Феномен
– Вы же, конечно, понимаете, сколько это будет стоить?
– Некоторое представление имею.
За окном тесного кабинета, но несколько выше здания, висели облака. Тем не менее, вид был прекрасен. Сотни и тысячи зданий чуть ниже высотой какой-то путаной, архаичной сетью раскинулись на многие километры вдаль. Мозес отодвинул ящик комода, достал пепельницу и сигару.
– Мистер Артин... Я не буду лукавить, безусловно, все слышали о вашем богатстве... – Мозес прикурил сигару и откинулся в кресле. Чуть подумав, он задвинул ящик комода. – Если вы захотите, вы сможете купить какое-нибудь карликовое государство в Азии, а на оставшиеся средства поднять уровень жизни населения до общемирового стандарта и даже выше. Но то, что вы предлагаете нам... В первую очередь, это очень рискованно, так как мы...
– Я уже несколько лет слежу за деятельностью вашей компании. Вас, в отличие от многих, не сопровождают скандалы. Но при этом вы добились огромных успехов.
– Мы ещё ни разу не проводили эту, м-м-м, операцию, над людьми. Только над животными.
– Над крысами четыре года назад, над собаками, немецкой овчаркой и бульдогом. Кличек их, к сожалению, не помню. Полгода назад вы выкупили слона, льва и шимпанзе из зоопарка, и провели эксперимент на них. За всё это время, насколько мне известно, погибла только одна из крыс.
– Это так, но...
– Причём погибла она не совсем из-за эксперимента, а скорее из-за невнимательности одного из учёных. У крысы было что-то похожее на опухоль, из-за чего её мозг просто не выдержал нагрузки и буквально взорвался...
– Зачем же Вы вспоминаете это в таких подробностях? – Мозес поёжился. Фотографии развороченного тельца крысы предстали перед его глазами.
– Затем, чтобы Вы понимали – я представляю риски и не имеет смысла меня отговаривать. Я понимаю, что неизвестно, как машина примет мозг человека, уж наверняка устроенный в несколько раз сложнее мозга шимпанзе, или, какая глупость, крысы. Я отдам любые деньги.
Мозес затянулся в последний раз, потушил сигару и положил её в пепельницу. Лёгкая, всё ослабевающая струйка дыма приятно щекотала ноздри. Мозес постучал пальцами по столу и взглянул на своего собеседника.
Мэлс Артин был молод, даже очень. Он словно сошёл с портрета богатого дворянина восемнадцатого века. У него были тонкие, приятные черты лица. Элегантный, бледный и очень спокойный – Мэлс не мог не вызывать симпатию.
Всего лишь за год он стал одним из известнейших людей планеты. Людей влекло и тянуло к Мэлсу, словно он был магнитом.
– Вы уверены?
– Я уверен.
Мозес открыл комод, достал из него толстую папку, больше похожую на книгу и открыл её. Всё это он делал как можно медленнее, будто давая Мэлсу последний шанс.
– Начнём?
– Начнём.
Мэлс перекладывал бумажки с места на место. На каждой из них красовалась его подпись – совсем не элегантная, но роскошная.
От бесконечности текста у него уже двоилось в глазах. Буквы сливались в одно, запятые превращались в многоточия, а многоточия в дефисы. Только подпись стояла особняком и выглядела чётко.
Впервые в жизни Мэлсу не хотелось вглядываться в буквы. Не хотелось складывать из них слова и предложения. Ему ничего не хотелось. Подпись выжигала глаза. Он плеснул в стакан остатки виски и перед тем как выпить, ещё долго смотрел на оранжевую жидкость.
А после Мэлс всю ночь перекладывал бумажки с места на место. Он забыл, какой тяжёлый день ему предстоял.
– Знаете, вы так бледны! И не скажешь, что у вас такое прекрасное здоровье! Все результаты обследований в норме.
– Я всегда отличался крепким здоровьем, – Мэлс улыбнулся и принял из рук врача результаты обследований. Ещё с десяток листов.
– Посмотрите, если интересно, а потом верните мне, пожалуйста.
