Точка невозврата

Вот так иногда и бывает. Обычное, казалось бы, собрание нашего отдела. А на самом деле... Могу сказать разве что так: речь идет о спасении Земли. Решается судьба человечества. Звучит как сюжет голливудского фильма? Возможно. Но это реальность.

Все произошло неожиданно. Три дня назад я просто сидел у себя в кабинете, делал какие-то примитивные вычисления (что еще можно поручить юнцу, который и двух-то лет здесь не проработал?), вдруг дверь открывается, кто-то из наших заглядывает внутрь, видит меня и начинает орать: «Даррен, ты что, ничего не слышал? Немедленно беги к начальнику отдела!» Я, конечно, ничего не понимаю, но бегу. Прихожу, спрашиваю, что случилось, а он мне: «Сам посмотри!» - и тыкает пальцем в экран компьютера. Я читаю: астероид такой-то, летит по такой-то орбите, столкновение (уже на этом слове я вздрогнул) 16 апреля, вероятность (мои ноги подкосились) 100%, если меры не будут приняты.

Это были три дня сущего ада. Разумеется, уже через пару часов новость знал весь мир. Нас засыпали звонками, спрашивали, почему мы не отследили его заранее, как мы сможем предотвратить столкновение, чем они могут помочь и так далее. И в этой обстановке начальство нашего общества должно было придумывать этот самый способ – ведь получилось, что ответственность за спасение человечества легла именно на нас. В это трудно поверить, но во всем мире существует только одно космическое общество. Просто все бывшие ранее когда-то решили объединить. И теперь уже сколько лет оно одно. Уже двадцать первый век к концу подходит. Люди уже побывали на Марсе и Венере и планируют экспедицию в соседнюю звездную систему. Но всем этим занимаемся мы одни. И когда все стало настолько плохо, что хуже уже некуда, искать решение опять же должна была наша организация.

Однако придумать ничего не удавалось. Все отделы, все до одного сотрудники работали день и ночь, но все было бесполезно. В мире тем временем творился хаос. Массовые самоубийства. Нервные срывы. Психиатрические больницы были переполнены. Наверное, в те дни почти каждый в мире человек успел проклясть все и счесть бессмысленной всю свою жизнь. Что до меня самого – я, наверное, просто так до конца и не поверил в действительность происходящего. Выполняя свои расчеты, я даже умудрялся забывать о том, для чего они предназначались. Мне удавалось об этом не думать. Нет, ночью я все равно не спал, даже когда меня все же отпускали домой. А кто же спал? Но причина этого была даже не в отчаянии, а скорее в странности всего происходящего. В том, во что за какие-нибудь полдня может превратиться все наше цивилизованное общество. О дальнейшем же я действительно просто не думал. Конечно, умом я понимал, как ужасно это будет, если в одну секунду будет сведено на нет все то, что создавалось миллионы лет, миллиардами жизней. Так вот резко, окончательно оборвется. Но, наверное, мне просто не совсем верилось, что такое действительно может случиться.

Это не уменьшило моего облегчения, когда начальник отдела объявил, что стараниями всех сотрудников было найдено некое решение и оно со значительной вероятностью сработает. Удивительно: нам было строго приказано никому не сообщать эту счастливую новость. Но еще удивительнее вот что: ее и вправду никто не выдал. Поэтому, когда мы полчаса назад вошли в просторный зал для конференций, в окружающем нас мире все оставалось по-прежнему. Вот только астероид еще на сколько-то километров приблизился к Земле. И сегодня уже меня передернуло от этой мысли. Все-таки, когда оставшееся тебе время измеряется уже не днями, а часами, даже самый хладнокровный не выдержит. Но... они ведь сказали, что есть решение! А вдруг это и вправду поможет? Вдруг еще будет завтрашний день, будет солнце, будет жизнь, и все, кто сумел сохранить свой рассудок, еще долго будут помнить, как оказались на волосок от смерти, и говорить друг другу: все переживем, не то еще пережили... И мне еще исполнится тридцать лет, и пятьдесят, а потом, может быть, и сто... И я еще женюсь на той, которая остается моей первой и единственной любовью, и у нас родится сын, и я назову его Крис, и он вырастет и тоже подастся в науку, и достигнет всего, чего я не сумею... Но ладно, нечего мне тут философствовать. Лучше сосредоточиться и слушать, что скажет начальник отдела.

Вот он поднимается с места, медленно выходит вперед, становится перед экраном. Мне всегда казалось, что начальник нашего отдела – из тех людей, которые в принципе никогда не меняются. Те полтора года, которые я работал под его руководством, он всегда представал одним и тем же: серьезным, немного ворчливым, но без излишней формальности, умелым организатором и настоящей ходячей энциклопедией. А теперь перед нами стоит какой-то совершенно другой человек – постаревший лет на двадцать, с трясущимися руками и бегающими глазами. Я-то думал, что уж кто-кто, а он выдержит и эту пытку. И все же, наверное, никто не сумел бы вынести этот кошмар и остаться прежним.

- Слушайте, коллеги, - начинает он тихим и хрипловатым голосом. Я вслушиваюсь, я жду продолжения. Наш шанс спасения – вот что это. Даже в этом измотанном, выжатом состоянии он, как и мы все, не сломлен. Он все равно даст бой всему, что покушается на нашу планету. В этом я готов на него положиться.

