Верное решение
Медицина продвинулась так далеко, что люди больше не могут сами рожать детей. Научная мысль продвинулась так далеко, что люди больше не хотят сами рожать детей. Технологии продвинулись так далеко, что люди больше не видят смысла рожать детей. Можно ли спасти человечество от вымирания?
Ещё только подходя к двери, я услышал крик. Вернее, два крика: отчаянный вопль младенца и рыдания жены.
— Пожалуйста! Умоляю! — голосила Марта в перерывах между слезами, пока я открывал дверь. Сбросив туфли, не раздеваясь, я с порога метнулся в комнату, опасаясь, что с ребёнком могла приключиться беда, и застал полный кавардак: на полу были разбросаны погремушки, детская одежда, пелёнки — грязные и чистые (кажется, вперемешку), халат Марты, бутылочки. Младенец лежал на нашей кровати в скомканном полузастёгнутом подгузнике, а моя жена, растрёпанная, в распахнутой блузке, носилась по комнате. заламывая руки.
— Что случилось? — спросил я, оглядывая комнату.
— Стеша! — Марта кинулась мне на шею так резко, что я не успел отстраниться и вляпался в пятно на её одежде своим пиджаком. Придётся стирать.
— Скажи, что случилось? — спросил я, гладя рыдающую жену по голове.
— Он орёт! — выпалила Марта в слезах. — Что я ни делаю, он орёт! Весь день! Часами, не переставая! Я не знаю, откуда у него столько сил, у меня их вообще не осталось!
— А почему ты мокрая? — поинтересовался я, осторожно отодвигаясь и оглядывая её блузку и юбку.
Марта отпустила меня и села на край кровати, уже не обращая внимания на крик сына.
— Я не знала, что делать, — всхлипывая, она утирава обеими руками лицо. — Ты ушёл. Минут через десять он начал кричать. Сначала негромко. Я подошла. Проверила подгузник. Дала игрушку. Дала соску. Я носила его по комнате. Я пела «баю-бай». Я второй раз проверила подгузник. Я дала ему водички. Я дала ему молока. Я сделала смесь. Он только всё громче и громче орал. Я открыла окно — вдруг ему жарко. Он стал орать громче. Я закрыла окно — вдруг холодно. Он стал орать ещё громче! Я его распеленала. Я уже стала орать сама. Пришли соседи и попросили орать в спальне, а то в гостиной звукоизоляция не выдерживает. Я их чуть не убила. Я носила, плакала, уговаривала, кричала. Я охрипла, а он всё орал. Я чуть не позвонила четыреста двенадцать!
В отчаянии она подняла глаза на меня. У меня замерло сердце.
— Но ведь не позвонила? — уточнил я осторожно.
— Нет, — Марта качнула головой. — Я подумала, некоторые говорят, они замолкают на улице. Я решила попробовать. Стала одеваться. Решила на всякий случай перед выходом поменять подгузник…
— Ты же сказала, он был сухой? — удивился я. Марта пожала плечами.
— На всякий случай: вдруг я чего-то не поняла, и он всё-таки мокрый?
Я кивнул: продолжай.
— Я его раздела и… — тут она заплакала с новой силой. — Он всю меня тут же облил! С ног до головы! Вот просто вот так! — жена провела сверху вниз руками. — Как специально!
Вздохнув, я сел перед ней на корточки и стал утешать. Когда Марта немного успокоилась, я поинтересовался:
— И что же было дальше?
— Дальше… — она всхлипнула и высморкалась в сухую часть подола своей блузки. — Дальше я не смогла надеть на него подгузник…
Тут я растерялся. Я помнил, как ловко жена управлялась с тренировочной моделью, и уж в чём в чём, а в том, что она легко сможет ребёнка переодеть, не сомневался. А ведь робот ещё и сильнее живого младенца…
— Как… почему?
Марта качнула головой, закусив губу, и я насторожился.
— Я не знала, что они такие… такие вот… — призналась она негромко. — Я думала, живой человек не может столько кричать и вот так вертеться… Я думала, это не взаправду, понимаешь?
