Осколки Веры

"Худший способ скучать по человеку — это быть с ним

и понимать, что он никогда не будет твоим"

Габриэль Гарсиа Маркес

"Она будет моей, чего бы ей это не стоило"

из дневника Госмера Эйнджела

 

* * *

"Слова... Странные закорючки непонятного узора. Миллиметровый слой чернил на листе бумаги. Способны ли они передать всю ту бурю эмоций, бушующую во мне? Способны ли через бумагу вызвать всю ту неописуемую боль, что чувствую я? Может, если они будут написаны моей кровью, то смогут, не правда ли?

              Если честно, то я сомневаюсь. Распространенные миллионными тиражами или, скорее всего, скомканные и выкинутые на свалку истории, они ничего не смогут передать. Никого не смогут задеть или ранить. Это просто слова — не более. Тогда какой от них прок? Если они не передают боли, то и не избавляют от нее. Слова не высвободят демонов внутри меня. Нужны поступки. Действия. Нужно что-то иное. Особенное..."

 

* * *

Шанхай конца века уже не походил на тот рай на земле, которым чудился Госмеру в юности. Дальневосточный тигр, смертельно раненый в самое сердце, из года в год превращался в огромную деревню и провожал двадцать первый век лишь томительными воспоминаниями о своей былой славе и могуществе. Город зарастал джунглями трущоб, где буйным цветом расцветала преступность. Паутина китайских триад оплела город, душа его изнутри. Для Госмера это было идеальное место, чтобы залечь на дно, скрываясь от длинной руки закона.

Госмер Эйнджел осторожно продвигался по узеньким улочкам, кишащих торговцами и рикшами, неспеша оглядываясь по сторонам. На нем был большой черный капюшон, а лицо закрывала балаклава. В целях безопасности Госмер вынужден был прибегнуть к маскировке. Выдавал его в толпе разве что предательски огромный рост и ширина плеч, так редко встречающиеся среди этих мирных карликов. Он был Голиафом в стране лилипутов... Или Гулливером. Госмер их постоянно путал в детстве, не зная кто есть кто. Да и в принципе ему — умеющему управляться с десятками видов стрелкового и холодного оружия — это было не нужно. Опасные умения Госмера освобождали его память от ерунды и не нужных вопросов. Но за последнее время Госмер наверстал-таки упущенное. Начиная с Библии для детей и «Приключений Гулливера» во взрослом возрасте, он за очень короткий период дошел до философии экзистенциализма Камю и Сартра. Когда тебя сильно попрекают в умственной отсталости стимул доказать обратное очень велик. Читая не систематически книги на досуге, он стал замечать, как его кругозор медленно расширяется.

Мирные карлики под его ногами со страхом смотрели на таинственного верзилу. А он, стараясь не раздавить их, продвигался к призрачной цели, пытаясь вспомнить, куда ему надо. Старая обветшалая вывеска "Мук от всех мук" попала в поле его зрения. Она маячила при входе в небольшую лавчонку, затерявшуюся в этих трущобах. Именно сюда направлялся Госмер. Нужно было повидать старого приятеля.

Звон колокольчика над дверями заполонил пустую лавку. Медленные и тяжелые шаги Госмера были отчетливо слышны внутри тесного магазинчика. За витриной уже разносилось довольное бормотание владельца этой барахолки — седобородого, большеносого и длинноухого старика-ростовщика.

— Лавочка "Мук от всех мук". Чем могу быть вам полезен?

Глубоко посаженные глаза старика уперлись в острый взгляд в глубине капюшона и зажглись призрачным страхом.

— Мук, ты что, не помнишь старых товарищей?

Госмер неспеша отбросил капюшон и приспустил балаклаву. Обветренное и загорелое лицо мужчины лет за сорок, испещренное множеством морщин и шрамов, дружелюбно смотрело на старика. Именно эта добродушная улыбка, выработанная Госмером годами, вместе с другими его смертоносными навыками, заставила владельца лавки улыбаться в ответ, внутри похолодев от ужаса.

— Я думал, что уже не увижу седину на твоих висках. Ах ты, старый проныра. Хочешь всё-таки умереть в постели на старости лет?

Мук казался искренним, но Госмер знал, что это не так.

— Да нет. Особо не хочу. Просто, как видишь, пока Бог миловал.

— Ты что, стал верить в Бога? — Мук удивленно хмыкнул.

— У меня была своя Вера.

Старик загадочно прищурился.

— Я так понимаю, ты сюда пришел не за сладостями...

— Всё ты правильно понимаешь.