- Я буду краток и сразу перейду к делу. Ведь времени в обрез, а объяснять вам ничего не нужно – сами все знаете. Скажу сразу: я нашел решение.

Все затаили дыхание. Это такое странное чувство: ты слышишь тишину. Она абсолютна. Все застыли, напряглись, пытаясь не упустить ни одного из слов, которые еще не сказаны... Сам не знаю, почему вдруг начал мысленно говорить такими ненаучными формулировками, но, видимо, когда вокруг такое происходит, наука уже не всесильна, и истина уже не в науке, а где-то побоку...

- Я нашел решение, – после невыносимо долгой паузы продолжает начальник отдела, – но сам бы ни за что не стал претворять его в жизнь, если бы у нас был выбор.

Мы все, как один, издаем едва слышный вздох удивления и начинаем вертеть головами, переглядываясь друг с другом. Как же это? Он нашел решение, могущее спасти человечество – и боится открыть его нам? «Здесь определенно что-то не так», – мне так и лезет на ум эта глупая повседневная формулировочка. А что не так? Не знаю. В том-то и дело, что я ничего не знаю о том, что может случиться в следующую секунду.

- Я думаю, вы все согласны, что на данном этапе единственный наш шанс – отправить на орбиту управляемый аппарат, начиненный мощной взрывчаткой, и в нужный момент столкнуть его с астероидом. – В другие, безвозвратно ушедшие, времена он бы при слове «столкнуть» наверняка с силой хлопнул в ладоши или стукнул кулаком по столу. Сейчас же он просто тяжело вздохнул и заговорил снова, еще немного тише и с явной горечью в голосе:

- Понимаете, я даже не знаю, как об этом сказать. Такой ответственный момент... Мы не можем доверять автоматике. Она нас и так нередко подводила. Нужен... нужен... живой пилот. А еще точнее... два. С одним может что-нибудь случиться, он не выполнит задания, и поэтому – два...

Вот оно. Постепенно суть сказанного доходит до всех. Теперь становится ясно, почему он так колебался и никак не мог объяснить содержание своего плана. Камикадзе. Вот что он придумал. Я знаю об этой гадости из школьного курса истории. Не понимаю, как они на это соглашались... И все-таки, в конце концов, у нас выбора нет. Ради матери-Земли и камикадзе предоставим. И тут же страшная мысль: кто же должен ими стать? Как вообще можно выбирать, кому из нас вот-вот идти на смерть?

Видимо, он читает на наших лицах все вопросы, которые мы боимся задать вслух. Что ж, я не удивлен. Как бы иначе он смог так сплотить наш разномастный коллектив и сделать его именно коллективом, а не сбродом? Здесь нужно глубокое понимание наших мыслей. А как иначе?

- Придется мне спросить вас об этом. Признаюсь – я бы многое отдал, чтобы никогда в жизни не произносить этих слов. И все же: нет ли среди вас добровольцев?

Вот как, значит. Добровольцы. Все, наверное, сейчас размышляют либо о том, что им не придется умирать, либо – что не им нужно брать на себя ответственность страшного выбора. А у меня в голове вообще вертится всего одна мысль, вернее – две: Вызовется кто-нибудь сейчас сам или нет? А если нет – что тогда станет делать начальник отдела?

У меня на руке часы. Зачем-то пристально смотрю на них. Пять секунд. Еще пять секунд. Тишина. Никто не встает с места, не предлагает своей кандидатуры. Полминуты. Минута. И вдруг:

- Позвольте мне. Я согласен.

Все оборачиваются. Я тоже. Я уже знаю, кто этот самоотверженный человек. И мне хочется закричать: да почему же он?! Бенджамин Келли, мой давний друг и учитель. Уже немолодой и очень опытный сотрудник. Но зачем же? Почему ему вдруг понадобилось бросать все и отправляться навстречу... Стоп, как это «почему»? Чем это я вообще думаю! Мы тут о спасении Земли говорим или о чем? Сейчас не время думать о привязанностях. Принял человек решение – значит принял. Или, может быть, мне его еще отговаривать теперь? Нет же!

- ...Итак, я понял, что один доброволец у нас уже есть. Кто-нибудь еще?

Не понимаю, как ему хватает выдержки произносить эти слова таким непринужденным тоном. Ведь речь идет о самопожертвовании, легко ли так о нем говорить? Так запросто «приглашать» людей отправиться в полет, из которого не возвращаются? Хотя, конечно, едва ли у него самого остается какой-то выбор. Сегодня он в ответе за всех землян. Да, он любит нас всех, но все же...

Я вздрагиваю. Не знаю, в чем дело, но уже чувствую, что случилось нечто ужасное. Постепенно начинаю соображать и понимаю: уже пять минут зал молчит. Ни звука. Никто не решается встать и так же, как бесстрашный Бенджамин, заявить о своей готовности лететь. Никто. Ни один. Меня вдруг охватывает паника: что же теперь? Не уверен, что начальник отдела по закону может насильно отправить кого-то из сотрудников на верную смерть. И что же, неужели весь план из-за этого сорвется? А как же жизнь всех жителей Земли? Нельзя же так! Хоть какое-то чувство ответственности иметь нужно, когда идешь сюда работать...

