Код бессмертия
Людская плоть в родстве с листвой,
И мы чем выше, тем упорней:
Древесные и наши корни
Живут порукой круговой.
А.Тарковский
Здесь будет город сад.
В.Маяковский
Предисловие
Убелённый сединами мужчина вошёл в кабинет и устало опустился в мягкое кожаное кресло. Включил оптофон, и скоро в кабинете появилась голограмма: седая женщина в инвалидном кресле. Изображение несколько подрагивало, отчего казалось, будто на женском лице пляшут морщины.
— Ну как? Не молчи, — старческий голос звучал так, словно говорившая стояла рядом. Хотя мужчина знал: между ними десятки световых лет.
— Всё в порядке, утвердили во втором чтении.
— Хвала науке. Человечество не вымрет. Звони внучке, пусть начинает.
— Да, мама.
— Поторопись, милый, ты представляешь, какие толпы ринутся в город-сад?
Город-сад. Мужчина лишь однажды посещал одну из экзопланет. Для кого-то на них был просто сад, для кого-то — кладбище.
Если смотреть из космоса, та поверхность той экзопланеты представляла собой аккуратные делянки со стройными рядами пихт, берёз и лип. Кое-где даже баобабов. Это были не хранилища биоматериалов, поглощающих электроэнергию и другие ресурсы, а сады, дающие кислород, улучшающие экологию и климат далёких планет.
Серебристые здания — законсервированные лаборатории, «роддома» для клонов с полным циклом выделения ДНК человека из деревьев, и их последующей активации и «выращивания» в боксах – матках. Банк яйцеклеток, лишенных собственной ДНК, ожидающих своего часа — зачать новую жизнь
Триста лет назад человечество было в поисках мест для переселения колонистов с Земли. А теперь найдены планеты, пригодные для жизни, есть корабли, способные долететь до них за несколько месяцев. А людей нет. Даже экипажи космических кораблей состоят в основном из андроидов. Продолжительность жизни человека увеличилась в разы, но мир, в котором живут старики, — грустное зрелище. Земля постепенно превращается в дом престарелых.
И вот — прорыв не в науке, а в бюрократии, дающий надежду на будущее.
Сессия ООН приняла закон о клонировании человека. Пожилой мужчина был Генеральным секретарём этой организации и на протяжении десятилетий пытался лоббировать интересы партии сторонников такого будущего человечества.
Лицо матери в чёрно-белом изображении было усталым, но счастливым. На нём сияла улыбка, которая в последние годы так редко появлялась наряду с лучиками надежды в глазах. Мужчина почувствовал себя маленьким мальчиком, обрадовавшим маму первой пятёркой.
— Ты забыла, мама, нам не надо лететь на экзопланету. Образцы у меня на Земле.
***
Иван Сергеевич проснулся от настойчивого «цыканья» овсянки. Он любил спать с открытым окном до самых заморозков. С возрастом ему стало не хватать воздуха в маленьких помещениях.
Но за комфорт надо платить ранней побудкой. Даже не глядя на часы стало понятно — четыре утра. Эх, птаха певчая. Ноздри щекотал запах свежей выпечки. Иван Сергеевич, приподнявшись, надел очки и выглянул в окно: у соседей вился дым из трубы, они пекли хлеб.
«Кто рано встаёт, тому Бог подает». Мужчина был жаворонком, и с неба воздавалось с лихвой и достатком. Зачем? Дело сделано — завещание дочери составлено. Но год за годом приходилось жить.
Умываясь, он посмотрел на своё отражение в зеркале: густая, с проседью, бородка ещё не требовала подстрижки; седые, платинового цвета волосы, зачёсанные назад, не скрывали большого загорелого лба с глубокими морщинами. Глаза медового цвета были грустно-спокойными, небольшие аккуратные уши с крупными мочками плотно прилегали к голове. Нос с римской горбинкой, со скошенным книзу кончиком делал лицо значительным и солидным.
Жена часто звала его Цезарем за гордый римский профиль.
Сегодня была среда. Этот день был отмечен в календаре как день сбора колорадских жуков в огороде. Иван Сергеевич надел старенькие джинсы, клетчатую рубаху и вышел в сад. Сначала поздоровался с деревьями, шепча глупые ласковые слова. Потом привычно умостился на коленях между грядками, пачкая джинсы рассыпанной золой, и стал усердно и методично собирать колорадских жуков в банку с солёной водой. Делая привычные утренние процедуры, мужчина вспоминал и своё знакомство с женой, и судьбоносное решение своего будущего.
