Вавилонская пашня
– Дивный новый мир... – пропела Пастушка, и сплюнула за перила подсолнечную шелуху.
Громада недостроенного небоскреба одинока торчала километрах в трех от той условной черты, где заканчивался город и начинался пригород. Словно та библейская башня, перст, указующий непонятно на что, памятник идиотизму. Здесь хотели строить новый микрорайон, начали пафосно, но что-то пошло не так. Сейчас все заросло, зелень. цепляется за стены, прорастает насквозь.
Городские сюда не суются, не любят или боятся. Или то и другое одновременно, разве что кому-то приспичит срезать по растрескавшейся, но еще вполне проезжей бетонке путь от спального Гамово до федеральной трассы. А недострой с окрестностями давно стали прибежищем для тех, кто не сумел или не захотел ужиться с «дивным новым». Староверы, луддиты, нелюди, маргиналы, реликтовые огородники, да, как их только не называли.
Раз в неделю (обычно это случалось под вечер пятницы) заранее оповещая окрестности воем сирен и вспышками проблесковых маячков налетали полицейские патрули, радостно кого-то ловили, винтили и увозили в город. Чтобы не попасться им, достаточно спрятаться поглубже.
Ванка полулежала в гамаке, натянутом между балконными перилами и торчащей из стены арматуриной.
Она посмотрела на Пастушку и вздохнула.
Духота. Ветра нет и не предвидится.
Ванка – это, кстати, не имя, то есть имя, но сокращенное.
Полностью ее зовут Валентина Константиновна Сорокина, сорок лет, профессия – врач-психиатр.
Когда «дивный новый» впервые дал о себе знать, она лениво серфила в сети. Пациентов по записи не предвиделось, от внезапных – защищала запертая на клюшку дверь и отключенный интерком. Где-то вдали стояла пустая неприбранная квартира, и был еще как бы муж со своей работой и своей отдельной жизнью.
В тот год умерла мама. Не неожиданно, – в семьях медиков такие вещи происходят немножко по-другому, – вроде, и обсудили все, и приготовили, а потом... Ванка так и не смогла разобраться. Замкнулась. Работа валилась из рук так, что перед пациентами неудобно.
Она стала часто запираться в кабинете и просто убивать время. Благо, интернет предоставлял для этого неограниченные возможности. Это тоже было... скучно. Разве что за медицинские новости взгляд цеплялся.
«Сегодня, – писала LENTA.ALL со ссылкой на кого-то там, – международная команда ученых из России, Израиля, США и ряда других стран объявила о завершении стадии эксперимента в... Продукт, созданный на базе самых передовых медицинских и нано технологий, уже сегодня позволит скорректировать до нормы большинство нарушений в психике и психофизиологии человека. Апробация дала отличные результаты... В перспективе – полное избавление от церебральных дисфункций, лечение онкозаболеваний и диабета. Такими темпами, – добавлял свои пять копеек журналист, – скоро мы сможем возвращать зрение, слух...».
Ванка покачала головой. Кого сейчас удивишь этими нано. Ну, изобрели, поэкспериментировали. Большая часть разработок так и не идет никуда. А люди болеют и болеют. Вспомнился давний разговор с матерью. Та, как всегда после ужина, сидела на кухне в уютном кресле и курила папиросу. Перейти на нормальные сигареты отказывалась категорически.
– Почему ты выбрала именно эту специальность? Есть же – хирург, там, окулист, лор.
Ванка в ответ отшутилась, сказав, что не патологоанатомом же. А еще есть такая профессия – детский патологоанатом.
Детским – работала теперь подружка Агата. Добрая, смешливая.
Ванка вытаскивала ее однажды, когда Агата вдруг заговорила с мертвой пятилетней девочкой. Та чем-то напомнила ей племянницу, давным-давно живущую в Америке.
Может, стоило прислушаться к словам матери?..
– Ты чего молчишь? – надулась Пастушка. –Я скучаю, а мне нельзя, ты сама говорила.
И снова сплюнула шелуху.
– Извини, – Ванка встряхнулась. – Как тебе препарат, кстати? Пастушка задумалась, подбирая слова.
– У меня голова заплетается, да. Когда голова так заплетается, я не могу расслышать мысли.
В том, старом мире у Пастушки диагностировали наследственную шизофрению, множественное расстройство личности и – Ванка долго смеялась – синдром Туретта.
Нет, Пастушка действительно в любом месте любой фразы могла не меняя выражения выдать длинную матерную руладу и, как ни в чем не бывало, говорить дальше. Но, с опорно-двигательным – никаких проблем, все прекрасно укладывается в основной диагноз. И вообще, у Пастушки кончились лекарства, значит, сегодня надо ехать в город. Хорошо, что воскресенье, – пробок не будет. Только вот девушку оставлять без присмотра не стоит.
– Пойдем, – говорит Ванка, – посмотрим, кто сегодня на солнышке греется.