Постепенно во мне поднимается досада, смешанная с полным непониманием того, что же будет теперь. И вдруг... ясность. Как будто я взял – и посмотрел на весь наш отдел со стороны. И тут же: да все очевидно! Что значит – почему они не вызываются? И так ведь понятно, почему! Вот рядом со мной сидит Ральф. У него семья, двое детей. Скоро будет третий. Ему-то куда все бросать и устремляться в пустоту? Он ведь семью не оставит. И не должен. А вот Дженна. Живет, кажется, вдвоем с больной матерью. А вот, в переднем ряду, Итан. Парнишке вообще девятнадцать. Он у нас стажируется. Доучится – пойдет к нам работать. Пойдет! Не ему же умирать за планету. Да он и не жил еще... И так – если посмотреть вокруг – каждый. Ни один из моих коллег не может... не должен... но тогда...

Я сообразил. Неужели все так просто – и вместе с тем так...? Но другого выхода, видимо, нет. Значит, я не доживу до тридцати. Не совершу ни одного завалящего научного открытия. Не увижу больше той, которой принадлежит мое сердце. И пускай! Все равно я не знаю другого решения.

Как во сне, встаю с места. Открываю рот – и дальше будто кто-то говорит за меня:

- Я согласен. Возьмите меня вторым.

Теперь уже очередь Бенджамина изумленно обернуться при звуке моего голоса. Конечно – разве мог бы он ожидать, что его приятель, мальчишка двадцати семи лет (именно так он меня и воспринимает), вдруг вслед за ним отправится спасать человечество от уничтожения ценой своей жизни! Наверняка я – далеко не первый из его юных учеников. Да, жизненный опыт у него побогаче моего – много уже повидал за всю жизнь ленивой и эгоистичной современной молодежи. И вдруг кто-то берет и ломает его представления о людях. Поверьте, Бенджамин, вы хорошо меня научили. Слишком хорошо, наверное, раз до меня только сейчас постепенно начинает доходить, что я совершил непоправимое. Это все. На этом для меня все закончится. Но отступать уже поздно. Я давно твердо знаю, что есть решения, которые нельзя отменить. Сказали «а» - будьте любезны сказать и «б». А главное – сделать. Исполнить все, что от вас требуется. Иначе... В общем, так жизнь и устроена. Обидно, конечно, осознать все это как следует только за пару часов до смерти. Но... пускай хоть сейчас. Успеет еще пригодиться.

Да что же это нашло на меня? Зачем же я так? Теперь, конечно, ничего уже не поделаешь. Но полечу я сейчас туда – и что? Не верю, что мне удастся в нужный момент невозмутимо нажать ту самую кнопку. Неспособен я на это. Неспособен. И что же я наделал?! Вместо меня мог бы полететь кто-нибудь другой, действительно готовый к этому, более умелый, опытный, более...

Бенджамин подходит ко мне. Улыбается. (Как у него это получается? В такую-то минуту?) Пожимает мне руку. «Спасибо, Даррен. Ты мой лучший ученик». И вам спасибо. Пусть я стою с разинутым ртом и не могу выдавить из себя ни слова. Надеюсь, вы прочтете это в моем взгляде. Я понимаю, что полминуты назад думал какую-то полную чушь! Какое «неспособен»? Какое «зачем»? Я справлюсь! Я сделаю все как надо, и Земля сможет мной гордиться! И вы тоже, Бенджамин...

В двух метрах от меня открывается дверь в зал, и рядом со мной выныривает какой-то худющий парень в очках – по-видимому, из теоретического отдела. Они там все такие – тощие, как спички, говорят нудными, скрипучими голосами и вечно снуют туда-сюда с какими-то чертежами и отчетами. Пересылать им, что ли, трудно? Вечно натыкаюсь на них в коридорах. Натыкался, то есть. Пора уже начинать о себе в прошедшем времени говорить. В последний раз ведь этот офис вижу. В последний! А этот парень, теоретик, для чего явился? К нам, что ли? Ну да.

- Здравствуйте, дорогие добровольцы. Пройдемте на инструктаж.

Так обратился он к нам с Бенджамином. «Дорогие добровольцы», ага! Мог бы хоть что-нибудь получше выдумать, прежде чем к нам приходить! Да ладно, что мне, в конце концов, на теоретиков злиться? Конечно, с речью у них обычно не вполне нормально. Запинаются, заикаются и несут непонятно что. Пока не заговорят о науке. Так что если этот парень будет проводить мне инструктаж – не подведет. Он уже ждет с нетерпением, рукой мне машет, чтоб не зависал. Что ж, и правда пора идти. Хватит уже медлить.

Разворачиваюсь, иду следом за теоретиком. И, выходя из зала, слышу за спиной голос начальника отдела:

- Можете расходиться, коллеги. Ваша работа сделана. Остается только молиться за успех тех двоих, кто теперь в ответе за нашу планету...

 

Инструктаж оказался на удивление кратким. Я и не ожидал, что все наше задание сводится к набору очень простых действий. Взлетаем, выходим на орбиту (все рассчитано, мы должны в нужный момент оказаться в точности рядом с падающим астероидом), а когда он «подлетит» - идти на таран. Если все пойдет по плану, Бенджамин, как более старший и опытный, отвечает за кнопку, вызывающую взрыв, а я – за рычаг ускорения. Когда мы окажемся вплотную к астероиду, прозвучит сирена, и нужно срочно разгоняться. Через 3 секунды – взрыв. Страшно ли мне? Не очень. Главное – теперь все прояснилось. Ясность – первый враг страха. Второй – хорошая научная теория. Пока речь идет о секундах, километрах и джоулях, как-то забываешь, что в действительности это план твоей смерти. В теорию не вписаны чувства, и без них в такую минуту проще. Искреннее спасибо этому совершенно необходимому отделу. Постараюсь и вправду его передать перед вылетом. Пусть теоретики гордятся. Они это заслужили.