На самом деле, я не очень понимал, к чему она ведёт, но на всякий случай кивнул.
— Стеша, я модельку отключала… — смущённо призналась жена, и я обречённо вздохнул. — Ненадолго, всего на две секундочки! В центре ведь даже не успевали заметить! Кто же знал…
Вот уж действительно: кто знал? Я подошёл к зарёванному малышу. Пока мы говорили, его крик сменился на более тихое хыканье, но теперь, кажется, он собирался начать всё по-новой.
— Давай попробуем вдвоём? — предложил я. — Я буду его держать.
— Нет, давай лучше я буду держать, — решила Марта. — Достань новый из пачки.
Я взял чистый подгузник, повертел в руках, расправил и с оружием наизготовку приблизился к кровати. Борьба началась, едва я попытался просунуть младенцу под спину руку. Брыкался он так, словно боролся не за возможность гадить на матрас, а за собственную жизнь. Никогда не думал, что двое взрослых людей могут быть неспособы побороть одного карапуза размером с половину диванной подушки!
— Держи! Зажимай!
— У меня всего две руки!
В пылу драки я получил от мелкого пальцем в глаз и на несколько секунд вышел из строя. Марта подождала, пока я проморгаюсь, и мы вернулись к операции.
Наконец, я победно поднял ребёнка перед собой.
— Вот! — гордо изрёк я, демонстрируя нашу с женой работу. Младенец как-то удивлённо молчал, и я заметил, как сосредоточенно оглядывает сына Марта. Я насторожился: — Что-то не так?
— Мы надели его задом-наперёд, это попа, — жена указала пальцем на мешочек впереди.
Я повертел ребёнка в руках. Действительно.
— Тьфу. Теперь что, всё по-новой?
Марта качнула головой.
— Он хотя бы умолк…
Я отдал сына жене и принялся собирать вещи в стирку.
— Теперь что? Ты, кажется, хотела с ним погулять? — спросил я, перебирая пелёнки.
Марта вздохнула.
— Да я уже нагулялась…
То ли оттого, что накричался за день, то ли по другой причине, но оставшийся вечер сын вёл себя довольно тихо, хотя я видел, как напрягалась Марта каждый раз, как только ребёнок пытался хныкнуть. Ещё бы! У меня самого крутилась мысль: «Если он сейчас опять разойдётся, то на сколько его хватит?» Однако, нам удалось нормально поужинать и даже помыться. Обычно после этого мы с Мартой садились смотреть какой-нибудь фильм, но сегодня настроение было не то. Пока Марта была в ванной, я сделал ребёнку смесь и накормил. Сын стал засыпать, и мы оба боялись его потревожить. Вышли на балкон, сидели и смотрели на звёзды. Как же изменилась жизнь!
— Стеш, — позвала Марта, положив голову мне на плечо. Я обнимал её одной рукой, теребя второй металлический листок на перилах. Мне подумалось, что когда сын начнёт подрастать, украшение надо будет срезать, а то поранится… — А что если мы не справимся?
Её голос звучал таким неподдельным сомнением, что я вздрогнул.
— В смысле, не справимся? — уточнил я как можно более нейтрально.
— Ну… сколько таких дней нам ещё предстоит? Понимаешь? Я ведь правда чуть не позвонила…
— Ну-ну… — попытался успокоить я жену, хотя у самого по коже пошли мурашки. — Это просто эмоции… Ты ведь не позвонила.
— Но могла. Собиралась. Даже взяла телефон. Вдруг я не выдержу в другой раз?
Я не знал, что ей ответить. Я даже не знал, можно ли отменить вызов, если он будет сделан. В общем, это был бы крах. После всего, после всех курсов, тренировок, после того, как мы добивались попасть в программу, сдать специально выращенного для нас младенца в учреждение — это расписаться в своей полной непригодности как родителей на всю оставшуюся жизнь без права реабилитации.