– Конечно.
Мэлс опустился на стул в углу комнаты и опёр голову о стену. Глаза закрывались. За последние несколько дней он спал всего лишь пару часов.
Буквы лились из него. Мэлс мог их остановить, но не пытался. Он был счастлив: не видел и не чувствовал, как течёт время.
«Потерпеть ещё немного и так будет всегда, – подумал Мэлс. – Ещё полгода, может, год, и я буду счастлив».
***
– Ты сжигаешь себя, Мэлс... Ты понимаешь это?
– Понимаю.
– Нет, скажи это, смотря мне в глаза. Мэлс! Повернись. Пожалуйста...
– Да, я всё прекрасно понимаю. Пожалуйста, отстань от меня.
Еда перед Мэлсом уже давно остыла и от неё исходил мерзкий, гнилой запах. Полупустой была только кружка с кофе.
Вард потряс Мэлса за плечо. Тот даже не повернулся. Взгляд был прикован к монитору, а пальцы так быстро перемещались по клавиатуре, что у Варда закружилась голова.
– Мэлс... Ты правда будешь сидеть и писать до самой операции?
– Ты как всегда прав, Вард.
– У тебя же будет целая вечность, чтобы сидеть и печатать?
– Мне мало вечности. Я слишком много хочу сказать.
– Поэтому в свои последние полгода ты даже не удосужишься выйти прогуляться со своими близкими? Когда ты в последний раз общался с родителями, Мэлс? Когда мы в последний раз общались с тобой?
– Вард, я знаю, что делаю. Я знаю, что теряю. Но также я знаю, что приобретаю.
Вард поджал губы и закрыл глаза.
– Я знаю тебя уже пятнадцать лет, то есть всю твою осознанную жизнь. Ты мой лучший друг. И сейчас ты просто враз перечеркнёшь это всё?
Мэлс наконец перестал печатать. На лице его читалась ярость. Он убрал руку Варда с плеча и, подперев локтями голову, сказал:
– Попрощайся со всеми за меня.
– Может я скажу твой адрес родителям?
– Не смей, – Мэлс вскрикнул. Руки у него дрожали. – Не смей. Иди отсюда, пожалуйста. Мне очень тяжело.
– Конечно.
Через полминуты дверь в номер Мэлса закрылась. Ещё через полминуты на мониторе появилась надпись:
«Он сжигал себя и не стеснялся этого».
В сознание Мэлса вернул звонок в дверь. Он не собирался открывать, но пришедший был слишком настойчив. Бесконечный трезвон действовал на нервы.
Мэлс медленно, схватившись рукой за край стола, поднялся на ноги. Его шатало из стороны в сторону, как пьяного. Он слишком давно не ходил.
Трезвон стал ещё громче.
– Иду, – пробурчал Мэлс. Губы пересохли, а язык не хотел поворачиваться. За гудением компьютера он не услышал сам себя.
– Мистер Артин, я администратор отеля, откройте, пожалуйста. На вас поступила жалоба от соседей.
– В чём заключается жалоба?
– Откройте дверь. Я не привык вести диалог с человеком, которого не вижу.
Мэлс сжал зубы и взял с комода ключ.
– Секунду.
– Конечно.
На секунду, перед тем как вставить ключ в замочную скважину, Мэлс задумался. У него появилась уверенность, что ему совершенно не нужно открывать дверь. «Я боюсь. Я такой глупый». Но ключ в руке уже трещал и поворачивался.
Дверь, медленно, нехотя, открылась. В глаза Мэлса, отвыкшего от яркого света, ударило несколько вспышек. Он отшатнулся, попробовал закрыться руками, но споткнулся о комод и чуть не упал.
Уже вечером фотографии Мэлса обсуждались во всех социальных сетях и по новостям. «Шокирующие фото: самый талантливый писатель нашего времени или нищий?», «Идеи о бессмертии ведут к смерти духовной», «На обочине жизни: как до этого дошёл один из самых богатых людей планеты?» – подобными заголовками пестрела жёлтая пресса.