Вдвоем с Бенджамином выходим из кабинета. И что теперь? Какие еще неотложные дела остаются перед отправлением в путь? Вообще, сколько еще времени нам осталось здесь, прежде чем мы навсегда покинем родную планету? Надо бы спросить кого-нибудь. Догоняю того же самого теоретика, спрашиваю. Ученый с предельно сосредоточенным видом смотрит на часы.

- Так, так... Час двадцать до взлета, а это значит... В общем, у вас около сорока минут до начала приготовлений к старту. Я бы советовал вам воспользоваться этим временем и связаться с родными.

Связаться с родными! Разумеется! Почему-то до сих пор я и не вспоминал об этой необходимости. Не то чтобы необходимости, но все-таки... Нет, в самом деле, есть многое, что я должен передать, доверить кому-нибудь перед неминуемой смертью. Дело даже не в том, чтобы я хотел попрощаться с родными. Даже напротив, я не представляю, как это я сейчас позвоню маме и скажу ей... Она же умрет от страха! Да и сам я едва ли сумею ей об этом рассказать. А зачем же именно родителям? Нет, не им! Я не могу признаться маме с папой, как не могу сейчас позвонить и Кэйтлин, милой моей Кэйтлин, хотя это ведь последний шанс сказать ей о том, как я ее люблю... Но, услышав ее голос, я уже не смогу произнести ни слова, не смогу признаться ей ни в одном, ни в другом. Но тогда кому же? Кому я могу сейчас рассказать то, о чем и думать страшно?

Перебираю телефонную книгу в поисках кого-нибудь, кому я сумел бы просто и четко передать всю необходимую информацию, не начиная при этом стесняться, бояться и плакать, как я начал бы при ком-то по-настоящему родном. Но доверяться с этим кому-то совсем чужому тоже не хочется. Не понимаю, почему это волнует меня сейчас. А с другой стороны – неужели не имеет значения, кто окажется для меня последней связью с Землей? Я не могу улететь, не доделав здесь своих самых главных дел. А кто мне в этом поможет? Разве это неважно?

Мне пришлось три раза пролистать список, прежде чем я сумел найти нужного человека. Того, кто когда-то был моим лучшим другом, но с которым я не общался последние пять лет. Мой школьный товарищ Кодиак. Один из тех людей, с кем клянешься остаться друзьями на всю жизнь, но потом, по мере того, как взрослеешь, все больше отдаляешься от него, и в какой-то момент вам становится вообще не о чем разговаривать. Но я уверен, что, несмотря ни на что, я могу положиться на него в последние минуты. Он непременно выйдет на связь с моими родителями, сообщит им все необходимое... К тому же, он знает ее. Он точно передаст все, что нужно, слово в слово. Надо просто позвонить ему и...

Началось. У меня никак не получается нажать на кнопку. Казалось бы, что сложного? Это же всего лишь кнопка вызова, а не «красная кнопка» для запуска ракеты. Но меня опять накрывает страшным приступом паники, руки начинают дрожать, и я не попадаю пальцем по кнопке. Я еще не успеваю разозлиться, когда из-за моей спины протягивается рука Бенджамина и услужливо нажимает ее за меня.

- Даже не благодари, Даррен, – слышу я сзади его мягкий, неожиданно спокойный голос, – Просто помоги мне, когда придет моя очередь.

Я киваю и, держа в руке телефон, прижимаю его к уху с такой силой, будто от этого увеличится вероятность, что Кодиак возьмет трубку. Гудки, гудки, гудки... Долгие, одинаковые... От волнения у меня уже дергаются не только руки, но и нижняя губа. Гудки... Наконец обрываются. Слабый шум на заднем плане. И слегка удивленный голос:

- Даррен? Это ты?

- Коди, – с трудом выговариваю я в ответ. Сам поражаюсь, с каким трудом мне это дается. И тут вспоминаю: с момента своего дерзкого вызова я не произнес почти ни слова, не считая вопроса про время и дежурных «ага» и «понятно». Значит, нужно собраться с силами и выдержать один этот очень нелегкий разговор.

- Даррен, слушай, ты ведь в Космическом центре работаешь, да? Я слышал, у вас тут нашли решение. Отправить, значит, ракету со взрывчаткой, с двумя ненормальными пилотами – и бум! Ведь мы спасены, правда? А кто туда все-таки полетел? Не знаешь, а?

Эх, Коди, знал бы ты, как я тебе сейчас благодарен. Ты же меня просто выручаешь! Как бы я тебе сейчас все это объяснял, если бы ты сам разговор на нужную тему не вывел.

- Да, знаю. Один... один – мой знакомый... мой учитель... Бенджамин Келли.

- Понятно. Мне очень жаль, Даррен. Ну что ж, время такое. Единственный был выход. Иначе и делать бы так не стали, правда ведь? Ну, а второй кто?

Все. Пора. Придется это сказать.

- Я.