Их встреча с Никой была случайной: он ехал в метро, читал «Гулаг» Солженицына, опубликованный в «Новом мире».
Когда диктор объявил его станцию, Иван Сергеевич закрыл журнал и снял очки, после чего встал, продвигаясь к выходу из вагона метро. По пути почти врезался в рыжее облако, которое пахло свежестью. Иван Сергеевич надел очки и увидел золотые завитушки пушистых волос, а когда продвинулся немного в сторону, то смог рассмотреть шею в мелких неярких точках веснушек и небольшое ухо, тоже в крапинках, с синей капелькой серёжки на мочке. Он смотрел, и ему захотелось уткнуться в шею незнакомки и вдыхать аромат этой чистоты и жизни, пожаловаться на бывшую жену и несправедливость.
Поезд остановился, незнакомка заспешила к выходу и, выйдя на перрон, мужчина потерял её из виду.
Он возвращался в квартиру родителей, совершенно забыв, что мать сдаёт его комнату студенткам.Пока он сидел на кухне, а мама отказывала очередной девушке в жилье, извиняясь по нескольку раз, он вышел в коридор и увидел её. Ту рыжую из метро. Теперь он мог разглядеть лицо незнакомки. Оно было не особо примечательным: небольшой курносый носик, пухлые щёки, глаза голубые, как васильки, которые росли в тех первородных краях, откуда была девушка.
Студентку звали Вероника, но она назвалась Никой.
— Я найду квартиру, — мужчина прервал извинения матери. — Пусть девушка остаётся.
Иван Сергеевич в те дни пребывал в разладе с самим собой после развода с первой женой. Та, как часто бывает, была его сокурсницей. Молодые поженились без особой любви, такой вот брак по расчёту. Детей они не нажили. Работали вместе в лучшей областной библиотеке. И возможно, от этой вот недолюбленности и желания взять над мужем верх, жена решилась на подлость. Случилась некрасивая история с кражей старинных книг из запасников библиотеки. Бывшая была в отпуске, книги нашли у Ивана Сергеевича в личном портфеле. Потом, правда, жена наняла ему лучшего адвоката и от тюрьмы его спасла. Получила развод и место заведующей книгохранилищем вместо Ивана Сергеевича. Иван оставил ей квартиру и вернулся к стареньким родителям. Стал для всех изгоем. Вором.
На тот момент ему было не до любви.
Он ушёл тогда в никуда, повезло, что давний сосед, друг детства, ставший директором завода, не только дал ему работу в архиве, но и комнату в общежитии.
Иван сначала навещал мать по выходным, а когда ближе познакомился с Никой, стал заходить всё чаще и чаще. Девушка была полной противоположностью ему, флегматику. Деятельная, весёлая, неунывающая. И при всём этом наборе бой-бабы — женственная и манящая. Иван Сергеевич понял, как она нужна ему. Это было не просто желание физической близости, а всеобъемлющее чувство, до сих пор ему незнакомое. Но и Нике он был нужен, она была из тех женщин-мам, которые будут пестовать своего избранника до конца его или своих дней. И ей никогда это не было в тягость.
Скоро они расписались, стали мужем и женой, а потом и родителями. Женская интуиция не подвела провинциалку: муж был верен, неприхотлив в еде, покладист, даже когда дело касалось очень больших денег.
Так однажды Ника заложила квартиру родителей Ивана, чтобы купить маленький магазинчик на окраине. Дело пошло в гору, и только тогда она призналась мужу.Тот пожал плечами и поздравил с успехом.
Но Иван Сергеевич мог быть и другим. Когда жена хотела выбросить пачку журналов «Нового мира» с первыми публикациями Солженицына и Пастернака, он вырвал у неё из рук стопку и так холодно посмотрел на жену, что та поняла: есть черта, которую не следует переступать. После этого случая супруг не разговаривал с ней неделю, и Нике пришлось просить прощения.
Тот самый завод, куда его устроил работать друг, пережил и перестройку, и девяностые, даже стал флагманом отрасли, и Иван Сергеевич получил хорошую квартиру, не где-то на окраине, а рядом с работой. С годами из скромной студентки кулинарного техникума Ника превратилась сначала в оборотистую челночницу, а потом выросла до владелицы нескольких бутиков.