Они спускаются по замусоренной лестнице без перил. Стены до тридцатого этажа,
а выше Ванка не поднималась, сплошь исписаны и изрисованы в несколько слоев. На стене пролета между вторым и третьим – большое, талантливо нарисованное граффити, чудовищные люди без лиц корчатся, протягивают руки. Перед ними, спиной к зрителю – маленький мальчик, сжался, застыл в ужасе.
Дивный новый мир. И художник хороший, только он больше не живет здесь. В город перебрался, прекрасно теперь всем обеспечен.
Ванка и Пастушка выходят наружу и попадают в царство растений. Практически лес, джунгли. Только возле стены разбит небольшой огородик. Грядки, парничок.
Рядом в продавленном кресле сидит, клюет носом костистый старик с длинными седыми усищами. Старика зовут Мамон, он не городской, а изначально здешний. И еще глух с рождения.
На грядках в поте лица трудятся Близнецы. Увидев Ванку, и Пастушку они салютуют одинаковыми маленькими тяпками. У Близнецов интересная фобия. Они бояться спать, думают, что однажды утром их обнаружат сросшимися. Но это бы полбеды, самое ужасное – прирасти к кому-то не тому. Ведь это уже навсегда. Ванка мягко, в полкасания пробует с ними работать, но пока особо не получается.
Сейчас у них спокойная фаза, трудятся вон.
– Как вы сегодня чувствуете? – руками спрашивает Ванка у Мамона. – Ничего не болит?
– Жарко нынче, – отвечают руки старика, – а так, все хорошо, спасибо.
И вдруг Мамон вытягивается в кресле, застывает. «Все хорошо», – повторяют руки. Потом старик закрывает глаза и умирает. Мгновенно. Не надо быть врачом высшей категории, чтобы понять это.
Суета. У Ванки слегка дрожат руки. Пастушка спокойна и деятельна, только иногда украдкой поглядывает в кусты.
– Там опять сидит та собачка в красном ошейнике, – сообщает она Ванке.
– Да, – Ванка смотрит туда, куда указывает Пастушка, но там, разумеется, никого нет. – Это галлюцинация. Мы обсуждали.
Пастушка кивает и продолжает заворачивать тело Мамона в старую палатку. Потом поднимает глаза на Ванку.
– Собачка хочет прозвать меня гулять, – говорит Пастушка. – Я знаю, что она галлюцинация, но может ей что-то надо? Я схожу...
– Стой, – Ванка кладет руку Пастушке на плечо, – давай ты завтра пойдешь за собачкой, если захочешь.
– Ладно, – легко соглашается Пастушка. – Все равно она уже убежала.
Пастушка очень понятливая. Глядя на таких, как она, нет-нет, да и подумаешь, может, правы те, кто считает шизофреников предтечами нового биологического вида. Людьми, «которые пошли дальше».
Оставив Пастушку с телом старика, Ванка отправилась искать сбежавших Близнецов. Одежда липла к коже. Парило ужасно, похоже собиралась гроза. Ванка огляделась. Сдвоенный след уводил по высокой траве к зарослям лопухов, перед которыми стояла ее, Ванки, машина. Будет гроза или нет?
Близнецы, как и ожидалось, прятались в своем излюбленном месте.
– Не бойтесь, – сказала Ванка спокойно. – Любому человеку положено умереть рано или поздно. Вылезайте и идем...
Выехать удалось только в сумерках. Фар зажигать она не стала, бетонку было хорошо видно на фоне зелени.
На заднем сидении закутанный в палатку лежал мертвый Мамон. Ванке не хотелось думать, что будет, если ее тормознет полиция.
Проехав под мостом окружной, она включила смартфон и набрала номер. После третьего гудка ей ответили.
– Алло. – Когда-то этот голос был для нее особенным, сейчас...
– Привет, Влад.
– А-а-а, это ты.
– Как всегда берешь трубку и не смотришь, кто звонит, – проскрипела она почему-то пересохшим горлом.
На той стороне шел праздник. Или просто вечеринка без повода. Фоном ухала и взвывала музыка. Был смех. Звон посуды.
– Извини, потерял твой телефон.
Это была неправда. Но Ванка не стала обращать внимания.
– Я еду в город. – сообщила она, – У меня в машине покойник, и еще нужны лекарства, сейчас сброшу список.
– Какой еще покойник?
– Умер один из наших, старик, врожденная нейросенсорная глухота, синдром Пендреда. Я не могу похоронить его там сама, по договору вы должны вести статистику.
– Черт, приспичило же! – собеседник переждал взрыв хохота на заднем плане. – Все эти твои чудовищно неудобны... Ладно, вези, только заезжай не через городок, а со стороны скоряка, через пандус.
Ванка кивнула, чего абонент, понятно, не видел, и дала отбой. Потом скинула заранее заготовленный список. Ни музыки, ни радио в машине она не включала. Просто слушала как свистит в приспущенном боковом стекле ветер.
Кажется, гроза все-таки будет. Кажется, это хорошо.
В уме она представляла, что рядом, на переднем пассажирском сидит мать, смотрит на россыпь городских огней и качает головой.