Облегчение. Момент прошел. Уже позади. Коди молчит. Да и что тут скажешь?

- Что-что, Даррен? Я не ослышался?

- Нет, ты не ослышался. Это все, понимаешь? Это конец... это последний... Но я не за тем. Помнится, у тебя были записаны номера моих родителей. Нужно, чтобы ты им кое-что передал. Готов внимательно слушать? – Не знаю еще, как смогу сейчас перечислить все необходимое, но то, что я уже смог сказать, меня обнадеживает.

- Готов. Говори. – Теперь голос начинает дрожать и у Коди. Понимаю, ему тоже такое тяжело слышать. Все-таки когда-то мы были лучшими друзьями.

- Ну, скажи просто... Скажи, что я их очень люблю. Что у меня не было выбора. Что все мои вещи теперь принадлежат им, и пусть делают с ними что угодно. Что мой пароль от сетей – на розовой бумажке на дне ящика. Пусть всем напишут, что произошло. И все. А еще – самое главное – помнишь Кэйтлин? Рыжую Кэйтлин?

- Помню.

- Передай, что я ее люблю. Давно. И боялся ей признаться. Но пусть... знает хоть теперь. Только скажи ей не сегодня, а через пару дней, когда все хоть немного успокоятся. – Конечно, ведь они все непременно доживут до завтрашнего дня. В отличие от нас с Бенджамином.

- Д-да, все передам.

Я замечаю, что Бенджамин как-то странно украдкой на меня посматривает. Постепенно я соображаю, в чем дело: он тоже собирается звонить домой, но ему нужен я – для моральной поддержки. Торопить меня он стесняется, но долго ждать не может.

- Слушай, Коди, – говорю я как можно спокойнее, хотя это мне не слишком хорошо удается, – Меня тут уже Бенджамин ждет. Пора прощаться. Ты все запомнил?

- Да. Все.

Он молчит, видимо, собираясь с мыслями. Несколько секунд. Потом Коди продолжает говорить, тихо, невнятно, чуть ли не со слезами в голосе:

- Знаешь, Даррен, я не забуду все эти давние школьные истории. Не забуду всего, что ты для меня сделал. Поверь. А ты... это... Желать тебе удачи было бы... э-э... двусмысленно, поэтому просто... будь мужчиной и сделай все так, как надо. Прощай.

- Прощай, Коди.

Я медленно опускаю руку с телефоном. Держу его перед собой и зачем-то пристально на него смотрю. Странно. Никогда раньше данный предмет не интересовал меня сам по себе. Несмотря на это, в нем заключена половина моей жизни. Нет, это не значит, что половину всего своего времени я проводил, уткнувшись в телефон. Просто в нем хранится так много информации – мои контакты, фотографии, музыка – что любой незнакомый человек, если бы имел возможность просмотреть все это, узнал бы обо мне почти все. Отчего же я подумал об этом сейчас? Все из-за единственной, довольно странной мысли: что же мне теперь делать с этим телефоном? Теперь, когда мне самому недолго осталось? Казалось бы, меньше всего сейчас меня должна волновать судьба моего телефона. Если мне это так нужно, я могу попросить кого-нибудь из сотрудников передать его моей матери – все равно она наверняка явится сюда через пару дней. Или подойти к первому попавшемуся в коридоре человеку, сунуть ему в руки телефон и сказать: «Возьмите себе. Мне он все равно больше не понадобится». Но, признаться честно, мне не хочется этого делать. И у меня нет никакой паранойи по поводу моих персональных данных, которые станут известны кому-то другому. Это все равно уже не имеет никакого значения. Просто все, что я когда-либо в него записывал, было нужно только мне одному. Мне не жалко отдавать этот телефон, просто я не вижу смысла конкретно в этом телефоне для кого-то, кроме меня. Я мог бы просто положить его куда-нибудь и оставить, не задумываясь о том, что с ним произойдет в дальнейшем, но почему-то мне даже не найти подходящего места для него.

Решение приходит само собой. Ужасно глупое решение. Я сжимаю телефон и со всей силы швыряю его в стену. Невозмутимо смотрю, как он с громким стуком ударяется в нее и, сильно поломанный, отлетает обратно и рассыпается по полу. Оглядываюсь на Бенджамина. На его лице написано изумление. Кажется, он ожидал от меня чего угодно, только не этого. Несколько секунд он смотрит на меня, не отрываясь. Потом слабо улыбается и спрашивает:

- Даррен, ты в порядке?

- Да. – Я киваю. Придется теперь объяснять ему, что я не в приступе панического страха разбил этот телефон, что просто... так было нужно. Надеюсь, он поймет.

- Ты уверен? – зачем-то переспрашивает он и добавляет:

- Слушай, Даррен, как ты считаешь – ты нормальный?

Что за странный вопрос! Насколько я знаю, у Бенджамина никогда не было повода считать меня психом. Да и в самом деле, что во мне может не быть нормальным?

- Ну... да, я думаю.

- А я, – неожиданно отвечает Бенджамин, – так не думаю. Я утверждаю, что ты совершенно ненормальный.

Вот и началось. Сейчас меня наверняка ждет лекция о том, как плохо браться за выполнение таких ответственных заданий без должного опыта и подготовки. Или о невероятно нужных и полезных психологических упражнениях, которые помогут мне успокоиться.