Служба «четыреста двенадцать» — звучит как приговор… Она была создана лет сто назад для утилизации неработающих вещей. Тогда люди ещё размножались самостоятельно, хотя технические возможности уже были хорошо развиты. Роботы заменили человека в рутинных производствах и почти во всей сфере обслуживания, граждане по умолчанию получали пассивный доход, а искусственные питомцы дали возможность завести робокошку или робощенка пациентам с аллергией или другими болезнями, затрудняющими уход за живым существом. Искусственные питомцы, а потом и рободети, пришлись по душе многим.
При этом, несмотря на всю нашу продвинутую медицину, детей с наследственными заболеваниями появлялось всё больше. Мы их выхаживали, растили, создали лекарства, которые почти полностью купируют симптомы — но в итоге получали всё более и более тяжёлые случаи.
Помню международный скандал, который разразился, когда один генетик уничтожил почти готовые разработки лекарства для детей с триплоидией 1. На суде он сказал, что это тот случай, когда медицина зашла слишком далеко и не имеет права вмешиваться в естественный ход развития. Я тогда был ребёнком, но его яростный взгляд врезался мне в память на всю жизнь. После приговора суда ему дали последнее слово, он встал в своём аквариуме со связанными руками и сказал, что ни о чём не жалеет и что мы, если не остановимся, то сами себя погубим. Он предрекал, что в конце концов, люди не смогут рожать детей вообще.
Этот случай отодвинул появление лекарства на целых десять лет. Сейчас мы всё-таки выхаживаем «трипликов» — так их ласково прозвали в народе. Требуется множество операций на первых годах жизни и они получают мозговой имплант, позволяющий частично восстановить когнитивные функции, но все вырастают милыми, добрыми людьми. Я как-то видел одного такого мальчишку, он заканчивал последний класс школы: неплохо, хоть и шаблонно, рисовал и мечтал стать дизайнером. Я пытался представить, что сказал бы этот генетик теперь. Я не знаю его судьбу: его отправили в пожизненную ссылку с запретом заниматься наукой. Но кое в чём он всё-таки оказался прав. Мы действительно утратили способность иметь детей.
Сейчас, по долгу службы имея дело со статистическими данными, я вижу, что первые звоночки этой ситуации зазвучали ещё задолго до той злосчастной эскапады с лекарством. Когда я смотрел на параболический график падения рождаемости по годам, в моей душе была такая пустота, какой я прежде не испытывал. Нет, я не оправдывал преступление генетика — но что делать, тоже не знал.
Статистика рождаемости считалась приемлемой, ещё когда я поступал на работу в наше подразделение. К тому же, многие не хотели заводить детей, заменяя их питомцами-роботами, с которыми гораздо меньше мороки. Мы не беспокоились, зная, что Земля всё равно перенаселена. Но неожиданно выяснилось, что за каких-то пять лет цифра естественной рождаемости приблизилась почти к нулю и сейчас отвесно падала вниз. На экстренном совещании семь лет назад до нас донесли, что проблем существует всего-то две: люди иметь детей не могут — и не хотят.
Вопрос с невозможностью естественной беременности мы могли решить технически. Искусственная матка существовала к тому времени уже больше десятка лет. Оставалось взять половые клетки у доноров и отобрать те из них, что не несут патологий. Последнее оказалось сложно, но достижимо.
Труднее было решить вопрос с нежеланием обременять себя заботой о живом младенце, когда все те же потребности можно удовлетворить роботом, и выключить его, если надоест. Понадобилась активная реклама и богатая система льгот и пособий, чтобы появились желающие записаться в программу. Таким образом, ещё два года спустя родились первые дети из пробирок.
Вот тут-то нас и ожидал новый провал. Первые пары, решившие завести живую игрушку, не думали о том, насколько сильно она отличается от электроники. Из нормальной размеренной жизни люди попадали в ад и не выдерживали. Самым частым решением вопроса был звонок в службу четыреста двенадцать. Увы, в то время мы тоже не думали о таком исходе, а искусственный интеллект службы утилизации не был обучен делать различия между поломанными куклами и орущими детьми.