Мэлс об этом, к своему счастью, так и не узнал. Он всё додумал сам.
Он чувствовал, как на нём устанавливают различные датчики для отслеживания состояния, как по рукам и ногам его сковывают крепежи. Кто-то размытый и почти что невидимый поднёс к его лицу маску. Он несколько раз вдохнул. Всё тут же исчезло.
Мозес огляделся. Это было огромное помещение, больше напоминающее зал средневекового замка. Каждый шаг по металлическому полу и каждое слово, даже сказанное шёпотом, повторялись эхом. По стенам и потолку были раскиданы сотни проводов. Мозесу казалось, что в их расположении нет абсолютно никакой системы, но учёные настойчиво уверяли его в обратном. Провода соединялись в центре комнаты под потолком и, словно колонна, спускались вниз. Они исчезали под массивным металлическим куполом, напоминающем футбольный мяч.
– Он живёт комфортнее крыс. У них не такой большой... дом. По крайней мере, так кажется когда смотришь на фотографии.
– Это не дом, мистер Мозес. Это станция. База для его мозга. Называйте вещи своими именами.
– Конечно-конечно. Простите меня за мою неграмотность, – Мозес нахмурился. – Значит... Всё что осталось от Мэлса – это мозг?
– Да. Жизнь Мэлса поддерживает весь этот огромный механизм. Купол – это ядро, основа и, помимо всего прочего, защита. Знаете, как чёрный ящик в самолёте.
По коже Мозеса пробежали мурашки. Он хотел сказать что-нибудь этому сухому учёному, но слова застревали в горле.
– Когда он проснётся?
Учёный посмотрел на часы на руке.
– В ближайшие пятнадцать минут. Для полного запуска механизма потребуется некоторое время. Через пару минут сюда прибегут журналисты и вся наша «интеллигенция».
– Вы недовольны этим?
– А чему радоваться? Они будут смотреть на меня и хлопать глазами, делая вид что всё понимают. Потом пойдут задавать Мэлсу вопросы. И из всех возможных вопросов они зададут самые глупые.
– Вряд ли он им что-то ответит.
– Скорее всего... Впереди у него целая вечность... Что ему от этих идиотов? Это мы с вами будем вариться с ними в одном котле. У Мэлса же теперь есть своя крепость, в которой он может от всех отгородиться.
Мозес посмотрел на учёного. На секунду ему показалось, что тот сорвётся на крик и начнёт крушить всё вокруг.
– Не нервничайте так. Вот увидите, всё будет не так плохо.
После небольшой паузы учёный ответил:
– Посмотрим, – и ушёл.
Мэлс при всём желании не мог найти нужных слов для объяснения своих ощущений. В один и тот же момент он чувствовал всё тело, от пальцев ног до макушки, и при этом понимал, что ничего этого нет.
Мэлс видел всё. Он мог в деталях описать каждого в этой комнате, рассмотреть каждый проводок и шероховатость на стене. Он не видел того, что было, казалось, перед ним.
Мэлс чувствовал каждый, даже самый слабый запах. Дезодорант, пот, металл, пластик, духи – всё ощущалось им стократ сильнее, чем обычно. Он не мог понять, что за запахи находятся так близко к нему.
Мэлс находился в пустоте.
– Он слышит нас?
– Должен слышать. Мэлс, вы слышите нас? Мэлс?
– Слышу.
Журналисты, политики, учёные, Мозес – все сделали шаг назад. Из-под купола донёсся глухой, ни на что не похожий голос. Механический и человеческий, бодрый и усталый – он представлял собой сплошное противоречие. Пауза затягивалась.
– Как вы себя... чувствуете? – спросил сухой учёный, делая шаг вперёд. Все остальные, робко и неловко, двинулись за ним.
– Прекрасно. Я чувствую себя прекрасно.
– Вы не испытываете боли? Или слабости?
– Нет. Я давно не чувствовал себя так хорошо.
– Позже нам нужно будет подробнее опросить вас о вашем состоянии. Сейчас же журналисты хотят пообщаться с вами.
