Я не хочу быть программистом

 

 

Я не хочу быть программистом.

Осознание этого прискорбного факта пришло в среду, в середине рабочего дня, как гром среди ясного неба. Я откинулся в кожаном кресле тимлида и невидящим взглядом уставился в монитор, смакуя по словам промелькнувшую в голове мысль.

Я.

Не.

Хочу.

Быть.

Программистом.

Я помотал головой, налил в именную кружку витаминизированной воды и жадно выпил.

Не помогло. Новая мысль захватила меня полностью. Я вдруг понял, что знал это всегда, но боялся сформулировать.

В детском саду я был лучшим в своей группе, алгоритмические задачи давались мне влёт. Помню, как я с гордостью тогда говорил: «Вот вырасту и буду управлять всем!» Отец с матерью не могли нарадоваться. Разве что их смущало моё хобби — как только наступало свободное время, я запускал графический редактор и мышкой рисовал неумелые каракули. Когда отец увидел это, он впервые повысил голос на меня, и я надолго запомнил этот урок. Но ничего не мог с собой поделать: меня манила гармония линий и цветов, и я постоянно возвращался к рисованию, старательно скрывая это от родителей.

Сейчас-то я понимаю, что они знали о каждом моём шаге, и протокол всех действий на ученическом компьютере отправлялся прямиком к ним.

В школе я уже не проявлял таких выдающихся способностей. Обход графов, красно-коричневые деревья, жадные алгоритмы — всё это давалось мне легко, я по-прежнему был отличником, но уже одним из многих, а не первым из первых.

Университет я тоже окончил с красным дипломом, но уже совсем без огонька в глазах. Новые знания впитывались в меня, как в губку — спасибо генетике! — но уже на автомате.

Высокооплачиваемая почётная работа в одной из крупнейших IT-компаний, стремительная карьера — стажёр, инженер-программист, старший инженер, тимлид… Я не мог допустить даже мысли, что программирование — это не моё, что я не хочу этим заниматься всю жизнь.

Потому что это было неправильно! Ведь в любого человека изначально заложена склонность к определённому виду деятельности — в зависимости от текущих потребностей общества и долгосрочной стратегии Государства. Я не выбирал свою профессию, как и миллиарды других людей — это сделали мои родители, ознакомившись с предоставленным списком будущих профессий для своего первенца. И мой генокод был скорректирован в соответствии с их выбором. Я был рождён программистом.

От размышлений меня отвлёк звонок по внутреннему телефону. Подумать только, мы до сих пор используем этот анахронизм! Хотя существуют тысячи удобных программ для связи.

— Свят, дорогуша, — пробасил начальник, — зайди-ка ко мне. Обсудим одно дельце… Конфиденциально, так сказать.

Меня передёрнуло от раздражения. Ещё один анахронизм. Разумеется, все разговоры попадут в отчёт вышестоящему начальству. Мне ли не знать, я всё-таки программист… Пока что. Вся конфиденциальность заключается разве что в том, что коллеги-соседи не услышат обрывки беседы.

Но делать нечего — протокол надо выполнять. Главное — успокоиться. Ещё утром я бы только усмехнулся этому, а сейчас взвился. Непорядок. Я налил себе ещё воды и выпил.

Поднявшись на три этажа, я постучался в кабинет системного архитектора и вошёл.

— Заходи, заходи, дорогуша! — прогрохотал начальник, вставая из внушительного кресла — куда больше моего, да ещё и подстраивающееся под форму тела, да ещё и с массажем.

Я уже бывал здесь несколько раз, но обстановка каждый раз шокировала меня. Бархатный ковёр, огромный дубовый стол, деревянные шкафы с бумажными книгами — закос под старину, всё бесполезно, но выглядит дорого и богато. И… совершенно безвкусно. Никакой гармонии. Хотя кто будет спрашивать моё мнение, я же программист, а не дизайнер интерьеров.

— Нравится? — довольно крякнул Михаил Робертович, заметив, как я разглядываю кабинет, и сжал мне руку своей лопатой.

— Непривычно… — промямлил я. Не говорить же ему, что отвратительно.

— Да не стесняйся, знаю, что нравится! Но есть у меня для тебя, родной, и хорошие новости! Скоро этот кабинет станет твоим.

— Это как? — опешил я, глядя на улыбающегося до ушей начальника.

— Да вот так. Скоро меня на повышение отправят. Вакансия системного архитектора освободится. А из моих тимлидов ты самый эффективный!

— Но я…

— Ещё и скромный! — расхохотался Михаил Робертович. — Я изучил KPI всех сотрудников за последние годы. Ты — лучший. И именно ты заменишь меня. Вот, полюбуйся!

Он включил проектор и начал листать отчёты с моими показателями и достижениями, параллельно нахваливая мои выдающиеся результаты.

Но я уже не слушал. На меня постепенно накатывала паника. Что делать? Куда деться? Я же не хочу этим заниматься. В гробу я видел все облачные сервисы и кибербезопасность, сетевую архитектуру и алгоритмы!

Я очнулся, когда он потряс меня за плечи.

— Эй, ты меня слушаешь, любезный? Я говорю, горы свернём вместе! Ну, как тебе перспектива?

Наверное, по моему лицу он понял, что перспектива меня совсем не радует. Начальник перестал улыбаться, вернулся в своё кресло и указал на стул напротив.

— Давай, садись, выкладывай всё как есть. Что не так? Работа надоела?

Понятно, что он пошутил. Как может надоесть работа, если любовь к ней зашивается на уровне генокода ещё до рождения?

Но ведь надоела. И как я раньше этого не замечал? И сама система, которую мы делаем, надоела, и тупые стажёры, за которыми ошибки исправлять замучаешься — проще самому все задачи делать. И этот чванливый начальник, который непонятно почему обставляет всё стариной и пытается в любой разговор ввинтить древние словечки, и, видимо, гордится собой от такой показной аристократичности. Да мне же ничего из этого никогда и не нравилось!