Иван Сергеевич прекрасно понимал, откуда берутся деньги на заграничный отдых всей семьёй, на оплату элитной гимназии для дочери Маши.Его зарплата архивариуса на заводе и плата за аренду квартиры обеспечивали ему только покупку любимых книг и пластинок.
Маша, дочь, звала его книжкиным доктором. Так жена объяснила дочери, где папа работает. Нужность своей работы Иван Сергеевич ощущал всякий раз, когда к нему приходили рабочие и просили найти хоть полгодика стажа, и он чаще находил, чем нет. Навёл такой порядок в архиве, что к нему ходили как в музей. Он пропах сургучом и клеем. Сургуч плавил на меленькой электрической плитке, с нарушением всех правил пожарной безопасности.
Как только ушёл на заслуженный отдых, ни одного дня он не оставался в городе.
Они переехали в заброшенную деревеньку и обустроили дом родителей жены.
Дочь выросла, выбрав техническую специальность, занималась точным науками и уехала далеко — в Наукоград. Позвонила осенью: «Мама, у меня скоро защита, а я на сносях, приезжай».
Иван Сергеевич к пенсии стал чувствовать себя неважно: болело сердце. Врачи поставили диагноз: ишемическая болезнь. Медики предлагали коронарное шунтирование.
Ника вся была уже в мыслях рядом с беременной дочерью. Договорилась об операции, взяла с мужа честное слово лечь в больницу и уехала.
А потом ночной звонок: «Папа, мама в больнице. Сбила машина».
«Травмы, несовместимые с жизнью» — так было написано в медицинском заключении о смерти.
Ника покоилась на кладбище в совершенно чужом ей городе. Дочь и зять не захотели «заморачиваться», а Иван Сергеевич не мог вылететь к ним из-за непогоды.
То, что смерть была так внезапна и не было последнего прощания, мучило его кошмарами во сне. В этих бесконечных снах Ника кричала, звала на помощь, а он всегда опаздывал и просыпался, так и не успев спасти любимую. Иван Сергеевич стал бояться засыпать, читал книги, в основном детективы, чтобы получать пищу для ума. Бессонница обернулась напастью — Иван Сергеевич стал засыпать на ходу: то в грядке, то под любимыми деревьями в саду. В эти краткие мгновения полусна-полуяви он видел Нику, гуляющую по саду. Иван смутно различал, что жена странно одета, иногда казалось, что была обнажённой. И лица тоже было не разглядеть, хотя Иван Сергеевич твёрдо знал — это она, Ника.
Хотелось спросить этого призрака: за что? За что такая мука и в чём вина? Он был за тысячи километров от места её гибели, и она сама не разрешила ему ехать, сказав: «Отдыхай, с грудными детьми не будешь высыпаться».
— Зато теперь я высыпаюсь, — вёл он свой спор с Никой. С Никой, которой уже никогда не будет рядом.
Он стал замечать, что разговаривает вслух с деревьями, с телевизором, с тучами за окном. Это его нисколько не удивляло, хотя раньше он слыл молчуном, из которого слова не вытянешь.
Иван Сергеевич вспомнил, как в день отъезда он ждал жену у машины, собираясь везти в аэропорт. Ника вышла удивительно помолодевшая, оказалось, остригла сама косу.
На его немой вопрос сказала устало: «Ванечка, ты забыл, что такое маленькие дети: так ручонками вцепятся, все волосы вырвут».
— Но ты же их не выбросила? — отчего-то спросил он.
— Нет, в комод положила. К старости парик себе закажу, чтобы седой не ходить, — пошутила жена.
Этот разговор он вспомнил года через полтора после смерти Ники. Искал новые простыни и на самом дне комода увидел их: пушистые рыжие завитушки не утратили своей красоты, блестели и пахли ромашкой.
Иван Сергеевич тогда долго держал их в руках, пытаясь вспомнить какую-то очень важную информацию.
А когда вспомнил, зачастил с поездками в город.
***
В заброшенной деревне, в которой он остался без жены, стояло всего два дома: один родителей жены, второй — недоучившегося семинариста.
Семинарист, семинария... Всё это Иван Сергеевич смутно помнил из школьной программы по литературе.