Старая лавка, набитая тоннами ненужного барахла, была хорошим прикрытием. Под фасадом добропорядочного торговца, Мук скрывал свои темные секреты. Госмеру в нем нравилось то, что у Мука не было стороны. И он особо не испытывал угрызений совести. Его стороной были деньги. И Госмер это хорошо знал. Иметь скользкого союзника плохо. Иметь скользкого союзника, верность которого ты сможешь купить — получше.

— Мне нужен клон, Мук.

— Ты же знаешь, что это не мой профиль.

— Мне нужен цифровой клон.

— А это уже получше.

Глаза Мука искрились. Очень прибыльное дельце. Хоть и не всегда законное.

— Тебе по делу или для развлечения?

Госмер решил проигнорировать этот вопрос.

— Что ты имеешь ввиду под словами цифровой клон? Перемещение сознания внутрь машины? Да? Хочешь жить вечно?

Госмер покачал головой.

— Ты же знаешь, я ерундой не страдаю.

Старик еще больше улыбнулся, обнажив желтые кривые зубы.

— Значит тебе нужен ИИ. Искусственный интеллект. Ясненько. Это очень дорого. Ты же в курсе. Да и к тому же, я ничем не смогу помочь без программы.

— Программа Тьюринга имеется. Твое дело — тело.

— Мужчина или женщина?

— Женщина.

— Значит, всё-таки для развлечения...

— Мук...

Суровый взгляд сверлил старика.

— Понял, понял! Подключить программу Тьюринга к андроиду-женщине. Нет проблем. Секундочку...

— Нет! Ни черта ты не понял. Не к какому-либо андроиду. Вот тебе параметры внешности. Она должна выглядеть именно так, как здесь.

Улыбка еще больше расплылась на лице Мука. Трудности его не останавливали, если хорошо оплачивались.

— Выполним.

— И голос тоже. Образец голоса при мне.

Строгий взгляд Госмера восхищал Мука.

— Да ты подготовился. Молодец. Судя по всему, на создание твоего ИИ уйдет где-то неделя. Не раньше. Надеюсь, за тобой хвоста не было, Госмер?

— Я тоже на это надеюсь. Поверь, не весело мне бегать туда-сюда. И еще...

Старик, сорвавший куш, навострил уши.

— Мне нужно чтобы этот робот дышал...

— Дышал? Зачем тебе это?

— Нужно.

И Госмер, одев балаклаву и натянув капюшон, направился к выходу, оставив старого скрягу радоваться своему везению.

 

* * *

"Правда. Горькая, непредвзятая, банальная. Она острыми шипами протыкает каждое мое слово. Она впивается под кожу, выворачивая душу наизнанку адской болью. Правда, от которой не укрыться, как от солнца. Бремя, которое придется тащить на себе до конца жизни.

Нужна ли она? Нужно ли калечить свою душу правдой? Как же легко и просто удержать любимого человека враньем. Наврать ему с три короба, и он всегда будет рядом с тобой. Что за дурак придумал эту чертову правду?

Боже, как же тяжело. Как тяжело осознавать, что всё что нужно было для счастья — соврать. Кровь стынет в жилах. Даже сейчас от этой правды никуда не деться. А вся правда состоит в том, что соврать было бы куда правильнее..."

 

*   *   *

Госмеру не спалось. Шум города и клопы внутри вонючего хостела были не помехой. Таинственное предчувствие чего-то поселилось у него в душе. Оставалась всего неделя ожиданий. И это после месяцев скитаний.

Госмер открыл блокнот, куда скрупулезно заносил свои мысли за последние месяцы. Книжица была почти полностью исписана. Но неожиданно позвонил телефон. Голос в трубке принадлежал Муку.

— Всё по плану. Металлический скелет готов. Сегодня буду заливать его силиконом. А завтра поколдую над личиком.

— Давай. Только если будет эффект зловещей долины, я за это чучело платить не буду.

— Не переживай. Госмер. Все сделаем в лучшем виде. Эта твоя Вера — горячая штучка. Могу, если хочешь, ей грудь увеличить. Любой каприз за твои деньги.

Госмер приподнялся с постели.

— Как ты её назвал?

— Да не кипишуй. В программе Тьюринга на жестком диске сохраняются все данные. Имя, год, место рождения. Ты что не знал?

Госмер сильно зажмурился и начал тереть глаза, пока комната не поплыла перед ним. Как он мог быть настолько глуп? Понятно, как они нашли его в прошлый раз.

— Нет. Не знал.

— Там же написано, что эта Вера уже это... Ну, того... Ну ты понял.

— Мук.

Голос Госмера дрожал в бессильной злобе.

— Твое дело не копать компромат на труп, а собрать мне модель без изъянов. И чтобы она соответствовала моим высоким требованиям. Остальное тебя волновать не должно. Тебе ясно?