Словно во сне, я услышал, как кто-то сказал моим голосом:

— Да, Михаил Робертович. Надоела. Я не уверен, что программирование — это то, чем я хочу заниматься.

Ни лице начальника промелькнула тысяча эмоций — удивление, гнев, ухмылка, снова удивление… Наконец, его лицо застыло в напряжённо-сдержанном состоянии.

— Свят, душка моя, ты переработал, видимо. Инфекцию подхватил какую-нибудь. Удар солнечный. Отпуск давно не брал. Знаешь, и точно. Иди-ка ты в отпуск! На месяц. За счёт фирмы, не беспокойся насчёт формальностей. И возвращайся, но уже без этих глупостей! По рукам?

— Я не думаю, что за месяц что-то изменится, — сказал я, глядя поверх его глаз, на сурово нахмуренные брови.

Он медленно упёрся кулачищами в стол и поднялся, как палач над плахой.

— Ах, вот как ты заговорил, мил человек! Мы в тебя все эти годы столько вбухали сил и средств, а ты решил кинуть нас? Кто тебя переманил? «Дженерал эпплс»? «Самсон и сыновья»? Кто?!

— Давайте будем откровенны: вы заработали на мне куда больше, чем вложили! — вскипел и я.

— Ах, вот ты какой! Ах, вот оно что! Да пошёл ты, ублюдок! — заорал покрасневший Михаил Робертович. — Я к тебе по-хорошему, а ты тварь облезлая! Пошёл вон, и чтобы я тебя больше никогда здесь не видел!

Всю аристократичность как рукой сняло.

***

Я, не отрываясь, смотрел поверх глаз отца. Его брови были ещё суровее, чем у Михаила Робертовича. Этими бровями, наверное, можно было сносить дома и прокладывать тоннели. Я с детства боялся этих бровей, и вот они снова готовились нанести удар.

— Выгнали с работы, значит. Уволили с позором. Ты хоть понимаешь, что это значит для всех нас?

Я сидел перед ним, как нашкодивший первоклашка, поджав ладони под ноги.

— Папа, ну вот так… Так бывает, что работал кем-то, а потом оно надоело…

— У кого бывает? — спросил отец тихо, но я при этом заткнулся. Хотелось превратиться в молекулу и забиться в дальний угол. — С чего ты вообще взял, что так бывает? Оправдания себе ищешь? Лет двести назад так, может, и бывало. Да, когда-то давно люди ещё не могли управлять на генном уровне своими склонностями и навыками. Пещерный век, что тут скажешь? Тяжело было им, да. Можно было всю жизнь учиться, да так и не найти своего призвания. Но сейчас-то ситуация совсем иная!

— Что же изменилось, папа? — набрался смелости я.

— А то ты не знаешь! — гаркнул он, и я снова стал испуганной молекулой. — Ты ж программист! Хоть и не генетик, но должен понимать, как всё работает.

— Да, я понимаю. И понимаю, что в любой программе могут быть ошибки. Мало ли — случайная мутация. Флуктуация на молекулярном уровне. Да, может, меня вообще при рождении перепутали...

Отец встал и я снова замолчал. Он открыл стенной сейф, достал оттуда цветные бумаги с многочисленными печатями и цифровыми сертификатами и потряс ими перед моим лицом.

— А это что? Не ты ли сдавал ДНК-тесты при поступлении в вуз и после выпуска? Всё тут чётко написано: программист, инженер, склонность к системному мышлению… Перепутали его! Да уж лучше бы перепутали! Тогда хотя бы можно было разобраться. Но нет, это ты, ты, ты!

— Сева, не горячись! — тихо вставила мать, молчавшая до этого. — Давай разберёмся. Сынок, расскажи, как ты понял это. Что подтолкнуло тебя?

— Я не знаю… Да ничего не подталкивало. Просто сидел, работал, и вдруг понял, что не получаю удовольствия от этой работы.

— Удовольствия он не получает! А мы работаем не для того, чтобы получать удовольствие! Ты хоть понимаешь, что таких, как ты — миллионы, десятки миллионов? Но они работают и не вякают. Потому что с теми, кто вякает, разговор особый…

— Сева, успокойся! Да, такое случается. Кризис среднего возраста. Может, проблема в питании. Мало ли, какие проблемы могли возникнуть при доставке питательных порций. Мы же не знаем! Магнитные бури, вспышки на Солнце! Я в этом не разбираюсь, но столько факторов может быть. Сева, лучше поддержи сына.

— А я и поддерживаю! Запомни раз и навсегда: ты — программист! И точка. Нам не нужны проблемы. Мы не хотим встреч с Корректорами. Значит, поступим так: ты снимаешь квартиру и ищешь работу программистом. Хоть самым задрипанным стажёром, неважно. И пока не найдёшь — сюда не возвращайся!

Отец поправил галстук, словно ему стало тяжело дышать.

— Пойду прогуляюсь. Разговор окончен. Вернусь — чтоб духу твоего здесь не было!

Когда входная дверь хлопнула так, что затряслись картины на стенах, мать подсела ко мне на диван и взяла ладони в свои.

— Свят, сынуля, всё будет хорошо. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я всегда на твоей стороне. Не бойся.

И поцеловала меня в лоб.

***

Я не нашёл работу ни через неделю, ни через две. Да не больно-то и хотелось, если честно. Заходил на Биржу Труда, смотрел список вакансий, которые по моим параметрам подбирала заботливая автоматика, и морщился от отвращения. Тимлид… системный архитектор… разработчик интерфейсов… проектировщик баз данных… старший инженер в таком-то национальном проекте… ведущий интегратор… Мне ничего не нравилось. Я закрывал Биржу Труда и открывал графический редактор. Хоть какая-то отдушина. Водил мышкой туда-сюда, выбирал цвета, кисти…

Дня через три я прошёл пару онлайн-курсов по графике. Я понимал, что на этом заработать невозможно — без ДНК художника никто даже не посмотрит на мои картины. Да даже сами курсы оказалось не так-то просто пройти — каждый раз я получал предупреждение, что тематика не соответствует моему основному ДНК-профилю.

