые насосы. Вишневский проглотил комок – как руководитель, он должен был сказать. Он скучным лекторским голосом процитировал всем известный абзац из его собственного учебника: «Признаком незрелости идейного перевода является сохранение стихотворной формы. Это означает, что машинно-человечье подсознание всё ещё воспринимает данный массив сигналов как нуждающийся в переводе идей». Сидящие продолжали на него смотреть. Замдир Вишневский прокашлялся и добавил ещё одну цитату: «Мотивы агрессии в незрелом переводе обычно означают, что в совместном фазовом пространстве двух мегормиков их векторы движения противоположны». Замдир помолчал, зал тоже безмолвствовал. Вишневский продолжил: «Однако, не всё так плохо, написано также: "Мотивы опьянения и иных изменённых состояний сознания означают стремление иного мегормика к созданию совместного фазового пространства"».
— Но, профессор, – не выдержал придира Хаустов, – в следующем параграфе Вы пишете, вот – он открыл бумажный учебник, прошелестел листами, нашёл место: «Смена мотивов по ходу текста чем-то похожа на человеческий свободный выбор. Она обычно означает, что последний мотив является окончательным». – Хаустов поднял глаза. – Последним мотивом у нас звучит агрессия. То есть Кара отказывается от разговора? Таков её свободный выбор?
— Так. Вот что. – Замдир выпустил раздражение. – Это не Кара, а куча перегноя! Мы не даём имён лабораторным крысам. У кучи перегноя нету никакого, как Вы изволили выразиться: «Свободного выбора». Есть неэффективный набор лабораторных воздействий. Мы просто переставим электроды и подадим другой сигнал.
***
И тут приходит Крот и говорит: «Карин, прости, не получается у нас. Ты совсем оподзолилась, я в такой кислоте жить не могу». Я ему: «Вот же толстенный дёрн – живи не хочу». А он мне: «Пробовал, не получается. Дёрн такой тонкий, что мои индивиды в нём даже не умещаются – не то, чтобы ходы рыть. И насквозь сплошная кислота». И ушёл. Всё. Я была раздавлена: победа оказалось поражением, спасение вышло гибелью, успех – провалом. Я заплакала.
Внезапно справа спереди меня окликнул вежливый негромкий голос: «Карина, здравствуй. Я могу помочь». Я оглянулась: стоит таксоник, насекомый, явно общественный. Навскидку он показался смешным и корявым. Пригляделась – всё равно какой-то несерьёзный. Холмы эти здоровущие несуразные. Нелепая система мега-органов[23]: то в одном муравейнике несколько чуждых семей, то одна семья из кусочков в нескольких муравейниках. А какие индивиды неприглядные – усатые, с лапами совсем не для рытья. То ли дело Слепыш! Вот это был всем копателям копатель – лапы роющие, дурацких глаз нету. И мега-органы у нормальные из десятка индивидов. Да хотя бы Крот – индивиды одиночные, но какие лапищи! Вот так я и встретила Герю – моего родного Геркула – муравья из Кампонотусов. Вот ведь странно – сначала он мне не понравился, но внутри у меня образовалась промоина, и я в неё ухнула.
И вот Солнце день и ночь прыгает по небу, и с каждым прыжком Солнца Геркул толчками погружается в меня. Солнце ведёт твёрдые ритмичные толчки Геркула, Солнце и Геркул проникают в меня всё глубже. Каждый толчок всё теснее и теснее сотворяет нас в единое целое. Водоносные ходы муравейника прошли мою почву насквозь – до водяной линзы на глиняном ложе. День в разгаре, Солнце в каждом прыжке взлетает в зенит. Дрожь бесчисленных ходов, наполненных живой, упругой массой муравьёв, пронизывают моё тело до самых границ вглубь и вширь. И вот наш обоюдный восторг выбрасывает в небо серовато-белёсым облачко муравьиного лёта. Континент фазовой Земли заполняется нашими подзолисто-муравьиными детьми.