– Журналисты? Пусть уходят.
– Уходят? – из толпы донёсся растерянный голос. – Я ехал сюда два дня, чтобы услышать «пусть уходят»?
– Я знаю, о чём будут все ваши вопросы. О причинах моего поступка, о тех фотографиях, о том, боюсь ли я. Я не хочу это слушать. Уходите.
Всё замерло. Больше полусотни человек застыли в одной позе и уставились в купол. Они смотрели на него, как истуканы, и молчали. Никто из них не помнил, чтобы Мэлс хоть раз был так резок и зол.
– Я же говорил вам, – тихо произнёс Мозес, наклоняясь к учёному. – он им ничего не ответит. У него впереди – целая вечность...
Тишина. Наслаждение. Темнота. Лёгкость.
В комнату не ступала нога человека уже целых три года. Всё это время, без перерывов, Мэлс писал. У него не было потребности в сне, еде, воде и хоть каком-то отдыхе – не было ничего, что могло отвлечь хоть на секунду.
Мэлс был счастлив – предложение за предложением, страница за страницей, книга за книгой. Никогда ранее он не был так продуктивен и никогда не писал так хорошо.
Мэлс имел доступ ко всей информации мира. Он за год, вдобавок к английскому и французскому, выучил несколько языков, досконально изучил всё написанное Достоевским и Толстым и уже готовился к Чехову. Мэлса всегда привлекала русская классика. Но перед этим он хотел для разнообразия прочитать «Кратчайшую историю времени» Стивена Хокинга.
Мэлс был счастлив – его никто не трогал. Здесь, под куполом, он был в полной изоляции от всего остального мира, хоть и имел столько возможностей для взаимодействия с ним. И в то же время Мэлс знал – за ним следят и наблюдают все, кто только может.
– Я – феномен, – неожиданно человеческий голос Мэлса пронёсся по всему помещению. Звук ещё долго бился о стены, заставляя их вибрировать. – Феномен.
– Знаете, а мне кажется, что эта книга хуже прошлой. В ней как будто нет души, – Белианский открыл книгу, пролистал несколько страниц и закрыл. – Да, определённо хуже.
– Вы слишком критичны к Мэлсу. Ведь видно, он решил поэкспериментировать и выбрал для этого очень специфичный жанр, – Мозес закончил набивать табак в трубку и радостно закурил. – Может, если отталкиваться от всего прошлого его творчества, то вышло чуть хуже, но, повторюсь в очередной раз, эта книга – новый виток истории библиографии Мэлса. И новый виток развития всей литературы соответственно.
Они сидели в небольшом ресторанчике перед зданием, крыша которого скрывалась за облаками. Теперь оно было ещё выше, и вид с него открывался ещё более красивый.
Уже прошло девять лет с тех пор как Мозеса отправили на пенсию, но он до сих пор любил приходить сюда, чтобы прикоснуться к темпу той жизни, что он оставил позади. Проблемы с сердцем сильно подкосили его.
Тридцать четыре года назад Мэлс стал бессмертным. До сих пор он был единственным – все те немногие, что пытались последовать его примеру, не переживали операцию.
Людей в кафе практически не было. Мозес с Белианским, две молодые девушки – случайно зашедшие студентки – и официант с дёргающимся глазом. Сейчас был самый разгар рабочего дня, и большинство людей находилось в душных офисах и кабинетах. С улицы не доносился шум машин, зато, Мозес мог поклясться, в ушах звенело от клацанья клавиатуры.
– Нет, всё-таки раньше Мэлс писал лучше. Может, он выдохся? – Белианский ещё раз открыл книгу, ещё раз пролистал несколько страниц и ещё раз закрыл.
