Период полураспада

Я смотрел сверху на расплывающиеся огни города, видимые сквозь пелену смога. Впервые я осознал течение времени — оно то замедлялось, почти останавливалось, я проваливался в пустоту, слепую и глухую, то начинало мчаться сквозь зажмуренные глаза и боль в висках.

Не могло так все закончиться — но прямо сейчас все заканчивалось именно так. Я сделал шаг с крыши башни.

 

Механическая клешня под жужжание сервоприводов повернулась и опустила пробирку в паз. Вспыхнули мертвенно белые огни и осветили похожую на стеклянный гроб камеру. На внешней стороне стенки оттаивали последние узоры инея. Внутри происходило нечто — по силиконовым трубкам, проводам, электромагнитными волнами в стеклянный гроб стекались чувства, мысли, представления и потребности; описанные в двоичном коде жизнь и смерть; опыт, привычки и предпочтения, созревающие в обход течения времени. Органическая и цифровая основа очередной личности.

Шипение: прозрачная дверца открылась, позволив человеку присоединиться к потоку этого мира, авторизовать свое существование — человек сделал глубокий вдох, полные лёгкие холодного и влажного воздуха.

Где-то сверху на миг погас один из диодов. Человек моргнул, оглянулся по сторонам, осознал момент и ход времени. Только что его не существовало — и вот он вновь рожден.

Вокруг раздавался лязг металла, шипение, громыхание, откуда-то слышались синтезированные звуки, может, слова незнакомого языка — если они вообще имели хоть какое-то отношение к коммуникации.

Однако в помещении, где он находился сейчас, было тихо, ни одного движения вокруг. Как будто все, что здесь должно — или могло — произойти, уже произошло.

Все окружающее, каждый звук, очертания, запахи, казалось ему чем-то ужасно знакомым, даже родным.

По коридору он прошел к лифту. Панель управления работала — но разобраться в незнакомых символах было нереально.

У лифта коридор разделялся — после нескольких попыток заставить лифт его послушаться человек пошел направо.

Полосы подсветки на стенах привели его в огромное помещение: отовсюду выбегали ленты конвейеров — из одного небытия в совершенно другое, механические манипуляторы — будто индийские божества — мелькали в воздухе танцами десятков рук, вокруг жужжал самоорганизующийся рой дронов, где каждый подчинялся общему закону, вместе с тем решая свои собственные задачи.

По одной ленте конвейера ползли какие-то пластмассовые части, похожие на... детали детского конструктора? На другом конвейере в паре метров от этого друг за другом лежали огромные стальные детали для... разумеется, не для игрушек, скорее для таких же внушительных конвейеров.

Дальше по коридору он прошел еще с десяток таких же помещений. И не встретил ни одного человека — вокруг лишь металл и пластик.

Коридор кончался тупиком — стеной, на которой висела картина: старый мужчина, по виду, с минуты на минуту ожидающий смерти, сидит на троне из поршней, шестеренок и миллиона других деталей, кислородная маска, трубки катетеров, лабиринты проводов вели от тела к окружающим его аппаратам.

Внезапно человек услышал жужжание за спиной и обернулся. Перед ним рядами стояли роботы — на колесах и на механические ногах, похожие на людей и не похожие ни на что созданное природой, висящие в воздухе и постоянно перемещающиеся — с потолка на стену, со стены на пол.

Все взгляды — камер, сенсоров, программных локаторов — были направлены на него, по крайней мере, ему так отчетливо казалось. Все машины чего-то от него ждали, чего — он не знал, не мог понять, не мог вспомнить.

Он повернулся и замер в боязливом ожидании. Вперед двинулись три машины, одна — нагромождение манипуляторов, механических клешней, щупалец со всевозможными насадками. Своей клешней она захватила другого робота — маленького шарообразного. Третий на четырех стальных лапах напоминал хищное животное. Его пятая конечность — находящаяся там, где должна бы быть голова — метнулась к маленькому роботу и пробила его оболочку. Схваченный робот будто попытался вырваться, но тут же замер — вслед за вынутой конечностью из пробитого корпуса вытекла лужица черной маслянистой жидкости.