Но для себя, для развлечения — почему нет? Развлекаться в Государстве пока не запрещали.

Я даже подумал, что, в принципе, на заработанные средства могу спокойно провести остаток дней. Ну, от питания в дорогих ресторанах придётся отказаться, но в целом потяну. А почему бы и нет? Что такого страшного случится, если Государство лишится одного программиста?

Настроение улучшилось. Да, жаль было, что отец сердится — но он простит рано или поздно. А вот мать звонила чуть ли не каждый день. Спрашивала, как успехи. Увы, её порадовать было нечем.

А потом я заказал себе графический планшет. Раз уж я решил стать художником-самоучкой, это было необходимым шагом. Мышкой рисовать — это же совсем детский сад. Пора было выходить на новый уровень.

Через три дня в дверь постучали.

— А вот и доставка! — обрадовался я и побежал открывать.

Но два загорелых парня в цветастых шортах, шлёпках и тёмных очках не очень походили на курьеров.

— Святослав Всеволодович Скворцов? — полувопросительно, полуутвердительно сказал тот, что пониже. В его теноре слышался несгибаемый металл.

— Так точно…

— Пройдёмте с нами, — добавил второй, высокий, мягким баритоном.

Я попятился.

— А в чём, собственно дело?

— Служба Коррекции. — Они синхронно показали электронные карточки госслужащих, сияющие белоснежным индикатором — не салатным, как у меня.

Душа ушла в пятки. О Службе Коррекции знали все, хотя о ней не было принято даже упоминать. Секретная служба, с которой лучше никогда не пересекаться. Занимались они отловом людей с ошибками в генетическом коде и, собственно, коррекцией. Сам я лично ни разу не встречал тех, кто был откорректирован, но почему-то очень не хотелось вступать в их ряды.

«Впрочем, — попытался успокоить я себя, — я-то не дефектный. Мало ли зачем они пришли?»

— Наверное, это какая-то ошибка. Мои ДНК-тесты идеальны, могу показать вам, сейчас принесу…

— Разберёмся, — заскрипел металлический голос, словно грубая наждачная бумага, устраняющая неровности на детали.

— Если ошибка, то вам и беспокоиться не о чем, — успокоил баритон, подобный войлочному кругу шлифовального станка.

Корректоры, одно слово…

***

Сборы были недолгими. Уже через час чёрная тонированная машина отвезла меня к приземистому зданию, сопровождающие спустили меня на несколько этажей по лифту и проводили в пустой кабинет без окон. Всё, что там было — два стула.

Я сел за ближайший лицом к двери и стал ждать.

«Допрыгался, идиот. И с чего я вообще взял, что так можно? Ведь все действия по сети можно отследить. Тем более — им. Вот дубина…»

Вскоре вошёл высокий худой человек в халате, похожем на медицинский, но голубого цвета, и сел напротив меня. Он склонил плешивую голову и улыбнулся уголком губ, словно говоря: «Святослав, ну что же ты так подвёл нас?»

Минут десять мы молчали, и я не выдержал:

— Зачем я здесь?

Голубой халат хлопнул в ладоши.

— Прекрасно! Просто восхитительно. Оч-чень интересный экземпляр. Продолжайте, — он взмахнул передо мной рукой, словно дирижёр перед оркестром.

— Я не понимаю. Я же не дефектный, мои тесты в порядке… Я программист, нареканий со стороны руководства никогда не было. Запросите у «Электрик индастри» данные о моих показателях.

— Все данные у нас давно есть. И нам прекрасно известно, что вы уже две недели не являетесь сотрудником компании. Святослав, ну вы же программист… Пусть и бывший. Всё должны понимать.

Я помолчал. Отпираться было бессмысленно. У них есть всё: история звонков, покупок, посещённых страниц в Сети.

— Да, вы правы. Я не программист и не хочу им быть.

Насупившись, я стал изучать шнурки на своих ботинках.

— Расскажите о своей работе. Как она вам приносила радость раньше и в чём выражается то, что вдруг перестала приносить?

— Да как вам сказать… Никогда она радость не приносила. Просто понял это я только совсем недавно.

— Как раз перед увольнением, не так ли? Однако у вас самые высокие показатели эффективности среди специалистов вашего профиля не то что в компании — в городе и даже макрорегионе. Разве это не доставляло вам радости?

— Да нет, не слишком. Это, наверное, доставляло радость моему начальству всех уровней. А мне как-то было всё равно. Да, я хороший программист, я отлично учился. Но… Я занимался этим просто потому, что больше ничего не умею. И я больше не хочу этим заниматься.

— И никогда не хотели?

— Выходит, что так.

— А в чём заключалась ваша работа?

— Но вы же и так знаете.

— Расскажите своими словами.

— Хорошо. Проектирование, программирование сложных узлов, обучение новых сотрудников, контроль качества кода… Чтобы код был красивым.

Мой собеседник поднял брови. Не знаю, зачем я это добавил.

— Красивый код? Как это? Эффективный?

— Ну нет… Самый эффективный код — двоичный код, написанный для конкретной машины. В крайнем случае, на ассемблере. Но этот код совсем не красивый. Красивый код это такой… На который приятно смотреть. А к чему все эти вопросы? Скажите прямо, зачем я здесь? Я же имею право знать?

Голубой халат примирительно поднял ладони.

— О, разумеется. Вы здесь, чтобы стать счастливым. Чем занимается Служба Коррекции? Превращает несчастных людей в счастливых. Всё, что вы расскажете, очень важно. Каждая ваша фраза, каждая интонация. Всё это будет тщательным образом проанализировано, чтобы понять, в чём же причина вашего… отклонения. И мы вместе с вами устраним эти причины.

— То есть я полюблю свою работу?

— Именно!