Несостоявшийся священник тем не менее просил звать его батюшкой Олегом, а жену — матушкой Марией. И при первом знакомстве пытался заставить новых соседей целовать себе руку. Ника с серьёзным видом это сделала и получила благословение.
Объяснила мужу боязнью анафемы.
— Ваня, ты видел, какие у него глаза. Настоящий раскольник. Такой с Богом на «ты». Зачем нам неприятности?
И сама хохотала от своих слов.
Отец Олег, худой, высокий, с жидким белобрысым хвостиком. Лицо узкое какое-то, мышиное. И всё время шмыгает носом, как ребёнок. Глаза серые, выцветшие, будто от слёз за всё человечество. При этом странные вывернутые губы чужеродно смотрелись на этом загорелом, с обветренной кожей, лице.
Семья у батюшки Олега была большая, шестеро детей. Жили натуральным хозяйством. Деньги появлялись, когда рождался очередной ребёнок или когда соседа звали отпевать покойников из таких же вот заброшенных деревень. Батюшка Олег надевал скромное облачение и уезжал на старенькой «Ладе».
Возвращался в приподнятом настроении. Наличные привозил матушке, а себе — самогон. Брал бутылки прямо с поминального стола, мастерски пряча их в рукава рясы.
Выпив, Олег становился многоречив и даже агрессивен, пока не напивался до положения риз.Потом спал в баньке, в субботу парился и ходил ещё долго с виноватым и помятым лицом, пытаясь во всём угодить матушке Марии.
Жена его, хрупкая невысокая русоволосая женщина, была поистине труженицей. Всё хозяйство, дети, огород держались на ней. Она успевала везде. Дети и муж при деле, всё чистенько, хоть и бедненько.
Благотворители привозили одежду, продукты, бензин. Иногда и Иван Сергеевич из города привозил детям школьные принадлежности, но отдавать надо было тайком, чтобы батюшка Олег не узнал. Тот был беден, но горд.
Сажать привезённые из города саженцы Иван Сергеевич позвал именно Марию, уверенный в её знаниях и лёгкой руке.
Женщина взяла с собой старшего сына — копать ямы, и очень удилась странному выбору соседа.
— Берёза, липа, ель, дуб. Иван Сергеевич, вы бы вишню или грушу привезли. А этого и в лесу полно. Баловство одно, только силу из земли будут тянуть понапрасну.
— Ничего не бывает напрасно, — ответил Иван Сергеевич.
Ему нестерпимо хотелось зарыдать в голос. После смерти Ники на него часто находили такие вот приступы неконтролируемого плача, в которых он стыдился признаться.
Да и кому признаваться? Дочь далеко, соседи — люди, конечно, хорошие, но чужие.Умом понимал — нужен психотерапевт, антидепрессанты. Но сердцу и душе становилось легче после этих слёз.
Он хотел заплатить соседке за помощь, но та только засмеялась, успев стукнуть сына по руке, тянувшейся за тысячной купюрой.
В их заброшенной деревне была вода и свет. Вода была колодезная, чистая и очень вкусная. Электричество организовала Ника: нашла электриков, те и провели кабель под землёй. Формально за это платили жители соседнего ПГТ. Ивана Сергеевича это смущало, но недолго. До тех пор, пока не посетил управляющую компанию. Он честно хотел платить за электроэнергию, но его, даже не выслушав, обозвали старым козлом и маразматиком.
После этого, включая чайник или стиральную машину, Иван Сергеевич испытывал некое удовлетворение: а вот нате вам!
Батюшка и его жена никаких угрызений совести не испытывали.
— Нам государство должно, а мы ему нет! — категорично высказался Олег.
Воспоминания Ивана Сергеевича прервала младшая дочь соседей.
— Мама сказали, чтобы не поливали ледяной водой, — и убежала, сверкая босыми пятками.
Вода была хорошая или земля, но саженцы прижились. Три деревца он посадил у забора, а ель — за домом в тени. Иван Сергеевич утром здоровался с деревьями, гладя по стройным стволам, а вечером прощался. Первой подросла берёзка, заметно опережая другие деревца.
Прижимаясь к её нагретому солнцем стволу, он слушал шелест листьев. В этом звуке ему слышался голос любимой жены: «Ваня, Ванечка». И смех — лёгкий и нежный.