Все роботы загудели и начали шевелить своими механическими деталями. Вскоре они разъехались, остался единственный, похоже, робот-уборщик.

А через несколько мгновений человек оказался один, в тяжелой голове мысли появлялись медленно и неотчетливо, так же медленно исчезали, превращались в растекающуюся лужицу образов.

Произошедшее только что уже мыслилось как недописанная фантазия или полузабытый сон.

Человек повернулся, чтобы разглядеть портрет на стене, он вызывал какие-то смутные ассоциации.

Но его взгляд привлек еле заметный масляный след под портретом, растекшийся и покрытый налипшей пылью, нарисованный, видимо, такой же жидкостью, что вытекла из робота. В его контуре угадывалась стрелка вверх — как раз туда, где висел портрет.

Человек подошел к портрету вплотную, попытался его приподнять — нет, тот нисколько не поддался.

Но снизу, он заметил, из-под рамы что-то торчало.

После нескольких попыток выковырять эту вещь, в его руках оказалась синяя пластиковая карта, без надписей, без каких бы то ни было знаков.

Что с ней делать — или больше, что вообще делать дальше — вопрос не находил ответа.

И он пошел назад по лабиринту коридоров. По пути встретились еще несколько цехов с роботами, станками и конвейерами. Какие-то детали некоторые роботы, оборудованные специальными крюками, захватами, манипуляторами, отсеками для перемещения предметов, куда-то из этих цехов отвозили. Человек решил узнать — куда, проследить за одним из роботов. Может, так откроется — хоть немного — где он, почему и как.

По пути к нему резко пришла мысль — а ведь та стрелка на стене была нарисована пальцем. Неужели где-то здесь, среди металлического хаоса, есть люди?

Робот привел человека в другой цех, на первый взгляд ничем не отличающийся от десятков подобных. Он подъехал к другой машине-станку, сквозь которую мчалась лента конвейера. Тут же к нему подъехал ещё один робот. И следующие несколько секунд они заменяли какие-то детали в механизме станка, открывшемся за серой панелью.

Что ж, здесь ничего не прояснилось — эти роботы выполняли какие-то ремонтные работы. Видимо, стоит проследить за роботами из другого цеха. Или спрятать куда-нибудь эту синюю карту, не все время же таскаться с ней в руке.

И вот он снова перед странным портретом — всё-таки что-то в человеке на нем было ему знакомо.

Человек затолкал карту обратно и вновь зацепился взглядом за стрелку на стене. Приложил к ней свой палец — настолько было странно это предполагать, но что, если он и нарисовал эту стрелку?

 

Он разлепил глаза — вынырнув из нескольких мгновений пустоты. Там — ничего не было, пространство без пространства — ни мыслей, ни чувств, лишь где-то бесконечно далеко — вероятно, нигде — грохотало нечто надвигающееся.

А перед пустотой — он начал вспоминать, ворошить недавние воспоминания.

А перед пустотой был серый коридор и синяя пластиковая карта. И шипящий звук откуда-то из-под потолка. Похоже, было распылено какое-то вещество, из-за которого он заснул.

Человек огляделся. Конечно, все вокруг было заполнено роботами. Они стояли рядами, кто-то в состоянии гибернации, сна, кто-то просто отключен.

Но не все: сквозь ряды ездили роботы с запчастями, стоящие из паяльников, вакуумных пистолетов, разных электрощупов и десятков других непонятных приспособлений. Они останавливались у каждого механизма — видимо, проводили осмотр и чинили неисправности.