Я скрестил руки на груди и ответил с вызовом:

— Но что, если я в самом деле хочу заниматься чем-то другим? Что, если я рождён не для программирования?

— Увы, вы рождены именно для программирования. Ваши ДНК-тексты в самом деле идеальны. Если бы это было не так, мы бы уже подбирали более подходящую специальность. Ошибки при генетическом планировании случаются — и в этом нет ничего страшного. Но это не ваш случай. Вы программист и никем иным быть не можете.

— Но ведь это несправедливо! Что делать таким, как я?

Голубой халат вытянулся в лице.

— Никогда на людях не повторяйте такое. Нельзя подвергать сомнению справедливость генетической политики. Стабильность и счастье большинства — это и есть справедливость. И я вам предлагаю способ вернуться к этому большинству.

— То есть у меня нет вариантов? И вы в любом случае сломаете меня и пере… перепрограммируете?

Голубой халат поморщился.

— Ну что вы такое говорите. Мы не Гестапо, если вы знаете, что это такое. Не мучители, не инквизиторы. Никто вас ломать не будет. Вы всегда вольны отказаться от нашей помощи. Но в этом случае вас ждёт не самое радостное будущее.

— Расскажите.

— Вас лишат гражданских прав и привилегий. Скорее всего, семья от вас тоже откажется. Окончательно, формально. Никто их не будет заставлять, но обычно происходит именно так. Не очень радостная перспектива?

— Да уж, — сглотнул я.

— Это не со зла, никто не хочет специально навредить лично вам. Но это справедливо: если вы не хотите укладываться в нормы общества, то общество отвергает вас. Профессия каждого определена с рождения. Генетическая политика учреждена для того, чтобы каждому человеку нравилось то, чем он занимается. Не хотите работать по врождённой профессии — ваш выбор. Но когда вы были рождены, Государству нужен был именно программист, а не художник. Художников и так в достатке. Поэтому не получится просто отсидеться и пользоваться своими накоплениями до самой смерти, ничего не делая.

— Но почему? Неужели для Государства так важна потеря одного-единственного программиста?

— Разумеется, нет. Один программист совершенно не важен, даже такого экстра-класса, как вы. Но это создаст прецедент. Где один — там и десять, там и тысяча. Мы не можем этого допустить. Поэтому при отказе от врождённой профессии вы должны будете понести наказание. Всё ваше имущество конфискуют, счета заблокируют. Придётся жить в бесплатном общежитии и искать низкооплачиваемую работу на особенной Бирже Труда — для людей с дефектным генокодом. Что для вас будет обидно вдвойне — у вас-то дефектов нет. В результате вряд ли вы сможете заниматься тем, чем хотите.

Я помолчал. Куда ни кинь — всё клин. Но падать на самое дно было ещё хуже.

— Хорошо, давайте попробуем.

— Вот это другой разговор! — довольно потёр ладонями голубой халат и хищно улыбнулся.

***

Планшет мне так и не привезли. Новый я не стал заказывать — понятно было, что Служба Коррекции держит всё под контролем. Зачем злить их лишний раз?

Каждую ночь я видел один и тот же сон: заказываю в магазине графический планшет, его привозят, я открываю коробку и вижу там голову голубого халата с хищным оскалом. «Вы всё равно не сможете заниматься тем, чем хотите!» — кричал он, и я просыпался.

На работе, куда меня устроили в рамках коррекции, я стал сонным и невнимательным. К задачам относился без должного интереса, на совещаниях клевал носом и не слушал коллег.

Через неделю корректоры прописали мне медикаменты для улучшения сна и повышения концентрации. Но это не помогало. Начались проблемы с сердцем, глаза покраснели от вечного недосыпа.

Ещё через неделю меня вызвали на ковёр. Хмурый седой директор молча указал на стул.

— Что же мы имеем? Показатели очень низкие, задачи в срок не решаются, решения принимаются не оптимальные. Когда Биржа Труда порекомендовала тебя, мы тут плясали от радости. Думали, теперь заживём — с твоими-то параметрами! А на деле от тебя одни убытки. Ты точно программист?

— К сожалению.

— В смысле «к сожалению»? К какому ещё сожалению? Зачем тогда пришёл на Биржу Труда?

Служба Коррекции строго-настрого запретила мне говорить о том, что я на самом деле от них.

— Слышь, ты дефектный, что ли? — повысил голос директор.

— Контузия, — соврал я. — Думал, восстановился, но я ошибся. Извините за издержки.

— Контузия… Ладно, давай лечись. Но нам ты, увы, не нужен.

Он взял трубку и махнул рукой: «Выметайся, мол».

— Алло, Биржа Труда? — услышал я. — У меня возврат...

Вечером я уже сидел в знакомом кабинете без окон.

— Ничего не выходит, — объяснил я голубому халату. — Ну не могу я работать программистом. Просто опротивело. Всё время думаю о том, что десятки лет занимался не тем, чем хочу. А таблетки только губят меня. Стало совсем невыносимо.

— Интере-есно. Обычно помогает. Что ж, для таких случаев есть более сильнодействующие средства. Вы только подпишите документик о согласии.

Он ловко выудил лист — видимо, был готов к такому развитию событий. Я начал читать.

— То есть я месяц лежу в каземате, вы меня пичкаете химией, но даже после этого нет стопроцентной гарантии, что я стану программистом? И вообще, я могу коньки отбросить от такой терапии?

— Святослав, вы должны понимать. Вы — уникум. Ваш генокод в порядке, но он отчего-то не срабатывает. Вы можете принести пользу Государству, приняв участие в исследованиях.

— То есть раз уж не программист, то подопытный кролик… Нет, спасибо. Я отказываюсь от ваших услуг.

Голубой халат развёл руками.

— Что ж, очень жаль. Вы уже в курсе, что будет с вами. Это ваше последнее слово?

Я сглотнул. Страшно, конечно. Но отдаваться неведомым вивисекторам было ещё страшнее. В горле перехватило, и я не смог выдавить ответ. Только обречённо закивал.