После нескольких трагических случаев программу приостановили, искусственному интеллекту подкрутили нейросетей, службу из утилизации переименовали в службу решения проблем, а потенциальных родителей стали предварительно обучать и разрешали завести ребёнка только после успешного прохождения проверки.
Проверка теперь была серьёзной. Вам вырастят сколько захотите детей, предоставят все льготы, денег за каждого дадут, как за самолёт, только одно «но»: докажите, что вы можете быть «добросовестной» семьёй. Вы подаёте заявку, и Центр планирования семьи начинат вас изучать. Сначала быт, личностные характеристики. Потом проходят курсы, экзамены, лабораторные занятия с роботами Центра под контролем специалистов. Потом вам выдают на дом игрушку. Такую же, как в любом магазине, только с датчиком, который в режиме реального времени постоянно посылает сигналы в Центр от робота-младенца. Если магазинную куклу всегда можно выключить, то тут номер не выйдет: Центр тут же отследит нарушение контакта — и вы вылетаете из программы. Заново можно подаваться только через год и проходить всё с начала.
И вот мы с Мартой тоже решили податься в этот проект. Подошли основательно: сперва сами почитали литературу, передачи смотрели. Потом завели вариант лайт: кукольного малыша из магазина. До этого у нас были робокошки, но мы решили, что для тренировки нужно что-то более серьёзное. Когда пришло время, мы с блеском прошли и тесты, и курсы, и экзамены. И модельные испытания. Получили разрешение и заказали первого младенца. Мы ходили смотреть, как он растёт и развивается, выбирали ему одежду, игрушки, кроватку. Даже иногда продолжали тренироваться на куклах. А сегодня утром нам отдали ребёнка. Тут-то и оказалось… Как говорится, забудь всё, чему тебя в институте учили.
Уже после того, как легли, и Марта, измученная, отключилась, я ещё долго прокручивал в голове её слова. Что если она и правда позвонит? Я встал, потихоньку взял её телефон и настроил переадресацию: пусть, если так случится, она попадёт на меня, а там уж что-нибудь сообразим. Может, пока будет идти вызов, она и вовсе передумает.
На следующий день на работе меня все поздравляли с пополнением и интересовались планами, а я дёргался от каждого звонка. Начальник посматривал на меня с любопытством, но молчал. Два раза звонила Марта, правда, звонила именно мне и рыдала в трубку. Не четыреста двенадцать, по крайней мере.
На третью ночь — когда мы думали, что хуже уже не будет — ребёнок не дал нам спать. Мы, перепробовав всё, что можно, вызвали врача. Тётя с фонендоскопом, осмотрев мелкого, заявила, что он абсолютно здоров.
— Но почему же тогда он всё время кричит? — в отчаянии воскликнула Марта.
Врач развела руками.
— Характер! Курсы что ли не проходили?
Курсы! Ответил бы я…
Дверь закрылась, а Марта, бледная, осунувшаяся, покачала головой:
— Если бы я знала…
Она не докончила фразу, но это было и не нужно. Реальность оказалась не такой, как все тренировки. Чувствуя себя последней сволочью, я понимал, что сына уже почти ненавижу.
На следующей неделе пришлось уехать на конференцию. Всего на день, с возвращением в тот же вечер, но жена просто оборвала телефон, как будто от того, что я был на тысячу километров дальше обычного, ребёнок сильнее кричал. Когда я пришёл к начальнику закрывать командировку, он поинтересовался моим родительством. Я хотел было отшутиться, но вместо этого меня прорвало. Я вывалил ему всё: и про усталость, и что курсы ни к чёрту, и про модельки дебильные — разве что не разревелся там в кабинете.
— Четыреста двенадцать не звонили? — спросил Андрей Маркович.
— Нет пока, — устало выдохнул я, надеясь, что нечаянно вырвавшееся «пока» он примет за шутку и отчаянно понимая, что шуткой тут и не пахнет.