Человек осознал, что это помещение ему знакомо — он сидел на том самом троне из микросхем, проводов, шестеренок, который был изображён на портрете в коридоре. Кажется, все это было в работающем состоянии и, действительно, походило на огромную систему жизнеобеспечения. На дисплеях вокруг трона отображались какие-то значения, где-то даже бежала сплошная линия кардиограммы. На стекле одного из дисплеев были нацарапаны, видно, впопыхах, какие-то символы, как и все вокруг, незнакомые. В отражении другого он увидел себя — колючие, недавно начавшие отрастать волосы, голубые глаза, оттопыренные уши. Мокрая от пота обнаженная кожа. На нем совсем не было одежды.

Этот факт его немного смутил — но как будто в остальном все было нормально, как будто он вообще представлял, что есть "нормально". В том же отражении он увидел заднюю стену помещения — и что на ней было.

Вскочив с трона, он смог увидеть во весь размер огромную голограмму человека с портрета. Того самого, чье место он только что занимал. Голограмма двигалась: человек шевелил скрюченными пальцами, чуть приподнимал веки — которые тут же падали, не способные под своей тяжестью открыться, потоки воздуха шевелили несколько сохранившихся седых волос.

Зрелище было впечатляющим, и одновременно пугающим.

Человек попятился к выходу. На пути он лишь услышал, как большинство включенных роботов издавали какие-то звуки, может быть, похожие на слова какого-то свистящего хрипящего языка. Будто они находились не в гибернации а в состоянии транса, а слова были некой разновидностью молитвы.

В его мысли затесалась идея. Человек, с трудом вспоминая верную дорогу, побежал к портрету — ему нужна была синяя карта.

Вскоре с картой в руках он стоял у лифта. С сумасшедшей одышкой, трясущимися руками он поднес карту к панели — и лифт открылся.

Заскочив внутрь он ткнул на случайную кнопку. Приглядевшись, он увидел рядом с горящей кнопкой ровно такие же символы, что были нацарапаны на одном из дисплеев. Как будто кто-то их там оставил специально, как будто кто-то давал ему знак. У других кнопок тоже были какие-то непонятные знаки, вероятно, как-то обозначающие этажи.

Человек прислонился к стенке и медленно опустился на пол. И резко нервно засмеялся.

Когда двери открылись, он даже не сразу понял, что находится на другом этаже, настолько все было непримечательным и однообразным.

Он шел по коридору: все те же бесконечные серые стены, те же огромные цеха и кучи роботов.

Однако, на этом этаже было чище. В воздухе не стоял тот запах окисленного железа и машинного масла, скорее пахло химическими веществами и немного пылью.

Заглядывая в один цех за другим, человек уже отчаялся найти какие-то ответы, какие-то подсказки.

Но вдруг створки входа в следующее помещение не раздвинулись, механизм, работающий каждый раз до этого момента одинаково — сейчас не сработал. Это было неожиданно и, возможно, интересно.

Рядом со входом была панель — человек попробовал приложить к ней свою карту. Ничего не произошло. Он попытался потыкать какие-то кнопки в надежде угадать, а может и вспомнить, код доступа. Нет, ничего. После десятой попытки панель начала мигать красным и издавать противный писк.

Человек откуда-то знал, что это значит. Ничего хорошего. Возможно, сейчас здесь будут все те миллионы роботов, что он встретил, а по этим встречам он помнил, насколько они могут быть опасны.

Человек бросился дальше по коридору и вбежал в ближайший цех, в котором не было роботов. Створки за ним медленно закрылись.

Человек отдышался и огляделся по сторонам. Судя по всему, это помещение было складом: вокруг все было заставлено цветными коробками.

Он подошёл к куче коробок, неаккуратно сваленных у стены друг на друга, и взял одну. Это был какой-то детский конструктор. Человек открыл упаковку и высыпал детали на пол: они были такими же, как те, что ехали по конвейеру в одном из цехов на другом этаже. Очевидно, этот конструктор производили здесь. Но зачем, если этот бесконечных размеров склад уже заполнен им под завязку?