– Лучше бы, – сказала мать, – похоронила там. Он там всю жизнь прожил при своем огороде. Там и лежать бы.
– Да, – согласилась Ванка, – лучше бы... Но без статистики не будет лекарств. И всякого еще...
Она миновала сонный спальный район и въехала в центр. Вот он настоящий город, феерия огней, звуков, запахи подгорелого (это называется «на гриле») мяса, выхлопных газов и прочая. Яркие витрины, надписи «круглосуточно» и «24 часа», люди. Много людей, несмотря на поздний час.
Ванке захотелось заслониться, но нельзя, ей только ДТП и не хватало для полного счастья. Она проехала вдоль парка, свернула к больничному городку, и еще раз в проезд для скорой.
Тихо, пусто, шлагбаум открыт.
Ориентируясь на светящиеся окна приемного отделения, Ванка подъехала ближе и припарковалась. Почти сразу же открылась дверь и на улицу вышла женщина в медицинской робе.
«Вечер встреч», – подумала Ванка. В свете, льющемся из открытой двери она узнала свою подругу Агату. Только что вспоминала.
– А я думаю, ты, не ты... – сообщила Агата в пространство, сунула в рот чупа-чупс и уселась на ступеньку. В темноте она все еще выглядела как девочка.
– Я это, – подтвердила Ванка.
Она вылезла из машины, подошла и тоже уселась на ступеньку. Нет, первое впечатление обмануло. Да, прежней осталась фигура, и косичка ровно такая же, как помнилась со времен студенчества, но видно, как высохли руки, и лицо тоже никого не обманет. Разве что очки исчезли.
– Давно зрение переделала? – спросила Ванка.
– Год назад. – Агата тоже рассматривала Ванку, считывала следы и символы. – Слепуха из меня выходила с во-от такими стеклами. Ну и решилась. Очень удобно, все кишки видно. Даже в темноте теперь могу.
Ванка кивнула.
– Как пациенты?
– Спокойные, как всегда. Не храпят, в самоволку не намыливаются. – Агата покатала леденец от щеки к щеке.
– Я как раз привезла одного по твоей части.
– Да? – Агата оживилась.
– Только старый он. За семьдесят вроде. Из моих.
– А-а, – протянула Агата, – это не ко мне.
Мазнув по подругам фарами, на площадку перед пандусом вырулил блестящий бордовый внедорожник. Из открытых окон неслось «Русское радио».
Машина тормознула, распахнулась дверь. Бывший муж был все такой же, подтянутый, быстрый в движениях.
– Здравствуй, сказал Влад Агате. – А с тобой уже... Где труп?
– В машине.
Ванке сделалось грустно. Вот сейчас из ее жизни окончательно исчезнет кто-то еще.
– Жди, сейчас каталку привезу. Агата, поможешь?
– У меня перерыв. Видишь, я еще не съела свой чупа-чупс, – ответила Агата. – А Малик, кстати, в курсе, что ты ему?..
– Малику я позвонил.
Ванка открыла дверь и молча, в каком-то оцепенении, наблюдала, как появляется с каталкой заспанный санитар, как Влад вытаскивает из салона завернутое в палаточный брезент тело.
– Ты бросила курить? – спросила Ванка, когда каталка скрылась в раздвижных дверях.
– Теперь только леденцы, – вздохнула Агата, – терпеть их не могу, но что делать, приходится соответствовать.
Ванка кивнула каким-то своим мыслям.
В дверях снова показался Влад. Подошел и со странным любопытством посмотрел на Агату.
– Я там к тебе случайно заглянул. У тебя там все такое... Такое!
– А еще сова, – согласилась Агата. – Ладно, я пошла, не скучайте тут.
Помахала в пространство рукой и действительно пошла.
– Ты привез? – спросила Ванка.
В хозяйстве Агаты ей бывать уже доводилось и замешательство Влада она понимала. Однако, дома с Пастушкой остались только Близнецы, или наоборот, с Близнецами только Пастушка, хрен редьки, в общем...
– Тебе куда так много? – Влад оклемался и теперь перегружал из машины в машину коробки с красным крестом и полумесяцем. – У тебя не может быть столько пациентов.
– А я избыток продаю. Или компот варю. Или абстрактные скульптуры на медицинские темы ваяю. Подумай, если бы там не было столько пациентов, туда бы полиция не моталась как проклятая.
– В листе распишись, – Влад вздохнул, быстро попрощался и уехал.
Ванка постояла еще, сама не зная зачем, потом опустила окна, чтобы дорожный сквозняк очистил машину от памяти о мертвом человеке, и тронулась с места.
Небо все-таки разрешилось ливнем, когда Ванке оставались последние километры до границы миров. Небо, асфальт, затаившийся до утра спальный район – все перестало существовать, смытое водой. Иногда в глубине этой воды фиолетово вспыхивали разряды молний, но их трудно было счесть надежными ориентирами. Ванка съехала на обочину и остановилась. В какой-то миг ей показалось, что она осталась совсем одна в мире. Родных нет, друзей, врагов... Она покрутила ручку настройки радио, чтобы опять не свалиться в рефлексию.