Он стал замечать, что после посадки саженцев к нему всё реже приходит бессонница.Иногда, правда, когда ему слышалось за гладким белым стволом биение живого человеческого сердца, своё начинало болеть так, что приходилось доставать из кармашка рубашки нитроглицерин.Иван Сергеевич садился на землю у дерева и замирал, мыслей никаких не было. Он сидел и слушал стук сердца: своего и её, Никиного, сердца.
В один из таких вот приступов его и застал батюшка Олег.
— Сергеич, плохо тебе? Давай в больничку отвезу.
— Не надо, уже хорошо.
— Да что хорошо, ты белый весь, как эта берёза.
— Олег, вы ухо приложите к стволу. Ничего не слышите?
«Батюшка», повинуясь, прислонился к дереву.
— Да тихо всё. Давай до кровати провожу.
— Нет, не надо, я здесь посижу.
Сосед принёс из дома одеяло, скатал его в рулон и положил под голову Ивану Сергеевичу.
— Может, от солнца это у тебя? Уж очень жарит, ты бы вечером свои посиделки устраивал.
Через два дня Иван Сергеевич, зная, что Мария уехала в соседнее село с детьми, пришёл к соседу с бутылкой коньяка.
Тот не удивился, достал из погреба соленья, а из печи — тёплую, залитую топлёным маслом с укропом молодую картошку. Потом открыл бутылку.
— Я коньяк не уважаю. Водка — это сила. Ну, виски ещё, но от него голова болит наутро.
Когда были выпиты три рюмки, Иван Сергеевич начал важный для себя разговор.
Дикий и бессмысленный, так потом сказал о нём батюшка Олег.
— Вот вы что-нибудь слышали о клонировании людей?
— Не зря Сталин генетику запрещал! Вот что я об этом думаю.
— Нет, это понятно, закон запрещает такие эксперименты.
— Вот и правильно.
— А если вот, представьте, лет через триста это надо будет сделать, ведь рождаемость падает. Как этнос славяне могут исчезнуть в ближайшие сто лет.
— Бред! Никогда! — уверенно сказал Олег, наливая очередную рюмку. Коньяк кончился, пили самогон из тайных запасов батюшки.
— А вот если, к примеру, один человек хочет, чтобы его жена стала жить снова, или он сам, например?
— Через триста лет? Бред!
— Нет, вы не правы. У нас в России учёные уже умеют ДНК человека внедрять в деревья. И человека можно как бы законсервировать в стволе дерева, ведь они самые долговечные. Живут и по триста лет.
— Где человек, а где дерево. Ты ври, да не завирайся, Сергеевич!
— Человек от дерева — да, а спирали ДНК у всех живых организмов похожи. Из этих смешанных молекул можно создать клон «дерево-человек». Клетки делятся, размножаются. После пересадки в дерево ДНК человека словно спит, как дерево зимой. Это, конечно, сложно, но технологии развиваются. Это мне ученый один рассказал. Я к нему ездил. Сначала волосы Никины отвёз. Но они не подошли — срезанные.
Иван Сергеевич помолчал, обдумывая слова, и продолжил:
— А потом нашёлся простой выход — зубная щётка с остатками слюны. Она ведь у каждого своя. Для анализа ДНК очень важная вещь.
Олег сосредоточенно закусывал, словно и не слушая соседа.
— Наука не стоит на месте, и такой способ сохранения человека в будущем позволит оживить клона и подарить ему новую жизнь. Надо только закона дождаться о разрешении клонирования человека. И моя Ника снова будет жива, — Иван Сергеевич всхлипнул, но смог взять себя в руки.
— Всё, Сатурну больше не наливать! — Олег налил стопку водки только себе.
— Добрые дела возвращаются. Ника этому генетику деньгами помогала в трудные времена, а он вот вернул сторицей. Только я тебе по большому секрету скажу: учёный этот самое главное скрыл. Не надо никуда ничего пересаживать. Она там, внутри дерева, живая, взрослая. Берёзка растёт, и Ника моя взрослеет. И я, как у Брюсова, «под вечер с тихой дриадой беседовал мирно».
— Ты Господа Бога подменять собрался? Да ты пьян, Сергеевич!
— Нет, вон она, моя любимая, шелестит листвой, стройная, как в молодости, телом бела, греет мою старость.
Батюшка Олег, ещё мгновение назад расслабленно пьяный, вдруг почти протрезвел и закричал прямо в лицо соседа:
— Анафема тебе, богоотступник! Иди с моего двора вон, еретик!