- Конечно, ты ненормальный, Даррен. Нормальный человек сейчас сидел бы в укромном уголке, дрожал от страха и ждал, что Землю спасет кто-нибудь другой. Как хорошо, – он дружелюбно улыбается мне, – что не все люди на свете нормальные.

Еще раз спасибо, Бенджамин. Больше не посмею ждать от вас мелких гадостей и разочаровываться в вашем уме. Ведь в конце концов, уверен, опять окажется, что это я ошибся, просчитался, что-то не понял. А вы никогда не подводили ни меня, ни кого-то другого. Поэтому я верю, что вдвоем мы спасем Землю.

- Молодец. Справился. Можешь теперь мне помочь? Я тоже буду кое-кому звонить.

Бенджамин достает из кармана свой телефон, что-то в нем нажимает, протягивает мне. Я беру телефон и внимательно смотрю на экран. Какой-то незнакомый контакт. Некто по имени Ада.

- Кто это, если не секрет?

- Моя жена.

Как невыносимо, наверное, в такую минуту звонить жене. Как тяжело объяснить ей, что отныне она должна жить без тебя. Как больно слышать дрожь в ее голосе, ее плач. Но, наверное, если бы у меня была жена, я бы тоже позвонил именно ей. Это возлюбленную – безответно любимую – можно оставить в счастливом неведении. С женой так нельзя. Она должна все знать.

- Что потребуется от меня, Бенджамин?

- Нажми... да нет, ничего. Уже ничего. Я полон решимости и скажу ей все, что следует. Иначе не могу. Не беспокойся, Даррен. Справлюсь.

Мне ли беспокоиться за Бенджамина? Не помню уже, сколько лет он работает в нашем обществе, но точно побольше двадцати. Моложе меня был, когда начинал. Несколько эпох освоения космоса, можно сказать, за эти годы сменилось. Бенджамин и сам в космос летал, а не только сидел в тесном кабинете наедине с компьютером. Каждый раз ведь мог последним оказаться! Это только на туристических полетах и на космических станциях очень высокий уровень безопасности. А мы, исследователи, всегда были готовы идти на риск. Хотя о чем это я – «мы, исследователи»! Я вообще за полтора года почти ничего полезного для науки не сделал. Бенджамин – другое дело. Самый настоящий ученый. И ему-то, наверное, не впервой прощаться, зная, что это может быть навсегда. Хотя, конечно, есть огромная разница между вероятностью непредвиденного и уверенностью в том, что ты не вернешься домой живым ни при каких условиях. И все-таки – он ведь и вправду справится. Как с заданием, так и с необходимостью в последний раз позвонить жене.

Он деловито берет трубку, так, будто ничего особенного не произошло. Спокойно, невозмутимо ждет. А потом вдруг вздрагивает. На лице его появляется выражение беспросветной тоски. Понимаю: услышал ее голос. Если бы я сейчас услышал Кэйтлин, я бы, наверное, выглядел не лучше. Но Бенджамин явно собирается с духом и начинает быстро говорить, почти не подавая виду:

- Алло, это Ада? Знаешь, я домой не вернусь. Вообще. Нет, ты что? Я же не такой. Просто я... Ты новости слышала? Что, от телевизора не отрывалась? Ну вот там двое отправляются выполнять смертельную миссию. Да, я один из них. Когда? Да минут через десять уже. Да, пойми, Ада, это все. Я же тебе сто раз говорил – работа такая. Что уж тут скажешь? Так надо. Ты, главное, не отчаивайся. Живи дальше. Полюбишь другого – выходи замуж, не сомневайся. Только если дети не против будут. А? Что? Что детям сказать? Нууу... Скажи, что я уехал. Или нет, скажи... Да сама решай. Ты у меня умная. Слушай... Прости, что так вышло. Я даже и не подумал, каково это тебе будет. Главное – так я буду знать, что ты в безопасности. И дети тоже.

А вот в этом, Бенджамин, вы ошиблись. Самое ужасное в этой нашей операции – то, что мы никогда не сможем быть уверены, что мы справились и все люди спасены. Если, конечно, там, после смерти, нет какого-то иного мира. Странные мысли для ученого, не правда ли? А что поделаешь... Я сам не знаю, во что и чему верю. И, разумеется, в глубине души продолжаю надеяться, что там все же что-то будет.

Мой несчастный учитель все продолжает говорить:

- Зайдешь сюда через недельку, как все уляжется, и заберешь все. Заодно и коллеги наверняка захотят с тобой поговорить. ...Нет, конечно. Не будут они тебе интервью устраивать и сыпать соль на раны не будут. Просто пообщаешься с моими товарищами. Да, да, конечно. Прости, мне пора. Люблю тебя.

В отличие от меня, он не разбивает телефон об стену. Он аккуратно кладет его в сумку, а сумку ставит на пол. Последнее простое, хозяйственное действие перед уходом в Неизвестное. На глазах у него блестят слезы. Я никогда прежде не видел, чтобы он плакал.

- Пойдем?

Я собираюсь сказать, что конечно, пойдем, хватит уже этого бесконечного ожидания, пора закончить это дело раз и навсегда, но уже не могу, мне страшно, нервы уже не выдерживают, я сам начинаю плакать. Я стою, и слезы льются у меня по лицу, а Бенджамин печально улыбается и терпеливо ждет, когда я перестану. И я изо всех сил стараюсь его не разочаровать. Не потому, что он будет моим единственным товарищем и свидетелем моих действий в последние минуты. А потому, что я бы сам выбрал на эту роль именно его.