«...опцию ночное зрение, можете спокойно продолжать движение. – бодро выдохнули колонки. – Если же вы еще не успели приобрести эти замечательные Эн Эм, рекомендуем не торопиться и переждать. По прогнозам синоптиков, ливень закончится...».
И тут зазвонил телефон, который Ванка забыла выключить. Догадаться, кто звонит, было нетрудно.
– Где ты? – спросил Влад своим фирменным обиженным голосом. – Едешь?
– Стою. Разверзлись хляби.
Влад хмыкнул то ли соглашаясь, что надо стоять, то ли недоумевая, чего она не едет.
– Я, что звоню. Может хватит уже, Валя, изображать из себя мать Терезу? Уговори, кого сможешь, сделать операцию... Это даже не операция! Процедура. И сама подумай, может тебе тоже? Ну, депрессия же обычная. Раз и все. Вспомни Макса. Пластом лежал, а тут три дня, и как новенький.
Ванка молчала, слушала, закипала. Затем заговорила подпустив в голос ядовитой патоки.
– А знаешь, – сказала она, – ты прав. Мне бы одну штуку в башку, только ее настраивать придется.
– Какую? – Влад купился. – Ты же знаешь, я могу...
– Галлюцинаторный комплекс. Я хочу, чтобы моя мать была тут, со мной.
Пауза.
– Ты сошла с ума?
– Да. Сошла с ума. – подтвердила Ванка. Взглянула в окно. И добавила уже мягче.
– А если не веришь моим чек-листам, приезжай, посмотри, как мы живем, может чего ворохнется.
– Я постараюсь выбраться, – опять соврал Влад. – Кажется дождь кончается. Ладно, пока.
Ванка включила дворники и тронулась.
Конечно, она не думала в этот момент о Владе, не вспоминала свадьбу на третьем курсе, когда они просто заехали на скоряке в ЗАГС, расписались, выпили лимонада и дальше по вызовам. До общаги добрались только утром, часов в десять, и сразу пошли квасить. Все друзья уже были здесь, кроме тех кому на скорой смена выпала, но и они присоединились рано или поздно. Вся общага гудела, радовалась, плакала, ходила по перилам, клялась в вечной любви и дружбе.
Всего двадцать лет прошло, а куда чего подевалось, бог весть.
Он нажал отбой и стал просто смотреть на стихающий ливень. Гости рассосались. Только Макс спит в гостиной на софе, рядом с розеткой, разумеется. В темноте хорошо видно, как помаргивает над его головой синий огонек зарядного устройства.
Несмотря на хорошие возможности, Влад не хотел пичкать себя нм-начинкой, а вот Макс захотел и сделал.
Валиным пациентом Макс, наверное, не был. Возможно, другом пациента, или пациентки. Разумеется, Ванка сразу рассказала про новое интересное знакомство. И тут же потащила Влада смотреть граффити. Граффити, правда, поражали.
– Ты мог бы писать так... Так! Твои картины в Лувре бы выставляли. Как Мону Лизу! – кричала Валентина во время каких-то посиделок. – А ты граффити!
– Хочешь, я нарисую ее на том заборе? – спрашивал Макс.
– Кого?
– Мону эту. – И улыбался.
Владу парень понравился. Пусть и не ровесник, молодой еще, в смысле, моложе их, но после тридцати – пятилетняя разница уже не пропасть. Влад улыбнулся, вспоминая обстоятельства первого очного знакомства.
Макс опоздал тогда на два с лишним часа, Влад думал, что уже все, но Макс таки приехал. Вбежал возбуждённый весь, грязный, в репьях с дикими глазами, долго жал руку. «Они не останавливались! Мне пришлось встать поперек дороги! Ехала девочка, она очень испугалась! Она ехала к своей подруге, я был галантен, я вынудил ее подвезти...».
Валентина долго ничего не показывала. Нет, теперь понятно, какая борьба шла у нее внутри, какие взрывы в латеральной и медианальной...
Такое простое желание. Но это потом, потом, а тогда все было хорошо.
Ну, детей не могло быть. Не с нашей генетикой. Ни в жисть... «А приемные – тоже не вариант. Не надо на меня смотреть, это риск. Я же тебе рассказывал про моего – не моего брата. Который обчистил семью и сбежал».
Владу не хотелось об этом...
На улице кончался дождь. Больше не было ни ревущей стены воды, ни водопадов с крыш. Какие там хляби, так, легкое пись-пись. Бог съел арбуз.
Влад улыбнулся тому, что еще умеет думать такие мысли.
– Я хочу эту штуку в мозги!
– Ты же ушел и палец показал...
– Я хочу эту штуку. Хочу зрение, слух, чтобы не заедало. Хочу не сходить с ума, по каждому пустяку, и чтобы планка не падала.
– Что с тобой?
– Ты мне поможешь?
И в глаза смотрит.