Последняя фраза вылетела из губ Госмера ядовитым плевком.

— Ясно. ясно. Не кипятись. Насчет ИВЛ, кстати, проблема...

— Какая проблема?

— У меня их нет...

Госмер опять раздражительно начал тереть глаза.

— Почему у тебя нет ИВЛ, Мук?

— Потому, что мне не заказывают роботов, которые должны дышать. Ты уж извини. Я собирался по-тихому пробить по своим каналам. Но пока глухо. Обещали на днях завезти. Тут главное не привлекать внимание к такому необычному товару.

Госмер, крепко сжав зубы, слушал дребезжание голоса Мука.

— Замечательно. Просто шик...

— Я же говорю, что...

От раздражения Госмер отбился. Вот старый проныра. Сто пудов этот Мук где-то темнит. Как говорится, не пойман — не вор. Зуд в костяшках пальцев, красные натертые глаза, боль в висках. Ничего кроме разочарования этот звонок не дал. Нужно было остыть.

Душ в этом клоповнике обдавал ледяной водой. Госмеру было не привыкать. Он пытался смыть с себя весь груз уходящего дня. Упав на кровать, обволакиваемый шумом и вибрацией города за окном, Госмер долго думал, глядя в потолок. Ему не спалось. Прошел еще один день. Тело почти готово. Завтра голова. Трудности представляют только искусственные вентиляторы легких. Но ничего. Мук — профессионал. Такой же, как и Госмер.

М-да... Скитаясь по белу свету, ему удалось сколотить неплохие деньги на своем профессионализме. Он брался за решение щепетильных дел и всегда выполнял их безукоризненно. Его клиенты платили ему молчанием, а их заказчики огромными деньгами.  И такая сладкая жизнь продолжалась до тех пор, пока Госмер сам не стал очередным дельцем в чьем-то карьерном росте.

Мук сказал, что на жестком диске программы Тьюринга хранятся все данные личности, если ИИ скопирован с живого человека. Значит там указано и имя убийцы Веры. Вот как они вышли на след Госмера в Сингапуре. Чоуи, пусть земля ему будет пухом, не выдержал испытания большими деньгами и сдал Госмера. Но за свои золотые руки, профессионализм и неравнодушие, Госмер всё равно был ему благодарен. Поэтому и прикончил Чоуи почти безболезненно.

Из планов на завтра было лишь томительное ожидание. Госмер полностью оделся и лег в постель. Холодная сталь мирно покоилась под его подушкой. Пути отступления, смоделированы в голове. Теперь можно и вздремнуть.

С досадой запрятав вожделенный блокнот, Госмер достал программу Тьюринга и положил на стол. Программа являла собой симуляцию личности Веры. При её изготовлении учитывался психотип личности, характер и модель поведения реального человека. И всё это приправлено терабайтами памяти самой Веры — той жизни, что она успела прожить. Получалась цифровая копия Веры, искусственный интеллект, который говорил её голосом, сгенерированным нейросетью. Качественная копия, которая никак не могла сравниться с оригиналом. Госмер включил программу.

Тишина.

Цифровая Вера никогда не начинала разговор первой.

— Вера, ты тут?

— А где мне, по-твоему, быть?

Сплошное раздражение и беспросветная тоска в голосе.

— Видишь, как же здорово, что я сделал цифровую копию твоего сознания. Ты рада, что меньше недели осталось до нашей встречи?

— С чего мне радоваться?

— Может ты её ждешь, так же как жду я?

— Ага. Конечно.

Госмер вспомнил как однажды в приступе гнева разбил одну такую программу и по крупицам её восстанавливал.

— Не зли меня, Вера. Тебе лучше этого не делать.

— И что же ты сделаешь? Убьешь меня?

Госмер с досадой выключил программу. Она была слишком реальной. Голос Веры был совестью Госмера. И еще эта дрянь могла уйти от ответа. Ничего. Осталось меньше недели. Тогда посмотрим, куда она денется...

Стиснув зубы и навострив слух, Госмер полночи таращился на дверь, пока его глаза тихо не сомкнулись...

 

* * *

"Вера... Каждому человеку нужно во что-то верить. Во что верю я? Сложно сказать. В современном мире почти всё возможно. Можно оцифровать сознание и победить смерть. Либо отстрочить её киборгизацией. Конец уже не настолько конечен. Это как в игре — можно умирать и начинать уровень заново. Поэтому нужда человека во что-то верить постепенно угасает. Зачем верить в жизнь после смерти, если этого «после» уже фактически нет?