— А и пойду, вы мне не нужны. Я теперь не один, у меня Ника есть, целых три. Ясно?
— Ах, ты ещё и гарем развёл! Иди прочь, старый козёл! — и вслед Ивану Сергеевичу полетел солёный огурец, больно ударив в спину и растекаясь по рубашке липким рассолом и семечками.
Проснулся Иван Сергеевич не рано, голова гудела, стоило её приподнять с подушки. Еле смог дойти до туалета и обратно. У соседа за забором было тихо. Вернувшись, достал из тумбочки электронный тонометр. Но оказалось, что в нём нет батареек. Пришлось, превозмогая боль в шее и голове, ползать на коленях, искать в комоде обычный ручной тонометр. К счастью, нашёл быстро.
Но не успел померить — пришла Мария. И давление померила, и рассол принесла, и, оставила тарелку с янтарного цвета куриным бульоном. И всё это молча и без укора или осуждения. Иван Сергеевич поразился её способности так молчать. Вроде и безмолвствует человек, а ты чувствуешь его доброту и прощение.
В течение дня прибегали соседские дети, справлялись о здоровье.
Соседа Иван Сергеевич увидел на третий день, тот выезжал из ворот, видимо, снова призванный на чьи-то похороны.
— Олег. Батюшка Олег.
Но тот хмуро посмотрел на собутыльника, плюнул из окошка машины ему под ноги и уехал
Возвратился он поздно ночью, Иван Сергеевич читал Чехова, ждал с тайной надеждой разговора, но сосед не зашёл на огонёк.
Мужчина погасил лампу и стал укладываться поудобнее. Сквозь сладкую дрёму услышал он сначала шум дождя, потом неясный стук. «Откуда дятел? Из леса прилетел?» — сонно ползли мысли. Вдруг очередной стук как молния пронзил мозг.
Стук топора.
Иван Сергеевич как был в пижаме, так и побежал в сад, прихватив на веранде фонарик.
Батюшка Олег рубил берёзу. Та стонала совсем как Ника в снах-кошмарах: тягуче, не по-человечески утробным голосом. И опять Иван Сергеевич не мог её спасти. Слишком поздно. Он ясно видел, как сквозь белую кору проступает женский лик с закрытыми глазами и широко открытым ртом. Он, будто укутанный в невидимую преграду, рвался вырваться из ствола дерева и не мог. Капельки берёзового сока проступили на лбу от нечеловеческих усилий освободиться из деревянного плена. Веки затрепетали и стали приподниматься.
— Поберегись!
И стройный ствол рухнул, ломая ветки, лицом вниз мимо Ивана Сергеевича.
Батюшка Олег, поплевав на руки, подошёл к неяркой, мягко-зелёной липе.
Иван Сергеевич вышел из ступора и ринулся в дом. Ружьё он держал под кроватью, очень удобно, если в окно полезут или в дверь войдут: протянул руку — и защита.
Задыхаясь, как можно быстрее преодолев расстояние от дома до сада, Иван Сергеевич направил ствол на соседа.
— Убью, у меня тут на лося заряд, — спокойно, но с ненавистью сказал мужчина.
Вырвать двустволку невозможно. Он ещё крепкий мужчина, не чета Олегу.
Расстояние было небольшое, промахнуться невозможно. Было полнолуние, и силуэт батюшки ясно вырисовывался. Узкое его лицо в свете ночного светила было похоже на живые мощи.
Тот поднял руку с топором над головой, словно намереваясь метнуть инструмент во врага, но передумал и, бросив себе под ноги, пошёл к калитке.
Иван Сергеевич, проводив соперника взглядом, присел у срубленного ствола на колени. Его потряхивало от пережитого ужаса. Он погладил дрожащими пальцами ствол берёзы. Теперь это был просто кусок дерева. «Человек умирает через шесть минут после гибели мозга, а дерево? Сколько живет оно? Может «ей» еще больно?» Но под чуткими любящими пальцами не билось сердце, листва, ещё зеленая и полная жизненных соков, была всего лишь листвой и она «молчала».
«Как странно, что я не умер вместе с берёзкой. Да, но у меня же есть ещё липа, и ель подрастает. Может, батюшка прав — я чудовище, восставшее против Него!»
Так в спорах с самим собой и Богом прошла эта ночь без сна.