Жена позвонила вечером. Сказала, что Макс боится рака. «Нет, не думаю, просто у него мигрень постоянная, но ничего страшного, я просто сказала... Нет, пожалуйста, возможно он пришел не поэтому. Он рисовать не может. Не знаю. Кризис, вроде, говорит. Не надо...».
Влад, не включая света, прошел в спальню, стащил через голову рубашку, и повалился на матрац. Сон не шел. Посчитать что ли слонов, которые могли бы поместиться на территории Индии, если бы там не было индусов. А отдел культуры здоровья, говорят, уже внедряет Эн Эм от бессонницы. Кнопка. Нажал – уснул. И будильник встроенный.
Влад подумал: «Если сейчас сразу не усну, пойду на кухню сделаю бутер с колбасой и зеленью». Потом стал последовательно представлять, как он встает как одевает пропотевшую рубашку и ...заснул. Хороший способ. Ведь в холодильнике скорее всего нет колбасы, а хлеб покрылся плесенью.
Он спал без снов, без мыслей. Просто вокруг серенькая такая, неплотная темнота.
Серенькая такая, да...
Если бы Влад не спал, то по ассоциации снова принялся бы обдумывать свою гипотезу. Ну, да, у него есть гипотеза. Выборки нет, об эксперименте попробуй заикнись, но думать-то никто не запрещает.
Почему, с момента наступления «дивного нового», как его называет Валентина, земля, в глобальном смысле этого слова, так оскудела талантами. Не в смысле, что новых песенок, книжек, фильмов стало меньше, а, как будто, отупели все. Расслабились, успокоились. Нет, по самому началу и перспективы строили, и фонтанировали, а дальше – пшик. Не сразу, конечно...
Без снов Влад спал очень свободно. Легко. И проснулся легко.
Солнца не было. Ночная гроза не принесла облегчения, просто зной превратился в баню. Сегодня понедельник. Кому как, а у отдельно взятого эксперта международной комиссии по Эн Эм – выходной. Просто отдельно взятый эксперт – жаворонок и вообще не фанат поваляться.
Влад встал, потянулся и вынул из гардероба свежую рубашку. На кухне Макс пил кофе и лениво листал планшет.
– Привет, – сказал он без интереса.
– Привет.
– Ничего, что я остался. Ехать не хотелось.
– Без проблем. – Влад задавил в себе раздражение. Действительно, какие проблемы...
С Валентиной они тогда еще жили вместе. Ничего не предвещало, как будто. А тут –выходной. В кои веки получилось выбраться на природу. Вроде бы, день рожденья отмечали, но чей? Этого Влад не помнил. Костер помнил. Все пели, пили. Валентина сидела, прижавшись к нему спиной. Влад заглянул ей через плечо, потянулся, сорвать краткий поцелуй, и замер. Ее как будто не было здесь, с ним. Взгляд неподвижный, вдаль, только блики костра в зрачках прыгают.
– Ты куда-то смотришь?
– На мир.
– И кто твой мир? – Он спросил в шутку, но ее глаза... словом, она их закрыла.
– Давай не у костра, ладно?
– Давай, – Влад еще ничего не понимал.
Она указала подбородком туда, где угадывалась река, шумела прибрежная осока, плескалась рыба.
Влад встал, жена встала тоже, сунула руки в карманы и первой пошла в темноту.
– Ты хотела...
– По-моему я влюбилась, – Валентина не стала дожидаться пока вопрос прозвучит полностью.
– В кого?
– В Макса.
Она подошла к самой кромке воды, подобрала камешек и швырнула так, как если бы собиралась «напечь блинчики».
Раздался одинокий бултых.
– Макс знает? – спросил Влад.
Он теперь смотрел на жену новым, не испытанным доселе взглядом. Она... Сейчас, в этот вот самый момент... Она была хорошенькая. Очень хорошенькая. И лицо такое... живое.
– Нет. Он не знает. Никто не знает, – Валентина отступила от мелкой речной волны. – И надеюсь, что не узнает.
– А я?
– Ты мой муж, я должна сказать.
«Должна сказать...», – фраза билась в мозгу как бабочка в стекло фонаря.
– Я твой муж, – эхом отозвался Влад.
Да, они уже черт-те сколько женаты. Что-то ушло, что-то стало привычкой, стерлось, но разве это повод для шоковой терапии?
– ...тем более, он младше. – продолжала Валентина, – и ему ничего не нравится, только рисовать.
Влад хмыкнул.
– Граффити.
– Что?
– Он рисует на стенах.
Влад вынул из холодильника пакет молока, налил полную кружку и выцедил сквозь зубы.
– Тебе бы стоило поработать над преодолением личностного негатива, – заметил Макс. – Без него лучше.
– Я просто злой.
– Значит, избавиться.
Влад вздохнул. Он что, правда готов выгнать Макса из дома? Какого хрена... И выборки нет. Только слухи, мол, люди, поддавшиеся искушению нм-прогресса... Нет, боже упаси, они не стали хуже. Просто успокоились. Им внезапно или постепенно стало пофиг на шмотки и статусы, они не играли в игры, не срались в сети. Прочие «не» отследить было куда сложнее, но, если исходить из гипотезы...