Но. Есть одно важное "но", которое я не раз замечал. Заглядывая в незрячие глаза трупов, что были моими заданиями, я убеждался, что для некоторых конец таки является конечным. Большие деньги, клонирование и всякие ухищрения тут бесполезны. Я сам в принципе не забочусь о том, что будет после того, как мой труп остынет. Так во что же я верю? Наверное, в везение и удачу. Одним везет больше. Другим меньше. И смешно то, что везение благоволит тем, кто как раз таки ни во что не верит. "

 

* * *

— И где же ты их достал?

Удивлению Госмера не было предела.

— Барахолка "У Бугая". В трущобах на юге. Слышал про такую? Обменял на кое-что запрещенное.

— Зашибись, Мук. Ты красава.

Старик довольно улыбнулся.

— Тело, лицо, голос... Весь андроид полностью укомплектован. Осталось поставить ИВЛ. Это думаю займет два дня. Так что немного осталось.

— Два дня? А почему так долго?

Госмер не смог сдержать удивления. Мук тоже подозрительно затих.

— Долго? Да нет, обычная практика. Я не мастер по данной части. Поэтому хочу всё сделать качественно.

— Ладно.

Госмер махнул рукой.

— Два дня терпимо.

Старик ликовал.

— Но оплата после тестирования. Усек? А то я тебя знаю.

Немного сморщившись, Мук таки сумел выдавить улыбку.

— Конечно, конечно.

Подумав, Госмер неожиданно огорошил старика.

— Я хочу её увидеть.

Мук, приподняв брови, не смог возражать. Он повел Госмера в кладовую. Посреди небольшой комнатушки во весь рост, на столе, напоминающем операционный, лежала она. Силиконовая кожа и стальной скелет. Холодная, как и в жизни. Прекрасная, как всегда.

— Параметры роста учтены. Веса — немного превышают из-за металлического каркаса. Сам андроид без программы функционирует отлично. Вчера проверял, — нахваливал свое творение Мук.

Госмера интересовало лицо. Тихое, мирное. Как на её похоронах. Как тогда, когда они виделись в последний раз.

— Тебя точно не интересуют сиськи? Я могу сделать. Обдать пенополиуретаном. Будет конфетка.

— Нет. Мне это не надо.

— Понял. Экономишь значит. Если честно, Госмер, то мне всё равно...

Госмер прищурился. Мук сам говорил, что читал досье Веры на жестком диске программы Тьюринга.

— Говоришь всё равно? Точно?

— Точно.

Мук потупил глаза в пол.

— Мне, Госмер, абсолютно всё равно, зачем ты её убил. Пока ты платишь денежку, я делаю свою работу. На остальное наплевать.

Он похлопал Госмера по плечу и оставил его наедине с холодным бездушным телом из металла и силикона. Яркий свет пронзал каждый сантиметр робота, покрытого краской из пульверизатора, имитирующего цвет кожи. Иллюзия тепла. Иллюзия жизни. Иллюзия любви.

Госмер сглотнул комок, подступивший к горлу. Ему вдруг стало плохо.

— Еще два дня. Боже, дай мне силы. Осталось всего два дня.

 

* * *

"Любовь... Коварный коктейль из бурлящих гормонов, толкающий на самые необдуманные поступки. Вселенский эгоизм из раздутой самооценки, решивший всё и за себя, и за человека, который тебе дорог. Медленная, пульсирующая в жилах желчь, сводящая с ума годами.

Чем белее становится моя голова, тем меньше лестных эпитетов я могу дать этому выражению. Больная, необузданная. эгоистичная, самовлюбленная, пошлая, печальная, ненужная, бессмысленная, беспощадная... Это всё она. Это всё любовь. Невероятная боль и ярость. Немыслимое самолюбование, замаскированное заботой о ближнем. Ужасная пошлость, которую многие воспринимают за высокое чувство.

Похоже, я стал брюзгой. Сначала доживите до моих лет, а потом судите меня строго. Всё равно с высоты прожитой жизни я не могу вам точно сказать, что такое любовь. Единственное, что я точно знаю о ней, так это то, что чем чище и благороднее твои помыслы, тем печальнее последствия тебя ждут впереди..."

 

*     *      *

Госмер застыл в ожидании. Старый, кишащий клопами диван, на котором он сидел, чудился ему любовным ложем. Тесная комнатушка, пропахшая потом и сигаретами — уютным любовным гнездышком. Город страха и порока за окном — романтическим Парижем его юности.

Он без устали смотрел на Веру, сидевшую напротив и не подающую признаков жизни. По такому поводу Госмер её разодел в черное матовое платье. Мук сделал ей шикарный макияж, прическу, маникюр. И всё это буяло россыпью любимых духов Веры, несмотря на то, что андроиды не ощущают запахов. Он сидел, не скрывая своего восхищения и любовался самым важным человеком в своей жизни, который опять был рядом с ним.