— Прискорбно. В таком случае домой можете не возвращаться — вас туда всё равно не пустят. Общественный транспорт, оффлайн-магазины, привычные развлечения тоже под запретом. В телефоне доступно только два приложения — Биржа Труда для дефектных и Транспорт для них же. Прощайте.

— Стойте, стойте! А я могу ещё передумать?

— Вы сделали свой выбор. Процесс лишения прав уже запущен. Теперь вы не существуете для общества. Больше мы не увидимся.

Он вышел из кабинета, а меня буквально вынесли на руках.

Что же я натворил?

***

Очнувшись на мостовой, я попробовал позвонить матери — взывать к отцу было бессмысленно. «Действие запрещено» — отчеканил женский механический голос. Оперативно работают, ничего не скажешь.

Я вызвал Транспорт. В приложении была только одна кнопка — Домой. Что ж, похоже, теперь у меня лишь одна дорога. Подкативший электромобильчик с автопилотом довёз меня до окраин города и остановился возле одноэтажного здания, затерявшегося среди складов.

Я подошёл ко входу. Сканер сетчатки узнал меня и впустил со словами: «Добро пожаловать! Минус седьмой этаж, комната пятьсот семь». Я содрогнулся, представив себе каморку, заполненную клопами и лабиринтом трёхэтажных кроватей.

К моей радости, это оказалось не так. Комната выглядела чистой и уютной, с двумя кроватями у стен и тумбочкой посередине. На одной из кроватей лежал небритый мужчина лет пятидесяти. Он лениво посмотрел на меня и махнул пятернёй.

— Здорово, новенький! Как звать?

— Святослав. А как вы узнали, что я новенький?

— Ну а кто ты ещё? Тут всё строго — в гости никто не ходит, замок открывается только жильцу комнаты. То-то я гляжу: Михея долго уже нет. Ну, да упокоят африканские боги его чёрную душу… Ты давай, располагайся, не боись.

Я присел на свободную кровать.

— А вас как зовут?

— Зови меня Ато, так меня Михей звал. «Господин» по-эфиопски. Да не дрожи ты так, ты же не эфиоп, для тебя это будет просто имя. И это, брось выкать. Мы тут все из одного теста, дефективы. Все одинаковые.

— Я не дефектный…

Ато сел и уставился на меня.

— Ишь ты! Давненько идейных не было! Только ты это, не слишком распространяйся об этом. Тут таких не любят. Идейные — изгои даже среди изгоев. Хочешь жить долго и счастливо — говори всем, что ты обычный дефектив. А ДНК-тесты подделывал, пока не поймали. Усёк?

— Усёк… А ты тут давно?

— Сколько себя помню. Родители, видимо, отказались почти сразу. Ещё даже в школу не успел поступить. Но я на них зла не держу — цивилам с дефективами только морока, таким, как я, один путь — сюда. И чем раньше, тем лучше. Ассимиляция!

— Расскажешь мне, как дальше жить?

— Голодный?

В животе заурчало. Я вспомнил, что уже несколько часов ничего не ел.

— Ага.

— У меня есть еда. Но я с тобой не поделюсь. Ничего личного, но тут тунеядцам не место. Ищи работу — как можно скорее. Желательно с почасовой оплатой. Сразу появятся деньги на хлеб.

Я запустил Биржу Труда и начал просматривать объявления. Сторож, грузчик, уборщик… Стало грустно. Вот какое у меня будущее… Художников не было.

— Скажи, Ато, выходит, все грузчики — дефективы?

— Да ну нет же. В программе Государства есть все должности. Даже какой-нибудь выгребатель дерьма в свинарнике. Почти везде работают цивилы. Но с дефективами проще. Они куда дешевле, на них можно орать, бить их — мы лишены всех прав. Даже за смерть дефектива цивилов особенно-то и не наказывают. Но у нас есть и существенный минус — мы толком ничего не умеем. Поэтому и доверяют нам такую работу, которая не требует особых навыков. Усёк?

Я кивнул и выбрал вакансию «уборка по дому». Ну какой из меня грузчик или сторож?

Через полчаса транспортный электромобиль уже ждал меня у входа в общагу.

— Удачи, салага! — проворчал Ато и отвернулся к стене.

***

Дни выстроились неразличимой чередой — я подрабатывал уборщиком в разных домах, без выходных — я даже потерял счёт дням недели. Слишком сильно горевать о моей новой судьбе было некогда — я уставал на работе так, что, возвращаясь в общежитие, просто валился спать без сил. А если не валился — слушал курсы Биржи Труда, постигал премудрости уборки, глажки, стирки.

И вот я выехал на очередной вызов — такой же, как сотня предыдущих.

Низенький взъерошенный хозяин квартиры ждал меня у двери.

— Здравствуйте! Меня зовут…

— Да плевать мне, дефектный, как тебя зовут! Новичок, что ли? Запомни: у тебя нет имени. Есть только обязанности. Подметать, вытирать пыль, стирать, гладить. Открывать рот только по моей команде. Всё понятно?

— Да…

К этому я тоже привык. Не все цивилы вели себя столь высокомерно, но и чем-то особенным такое поведение не было.

— Приступай. Если мне понравится твоя работа — возьму на постоянку. Но если хоть что-то будет не так — вылетишь тут же! И в кабинет не суйся! Понял?

— Понял. А какая из комнат кабинет?

— Пойдём, ущербный, покажу.

Увидев кабинет, я остолбенел. Он был заставлен мольбертами, холстами, палитрами, кистями, баночками с краской, набросками и картинами разной степени готовности.

— Впечатлён? Не отвечай, это риторический вопрос. Что ты, дефектный, можешь знать о высоком искусстве? Всё, приступай к работе.

Я был на седьмом небе от счастья. Я пришёл к настоящему художнику! Пусть я не могу нарисовать сам, но хотя бы прикоснуться к прекрасному! Вот уж действительно, стоило всё потерять, чтобы приобрести такое. Хоть посмотрю одним глазком, как трудится мастер. Я даже представить не мог, что до сих пор кто-то творит не на компьютере.