- Пойдем, – повторяет Бенджамин. – Может, ты и не поверишь, но самое трудное уже позади.

 

Земля. Огромная планета. Живая планета. Голубой шарик в космосе. Дом человеческой цивилизации. Шар камня и магмы, покрытый тонким слоем воды и атмосферы. Одна из множества планет во Вселенной. Единственная в своем роде.

Вот он, уже совсем рядом с ней, приближается с каждой секундой – астероид, слепо и бессмысленно следующий по своей орбите. Его радиус всего несколько километров, но если он хоть зацепит Землю, это будет означать гибель всего человечества.

Но есть еще мы. Выгнанный из ангара и наскоро запущенный с запасного космодрома едва ли полчаса назад, наш летательный аппарат, каких-то двадцать метров в длину, теперь движется по околоземной орбите к той точке, где, согласно всем точнейшим расчетам, он столкнется с астероидом и вызовет такой взрыв, который сможет уничтожить грозящую Земле опасность. Так, наверное, в древние времена какой-нибудь подросток, вооруженный топором, один спасал родную деревню от захватчиков. Так же сейчас этот скромный аппарат, вооружась значительной взрывной мощью, летит к своей последней цели.

А в нем – перепуганные, потерянные люди, ожидающие своей участи. Я, жалкий недоастроном, наивный мальчишка, так и не сумевший стать настоящим ученым. И Бенджамин, которого я не вижу из-за черного, почти непрозрачного щитка шлема, но знаю, что он здесь, рядом, и что если кто-то способен с этим справиться, то это он.

Весь мир сейчас смотрит на нас. Пристально, сосредоточенно. Не знаю уж, ловят ли нас сейчас камеры с каких-нибудь спутников и транслируют ли кадры с нами по всем мировым телеканалам, но, даже если таких кадров и нет, я уверен, все отслеживают нас, думают о нас. Молятся за нас. Не за нас – за наш успех. Нас как людей, как личностей, из девятимиллиардного населения Земли знают единицы. Но сегодня всем до нас есть дело. А мы уже далеко. Мы уже за чертой. Нам осталось только лететь по дуге, определенной земным притяжением, и доживать последние минуты.

Траектория нашего полета четко рассчитана, и до той знаменательной секунды, когда Бенджамин нажмет красную кнопку, а я – рычаг ускорения, нам и делать-то ничего не нужно. Мы сидим неподвижно, доверившись автопилоту, и несемся навстречу неизбежной смерти. И вдруг меня осеняет.

- Бенджамин? – Мой голос звучит на удивление твердо. Откуда у меня такая выдержка? – Вы слышите?

- Конечно, – Он, кажется, по-прежнему думает, что я нуждаюсь в утешении, и говорит голосом заботливой няньки. Я не обижаюсь. Знаю, что он для одного меня старается.

- Я вот только что подумал... Знаете, что напоминает ситуация, в которой мы оказались? Это как если бы мы с вами угодили в черную дыру. Я же помню из лекций по астрономии – если кто-то пересечет горизонт черной дыры, стороннему наблюдателю покажется, будто тот сгорел и бесследно растворился в космическом пространстве. А в действительности он еще надолго останется целым и невредимым, даже не заметит изменений в окружающем пространстве, но он будет уже далеко за точкой невозврата. Так же и мы. Для всего мира мы уже сгорели, понимаете, Бенджамин?

Он молчит. Долго, долго молчит. В почти абсолютной темноте за щитком тишина кажется еще тяжелее, а время – еще медленнее. Наконец Бенджамин торжественно объявляет:

- Ты знаешь, кто ты? Ты гений, Даррен! Великий философ! Мудрец! Я бы многое отдал, чтобы твои замечательные слова были услышаны на Земле и стали достоянием будущих поколений!

Такую речь я не могу слышать без улыбки. Очень доброй и дружелюбной улыбки. В который раз я жалею, что Бенджамину ее не видно.

- Ну, это уже чересчур. Мое сравнение не гениальное, а не более чем просто любопытное. А о том, что вы готовы многое отдать – в общем-то, вы и так уже отдали все.

- Это точно, – Бенджамин невесело рассмеялся.

Я уже думаю, что еще сказать – надо же как-то скоротать время – и вдруг, неожиданно, прямо передо мной возникает слабое красноватое свечение.

Что это? Неужели... уже?

Я моргаю несколько раз, чтобы убедиться, что это не иллюзия и моему мозгу просто не наскучило не получать зрительных сигналов. Нет, свечение никуда не исчезло. Напротив, за несколько секунд оно стало заметно ярче. Значит, уже астероид! Я чувствую, как мои руки начинают дрожать. Меня накрывает осознание того, что это уже конец. Выхода нет. Единственное, что я еще могу и должен сделать – не поддаться панике и исполнить приказ. «Соберись», - шепчу я сам себе. Не знаю, почему я в ту же секунду не заорал Бенджамину: «Летит!!!» или что-нибудь подобное. Наверное, из-за полной уверенности, что он сам заметил его намного раньше меня.