– Кто? Мэлс? Выдохся? – Мозес громко рассмеялся. Официант с дёргающимся глазом устало повернулся и тут же отвернулся. Он уже несколько минут тёр совершенно чистый стол. – Я немного общался с Мэлсом, но видел множество его интервью и общался с его друзьями и родителями. И я могу без тени сомнения сказать: писать для Мэлса – самая великая страсть, от которой он ни за что не откажется. Вы видите в этой книге, – Мозес ударил пальцем по корешку книги. – лёгкую, несколько наивную историю, но не копаете глубже. Уже не в первый раз в вас это замечаю, вы сразу же начинаете критиковать. Прочитайте книгу ещё раз, чуть вдумчивее и осознаннее. Я предлагаю через неделю встретиться здесь же и снова всё обсудить. Что думаете?
Белианский поморщился.
– Только из уважения к вам.
– Несомненно. Не думайте только, что я забуду.
– С чего вы взяли, что я так думаю? Уж кому как не мне знать о вашей великолепной памяти.
– Льстите? Заговариваете мне зубы? – Мозес рассмеялся ещё громче. Теперь к нему повернулись недовольные чем-то студентки.
– Ни разу.
– Тогда по рукам. Через неделю здесь в это же время, не забудьте. Хотя, забывайте, я всё равно вам позвоню и напишу.
– Конечно.
Мозес докурил трубку и начал собираться. Уже вечерело, а сегодня ему нужно было прийти домой пораньше. К ним заковылял официант. Он до сих пор держал тряпку.
Через несколько минут Мозес вышел из ресторана, а ещё через несколько минут, напротив входа в здание, крыша которого уходила в облака, у него остановилось сердце.
Прочитав Трипитаку в третий раз, он невольно начал сравнивать её с Кораном, Библией и другими священными текстами. Все они были похожи и непохожи одновременно.
Мэлса это забавляло и удивляло. Он не видел людей уже больше семидесяти лет, но слишком хорошо знал, как люди мыслят и чувствуют. Мэлс слишком долго изучал историю, чтобы считать, что люди развиваются параллельно технологическому прогрессу. Он знал всё это и всё равно, старательно, из последних сил, удивлялся. Мэлс знал слишком много, и этот груз давил на него. С каждым днём ему становилось всё скучнее.
Мэлс начинал жалеть.
Бернар оглянулся. Он всё ещё не мог поверить, что Мэлс – не выдумка и не сотни личностей, притворяющихся одной, а настоящий и единственный бессмертный человек. Ещё больше Бернар сомневался из-за местоположения «дома» Мэлса. Не в крупном городе, не на военной базе, не в какой-либо охраняемой зоне – в горах, под землёй, в двух неделях езды от ближайшего поселения. Если бы не проводник Лотар, Бернар и Андерс никогда в жизни не нашли люк, еле выглядывавший из-под крупного булыжника.
– И всё-таки, Лотар, если ты не врёшь нам, я бы очень хотел услышать, откуда ты знаешь всю эту информацию? Про люк, про код от него, про то, что Мэлс и вправду бессмертен и до сих пор существует.
– Всё от предков и любопытства, – Лотар посмотрел на Бернара. У него был слишком снисходительный и высокомерный взгляд для человека, который всю жизнь провёл в маленькой деревушке. Бернар поморщился. – Больше от любопытства, конечно. От предков у меня только код.
– Интересно, – Андерс встал позади Бернара и положил руку ему на плечо. – но прошу вас, давайте поторопимся. Мы так долго сюда ехали, поэтому скажу честно, я устал и уже хочу поскорее увидеть этого «Мэлса».
– Придётся подождать. На открывание люка уйдёт некоторое время. Можете пока перекусить.
– Восхитительно, – сказал Андерс, падая на землю. – Присаживайся, Бернар, «перекусим». Природа! Красота!
Бернар сел напротив Андерса. Еды было много, они брали с запасом и расчётом на то, что поход затянется.
Два месяца назад они вышли на Лотара, а уже через месяц прилетели в Северную Америку. Целую неделю бродили по горам, и всё ради одного. Бернара, как историка, уже давно интересовал Мэлс.
Андерс задумчиво жевал уже достаточно подсохший бутерброд, а запивал родниковой водой.