— Ничего. Рассосётся, — бросил он небрежно, и прежде чем я успел рассердиться, положил на стол буклет. — Наш новый проект. Ознакомься. Пока только тебе показываю.
Смена темы сбила меня с толку. Я перевернул страницу машинально и, пробежав глазами, оторопело уставился на начальника.
— Дома почитай. Подумай. Если решишь, ты знаешь, куда идти. Главное — не делай глупостей.
Вечером я показал Марте буклет. Она внимательно прочитала его, от корки до корки. Неопределённо качнула головой: мол, такое решение нельзя принимать сгоряча. Я согласился. Хотя оба уже и так знали…
Ещё через неделю мы записались в новый экспериментальный проект. А через два дня нас втроём с сыном пригласили в Центр, подразделение Дельта. Сотрудник провёл нас в просторный зал, где нас встретили два гиноида 2. Пока с Марты снимали мерки её физических параметров для большего сходства робота с мамой ребёнка, меня опрашивали, как часто мы планируем навещать сына, станем ли забирать домой на выходные. Мы решили приходить дважды в неделю погулять и раз в месяц брать малыша домой, тогда к трём годам, если всё будет хорошо, мы может быть даже заберём его насовсем.
— Какое имя вы дали ребёнку? — спросила гиноид, и я в панике понял, что мы с женой даже ни разу не говорили на эту тему. Как же так вышло? Марта — она ведь даже груше за окном имя дала! И робокошкам, и куклу ведь называла как-то… А про живого ребёнка забыли… Я растерянно посмотрел на жену.
— Если вы ещё не подобрали, мы можем предложить список или назвать по нашему усмотрению…
— Спартак! Мы назовём его Спартак! — крикнула гиноиду Марта, не давая закончить фразу. — Такой же непокорный.
Спартак Стефанович. Странно звучит. Ну да ладно, мне было уже не до того. Я был рад хотя бы тому, что мы не провалились окончательно.
Из центра мы вышли поздно вечером, чувствуя огромное облегчение. Мы подробно распланировали посещения, узнали, чем и как его будут кормить, гулять, развивать. В общем, сделали всё, что от нас зависело, а роботы со своей стороны справятся.
Посмотрев в ясное ночное небо, Марта вздохнула:
— Там ему будет хорошо. Сердцем чувствую.
Я улыбнулся: это снова была моя Марта, нежная, спокойная. Дома она достала старую магазинную куклу, вставила в неё батарейки и включила. Мы ведь не собирались совсем уже отвыкать от ребёнка.
А ещё несколько дней спустя Андрей Маркович позвал меня к себе в кабинет и спросил, как дела. Я улыбнулся: как дела, было прекрасно видно по моей отдохнувшей физиономии. Я сказал, что надеюсь быть хорошим родителем. И спросил, как он догадался, что у меня проблемы.
— Думаешь, ты первый? — усмехнулся начальник. Ещё ни одна семья из проекта живого ребёнка не выдержала.
Я оторопел.
— Но как? Там же курсы… проверки… А что теперь с этими детьми?
— Вот тебе и курсы-проверки, — вздохнул Андрей Маркович. — Здесь они все. А ты думал куда четыреста двенадцать отправляет?
— Но ведь проверки прошли… — как попугай повторил я.
— Да кто тебе сказал, что прошли? Вот ты думаешь, вы прошли? Нет. Все ваши секундные отключения зафиксированы, тут они. Все выключают, ничего тут не поделаешь. Мы только самых откровенных отбраковываем. А таких, как вы с Мартой — решили, ладно, может, получится. Иначе вымрем же все. Не вышло… Никто не выдерживает живых. А робонянь они не бесят, у них программа.
Я понимающе кивнул. Это было верное решение. Мне повезло снова: проект социального детства официально вступит в силу только через полгода, а мы с Мартой попали в него сейчас, без санкций, без репродуктивных ограничений. Хотя не знаю, захотим ли мы ещё одного ребёнка. Уж очень затратно в плане усилий. Пока, мне кажется, нам довольно одного Спартака.