Свет все приближается, разгорается. Я уже могу разглядеть почти круглые очертания астероида. И мне все больше хочется остановить наш летательный аппарат, развернуть его к Земле – все, что угодно, только не продолжать лететь прямо в это пекло! Едва сдерживаюсь, чтобы не завопить от страха. Ведь я погибну уже, может быть, меньше, чем через минуту! Разве так можно? Я хочу вырваться отсюда, я...

- Даррен, как ты там? Держишься?

- Стараюсь, – искренне отвечаю я. Мой собственный голос звучит как-то странно, и я знаю, что найти этому физическое объяснение невозможно. Просто мне уже так жутко, что любая мелочь меня зацепляет. Вот так и сейчас: услышав свой голос, я вдруг осознал, как скоро он навсегда перестанет звучать. И больше никто на свете не обернется при звуке этого голоса, не услышит его в ответ на вопрос. Я никогда не прислушивался к голосам людей, не старался их запомнить, не сравнивал. Только сейчас я понял, насколько порой важно слышать голос дорогого тебе человека. Как страшно знать, что он навеки замолчал и отныне потерян. Голос – он ведь как лицо, а иногда и еще важнее. Редко когда его можно поймать и сохранить для себя. Фотографии людей остаются, а голос? Моя мать, наверное, долго еще будет просыпаться от звука моего голоса и каждый раз вспоминать, что это только сон и меня нет рядом. А мне ее голос не дано больше услышать. Но как бы хотелось! И ее, и дорогой Кэйтлин. Но со мной никого, кроме старого товарища Бенджамина. Только благодаря ему я еще не взбесился и не сошел с ума.

Поднимаю глаза. Красное свечение еще ближе. Оно уже почти охватило нас полностью. Мысли в моей голове начинают метаться и кружить. Я судорожно пытаюсь вспомнить, что еще нужно сделать. Вспоминаю. Вытягиваю вперед руку, пытаясь в темноте нашарить заветный рычаг. Наконец нахожу. Крепко вцепляюсь в него пальцами – как бы руки ни дрожали, я его не выпущу. Уже вот-вот. Даже бояться нет времени. Финишная прямая. Как ни странно, от этой мысли мне становится легче – не нужно еще несколько долгих минут проводить в тяжких размышлениях.

Неожиданно подает голос Бенджамин. Он до последнего изображает абсолютное, непроницаемое спокойствие.

- Ты понимаешь, Даррен?

- Конечно. Что же тут не понимать? Жди сирены в любую секунду.

- Держишь рычаг? Не потеряешь?

- Разумеется.

- Молодец какой. Напоминать не нужно, сам все сообразил.

- Знаете, о чем я больше всего жалею? О том, что никогда не стану таким же, как вы. Сильным, невозмутимым, умеющим утешить. Примером для молодого поколения.

- Хорошеньким примером я для тебя оказался... - Он почти смеется. – А вообще – спасибо. Хоть от одного человека благодарность услышал. А, нет, от жены еще. Ну так она у меня умница. И ты тоже. Если я гожусь на роль учителя, то ты – лучший из моих учеников.

- Спасибо, Бенджамин. Рад был иметь такого учителя.

- Тебе спасибо. Даррен? Если там, за краем, что-то будет – увидимся там. Прощай.

- Прощайте, Бенджамин.

...Во все иллюминаторы виден только ослепительный красно-оранжевый свет. Внутри становится все жарче. Начинает казаться, будто корабль плавится. Нет, будто мои глаза плавятся. И мысли плавятся. Я уже ничего не соображаю. Все уходит на задний план. Я помню только одно: нужно ждать сирены.

Проходят секунды, и наконец тишину прорезает громкий сплошной писк. Теперь, я знаю, нужно нажать рычаг. Я не боюсь это делать – я даже не помню, что должно произойти, если его нажать. Еще крепче вцепляюсь в ручку и жму изо всех сил. Чувствую сильный рывок вперед. Закрываю глаза и на автомате считаю:

Три.

Два.

Один.

 

Жаркий июньский день. Палящее солнце, почти раскаленный асфальт на улицах города. Среди серых громад небоскребов, рева машин и толп пешеходов притаился небольшой островок зелени – городской парк.

Достаточно сделать несколько шагов по дорожке вглубь парка – и взгляду откроется необычный памятник. Сложная конструкция из алюминия, напоминающая ракету. Ее многочисленные грани сверкают на солнце. На низком каменном постаменте горой (если так можно выразиться) лежат цветы самых разных видов, какие только можно придумать.

Вокруг – почти никого. Только прямо перед памятником, на каменных ступенях, стоят двое. Девушка с огненно-рыжими волосами плачет, схватившись за руку молодого человека.

- Почему он не сказал? Почему? Боялся... За что же меня бояться?

- Тише, тише, – успокаивает ее спутник, – Он знал, что так будет лучше. Для всех. Пойдем, Кэйтлин.

Они разворачиваются, спускаются по ступеням и уходят, теряясь где-то в глубине парка. Блестит, отражая солнечные лучи, огромная ракета. Острый нос словно упирается в небо. У подножия ракеты стоит плита с надписью:

«Ради нашей жизни и жизни наших потомков они улетели, зная, что никогда не вернутся. Огненной стрелой прочертили они по небу свой жизненный путь. Мы благодарны им за то, что живем сегодня.»

А под ней – еще одна:

«Пилоты Космического общества

Бенджамин Келли, 2033 – 2081

и Даррен Джонс, 2054 – 2081»