– Если бы нас сейчас увидел кто-нибудь из Лондона... Не поверили бы... – шёпотом сказал Бернар куда-то в сторону, чтобы никто не услышал, и рассмеялся. «Интеллигенты, высший слой общества, деятели культуры – сидим в горах на камнях и жуём самую «плебейскую» еду на свете. Бутерброды...» – Бернар еле сдерживался, чтобы не засмеяться в голос. Андерс всё также задумчиво жевал. Вода в бутылке стремительно убывала.
– Нам же хватит еды на путь обратно? – спросил он.
– Если не будете съедать всё что лежит в рюкзаках на каждой остановке, то хватит! – крикнул Лотар. Голос у него слегка дрожал. Андерс хмыкнул и достал из рюкзака ещё один бутерброд.
– Какой важный, а? Сам сказал нам перекусить, а теперь чем-то недоволен, – он замолк на секунду. – И всё-таки здесь красиво. Не знаю, сам ли этот «Мэлс» выбирал дом, или за него всё выбрала компания, но здесь красиво.
– Думаю, Мэлсу всё равно. Его дом не здесь, а вот тут, – Бернар несколько раз стукнул пальцем по земле, спугнув несколько одиноких муравьёв.
– Место всё равно красивое. И тихо так... Ты помнишь, чтобы в Лондоне хоть раз было настолько тихо?
Бернар не ответил. Интеллигенты, высший слой общества, деятели культуры, учёные – упивались ужасно сухими, ломающими зубы, бутербродами. В какой-то момент они поймали себя на мысли, что не так уж и нужен им этот Мэлс. Даже если он существует.
Он спал, но всё равно видел, чувствовал, слышал и осязал всё, что его окружает. Иногда ему безумно хотелось, чтобы это прекратилось хотя бы ненадолго, на жалкие восемь-девять часов.
Он продолжал писать, выводить буквы у себя в сознании и переводить их на компьютер, но и это делал из последних сил.
Мэлс боялся. Он был уверен, что изучил всю информацию, до которой только был способен дотянуться. Поэтому последние лет пять превратились для него в бесконечное прослушивание музыки. Ничего больше не приносило ему такого удовольствия, как Бетховен, The Beatles, Ludovico Einaudi, Placebo, Би-2, The Cure, Zaz, Yann Tiersen и многие другие. Мэлс спасался музыкой. Она перебивала мысли и успокаивала. Мэлс продолжал писать.
Они шли по длинному, плохо освещённому коридору. Пол был абсолютно гладкий и немного скользкий. В первый момент Бернару показалось, что это лёд. Идти нужно было медленно и осторожно – упасть не хотелось.
– Ты когда-нибудь был здесь, Лотар?
– Только в начале коридора. Дальше не пошёл.
– Почему?
– Какой ты всё-таки... – Лотар выругался себе под нос. – любознательный. Я испугался. Я зашёл в коридор, и услышал его голос. Очень странный голос.
– Как у безумного, да? Если так, то это неудивительно, двести лет в полном одиночестве парень провёл, – Андерс ухмыльнулся.
– Нет, не безумный. Задумчивый. Он о чём-то рассуждал и, видимо, общался сам с собой.
– И тебя это остановило?
Лотар обернулся, и даже в темноте было видно, как злобно блеснули его глаза.
– Да. Я испугался и убежал. Хочешь в очередной раз посмеяться?
– Ничуть.
Андерс был молод, и сколько Бернар себя помнил, тот всю жизнь был остёр на язык. Часто он выводил людей из себя. Во многом это было связано с тем, что у Андерса был очень высокий и часто срывающийся на визг голос. Даже если он не имел в виду ничего плохого, собеседник всё додумывал сам. Лотара распирало от злости.
Коридор закончился. Они упёрлись в очень низкую, тесную для каждого, даже тощего Лотара, дверь.
– Здесь тоже нужен код?
– Насколько я знаю – нет, – Лотар несколько раз дёрнул за ручку. Дверь с пугающей лёгкостью открылась.
Если бы не тонкая полосочка света, долетавшая из приоткрытого люка, в «комнате» Мэлса было бы совершенно темно. Но они всё равно практически ничего не видели.