На старом столике стояла бутылка дорогого шампанского с двумя бокалами. Госмер сам не знал на кой черт они нужны. Андроид при всем желании не сможет утолить жажду. Госмеру просто нравилось, как это выглядит со стороны.

Время пришло. Осторожно подойдя сзади к Вере, Госмер тихонько засунул диск с программой Тьюринга ей в затылок. Что-то щелкнуло. Он поспешил сесть на стул напротив, затаив дыхание.

Медленно, очень медленно зрачки Веры начали блуждать внутри глазниц. Они скользили из одного угла комнаты в другой, ни на секунду не задерживаясь на человеке, который ей улыбался. Её ресницы захлопали. Фигура постепенно вжалась в кресло, а на лице проступило чувство отчаяния. Медленно взгляд Веры забивался в угол. Она развернулась в сторону, как бы не замечая Госмера. Он всё так же пристально смотрел на нее. Улыбка продолжала играть на его лице.

— Хочешь шампанского?

Тишина. Только шум большого города за окном. Одиночество вдвоем. Как же это было чертовски знакомо Госмеру. Как же это чувство годами выбешивало Веру. Тяжело выдохнув, Госмер стер нелепую улыбку со своего лица. Вера, как и её программа Тьюринга, игнорировала своего мучителя. Но Госмер знал, что от разговора ей не уйти. Этот будущий разговор почти опустошил его нервы и карманы, поэтому Вера должна была заговорить, чего бы ей это не стоило.

Вдруг выпрямившись, Госмер стал насвистывать какой-то мелодичный мотив и направился на кухню с бутылкой.

— Ну тогда я буду это чертово шампанское.

Послышался хлопок, от которого холодная Вера вздрогнула, и пенистый напиток заиграл в бокале.

— Знаешь, сколько оно стоит? О-о-о... Цена бы тебя удивила. За десяток лет всё сильно подорожало. Вот взять например...

— Сколько меня не было?

Тихий вопрос Веры заставил Госмера замолчать. Он быстро наполнил оба бокала и устремился с ними к Вере. Осторожно поставил её бокал на краешек стола.

— Где-то лет пятнадцать.

— Угу. Замечательно. Вижу, ты постарел. Почти уже все волосы седые. И лишний вес появился. Наверное, лет двадцать, не меньше...

На вид Вере было не больше тридцати. Мертвая маска молодости, навечно натянутая на её лицо.

— Да, Вера, ты права. Время летит. Никого не жалеет.

— Как и ты. До сих пор своими делишками промышляешь?

Госмер промолчал. Отпил шампанского. Вера по-прежнему пилила взглядом угол. Она скрючилась в кресле, боясь своего собеседника.

— Может еще хочешь, что узнать? Не бойся, спрашивай. Я вот по твоему совету веду дневник, куда записываю всё самое сокровенное. Хочешь почитаю?

— Как я умерла?

Госмер застыл в изумлении. Этот вопрос всегда звучал приблизительно как: "Я что умерла?" Эта Вера умнее своих копий. Она всё поняла.

— Раньше ты такое не спрашивала.

— Раньше?

Госмер не знал, что ответить.

— Когда раньше? Это наша не первая встреча?

Он отвел взгляд. Ему стало тяжело от её укоризненных вопросов.

— Значит ты убил меня. И теперь, чертов маньяк, воскрешаешь меня из года в год, чтобы опять убивать? Да ты чудовище, Эйнджел. Какая же ты мразь. Всем нормальным людям уготована одна смерть, а ты не угомонишься и после десятого убийства.

Её голос дребезжал, отбиваясь от оконных рам. Тело Веры распрямилось. Лицо исказилось в праведном гневе.

— Как же я тебя ненавижу...

— Прости...

Госмер потупил свои глаза. Он никогда не говорил Вере этого слова. Ни настоящей, ни её пятнадцати копиям.

— Ого! Прости? Что-то новое, Эйнджел. Ты включил новое слово в свой лексикон? Часто его говоришь тем, кого убиваешь?

Ему стало не по себе. Он крепко сжал свой бокал в руке.

— И как? Как ты ме6ня грохнул? Хочу знать просто.

Она вдруг резко поднялась, проскользнула мимо скрюченной фигуры своего мучителя и направилась в ванную.

— Ого. Да я еще красотка. Вдувабельная. Ты бы мог мной лет десять еще пользоваться. Не так ли, Эйнджел? Сколько же мне было? Скажи. Двадцать пять? Тридцать? Сколько, тварь? Чего ты молчишь?