Увы, подсмотреть не удалось — когда мастер вошёл в кабинет, он плотно закрыл дверь. Я занялся уборкой со всем возможным тщанием — мне очень хотелось закрепиться на этой работе. Постоянку мне ещё не предлагали, а уж за эту постоянку я костьми лягу! Я буквально вылизал всю квартиру, все пять комнат, погладил мятую одежду и запустил стирку.

Вернувшись в общагу, как обычно, я свалился спать и проспал, пока телефон не разбудил меня сообщением о том, что электромобиль ждёт.

Дни снова слились в серую массу, неделя проходила за неделей, и однажды мне повезло — мастер приступил к работе, не закрыв за собой дверь. Я прижался к дверной щели, возбуждённо глядя, как он работает углём, кистями и карандашами.

Заглядевшись на холст, я не заметил, как художник исчез из моего поля зрения. А через миг дверь распахнулась.

— И что это мы здесь делаем? Украсть хотел что-нибудь? Отвечай!

— Нет, я просто… восхищался вашей работой.

— Ишь ты! Какой мне интересный дефектный попался! Ну давай, пойдём, восхитишься в полной мере.

Он провёл меня внутрь, и мы медленно пошли мимо готовых картин.

— Эта картина называется «Арбуз и волкодав». Что ты видишь?

— Волкодав ест арбуз.

— Дубина ты! Волкодавы хищники. А красное на его зубах и на земле — это не мякоть арбуза, а кровь. Волкодав напал на хозяина, когда тот ел арбуз.

— Но где хозяин?

— Я что сказал? Открывать рот только по моей команде! Команда была дана?

Я задрожал. Только бы он не применил угрозу про «вылетишь тут же». Пусть орёт, пусть бьёт — только не выгоняет!

— Н-никак н-нет. Ну то есть вот сейчас да. А до этого нет.

— То-то. Ладно, вольно, я сегодня добрый. Нету тут хозяина, как ты верно заметил. Уполз, окровавленный. Видишь, алая ниточка к левому краю? Это он полз. Картина-головоломка! Для истинных ценителей.

Команды открыть рот не было, поэтому я просто молча захлопал.

— А ты забавный. Интересно, что у тебя за дефект такой. Нет, нет, молчи! Не порть мне впечатление. Буду тебя приглашать смотреть мои картины. Пока нет выставок, поговорить-то особенно и не с кем. Так хоть ты есть! Всё, поговорили и хватит. Давай, за работу! Я тебе не за разговоры плачу!

***

Мастер стал приглашать меня почти каждый день. Иногда он показывал готовые картины, иногда демонстрировал, как он рисует при помощи разных техник — пастель, гуашь, акварель, акрил, масло. А иногда просто рассказывал теорию изобразительного искусства, описывал различные стили и направления, приводил в пример работы великих классиков прошлого.

А однажды он продемонстрировал мне целый ряд готовых картин.

— Вот, полюбуйся. Завтра выставка, буду показывать столичной интеллигенции. Как тебе?

Я остановился перед одной из картин.

— Вижу, у тебя есть вкус. Это моё лучшее полотно! На него самая большая надежда. Ну, давай, не стесняйся, говори всё, что думаешь!

— Ну… Раз вы просите… Вы же позиционируете себя как академиста. То есть для вас первичен идеальный образ, эталон красоты. Но посмотрите, у девушки на этой картине руки разной длины.

Художник застыл с открытым ртом.

— На соседней картине диспропорция смотрится естественно, это — импрессионизм, и тут это не так важно. Но вы ошиблись со светотенями вот в этом углу. Здесь не может быть так ярко, если вокруг — вечерний полумрак. А тут…

— Замолчи! Кто тебе дал право, неполноценный, высказывать своё мнение, да ещё критиковать? Ты можешь только восхищаться! Пошёл вон отсюда! Видеть тебя больше не желаю. Не приезжай завтра. И послезавтра! И вообще никогда!

В общежитие я вернулся как в воду опущенный. Ато не было — видимо, уехал на работу. Я лёг на кровать и уставился в потолок. Как же так? Только забрезжила мечта — и вот она снова ускользает. И ведь ничего не исправить! Я не знаю его адреса, доступа к сети нет, да и что я ему скажу, если найду? Я взвыл от бессилия, сжимая кулаки.

За этим занятием меня и застал вернувшийся через пару часов Ато. Он стал допытываться, что случилось, а узнав, расхохотался.

— Ну ты, блин, даёшь. Это ж цивилы. Они существа трепетные, к жизни не приспособленные. Ну, тебе ли не знать. Но одно дело, если тебя ругает какой-то цивил, и совсем другое — когда голос подаёт ничтожество, недочеловек, дефектив! Ну ты чего сглупил-то? Надо было сказать, что всё прекрасно, и как ты восхищён.

— Ну что ты смеёшься? У меня горе, а ты…

— Я же говорю! Ты типичный цивил! Чуть что, сразу нюни распустил. Ты мне это брось.

— Ладно, спускаю обратно свои нюни. Давай спать.

Мы выключили свет, но сон не шёл. Легко сказать — спускаю обратно нюни… Я всё думал о случившемся и жалел себя. Потом почему-то стал размышлять, отчего же я никогда не встречал дефективов раньше. И даже не слышал о них. Ведь нас не так уж мало: число комнат в этом общежитии достигало около трёх тысяч, а ведь общежитие могло быть не одно.

Наверное, дело в том, что цивилы просто не хотели замечать тех, кто выбивается из их обычного жизненного уклада. Часто ли я видел больных раком или нищих? А часто ли думал о них?

С другой стороны, я ведь и сам даже своих соседей почти не вижу — только когда мы случайно пересекаемся в коридоре. Не знаю, о чём говорил Ато в первый день — никакого общения с ними не получается.