Бернар был уверен, что в помещении будет царить затхлый, подвальный запах, но, на удивление, системы вентиляции работали исправно.
– Раньше всё на века делали, – задумчиво произнёс Лотар. – не то что сейчас. Мастера раньше были...
– Выключатель должен быть слева от вас. Посмотрите внимательнее, – голос раздался неожиданно, и был слишком громкий. Бернар и Андерс отступили назад. – Я не слышал, чтобы с людьми произошли мутации, влияющие на зрение. Выключатель должен быть слева, на уровне ваших глаз.
– Э-это Мэлс? – прошептал Андерс, буквально прилипнув к стене. Его потрясывало от страха.
– Больше некому, – Бернар первым подошёл к Лотару и повернул налево, выставив руки вперёд. Через полминуты поисков он наткнулся на металлический рычаг. – Да будет свет!
Первыми в глаза Бернару бросились не купол, не миллионы проводов и не идеальная чистота в месте, в котором не прибирались двести лет, а зеленоватая кожа застывшего в проходе Андерса. Перекус определённо грозил выбраться наружу. Это был нечеловеческий голос.
– Надеюсь, вы взяли еду и напитки с собой. Насколько мне известно, здесь нет какого-либо склада. Что же вы молчите? Я так давно не слышал настоящего человеческого голоса. Скажите хоть что-нибудь. Пожалуйста.
– Э-это Мэлс, – повторил Андерс. – Это Мэлс.
Лотар схватил его за плечи и слегка потряс, но как только раздался голос, отпустил.
– Может хоть скажете кто вы такие? И объясните, почему так боитесь?
На куполе не было ни потёртостей, ни ржавчины, ни даже слоя пыли. Он был точно таким же, как на той старинной фотографии, которую Бернар видел в музее довоенного времени. Словно и не прошло больше двухсот лет. Словно мир не перевернулся несколько раз с ног на голову.
Бернар вздохнул. Нужно было начинать диалог. Руки дрожали.
– Мы из Лондона. Мы давно слышали о вас, и приехали, чтобы убедиться, что вы существуете.
– Слышали? Приехали убедиться, что я существую? – голос изменился, стал ещё более грубым.
Бернар кивнул.
Некоторое время не раздавалось ни звука, не считая тяжёлого дыхания Андерса.
– Какой идиотизм. Какой же я идиот...
– Мы также приехали для того, чтобы поговорить с вами.
– Поговорить?
– Да. Я историк, а мой друг – писатель. Мы читали многие... ваши книги, – Бернар сделал явный акцент на слове «ваши» – чувствовал, как это важно.
– Поговорить?
– Поговорить. Четвёртая Мировая война закончилась восемьдесят три года назад, и я, честно говоря, очень хочу узнать о её причинах из... уст человека, который видел, как она начиналась, развивалась и завершилась.
– А мне интересно, как вы относитесь к современным писателям и наиболее популярным сегодня жанрам художественной литературы, – встрял Андерс. Его голос всё ещё подрагивал, но сам он старался буквально излучать уверенность. – И я бы хотел дать вам прочитать один из моих рассказов...
Мэлс впервые за долгое время почувствовал, как отходит скука, а мысли готовы вырваться наружу не из-за привычки, а из-за того, что он этого по-настоящему хочет.
– А чего хочет третий ваш друг?
Мэлс чувствовал, как скосились плечи Лотара, как он вздрогнул и посмотрел на купол.
– Я хочу узнать, сможем ли мы вернуться к нормальной жизни? К двадцать второму веку...
Если бы Мэлс мог вздохнуть, он бы обязательно это сделал.
– Присаживайтесь, прошу вас, присаживайтесь.
Они ушли от Мэлса только через два дня. Через три недели к нему пришла группа из семи человек. Через три месяца – из сорока. Через год началась Пятая Мировая война, и весь мир был уничтожен практически подчистую. Мэлс снова остался один.