Госмер поднял блестящие глаза на Веру.

— Прости. Прости меня за всё...

— Э нет, дружочек. Хватит с меня твоего внезапного раскаивания. Я сыта по горло твоим враньем. Ты сказал, что это не в первой. Сколько до того ты меня убивал? Десять? Двадцать? Тридцать раз? У тебя фетиш такой? Мало тебе убийств на работе, так ты в привычку вошел и давай дома убивать? Всех и вся? Урод! Как же я тебя ненавижу...

Она рассмеялась истерическим смехом.

— Такой мудила как ты способен любой жизнь поломать. Но нет! Ты особенный. Ты поломал мою жизнь десятки раз и продолжаешь в том же духе. И даже не каешься. Нет? Нет?

— Заткнись.

Звон битого стекла. Госмер вскипел. Он угрожающе направился к Вере. Она напротив этого ждала. Вера самодовольно смотрела на конец своих страданий. Минута дискомфорта, и она свободна от своего мучителя.

— Заткнись! Ты ничего не знаешь. Ты самый важный человек в моей жизни. Самый дорогой. Я всегда хочу быть с тобой.

— Значит именно поэтому ты, мразь, меня убил?

Резкий звук удара. Вера со всей дури перелетела через столик, ударившись об быльце дивана. Металлический скелет пробил пенополиуретановую кожу. Она с довольной улыбкой уставилась на Госмера.

— Прости. Прости, Вера. Я не хотел.

— Да чего уж там мелочиться? Убей меня еще раз. Тебе же это так нравится. Ну же. Давай!

— Прости, прости, прости...

Госмер склонился, чтобы поднять её. Она стала отбиваться ногами.

— Ну ты и мразь, Эйнджел. Как же я тебя ненавижу. Ты просто...

— Тридцать один.

— Что?

— Тебе был тридцать один год, когда...

— Понятно

— Когда я тебя задушил.

Вера перестала браниться. Это было бессмысленно. Всё равно этой тупой туше ничего не дойдет. Она поднялась и направилась в ванную посмотреть в зеркало на кусок метала, торчащий из её кожи.

— Каждый год, в канун твоего дня рождения, я пытаюсь тебя воскресить, чтобы попросить прощения, но каждый раз всё идет наперекосяк. Также, как всегда. Ты ведешь себя, как всегда. Как та стерва, которую я любил. Каждый раз ты начинаешь невменяемо истерить. И лишаешь меня выбора. За предыдущие пятнадцать раз, ты – единственная вменяемая Вера, которая со мной говорит, а не убегает или лезет драться в рукопашку.

Вера хмыкнула себе под нос.

— Можно подумать ты себя ведешь лучше? Да? — она застыла с вызовом в глазах в дверном проеме.

— Я лишь хотел... Просто хотел... Всегда быть вместе с тобой. И всё. Просто я люблю тебя. Просто хочу быть...

Госмер прикусил губу.

— Когда мы жили вместе, ты постоянно была недовольна тем, как я зарабатываю на жизнь.

— Ещё бы, — хмыкнула Вера.

— А я старался для тебя. Подвергал свою жизнь риску и все ради любви к тебе. Но ты никогда этого не ценила. Никогда!

— Может, потому что убивать людей — это малость не нормально. Ты не находишь?

Сарказм Веры звенел в воздухе.

— Именно твои упреки, твоя критика привели к тому, что случилось.

— Ах, значит я во всём виновата? Да?

Госмер заглянул Вере в душу в надежде увидеть свет в конце тоннеля.

— Я убил тебя. Убил в порыве гнева. Потому, что не мог терпеть твоих колкостей в свой адрес. Я задушил тебя так же беспощадно, как расправлялся с заданиями на своей работе. Но не прошло и дня, чтобы я про это не пожалел. Не прошло минуты, чтобы я не проклял своего поступка. Мне уготована дорога в ад. И мы вряд ли там пересечёмся. Но ты должна знать одно. Спустя столько лет, я всё еще люблю тебя. И готов ради тебя на всё.

Вера довольно улыбнулась.

— Какая прелесть. Какие прекрасные слова. Похоже, что я опять начинаю в тебя влюбляться.  Именно благодаря таким красивым словам, я и повелась на тебя, Эйнджел. Терпела тебя годами. Оправдывала твою «работу». Уговаривала себя в том, что ты, на самом деле, не такой.  Почти десять лет в браке я пудрила себе мозги этим. А какую награду я получила? Ты убил меня. Просто убил. Задушил. Ты не давал мне продохнуть при жизни. Ты выдавил последний воздух из моих лёгких после смерти. Наберись храбрости и признай же наконец-то, Эйнджел, что единственный кого ты любишь — это ты сам.