Человек пошел по узкому проходу сквозь ряды одинаковых коробок. Возможно, здесь получится спрятаться на какое-то время.

Спустя какое-то время бессмысленного блуждания он заметил проход в одном из рядов коробок. Словно вход в пещеру.

Ему удалось в него пролезть, и он оказался в импровизированной комнате. Стены которой стояли из коробок конструктора, склеенных вместе. В ней было темно, свет еле пробивался сквозь щели. Но на полу рядом с кучей тряпок, видимо, бывших спальным местом, стоял фонарь. Человек его тут же включил.

Высоты едва хватало, чтобы встать во весь рост.

Что ж, здесь действительно можно скрыться от вездесущих машин. Но кто это все сделал? Судя по толстому слою пыли, убежище долго оставалось пустым.

В углу он обнаружил блокнот с карандашом, на его обложке был схематичный рисунок: человек с нимбом над головой, парящий перед несколькими человекоподобными роботами, они стояли на коленях с опущенными головами.

Ну страницах обнаружилась куча маленьких несвязанных записей, большинство были какой-то бессмыслицей:

"Запрограммированная иррациональность?"

"Человеческие потребности. Физиологические, инстинктивные, другие..."

"Их генетического материала хватит на сотни поколений."

Он лишь понял, что ужасно устал, и что хочет пить и есть.

Из блокнота вылетел листок. Человек подхватил его и посмотрел: это была фотография, совершенно поражающая.

На ней человек увидел себя. Себя вместе с тем умирающим человеком с портрета в коридоре. Здесь оба мужчины стояли и улыбались перед вспышками фотокамер.

На другой стороне была надпись "отец?.."

— Что?

Человек пытался осознать что это значит, что значит слово "отец", этот пожилой мужчина его отец? А этот блокнот? Неужели это его блокнот?

На задней стороне обложки обнаружился какой-то код из знакомых символов.

Ровно такие были в лифте и на панели у той загадочной двери.

Человек схватил синюю карту, бросил блокнот и рванул назад. Если этот код откроет дверь, за ней, он надеялся, должны найтись ответы.

Что это за здание? Что здесь производят кроме детского конструктора?.. И как он сам со всем этим связан? Кто оставил ту стрелку на стене? Человек пытался найти вопрос, ответ на который у него был — но не находил.

Панель больше не мигала красным. По памяти он начал касаться символов.

Как вдруг из коридора раздался гул, он увидел роботов, мчащихся прямо к нему. Они его ждали?

Делать было нечего — он побежал. На бегу кое-как затолкал синюю карту в рот, и тут его восприятие резко изменилось. Он почувствовал жжение в шее, все вокруг начало плыть, он споткнулся. Но не упал, его подхватили твердые холодные манипуляторы — и человек отключился.

 

Он очнулся будто во сне — в повторяющемся ночь за ночью кошмаре. Он сидел на уже знакомом троне, очень подходящем этому покинутому месту, которое будто после апокалипсиса пыталось существовать как ни в чем не бывало. Это стало уже какой-то... обыденной реальностью, но реальностью неправильной, вывернутой наизнанку.

Человек вытащил карточку изо рта и огляделся.

Вокруг были роботы, но сейчас это не было похоже на прошлый “обряд техосмотра”. Все роботы замерли, будто чего-то ждали от человека. А в его голове застыло изображение с портрета, старик на нем сидел на том же троне, что и он сейчас. И это был его... отец?

Внезапно две машины двинулись вперед.

Человек ждал. Роботы остановились прямо перед троном. Один из них выставил в сторону металлическую конечность с клешней на конце, затем ткнулся ей в углубление у себя на корпусе и через пару секунд медленно вытащил какую-то деталь.

Когда клешня потянулась к человеку, он вздрогнул и нервно начал искать пути побега, но клешня, подрагивая, остановилась.

Человек медленно вытянул свою руку и подхватил небольшую микросхему.

Затем второй робот сделал то же самое — вытащил откуда-то похожую микросхему и протянул ее человеку.