– Я ухожу, – сказал Влад. – Вернусь... ну... вернусь, короче.
– Я у тебя поживу? Мне не хочется...
– У меня только молоко. – Пищевой аргумент прозвучал жалко.
– Не имеет значения.
Влад пожал плечами, встал, сгреб с полки ключи и вышел. На улице было удивительно безлюдно. Город то ли уже прятался от жары, то ли еще не проснулся. Сам Влад видимо тоже проснулся не до конца, раз взял и набрал номер Валентины. Гудки вместо привычного «извините, телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети» заставили его изрядно удивиться. И еще больше, когда на том конце ответили.
– Приеду сегодня, вернее уже выезжаю, – сказал он, хотя совсем не собирался.
– Спасибо что предупредил, – съехидничала Ванка, – Трупы спрячем, ковровую дорожку найдем. Поздравительный транспарант писать?
– У тебя хорошее настроение, как я погляжу. Напоминаю, кстати, что трупы обычно ты ко мне возишь... Просто, если нужно чего...
В трубке раздалась выразительное молчание. Бывшая явно о чем-то думала.
– А ты не подвезёшь к нам журналистку? – наконец сказала она.
– У журналистки что, своей машины нету? – искренне удивился Влад.
– Сегодня нету, – отрезала Валентина. – Все. Лови ее телефон.
Влад чертыхнулся. Хотел же отказаться, но не успел. Вот, опять, доказывай теперь, что он злой.
Ему нравилось быть злым. Хороший тонус, убедительная мотивация. А теперь что?
Он сидел на капоте и умирал от жары. Кто придумал жару с такими низкими облаками?
Раньше, до наступления дивного, прости господи, нового, машину в качестве насеста использовал крупный дворовый котяра. Залезал, устраивался, косил зленым глазом. Влад, собираясь выезжать, обязательно брал с собой подношение, а теперь вот и котлеткой накормить некого. Коты и кошки, почуяв странное, ушли из города. Интересно, а у этих, у луддитов, есть кошки?
Он спрыгнул с капота. Когда покупали машину, Влад специально настоял, чтобы конструкцию укрепили. «Будем с тобой сидеть так и смотреть на звезды!». Но не срослось. А в одиночку звезды уже не привлекали.
Он завел мотор и набрал присланный номер.
– Привет, – задорно отозвалась трубка.
Судя по голосу, журналистка была из молодых да ранних. Влад объяснил, кто он, от кого и куда едет.
– Прекрасно! Я быстренько! Знаете перекресток Узлобольского и Кубинки, ну, Десятилетия кубинской революции?
Влад ответил утвердительно.
Когда он подъехал, журналистка уже ждала, переминаясь с ноги на ногу. Действительно молодая, стройная и с потрясающей воображение, совершенно африканских очертаний и статей задницей.
Девушка проследила направление Владова взгляда и расхохоталась.
– Ну, да, наследство. Маман русская, папан – камерунец. – поясняла она. – Я – Даша, можно на ты.
– Влад, – представился Влад. – Давай.
Она уселась в машину, устроив на коленях рюкзак. Рюкзак немедленно зашуршал и завозился. Девушка расстегнула клапан, и наружу высунулась голова хорька.
– Ой, у тебя аллергии нет? – запоздало спохватилась она, – у меня была. Но не теперь. Теперь, могу позволить.
– Нет у меня аллергии. Как зверя то зовут?
– Еще не знаю. А по-твоему на кого похож?
Темы разговора хватило на всю, не такую уж длинную дорогу.
Ванка положила трубку и почувствовала, что вконец отупела от этой погоды. Душно. Тропики. Даже надувной матрац намок, как будто она только что ходила купаться.
– Тебе нравится так жить? – спросила мать.
– Нормально. Всегда хотела жить в небоскребе. Пусть недостроенном.
– Ты же понимаешь, о чем я...
Ванка представляла, что сегодня мать в глухом черном платье. Из украшений – серебряный браслет на запястье. Ровно в этом ее похоронили.
Мать курила свою обычную папиросу, но дыма не было.
– Чего ты боишься? Почему не хочешь обратно к людям?
– Боюсь? – удивилась Ванка. – Вернутся? Ну брось...
Мать покачала головой и ничего не сказала.
Ванка так ярко представила эту картину, что свело скулы. Всего год. Или два года, и можно было бы... Все было бы не так, не тогда, может, даже еще не скоро. Не так – это главное.
Тогда, когда она приехала на Таврическую, ее удивило, как легко повернулся ключ. Обычно она мучилась, крутила туда-сюда под разными углами и чертыхалась. Неужели кто-то починил замок. Двоюродный брат или какой другой человек с руками?
– Мама?!
В квартире тихо. Только сверчок, который непонятно откуда взялся и никогда не показывался, пел свою песню.
– Мама?
Мать лежала на кровати, укрывшись под горло пледом. Комната аккуратно прибрана. Пустой пузырек из-под лекарства на тумбочке. Под ним записка.