В голосе Веры звенела ярость.

— Я не намерена ни минуты быть с тобой. Я хоть и нахожусь внутри этой штуковины, меня физически тошнит от тебя. Понимаешь?

— Вера...

— Нет, не Вера. Послушай меня. Внимательно послушай. И запомни на всю жизнь. Может предыдущих копий ты убивал быстрее меня и именно мне выпала возможность сказать тебе следующее...

— Вера...

Госмер плакал.

— Не надо меня собирать. Не надо меня оживлять. Оставь меня в покое. Меня похоронили. Я мертва. Ты умер для меня еще раньше. Не надо страдать ерундой. Слышишь, Эйнджел?

— Вера...

Он как ребенок распластался на полу.

— Прости меня, Вера. Прости...

— Надеюсь, говнюк, ты меня услышал. И мы не скоро с тобой увидимся...

Она закричала. Со всей мощи голосовых связок. Госмер встрепенулся.

— Вера?

Её крик привлекал всё больше внимания.

— Вера, не надо. Пожалуйста...

Она не останавливалась. Госмер подскочил, закрыл ей рот своими огромными ручищами. Крик прервался. От Веры пахло её любимыми духами. Нежные волосы ласкали лицо Госмера. Они лежали на полу в объятиях друг друга, словно внутри разбитого воспоминания из далекого прошлого.

— У вас всё в порядке?

В дверь стучала прислуга. Обслуживание номеров.

— Да, всё в порядке.

— Мы просто слышали крик и подумали...

Вера неистово начала барабанить ногами по дощатому полу.

— Что у вас там происходит?

Госмер схватил Веру за горло. Она ответила ему злорадной ухмылкой, полной едкого сарказма. И продолжила стучать ногами.

— Мы вызываем полицию.

Женщина за дверью куда-то побежала по коридору.

— Мразь, — довольно выдавила Вера.

Ручища Госмера на её горле были роднее маминых рук в детстве. Слезы на его лживых глазах — той вожделенной наградой, которую она не могла получить, будучи долгие годы в браке с этим мерзавцем. В будущем она еще раз увидит его гнусную рожу, на год постаревшую. Но то будет другая Вера. Этой хватило меньше часа, чтобы понять, что лучше сдохнуть, чем жить с таким куском дерьма. Хрипя из последних сил, она выдавила:

— Отмучалась...

И нарочно скривилась в довольной улыбке, намертво застывшей на её лице. Госмер заплакал, глядя на оскал Веры, отказываясь верить в то, что он в очередной раз её убил.

В дверь опять постучали. Хриплые мужские голоса:

— Мы слышали шум и крики. Откройте.

Вне себя от гнева, Госмер размозжил довольную рожу Веры об пол. Ехидная улыбка превратилась в бесформенную массу, с каждым разом разлетаясь на мельчайшие детальки. Крохотные осколки Веры пёстрым узором заполонили собой всё.

Госмер стремглав вылетел на лестницу. Он несся во мрак ночи, пытаясь скрыться от своей совести и от ехидной улыбки Веры, которая ему теперь будет сниться по ночам. Последние мольбы его возлюбленной, чтобы он не страдал ерундой и не воскрешал её, были намертво забыты.

Госмер Эйнджел бежал от самого себя — униженного, оскорбленного, раздавленного — и не мог скрыться. Призрак Веры мчался за ним вдогонку, настигая его за каждым углом. Пытаясь вырвать из груди то, что невозможно и стереть из памяти то, что нереально, он мчался навстречу мраку ночи, скуля как побитая собака и жалея свое никчемное я.

Опомнился он где-то на мосту. Посмотрев вниз и увидев одинокую тень в отражении воды, Госмер не раздумывая, перегнулся через перила, отправившись на новое свидание с Верой.

 

*    *   *

"Смысл... Вожделенный смысл бытия. Смысл жизни и всего сущего. Есть ли он? Существует ли? Почему люди словно мотыльки летят в призрачном поиске тусклого света этого смысла? И стоит ли его искать?

Смерть как конечная точка всех страданий. Рано или поздно всё заканчивается ею. Все ухищрения — лишь временные решения её обойти. Рано или поздно физически устаешь от этой беготни и просто опускаешь руки. Скука рождает апатию, бездействие — смерть. Стоит ли бежать от неизбежности? Есть ли в этом смысл?

И всё бы ничего, но логическая картина всего сущего накрывается медным тазом ядрёного абсурда. Он проникает в каждую молекулу материи, отравляя её. Именно этот чертов абсурд превращает возвышенность в фарс, романтику — в рутину, а любовь — в банальность. Именно он лишает жизнь смысла. Именно он заставляет опустить руки. Зачем стремится к чему-то, если всё пойдет наперекосяк? Если ничего не изменится? Если станет только хуже? Зачем?!