ЭПИЛОГ
Ректор Огородничий срочно вызвал к себе Директора Тюрина и Заместителя директора Вишневского и вручил им под подпись приказ: «Запретить идеи: "Вычерпать подопытного экскаватором и перетащить в лабораторию", "Увеличивать мощность сигналов, пока не поступит приемлемый ответ" и им подобные».
— Вы, придурки, забыли, – рычал Ректор. – как тростник на Темзе прислал в Лондон тайфун? А кусок Барьерного рифа, что попросил акул устроить австралийцам фильм «Челюсти»? А? – Директор Тюрин и Замдир Вишневский помотали головами.
— Директор Тюрин, – голос Ректора стал укоризненным, – зачитайте Ваш закон диссонанса.
— Кхгм – Тюрин сглотнул комок. – Пока люди не знают, что материя принадлежит мегормику, тот не замечает вторжения и реагирует как на обычное воздействие окружающей среды, то есть вяло. После же вступления в контакт мегормик может воспринять сильное воздействие как личный выпад и отреагировать резко.
***
Встреча с Геркулом спасла меня. Он стал моим землекопом. Он посоветовал не удерживать оподзоливание, а наоборот – довести до конца. Теперь у меня прочная песчаная память и быстрая память ледяная. Теперь холод не мешает думать. Мы убрали память и долгое мышление глубоко на спину, оставили на лице и руках только быструю водяную соображаловку. Геркул построил над нами холмище, защитивший нас от морозов и дождей. Он перерыл наше двуединое тело ходами, глубоко и обильно удобрил органикой. Однажды, когда мы были уже настоящим муравьиным подзолом, Геркул подселил к нам Ель. Она выросла, стала здоровенная и закрыла нас от Атмосферы, с которой у меня тогда были сложные отношения. Ель не дала нас размыть таёжным ливням и расшвырять кабанам и медведям.
Ко мне вернулся покой, снова хорошо мыслится, я довольна. Сработала заложенная родителями способность принимать влияния извне, превращая их в удачу.
Итак, Канзи, вот моё имя[24]. Вы же, индивиды, зовите меня «Карина», а моего сращёного таксоника – «Геркул». У вас же, с вашей мимолётной жизнью, нету времени произнести полное имя.
[1] Устаревшее русское название: «личностин».
[2] Термит светобоязливый. У общественных насекомых мегормик обычно выходит на контакт в имидже плодоносящей особи.
[3] Осока Волосистая.
[4] Сныть Обыкновенная.
[5] комквалич – компьютерная квази-личность.
[6] Бигецик – мегаорганизм, являющийся биогеоценозом.
[7] Нусографическими их назвали по аналогии с Великими Географическими Открытиями.
[8] Ферралитная почва.
[9] Формициум гигантеум – самый крупный в истории муравей. Жил в эоцене.
[10] Пелагорнитид – самая крупная летающая птица эоцена: размах крыльев – 5-6 метров.
[11] Нарквалич – народная квазиличность
[12] Саранча.
[13] Машка – собственное имя таксоника – мегаорганизма мамонтов.
[14] Таксоник – мегаорганизм, представляющий собой вид живых существ.
[15] Холя – от слова «холм». Она живёт на вершине холма. А Донной переводчик назвал её, отражая модальность со стороны соседей, которое он перевёл как уважительное отношение.
[16] Хомка – от Homo. Карина так называет мегормика, клетками которого являемся мы, люди.
[17] «Подзол».
[18] Долговременная память у почвенных бигециков находится в глинистой минеральной составляющей.
[19] Глубокое мышление у почвенных бигециков происходит в гумусе.
[20] Быстрое мышление у бигециков происходит в растворе. Оперативной памятью служит либо лёд, либо густая фаза раствора.
[21] Карина впервые осознала себя, когда была первобытной лужей архейского РНК-мира.
[22] Чже – от китайского «мыслитель». ЙК – «йобный компьютер».
[23] У мегаорганизма таксоника аналогом наших органов служат мегаорганы – сообщества.
[24] Для мегормика весь этот длинный рассказ и есть имя. «Карина» – это всего лишь связывающий значимый звук – что-то вроде рефрена.