Люди, бородатые, низкие, тощие, со вздутыми от голода животами, в рваной одежде и без обуви – Мэлс не мог объяснить, почему так чётко видит их. На ум приходили только два слова – аура и душа. Мэлс хорошо помнил каждую встречу с ними. Они были так забавно глупы и просты, что ему иногда даже становилось их жаль. Он старался не смеяться над ними, ведь это вызывало слёзы и жалобные мольбы. Тогда ему становилось стыдно.
У них не было ничего, кроме веры. Мэлс стал своеобразным Богом. Он цитировал Библию, Коран и множество других священных текстов, что-то додумывал сам, а они верили.
Верили в то, что мир разделён на три части – Подземную, Срединную и Небесную, которые разделены ещё на сотни частей, и в каждой из них правит свой «представитель Бога».
Они верили, что его зовут Феномен, и понять его мудрость могут лишь несколько человек – пророки. Французский, глубоко любимый Мэлсом, в этом дремучем мире был известен очень и очень немногим. Но именно эти немногие слушали Мэлса первыми и передавали все его слова остальным.
Он объяснил им основы письма, а потом во всех подробностях рассказал, как выглядят его книги. Вскоре Мэлс впервые за долгое время почувствовал запах – это были страницы. Бесконечные, жёлтые, сгнившие, сырые, но страницы.
Они плясали вокруг книг, не понимая, что это такое и зачем это нужно. Счастливые, они выкрикивали названия на разных языках, а самые просвещённые читали краткие описания. По слогам, сбиваясь, запинаясь и теряясь, но читали. Мэлс слышал это и тоже был счастлив.
Эти глубоко несчастные люди, которых медленно убивал голод, болезни и радиация, стали для него детьми. Иногда он даже заговаривал со случайно зашедшим к нему человеком на родном для того языке, советовал что-нибудь или просто поддерживал добрым словом. И после наблюдал за сиянием души.
Мэлс мог помочь им всем. Он прекрасно знал, как избавиться от радиации, очистить воду и землю, а после посадить на ней множество самых разных культур, как лечить болезни, строить дома и готовить что-нибудь вкуснее еле прожаренной крысы. Он мог научить их многому. Но не делал этого.
Мэлс был уверен, что для человечества практически наступил наиболее логичный и вероятный финал, и теперь он собирался его дождаться.
Количество книг и скелетов в комнате постепенно пополнялось. Всё меньше становилось тех, кто мог их читать и убирать.
Иногда от сильного ветра, проникавшего сквозь дыру в потолке, «книжные» горы разваливались и падали на пол со звуком, похожим на шлепок. Мэлсу казалось, что этот звук был единственным барьером от сна. Он до сих пор писал, но совершенно не понимал написанного. Мэлс устал. Знания, чувства, события, эмоции, время, одиночество – всё это уже давно переполняло его совершенный мозг. Он постепенно сходил с ума, и хотел только одного – отключиться. Не на восемь часов, и даже не на девять. Отключиться.
Мэлс искал способ: кнопку, рычаг или программу, которая отключит его. Если не уничтожит, то хотя бы даст выспаться на некоторое время. Искал, как не искал ничего в этой жизни, хоть и понимал, что учёные из двадцать второго века и не думали о создании способа отключения компьютера.
Они создали бессмертного человека, и теперь Мэлс сидел под наполовину разрушенным куполом, как в тюрьме. Шёл тридцать третий век.
Книги гнили.
Мэлс не первый век ругался на самого себя. Всё написанное представляло из себя бесконечную тираду, состоявшую из ругательств, но он совершенно этого не понимал. Мозг раздирало от боли. Шёл тридцать пятый век.
Книги сгнили.
Мэлс из последних сил, впервые в своей жизни, сквозь туман и боль, на одной злости впервые в жизни писал стихотворение:
«Ты не познал поцелуев
Ты не познал воздуха гор
Ты не познал тепла рук
Ты не познал шелеста леса
Ты познал людей
Их мысли
Их бред
Их глупость
Их чувства
Ты не познал себя
Ты не познал рифмы и ритма».
Дальше он только существовал.