Утром Иван Сергеевич, побрившись и надев костюм-тройку, пошёл к соседям. Мария накрывала на стол. Участливо пригласила позавтракать. Дети пожилым соседом не интересовались, уминали с аппетитом омлет.
Батюшка Олег зло смотрел на вырядившегося спозаранку врага.
— Хочу предупредить, чтобы дети по левой стороне сада не ходили, — сказал Иван Сергеевич.
— Да что вы такое говорите! Они и не ходят, им своего двора хватает, — ахнула соседка.
— Нет, я понимаю, но мало ли что. Мячик закатился, котёнок убежал. Так вот, предупреждаю: я там на кротов капканы поставил, замучили. А ещё сигнализацию.
— Да не волнуйтесь вы так, вам нельзя. Ребята, слышали? К Ивану Сергеевичу в сад ни ногой.
Никто из детей не отреагировал, кроме самого младшего, который заинтересовался кротами.
— А покажите крота? — и, получив подзатыльник от старшей сестры, добавил: — А то у нас нет.
Иван Сергеевич неуклюже поклонился Марии и вышел из дома на крылечко.
Олег вышел вслед за соседом.
— Врёшь ведь про сигнализацию? Ладно, не приду, но учти: дело твоё не божье, всё равно удачи не будет. Лето жаркое, одна искра — и загорится твой сад, никакая сигнализация не поможет.
Иван Сергеевич долго молчал. Потом, проглотив комок в горле, произнёс:
— Жалко столько детей без отца оставлять. Но и в тюрьме люди живут.
И ушёл.
Прошла неделя, никто в сад не наведывался. Теперь вместо белоствольной берёзы Иван Сергеевич разговаривал с липой. Нежно-душистая во время цветения, та пьянила своей прохладной тенью.Но, обидевшись, молчала. Даже в ветреный день её листва не издавала шелеста. Ни слова, ни вздоха. И только сердце внутри ствола: тук-тук-тук. Как запертая в клетке птица.
А ещё через неделю соседи съехали. Им как многодетной семье выделили участок с домом поближе к городу, к школе и детскому саду. Помимо домашнего скарба, Олег разобрал баньку, снял шифер с крыши и двери.
Мария принесла три буханки домашнего хлеба, банку мёда и, поклонившись зачем-то Ивану Сергеевичу, ушла, не проронив ни слова.Она была благодарна этому седому вежливому человеку, который так смог испугать её мужа, что тот согласился на её многолетние уговоры переехать ближе к городу.
Первые дни и ночи Ивану Сергеевичу было страшно жить без привычных звуков детских голосов, запаха борща и дыма печи. Потом привык. Наступило такое единение с природой, что он чувствовал себя деревом. Статным, стройным дубом, тем самым, к которому мечтает перебраться берёза. Нет, теперь липа.
Лето мучило засухой, вода в колодце опускалась всё ниже и ниже.Пришлось ходить за водой к соседям.Липа благодарно дарила прохладу умаявшемуся с вёдрами Ивану Сергеевичу. Обида Ники-липы прошла, и она шептала нежные глупые слова, совсем как в молодости.
«Медовый мой, Ванечка. Слепыш мой сладкий. Ванька-встанька», — и смех.
Однажды, шепча в ответ слова любви липе, мужчина ясно увидел в утреннем тумане проступающее сквозь кору лицо жены, потом — её покатые плечи, островки грудей.Он подошёл к дереву поближе и обнял ствол, прижавшись седой головой к плечу той Ники внутри. Всё ждал: сейчас её рука вырвется из плена, погладит — и боль в висках уйдет. Боль и правда прошла, хотя Ника «так и не сумела освободить рук».
Гроза собиралась весь невыносимо жаркий день, а разразилась к полуночи, когда сквозь потрёпанные ветром тучи выглянула полная луна.Гром грянул сначала далеко, потом всё ближе и ближе — и скоро огромные молнии пронзали небо там, где поле у леса, приближаясь к одиноким домам. Сначала молния ударила в антенну, спустилась по ней искорками, потом по крыше, но не ушла по молниеотводу, а стекла, словно ртуть, с карниза и превратилась в серебряный шар.
Сфера медленно летала вокруг дома, разбудив своим потрескиванием и сиянием Ивана Сергеевича, приглашая выйти из дома. Мужчина так и сделал. Он пошёл в сад, поражаясь, как шар ловко уклоняется от веток малины и шиповника. А когда Иван Сергеевич понял, куда это порождение неба летит, было поздно.