Что они от него хотели, что он должен был делать с этими микросхемами?

Клешня второго робота осталась протянутой, будто тот чего-то ждал.

Человек протянул ему микросхему первого робота.

Кажется, это было верным действием. Второй робот засунул микросхему куда-то в корпус, видимо, вместо своей.

Через тот же ритуал прошел и первый робот.

За что отвечали эти микросхемы? В них хранилась какие-то данные, память роботов? Так они узнавали информацию друг от друга? Или они были частью некоторого алгоритма самообучения, так произошла очередная его итерация, обмен опытом? Или физического смысла это действие не несло, а было лишь какой-то ритуальной практикой. Почему они не могли обменяться без участия человека? Видимо, и ему в этом ритуале была отведена какая-то роль.

После к человеку начали подъезжать другие роботы, по двое, по трое, иногда больше. Он играл свою роль, делал то, что от него хотели. Тасовал микросхемы в каком-то произвольном порядке, чувствуя, что влияет на этот странный механический мир — но не представлял, каким образом.

После того, как все роботы поучаствовали в этом странном обряде, они с уже привычным гудением укатились.

Человек смотрел вслед последним из них и думал о том, как вся эта странная ритуальность запрограммирована в них. Кем и зачем?

Очевидно, старик — предлагаемый его отец — имел в этом месте большое значение. Он построил это здание? Эти роботы — тоже его рук дело?

После в опустевшее помещение вкатилась машина и подъехала к трону.

В ее корпусе сверху открылось отверстие, и через него поднялся поднос с каким-то бесцветными брикетами. Человек ещё раз осознал, насколько голоден, и эта субстанция показалась ему подарком судьбы.

Не обращая внимания на вкус, он съел абсолютно все и жадно запил странной вязкой безвкусной жидкостью.

Из динамиков раздавалось какая-то синтезированная речь — на незнакомом человек языке. Тем не менее, что-то в этих словах привлекло его внимание.

"Томас" — периодически звучало что-то похожее на имя.

"Томас". Он вспомнил, узнал это имя. Его имя.

В чем смысл слов этой речи, кто и кому что-то в ней сообщал? Или и здесь тоже не было никакого смысла?

Он вспомнил картинку из блокнота в заброшенном убежище: роботы, склонившиеся перед человеком. Техническое и религиозное? Не был ли он прямо здесь и сейчас свидетелем действа, так проиллюстрированного? Не был ли он тем самым человеком, парящим над роботами? Он — центр религии, выстроенной в этом лабиринте цехов? Или только игрушка для сотен металлических машин...

Теперь Томас точно знал, что должен пройти в ту закрытую дверь и узнать что здесь происходит, прав ли он. И стоит еще раз изучить блокнот, в нем, вероятно, найдутся многие ответы.

Оглядываясь по сторонам, пристально всматриваясь в движения каждого робота, Томас начал медленно шагать к лифту.

 

За дверью оказалась лаборатория. Стерильное помещение со специфическим химическим запахом. Вокруг стояли столы с разными приборами. Человек подошел к холодильнику, в нем стояли рядами пробирки с каким-то содержимым.

Нигде не было никаких понятных надписей, ничего, что могло бы как-то помочь в понимании природы этого места.

Разочарованный, Томас пошел изучать дневник.

"Человечество исчезло, остались механизмы. Фабрика воссоздает себя. Все процессы не прерываются — но зачем? Обреченное, бессмысленное существование, оправдываемое высшей властью — религиозной?"

Из рваных сбивчивых фраз, зарисовок в дневнике, Томас выстроил картину, части которой уже были ему известны.

Действительно, этот дневник написал он — отчасти.

Его отец — тот самый старик с портрета — построил торговую империю, фабрику которая производила все — от детских конструкторов до деталей космических кораблей. Другие этажи, помещения в них, цеха, склады, должны это подтвердить. Фабрика создавалась так, чтобы обеспечивать свою работоспособность, то есть быть полностью автономной.