С этой мыслью я наконец заснул. Я планировал успокоиться и отдохнуть пару дней перед поиском новой работы — небольшие накопления имелись.

Но уже на следующий вечер меня вызвали, хотя я никаких заявок не оставлял.

Электромобиль примчал меня к знакомому дому, и сердце забилось сильнее. Да неужели?

Я поднялся на нужный этаж.

— Заходи, — хмуро сказал художник.

Мы прошли в кабинет.

— На выставке меня разнесли. Мои картины критиковали в пух и прах, а про эти две говорили в точности то, что ты сказал. Ты был прав. Если бы я тебя послушал, сейчас бы купался в овациях.

— Я…

— Открывать рот по команде, не забывай. Так вот, я снова беру тебя уборщиком. На повышенную ставку. Будет у тебя ещё одна подработка. Я рисую картины, а ты говоришь, что в них не так. И я исправляю. По рукам?

— По рукам.

— А теперь иди, работай.

***

У нас с художником получился отличный симбиоз. Его выставки гремели всё громче и увереннее. И однажды он сказал мне:

— А давай знаешь, как? Вот тебе лист бумаги. Вперёд, намалюй что-нибудь.

— Что именно?

— Рот закрой. Сигнала не было.

Я развел руками.

— Ладно. Например, лебедь ловит рака. У тебя есть полчаса. Инструменты выбираешь сам.

Я выбрал карандаши, и через полчаса художник задумчиво ветел набросок в руках.

— Допустим. А теперь что-нибудь акварелью. Сам придумай, что.

Я нарисовал пейзаж и мысленно назвал его «Хмурая осень у излучины реки». Потом мастер проверил моё умение пользоваться гуашью и акрилом.

— Прекрасно. В общем, делаем так: теперь ты сам будешь исправлять мои картины. Под моим присмотром, разумеется. Что-нибудь испортишь — я тебя не просто уволю, я тебя сгною, тебя больше нигде на работу не примут. Всё понятно?

— Так точно.

И настала у нас ещё более плодотворная пора. Исправление картин ускорилось — то, на что он тратил по три часа, я делал за час. И, не буду скромничать, куда лучше его. Наверное, в его генокоде тоже скрывался какой-то дефект.

Через некоторое время он стал давать мне просто наброски со словами: «Закончи сам». Потом — только идеи. Наконец, это перешло в задания, поначалу детальные и полные мелких подробностей, а потом и просто вроде: «А нарисуй-ка мне что-нибудь эдакое с девочкой и медведем. Инструмент выбери сам».

И я старался как мог. Я открыл для себя футуризм, сюрреализм, абстракционизм — то, что художник не мог взять самостоятельно.

И я был счастлив. Да, я понимал, что вся слава и богатства достаются ему, но мне было всё равно. Я занимался своим любимым делом — я творил. Ну и, конечно, было приятно слушать в пересказе мастера отзывы о моих картинах.

И вот настал день, когда он позвал меня на выставку.

— Короче, ситуация такая. Организаторы хотят, чтобы я показал мастер-класс по рисованию в реальном времени. Не смог отвертеться. А я уже полгода кисти в руки не брал. Что я там смогу нарисовать? Делаем так: ты будешь одним из тех, кого я как бы учу рисовать. Ты будешь как бы повторять за мной, но рисуй сразу красиво. А я буду смотреть на твою работу и повторять за тобой. Понятно?

— Не очень.

— Вот ты дубина дефектная! Я говорю: рисуем солнце! И рисую солнце. Ты рисуешь солнце, как считаешь нужным. Я украдкой смотрю на твою картину и исправляю свою. Чтобы моё солнце вышло таким же красивым, как у тебя! Так яснее?

— Более-менее.

— Отлично. Давай, работай, ещё три комнаты не убраны!

На следующий день мы поехали на выставку. Я прошёл через чёрный ход, так как дефективам было запрещено пользоваться парадным. К счастью, внутри проверок не было, и я без труда слился с толпой зрителей.

Мастер показывал мои картины, стараясь не смотреть в мою сторону, и подробно рассказывал историю их создания. Наконец пришло время мастер-класса.

— А сейчас я проведу мастер-класс, как надо рисовать картины, — вальяжно продекламировал художник. — Давайте ко мне выйдут три любых человека из зала, и я за полчаса сделаю из них настоящих художников!

Я приблизился к сцене, готовый подняться.

— Извините, мсье Ампре, но мы не были готовы к такому! — возразил ведущий. — У нас есть только один пустой мольберт с холстом. В программе мастер-класса рисуете только вы, а мы смотрим и восхищаемся. Вы же не против?

Мсье Ампре (вот как его зовут!) только развёл руками. Ну а куда он денется-то? И вот он начал рисовать. И с самого начала я схватился за лицо.

Он держал кисть неумело, словно подвыпивший школьник. Цвета выглядели фальшиво, линии — аляповато, композиция — разбалансированно.

И вдруг мне стало совершенно наплевать, что рисует этот самозванец. В толпе я увидел отца. Но что он здесь делает? Зачем он тут?

Отец увидел меня и поспешил в соседний зал. Я бросился за ним.

— Папа! — крикнул я ему вслед.

Соседний зал сегодня пустовал, и противоположная дверь была закрыта. Подёргав ручку, мой отец повернулся ко мне.

— Ну, здравствуй, сын.

Я не знал, радоваться или негодовать. С одной стороны, он разрушил мою жизнь, а с другой — открыл её заново!

— Думал, мы не увидимся уже.

— Я тоже. Но я переживал за тебя. Рад, что ты нашёл своё место в этой жизни.

— Ты? Переживал? Зачем ты тогда вызвал Корректоров?

Отец осунулся и словно постарел на десяток лет.

— Вот ты как об отце думаешь. Что ж, наверное, я заслужил такое отношение. Мне жаль, если я недостаточно поддерживал тебя. Но я хотел тебе только лучшего! И я никогда не вызвал бы Корректоров.