«Извини, но с этим пора заканчивать. С каждым днем я все хуже помню даже себя, тебя забывать не хочу. Я прожила жизнь с интересом, посмотрим, что дальше. Прости».
Господи, каких-то несчастных два года. И ведь так и не удалось выяснить, где она взяла те таблетки.
Ванка вышла наружу.
Пастушка сидела на корточках и чертила палочкой землю на пустой грядке из-под гороха. Ванка присмотрелась. Какие-то шестиугольники, неразборчивые подписи.
– Что ты делаешь?
– Рисую нашу деревню.
– Интересно, что ты решила заняться этим сегодня. К нам едет пресса.
– Да.
– Да. Как тебе новое лекарство?
Пастушка задумалась, уставившись на Ванку своими колдовскими глазами.
– Ничего, только спать все время хочется.
– Это погода.
За ее спиной Близнецы продолжали окучивать огород. Надо бы попробовать поработать с ними с ними насчет пожарной бочки, полной комариной жизни. Все-таки у ручья, там такой обрыв.
В тени стены на новенькой раскладушке лежал небритый мужик и демонстративно игнорировал огородников. Звали мужика Кирилл. С его диагнозом Ванка сомневалась.
Знала, что он не доверяет психиатрам, медиумам, экстрасенсам, бабкам-шептуньям и так далее. Он всех подозревал и никому ничего не рассказывал.
Ванка мучилась от него, как от зубной боли. Ничего не получалось. Она сдалась, набрала номер знакомого полицейского начальника, за которым числился должок.
– Кирилл? У вас живет? Присылай фото, посмотрю.
Перезвонил должник почти сразу.
– А знакомая, представь себе, личность. Он поджигатель, кстати. И имя настоящее.
Ванка поняла по интонации, что собеседник улыбается. Они все теперь улыбались, стертыми, ненастоящими улыбками.
– Сдать вам его?
– Нет. Зачем? Он мирный, спички жжет, костры.
– А если начнет жечь дома?
– Начнет, тут же и приедем. Ванка вздохнула и отключилась.
Никаких заметных аберраций она так и не обнаружила. Просто нелюдимый, тихий.
Однажды она наткнулась на Кирилла в глубине лабиринта протоптанных в зелени тропинок. Он сидел у небольшого костерка, иногда вынимал из него веточку, подносил огонек к глазам.
– Можно?
Он кивнул не глядя.
– Везде тепло, – сказал он.
Она посмотрела на костер. День был солнечный, пламя казалось очень бледным, почти прозрачным.
– И что?
Он пожал плечами.
– Тебе нравится огонь?
– Больше чем люди...
В небоскребе, где именно, Ванка не знала, жили «парные» параноики. Двое молодых людей, чье заболевание проявлялось только в присутствии друг друга. Жила семья слепых, отец и дочь, психологически – полные противоположности. Здесь, вообще, каждой твари по паре, и каждого диагноза, или чего-то на замену. Отдельно жили раскольники (маленькая замкнутая община, Ванка с ними не пересекалась). Попадались блаженные и просто странные.
В заброшенных, но не ушедших под нож бульдозера садовых кооперативах жили и обычные люди. Нормальные, на взгляд специалиста по патологиям, просто не пожелавшие принять «дивный новый мир» по другую сторону окружной. Городские без разбора называли всех луддитами. Хотя, если разобраться, какие луддиты... Те луддиты разрушали машины.
Нынешние машины не то, что не разрушить, не разглядеть без помощи других машин. А здешние и не хотят разглядывать. Рефлекс. Тот же, что у курицы, не способной увидеть пикирующего сокола, если шансов на спасение нет.
В зарослях вокруг небоскреба обитали сбежавшие из города кошки, и лошади с проданного невесть кому ипподрома и закрытого за ненадобностью института вакцин и сывороток.
«Мой мир», – подумала Ванка, и вздрогнула от раздавшегося со стороны бетонки сигнала клаксона. Она выругалась вполголоса и пошла на звук.
– Какого хрена? – набросилась она на вышедшего из машины Влада. – В голову себе побибикай.
– Извини, не подумал, – Влад сделал покаянное лицо. – Я там тебе привез всякого, по мелочи. И заказанную журналистку.
– Вижу, – Ванка неодобрительно поглядела на Дашу, снимавшую все подряд на развесистый медийный планшет.
Журналистка помахала ей рукой и затараторила в гарнитуру.
– Я веду репортаж из самого сердца общины, решившей отринуть блага цивилизации, прогресс и гарантированное нашим обществом право на здоровую жизнь. Они называют себя «Деревня дураков» ...
«Кто это ей такое ляпнул?» – удивилась Ванка.
– ...смотрите эксклюзивный онлайн только на нашем канале.
Из рюкзака журналистки вынырнула белая с розовым носиком мордочка хорька. Обнюхала мир и спряталась обратно.
– Как зовут? – спросила Ванка.
– Не знаю. – ответила Даша. – Целый год решить не могу.