Затем случилась какая-то глобальная катастрофа, судя по всему, почти все люди в ней погибли. Однако, это было лишь предположение автора дневника.

Отец со своим сыном оказались заперты в этой фабрике — единственные два живых человека, окруженные машинами.

Через несколько лет отец умер, и сын — Томас — остался в полном одиночестве. На всей огромной фабрике — а может и во всем мире.

Действительно, искусственный интеллект, код, управляющий фабрикой: станками, роботами, системами жизнеобеспечения, — в итоге преобразовал себя к тому виду, что он сейчас представляет из себя. То есть, построил религию вокруг сына своего создателя, не прекращая своей работы, производя теперь уже никому ненужные изделия и создавая себя, залатывая бреши снова и снова. Теперь не было никаких связей с окружающим миром, никаких причин к существованию. Осталось лишь само это существование в вечной регенерации, — и религия, каким-то образом внутри этого механизма склеивающая распадающиеся части кода, заполнившая появившемся смысловые провалы.

В той лаборатории за дверью самое важное, и единственно важное — биоматериал.

В алгоритме самовоспроизводства была брешь, слабое место: человеческая жизнь. Машина справилась с этой проблемой.

Теперь Томас знал, что он — не он, а лишь клон реального сына создателя.

Хотя что здесь реально, а что нет, в этом замкнутом абсурдом мирке, теперь было совсем неочевидно.

Один пласт на другом — один ответ скрывал отсутствие другого ответа.

И что теперь ему делать — а главное, зачем?

Дневник написал Томас — точнее один из его клонов, но где он теперь, что с ним? И что будет с Томасом? А с последующими его копиям?

 

Человек бросился к выходу, разбрасывая на пути ровные ряды коробок, давя голыми ступнями пластмассовые детали.

Он ворвался в лабораторию и остановился. Пробирки с веществом были на самом деле частью его, или он был всего лишь их частью.

Сколько он так простоял, в сквозняке из своих мыслей? После человек вдруг резко схватил какой-то прибор со стола и принялся им крушить все вокруг. Начал он с холодильника и пробирок — но на них не остановился. Как будто самым важным сейчас было не оставить здесь вообще ничего — ничего связанного с пробирками, с той идиотской историей, стереть их — если не из мыслей, то хотя бы из реальности.

В исступлении человек кинулся к лифу. В нем нажал на самую верхнюю кнопку, прислонился к стенке и взвыл. От гнева, от отчаяния, от переполняющих его мозг противоречий.

Лифт остановился и человек выскочил прямо к лестнице, ведущей на крышу одной из башен фабрики.

 

Я смотрел сверху на расплывающиеся огни мертвого города, видимые сквозь пелену вечного смога. Впервые я осознал предательское течение ирреального времени — оно то замедлялось, почти останавливалось, я проваливался в пустоту, слепую и глухую, то начинало мчаться сквозь зажмуренные глаза и боль в висках.

Не могло так все начаться — но прямо сейчас все начиналось именно так. Я сделал шаг с крыши башни.

 

Вокруг раздалось жужжание — на крыше появилось несколько роботов. Один из них — дрон — пулей кинулся вслед за человеком.

Генетический материал для клонирования был уничтожен — но еще оставался небольшой шанс. Шанс поймать второй конец оборванной цепи и продолжить действительность, непогрешимую, без изъянов и противоречий.

 

Механическая клешня под жужжание сервоприводов повернулась и опустила пробирку в паз. Вспыхнули мертвенно белые огни и осветили похожую на стеклянный гроб камеру. На внешней стороне стенки оттаивали последние узоры инея.

Какая-то часть программы, созданная и продуманная заранее, ещё до смерти своего автора, но законченная во время ее, вновь активировалась, наполнив микросхемы, электрические заряды, протекающие между ними, теплыми отеческими чувствами.