Шар ударился о ствол липы и распался миллионами искр. Те, сначала холодно-голубые, превратились в ослепительно оранжевые, и дерево занялось огнём.
Липа умирала долго. Иван Сергеевич с вечера не натаскал воды: плохо было с сердцем. И теперь, кинувшись к своему колодцу, обнаружил, что он уже высох. Мужчина уговаривал «Нику» потерпеть, побежал к соседям. Вычерпав их колодец, еле-еле набрал одно ведро воды и поспешил обратно.
Липа гордо не сдавалась огню. Иван Сергеевич с размаху вылил ведро, но этого было мало. Тогда он кинулся в дом, принёс одеяло и стал сбивать огонь, потом просто закутал дерево. Огонь был побеждён. Под одеялом что-то зашевелилось, и мужчина, открыв глаза, отступил на два шага назад, бросив плед на землю.
Из чёрного обгоревшего ствола ему навстречу шагнула Ника. Протянула к нему руки. Мужчина не успел её обнять: дриада рассыпалась пеплом. В стволе дерева сияла дыра с человеческий рост. Иван Сергеевич заплакал, проклиная себя, Бога и погоду.
Потом весь в саже, размазывая по лицу слёзы, побрёл к дому.
Наверное, он бы не выжил, если бы не Мария, жена соседа.Та приехала за забытым скарбом и, зайдя к соседу, увидела того лежащим на веранде.
«Скорая помощь, экстренное шунтирование — и вот вы и снова огурец» — слова лечащего врача-кардиолога. Его выписали через две недели. Он взял такси, но доехал только до трассы, до дома шёл пешком. Уверенный, что дом и сад без него сгорели.
Но после грозы прошли дожди, воздух был свеж, в саду пахло яблоками и мёдом.
Иван Сергеевич первым делом пошел проведать ель. Та так выросла, что стала даже выше него на целую голову. Мужчина долго смотрел на дерево и молчал. Поверить в чудо в третий раз, в то, что Ника, вот она — рядом, сил не было.
Он собирал яблоки, картошку, перекапывал огород. Надежда на возрождение их с женой через сотни лет не ушла.Он просто знал: пройдёт время — и эти деревья-люди смогут ожить. Стать частью нашего мира. Они не будут, как клоны, учиться заново. Это будут те же люди: взрослые, умные, красивые. Такие, какими они ушли в небытие.
Кошмары больше не мучили. Снилась дочь, даже бывшая жена однажды приснилась.
К осени он наведался к ели и увидел под её стволом дружную семейку белых грибов.Он ушёл в дом за ножом. Затем вернулся, наклонившись, аккуратно срезал красавцев и, поднявшись, оторопел.
Рядом с ним стояла Ника. Ей очень шёл зелёный цвет, пушистые ветви и веточки, даже глаза у неё стали зелёными, и губы. Ника-ель мягко обняла Ивана Сергеевича и прошептала: «Совсем забыл, разлюбил, да, Ванечка?» И погладила по волосам: так, как он мечтал ещё недавно.
Иван Сергеевич ничего не почувствовал, кроме удивления. Душа его не плакала, сердце не болело. Он посмотрел ели в лицо и заговорил с ней как с незнакомым человеком.
— Извините, я пойду. Грибы вот, суп варить
— Нет, Ванечка, не пойдёшь. Ты же мечтал вместе быть, — ледяным тоном ответила женщина-ель.
— Вы подождите, лет через двести или триста мы обязательно будем вместе. Вон в том дубке моя ДНК.
— Нет в нём ничего, кроме червяков! А ты — мой Ванечка. И ждать я не буду, — и женщина-ель шагнула назад к своему покинутому стволу.
Со стороны могло показаться, что седой мужчина пытается пройти сквозь дерево. Но уже через мгновение он исчез, и только сланцы остались стоять у дерева, как у входной двери в вечность.
Генеральный секретарь открыл шкаф и достал два футляра из пуленепробиваемого стекла. На них были наклейки с именами: Ника и Сергей. В контейнерах лежали спилы деревьев в специальном геле. Судя по кольцам на стволе, возрастом более двухсот лет.
— Дождались, родные, — прошептал мужчина и закрыл глаза, в которых блеснули слёзы.