За ее спиной Влад тащил две огромных сумки, ежесекундно цеплявшиеся за все подряд.
Навстречу начали попадаться люди. Пришельцы им явно не нравились, но агрессии никто не проявлял.
Ванка вполголоса объясняла, успокаивала.
У стены небоскреба они наткнулись на небольшую группу детей.
– Ой! – Даша всплеснула руками. – А разве это...
– Каждый человек имеет право на самоопределение. Полное, а не только в рамках предложенных условий. Однако полиция пытается их отлавливать в первую очередь, – Ванка старалась не заводиться, получалось плохо. – Одних калечат родители, которые всегда знают, «как лучше». Других – ваши социальные службы, полагающие что родители не правы. А потом и те, и другие пытаются купировать опыт, избавить подростка от острых переживаний... – она не успела закончить мысль.
Перед журналисткой невесть откуда выросла Пастушка.
– Вы видите хорька? – спросила она.
– Да, Пастушка, – сказала Ванка. – Мы видим хорька.
– Как ее зовут?
– Ее?
– Это же девочка!
«Как-то у нас все смешалось, – думала Ванка, – стала странно, зыбко. Вот я – луддит, убежденный... в смысле, по убеждениям. Я врач. Я точно знаю, что меньше вижу, хуже слышу и осязаю, чем они, но меняться желания не имею. Их-то я тоже вижу. Вижу, что сделавшие операцию... они как пастеризованные, как вполнакала, а то вообще без накала. И я же сама хотела этой судьбы матери, вот что удивительно».
Она посмотрела на Влада. Реакция бывшего мужа ее волновала больше, чем она готова была признаться.
Влад, вот же черт, включил врача. Смотрел, слушал журналистку, жопа которой вызвала у Ванки ощутимый укол то ли женской зависти, то ли ревности.
Та без устали и умолку крутила планшетом и жо...
«Так, отставить!» – приказала себе Ванка.
– За стол, все за стол! – призывно махал рукой слепой.
Импровизированный пир горой не впечатлил журналистку. С какого-то момента она явно тяготилась обществом луддитов и обстоятельствами их жизни. Ягоды, свежие, с грядки, овощи – тоже мимо.
«Это уже пропасть», – думала Ванка.
В один из визитов в город она, поддавшись порыву, зашла в ресторан. Ей помнилось, что там хорошая кухня. А оказалось пресно. И позиций в меню много меньше, чем раньше. Но вокруг все счастливы. Витрины и вывески те же кругом. Но это инерция. Новости... Новости она не смотрела. Было страшно убедиться. Дивный новый мир. Воевать – зачем? Воровать – зачем?
– Мне бы домой до темноты... – ни к кому конкретно не обращаясь, сказала журналистка.
– Я увезу, – с готовностью отозвался Влад. – Потом вернусь.
– Буду ждать. – Ванка кивнула.
Странно, кажется в этот раз он не соврал. Действительно вернется.
И она ждала. Со стороны города накатывались ранние из-за низких туч сумерки. В кронах деревьев прошелестел ветер. Может быть, снова соберется гроза.
За стеной заскрипело, застучало. Это Пастушка завела дизель. Над столом замигала, разгораясь, одинокая оранжевая лампочка и в нее тут же ударилась крупная серая совка. В зарослях пели лягушки.
– Гляди, – к Ванке подошла Пастушка. – Городская подарила мне хорька. Я дала ей имя, но это пока секрет.
И тут со стороны дороги донесся шум автомобиля. Приблизился, замер. Хлопнула дверь.
Ванка встретила Влада у начала тропинки.
– Думала, не приедешь.
– Обещал же... – проворчал Влад.
Они сидели, слушали звуки живой природы вокруг. Влад хлебал из горла привезенный с собой коньяк. Ванка – густой как деготь чай из мятой алюминиевой кружки. Под стеной небоскреба зациклилась на одной скребущей ноте сумасшедшая цикада.
– Мы летим с горы, –- сказала Ванка, продолжая давний спор.
– Не обязательно, так же автоматически парировал Влад. – Любой переходный этап – это косяки, и кажется, что все пропало. А потом новый уровень.
– Думаешь?
За их спинами прогремел и затаился гром. У Ванки заболели руки, верный признак что надвигается непогода.
– Я уверен, – сказал Влад. – Я жду его со дня на день.
Ванка встала, подол сарафана хлопнул по ветру.
– Пойдем, сейчас хлынет.
– Пойдем. Кстати, Даша, пока я ее вез, сказала мне... что не понимает. Не выйдет, думаю, у нее ничего хорошего из сюжета.
– Не выйдет, знаю.
Они не успели подняться даже до третьего этажа, когда хлынуло. Вместе с дождем рухнула темнота, пощадившая только граффити на стене.
– Я спросить хотела! – крикнула Ванка. – Зрение, слух... Что ты там себе поставил... Перемен в себе не замечаешь?
Влад ответил, но его слова заглушил раскат грома.
– Что? – снова крикнула Ванка.
– Ничего... – заорал в ответ бывший муж. – Ничего! Ничего!