— Но кто тогда их вызвал?

— А ты не понял? Кто знал о каждом твоём шаге, пока ты искал работу?

Я почувствовал, что пол уходит из-под ног, и упёрся в стену.

— Мама?! Но почему?

— Не держи на неё зла. Она тоже хотела для тебя только лучшего. Но она не знала, кто такие Корректоры. А я знал.

— Откуда?

— Я сам прошёл через это. Наверное, это у нас наследственное. Хотя я и ювелир, мне тоже в детстве нравилось рисовать картины. И однажды я понял, что мне не нравится профессия ювелира. Я хотел рисовать, хотел творить. И меня сдали Корректорам. Я прошёл через всё это, уговоры, медикаменты. И меньше всего на свете я хотел бы, чтобы тебя коснулась та же участь. Поэтому я и был так против твоего увлечения… Нашего увлечения. Прости меня, что не смог объяснить это тебе. Когда я выгнал тебя из дома, я думал, что ты откажешься от призвания. Но я так хотел, чтобы ты поскорее вернулся!

На глазах отца выступили слёзы. Я обнял его.

— Мне не за что тебя прощать. Но как ты справился?

— А я и не справился. Я сдался. Я принял предложение Корректоров и навсегда зарыл свой талант. Предпочёл работать через силу на ненавистной работе, но жить в достатке. Это ты справился. И я горжусь тобой.

Я впервые слышал эту фразу от отца. Радость кипела в моём сердце, хотелось петь и танцевать. Я взял его за руку.

— Так вот почему ты здесь… Просто хотел посмотреть на выставку? Так давай вернёмся. Там сейчас начнётся самое весёлое.

***

Зрители притихли. Когда мы вошли, раздались первые смешки.

— Мсье Ампре, что за халтура? — выкрикнул кто-то сзади, и толпа словно взорвалась. Наперебой посетители выставки кричали, как всё плохо в этой картине.

Ведущий протянул микрофон мастеру.

— Извините, сегодня я не в духе. Вдохновения нет, и чувствую себя не очень. И вообще, я привык творить в одиночестве и уделяю этому многие часы. Поэтому, увы, не могу продемонстрировать своё мастерство.

И я, полный эйфории от слов отца, решил спасти ситуацию.

— Мсье Ампре! — закричал я. — Но ведь в этой картине достаточно небу добавить немного голубого цвета, и картина станет куда веселее! Гнездо смещаем чуть вправо, и баланс восстанавливается. А хобот слона надо увеличить лишь на треть!

Художник улыбнулся и подошёл к холсту, готовый исправлять по моим указаниям. Но ведущий остановил его.

— Постойте-постойте! Мужчина, а вы кто такой? Почему вы вдруг указываете мастеру, как надо рисовать? Вы известный художник? Может быть, это ваша выставка?

Толпа засмеялась.

— Нет, я не известный художник, — бодро ответил я в микрофон. — Я просто люблю живопись.

— Не известный художник! — воскликнул ведущий. — Но тем не менее вы считаете возможным указывать мастеру, как надо рисовать! А знаете, что? Поднимайтесь сюда, смелее! Может, мы сейчас откроем новую звезду? Давайте, покажите нам, как бы вы исправили эту картину?

Зрители радостно загалдели, предвкушая расправу. Ну ещё бы! Неужто какой-то выскочка справится лучше великого мастера?

Но постепенно они умолкли. Закончив работу, я обернулся к залу. Люди стояли с открытыми ртами.

— Браво! — закричал отец, и зааплодировал.

Зрители подхватили. Поднялись настоящие овации. Я купался в славе, и счастье переполняло меня. Какой же сегодня хороший день!

— Минуточку внимания! — раздался в микрофон злобный голос.

Толпа стихла.

— Хочу уведомить вас, что этот самозванец — не художник. Он вообще не гражданин. Он — дефектный. Не верите? Давай, покажи свою карточку, проходимец!

Нехотя я достал из кармана полупрозрачную карточку, на которой красным мигал индикатор дефектива. Толпа охнула. Раздались гневные возгласы:

— Самозванец! Гнать его прочь!

Я выхватил микрофон у мсье Ампре.

— Послушайте! Да, я дефектив! Да, я рождён не художником. Но разве это так важно? Я рисую картины, вам нравится. Какая вам разница, какая у меня ДНК? Все картины мсье Ампре, которыми вы восхищались, нарисованы мной! Неужели они стали хуже от моего неправильного генокода?

Но толпа не слушала меня. Люди кричали:

— Долой! Уходи, нечеловек! Как ты смел обманывать нас?!

Краем глаза я заметил, как напряглись охранники, что-то обсуждая по рациям.

— Да послушайте! Это же несправедливо! Нельзя запрещать людям делать то, что им хочется! Да, я программист! Но я не хочу быть программистом! Я хочу рисовать! Кто вам сказал, что любимую профессию вообще можно зашифровать гено…

Я оборвал пламенную речь от острой боли в животе. Зрители кинулись врассыпную.

Чувствуя слабость, я свалился на пол и посмотрел на живот. Из четырёх дыр в животе текли алые струйки. Я почувствовал, как кто-то берёт мою ладонь и услышал голос отца, но не мог разобрать слов.

Его не было видно — изображение затуманилось. Рот заполнился горячим и солёным.

— Папа… — отплевываясь, зашептал я.

— Да, да, сынок, я здесь!

— Папа…

Так хотелось сказать что-то важное. Про отца, про справедливость, про любовь, про счастье! Но мысли окончательно спутались, и последней моей фразой стала:

— Я не хотел быть программистом…

***

— А это, уважаемые посетители выставки, наша главная ценность — последняя картина великого мастера, Святослава Всеволодовича Скворцова. На ней изображены небо, гнездо и слон — символы Генетической Реформы, принесшей счастье миллионам людей.

— А что это за брызги алой краски на картине?

Экскурсовод снисходительно улыбнулся.

— Это не краска.