Но нет! Пускай всё горит синим пламенем, но пока я буду стоять на ногах, я не сдамся. Я брошу вызов скалозубой улыбке абсурда и дам ему смертный бой. Бой, в котором обязательно потерплю поражение. Но после которого соберусь и и продолжу бороться. Я объявлю бунт абсурду — бессмысленному и беспощадному. И в итоге сгину в этой борьбе, так и не сумев ничего никому доказать. Но по-другому нельзя. В этом и есть мой смысл. В этом и есть моя правда. Моя борьба... Моя жизнь... Моя любовь..."

 

*    *    *

Мук проснулся от неистового стука в дверь. Первые маленькие лучики солнца только извещали о приходе нового дня.

— Кому в такую рань не спится?

Бурча и кряхтя костями, он в одной пижаме направился открывать лавку. На пороге стоял Госмер, промокший до нитки, стуча зубами от холода. Сонный взгляд старика застыл в немом вопросе.

— Какого черта, Госмер? Что за дела?

— Мне нужно зайти.

Он забежал в лавку и прильнул взглядом к окну.

— Надеюсь за мной не было хвоста.

— Ты что дельфинарий ограбил? Че ты весь мокрый?

— Мук, пожалуйста, потише.

Госмер вслушивался в звуки на улице, прильнув к окну и наблюдал за пустыми улочками трущоб.

— Похоже, что пронесло.

— Госмер, какого черта? Ты вчера со мной расплатился. Щедро заплатил. Спасибо тебе, конечно. Но я думал, что ты давно уже свалил со страны со своей куклой.

— Они вышли на меня, Мук. Фараоны. Все мои данные у них. Оружие, личные вещи. Всё это сейчас находится в участке в виде вещдоков. Мне не уйти. А все деньги я отдал тебе.

Казалось, мольбы Госмера никто не слышал.

— И ты приперся ко мне, чтобы меня подставить, да? Ну спасибо тебе, Госмер. Огромное спасибо.

Госмер отошел от окна и угрожающе направился к Муку. Но затем, глубоко выдохнув, остановился.

— И Вера тоже у них. Программа Тьюринга с её искусственным интеллектом у них.

— Поздравляю тебя, дружочек. Добро пожаловать в ад.

— Нет, Мук. Если ты мне не поможешь, то мы туда отправимся вдвоем.

— Ишь ты, че удумал...

Мук неспеша зашел за прилавок и зловеще щелкнул затвором.

— А это тебе понравится?

На Госмера был нацелен черный двуствольный обрез.

— Ну давай, грохни меня. Кишка тонка? А потом объясни фараонам, что в твоей лавке делал опасный наемник в бегах. Думаю, полиция найдет много чего интересного в недрах твоего магазинчика.

Ехидная улыбка Госмера довольно уставилась на призрачный страх в глазах старика.

— Будь ты проклят, Госмер Эйнджел. Если тебя на электрическом стуле не зажарят фараоны, то это сделаю я.

— Спасибо, друг. Я знал, что ты не откажешь.

Мук недовольно фыркнул:

— И что ты намерен делать? Подделаешь документы и будешь бежать из страны? Тебе нужен поддельный паспорт?

— Нет.

Лицо Госмера не выражало ни капли тревоги.

— Нет? И что же ты надумал, дурак?

— Я сегодня заявлюсь к ним и заберу свою Веру. А потом можно будет думать и про план отхода.

Старик презрительно хмыкнул:

— Ты чокнутый? Ты больной на голову? Если хочешь сдохнуть, то нужно было прыгнуть с моста.

— Не помогло.

Госмер продолжал довольно улыбаться.

— То есть ты хочешь, чтобы я вырядил тебя в последний путь, а затем отпевал на похоронах?

— Да, Мук.

— С радостью.

Старик, презрительно глядя на довольного самоубийцу, спрятал обрез за прилавок.

— Ну ты и тронутый. Скатертью дорога. Я рад, что вижу тебя в последний раз.

Брюзжание сонного Мука заполонило всю лавку. Госмер смотрел на него с довольной улыбкой. В голове его подсознание пыталось напомнить ему последние слова Веры. Но Госмер Эйнджел не слушал ни голоса разума, ни брюзжания старого Мука. Он приготовился к новому свиданию с любовью всей своей жизни. Если не на земле, то хотя бы на небесах.

А если не судьба, и ему уготован ад, то лучше дьяволу не стоять у него на пути...